Заново

Следующий день прошел в забытьи. Клевая носом, Катара добралась до ближайшей деревни, чтобы набрать овощей, помогающих при кровопотере, и вернулась в их убежище, задремывая прямо в седле.  Зуко спал весь день, и время от времени Катара будила его, чтобы накормить, хотя сама она мечтала о том, чтобы кто-то мог накормить ее. А еще она мечтала обнять Зуко и заснуть рядом с ним. Это было невозможно.  Она мечтала лечь с ним так, как они еще не делали — закинуть на него ногу, обнять через все его широкое тело, лежать на его плече, почти упираясь носом в подмышку, и даже — эта мысль казалась ей неприличной — даже хорошо, если он будет пахнуть пóтом, потому что… потому что ей нравится его запах. Мысли и ощущения роились в ней, несмотря на то, что им не было ни времени, ни места. Буквально. Он ранен! Об этом не время думать! Она сама после ссоры разъединила их мешки! Да если бы и нет — это пришлось бы сделать. Он был весь перебинтован и спал на спине, не шевелясь. Какие тут объятия? Катара помотала головой и посмотрела на спящего Хозяина Огня. «Дорогая моя…». Его горячий поцелуй на ее щеке. Его руки на ее бедрах. Только вот в ее воображении он не ранен, а они не на крыше и даже не в пещере… Катара вскочила, отгоняя от себя безумные мысли. Даже топнула ногой. Не время об этом думать! Но больше думать было не о чем. Ей не хотелось разбирать их улов, те самые два мешка документов. Сейчас она бы с радостью сожгла или выбросила эти бумажки — неужели они стоили того? Проклятье! Она злилась на них так, как будто это они ранили Зуко. А пока он ранен, все бессмысленно.  Пошел дождь, и это хоть как-то утишило ее тревогу. Заговоры, войска, тайные знаки и недружелюбные покорители скрывались за пеленой, как будто бы, пока шел дождь, весь мир остановился. Сил прислушиваться и бояться больше не было, и она снова легла спать, подползая к Зуко так близко, как это позволял здравый смысл.   Зуко ел жиденький красный супчик, который, по уверениям Катары, должен был разогнать его кровь. Дождь шумел по листьям, создавая ровный гул, и Зуко успокаивал этот звук — как и всегда его успокаивал звук дождя.  Катара рассказывает ему, с заминками, что именно она сделала вчера, и у него волосы встают дыбом, — Зуко вспомнил, как она говорила на древнем языке своего народа, который он никогда не слышал.  Он благодарит и благодарит ее, хотя по коже идет мороз — как близок он был к жизни, которая ему совсем не понравилась бы, как близок к смерти, и как много она попросила, и ей ответили… — Выходит, я обязан спасением не только тебе, но и духу Луны? — Полагаю, что да. — В ее глазах сверкнула какая-то лукавая искорка. — Влияние Племени Воды на твою жизнь сложно переоценить. — Полагаю, что да. — Катара подняла глаза, но впервые за все время в смущении отвела взгляд от его лица — такого открытого, настойчивого и проницательного, что выдержать это она не могла. Не с той тенью, что сейчас бродила по ее сердцу и мыслям.   Уже ночью Катара меняла перевязки. Зуко долго собирался с мыслями и наконец выдавил. — Катара, я спрошу кое-что… Только ты не смейся. — Не буду. — И не задумывайся слишком над моими словами. Она нетерпеливо дернула плечом, продолжая бинтовать его. — А… шрам Аанга на спине… тоже уполномоченное посольство Катары? Катара замерла.  «За-чем он это спро-сил, За-чем он это спро-сил, За-чем он это спро-сил…» Она отодвинулась, не глядя ему в лицо.  — Нет. Там нет уполномоченного посольства. Это шрам аватара. Тяжело сглотнув, она уносила ставшие ненужными тряпки. «За-чем он это спро-сил, За-чем он это спро-сил, За-чем он это спро-сил…» Вариантов было немного. И все они кричали об одном. «Неуже-ли он то-же, Неуже-ли он то-же, Неуже-ли он то-же»… Но выдержать этой мысли она не могла, как маленькая девчонка, она в ужасе застыла от мысли, что будет, если это так?.. Капли дождя отскакивали и попадали на ее одежду, так близко она стояла к выходу из пещеры, пытаясь надышаться холодным воздухом.  Он что-то еще спрашивал, но жаркое смущение создало между ними завесу, пелену, расстояние, которое она не могла перешагнуть, она не могла даже смотреть Зуко в лицо, потому что боялась, что он увидит эту тень, и тогда, тогда… Он не сможет ей доверять, как прежде. Но если она увидит в его глазах то же самое — это… это страшно. Это будет еще страшнее, потому что это будет означать крах, неизвестность, они полетят в пропасть. Никакого контроля, неизвестный конец. Катара смотрела, как он вновь укладывается спать, на его обнаженную руку, лежащую поверх мешка, на тени на его коже. Она хочет, чтобы он стал ее. Что будет, если он это поймет? Но сама она — она смущается, она робеет, теперь она его даже немного боится, он стал ее волновать, и это волнение гудит в ней бешеным током крови, но даром что кровь горячая — руки и ноги леденеют.  На негнущихся ногах она подошла, чтобы загасить костер и лечь спать. На секунду она подумала — а вдруг Зуко, как вчера, подзовет ее и поцелует? Вот бы он это сделал… Но Зуко засыпал, и она, внезапно ужаснувшись этой своей щенячьей мысли, чувствуя себя жалкой, понуро забралась в свой мешок и устроилась чуть поодаль. Спать.   На второй день силы начали возвращаться. Дождь лил не переставая, и только совместными усилиями покорения воды и огня они смогли и собрать ветки для костра, и хорошенько их высушить, и сложить крепкий, большой, горячий костер. Катара хитро покорила растения, чему научилась на болотах, и их пещера стала еще более укрытой. Они перестали дергаться и тревожиться — в такой ливень и покоритель четырех стихий не высунул бы носа на улицу.  Напарники устроились, прислонившись спиной к стене, и принялись разбирать первый мешок с картами. Катара ничего не смыслила в картах, а тем более в военных, и с удовольствием взяла на себя роль секретаря — она лишь записывала то, о чем просил ее Зуко, витая в облаках, когда он с ней не заговаривал, втайне довольная, что он слишком занят, чтобы обращать внимание на ее состояние. — С тобой все в порядке? Агни!  — Я просто все еще слишком устала. Не хочу этим заниматься! Зуко хмыкнул, протянул руку и погладил ее по голове. Катара вздрогнула. Ну и зачем трогать! Как он там говорил — можно и спросить сначала было! Она нахмурилась, и Зуко быстро убрал руку, но лицо его отчего-то выражало абсолютную безмятежность. Они все время друг друга трогают! Тоже мне, развели привычку! Будь тут Тоф, она бы только и делала, что изображала рвотные позывы. Катара улыбнулась, вспомнив о ней. О подруге. Она скучала. Она всегда скучала по ним.  День шел своим чередом, промелькнув быстро, как падающая звезда. Наконец они закончили, и Катара соединила все заметки в письмо для команды. Но отправить его они могли бы его только со следующим соколом, которого еще надо дождаться. «У них нет определенного военного плана. Однако вариабельность карт показывает, что у них есть хороший стратег, поэтому есть смысл приглядеться к совету Пяти генералов. Численность войск варьируется, из чего я делаю вывод, что завершение формирований неблизко. Однако есть неизменное ядро, которое составляет около полутора тысяч человек, из которых более половины — покорители, и, смею думать, хорошо подготовленные, преимущественно бывшие солдаты. Если это основной и опытный отряд, то это опасные противники, которые могут сделать многое в только строящемся городе. По картам я могу сделать предположение, что их стоянки находятся на запад от реки, в степи, и это селения: Гайлян, Ван Шо, Ши Фу, Тоско, а также самый большой город в округе Лян. Полагаю, нам нужно ехать туда, или же отправиться туда Аватару. Сокка, на карте Республиканского города указаны его слабые места, и я присылаю самый четкий план из найденных, чтобы ты мог укрепить их». Зуко посмотрел на письмо, отобрал у Катары бумагу и карандаш и принялся писать сам. Сначала она испугалась — неужели ее почерк так плох для него? Потом тут же разозлилась на свою странную робость и неуверенность. Теперь она хотела возмутиться, но… — Зуко, что ты вообще пишешь? — Шифрую послание. Отправим Сокке, он разберется.  — А вы договорились о шифре? Зуко смешно фыркнул. — Гений из Племени воды как-нибудь разберется.  — Кажется, твое письмо вышло гораздо длиннее. — Ну, это шифр, а еще я дописал твою идею. — Катара кивнула. — И передал от нас привет и пожелание плохой погоды. Она заулыбалась, и хотела было пихнуть Зуко плечом, но остановила себя на полпути и нелепо застыла. Да что такое опять! И зачем ей это делать!   Была ли уже ночь или еще не было, но они собирались лечь спать. Катара не могла помыть голову, но носить косы уже не было никаких сил, и она села расплетать их. Зуко смотрел так внимательно, будто она какой-то театр ему показывала! Что такое! Она принялась ерничать и поддевать его, сама только и дивясь тому, какая же она сегодня противная, злая и раздражительная. Еще вчера она надышаться на него не могла, а сегодня хочет все бросить и сбежать подальше от этого Хозяина Огня и от себя желательно тоже!  Когда она закончила, за головой оказалась до нелепого огромная копна — мало того, что волосы завились от недели в косах, так еще от влажности они пушились. Катара рассеянно потрогала этот одуванчик рукой. — А можно… а можно мне потрогать? Девушка уставилась на своего спутника. Он даже не раздражал ее в этот момент, таким… милым он был? Катара тяжело вздохнула и подсела к нему, повернувшись спиной. Легкое шевеление — он прикоснулся к волосам. Это было даже не прикосновение, а лишь тень прикосновения. Он запускал пальцы в ее волосы, чуть-чуть приподнимал их и покачивал, поглаживал. Неожиданно его руки легли на плечи. — Хочешь, сделаю тебе массаж? Ты так устала. Зачем она согласилась? Ну зачем? Зуко не мог видеть страдальческого залома между ее бровей. Она подняла руки и закрутила волосы в немыслимый пучок, чувствуя, как Зуко рассматривает ее обнажившуюся шею.    Зуко положил руки ей на плечи. Какие же они маленькие и хрупкие, и какая сила скрыта в ее теле. Не только в теле, но и в духе. На самом деле, она никогда не казалась ему маленькой, наоборот, когда он стоял чуть поодаль, она словно бы занимала так много места — своими действиями, энергией, словами, — и когда он приближался, или, как сейчас, держал ее, он понимал, какая же она небольшая, он как будто обнаруживал ее настоящую внутри того кокона энергии, который она создавала, и поражался этому открытию. Зуко принялся осторожно разминать ее плечи, разогревая ладони и кожу, ощущая, как Катара постепенно размягчается и расслабляется под его руками. По его спине побежали мурашки, но он легко с этим справится. Ее голова чуть запрокидывалась и наклонялась, следуя за его движениями, и Зуко смотрел за этими маленькими покачиваниями во все глаза. Он брал в охапку ее плечи, приподнимая и опуская их, сжимая ее тело. Катара не издавала ни звука, даже не дышала, и Зуко подумал, что она все-таки стесняется. В памяти всплыло размытое, нечеткое воспоминание — было ли оно правдой? Как она нависает над ним и покрывает его лицо судорожными, горячими и горячечными влажными поцелуями, упрашивая его вернуться, называя ласковыми именами и словами, и ее живое дыхание скользит по его коже… Было ли это на самом деле? Да или нет, его сердце билось чаще от одной только мысли.  Зуко проминал лопатки, и наконец Катара принялась тихонько вздыхать, и он старался делать побольше всего, от чего она вздыхала, прислушиваясь к малейшим ее реакциями. — Ты не сдерживайся, если что, я так пойму, что тебе нужно.  Катара утвердительно промычала. — Ты можешь делать сильнее, если что. Проглотив ком в горле, Зуко придвинулся ближе, чтобы было удобнее. Ее дыхание становилось беспорядочным, больше отзываясь на его прикосновения, из груди вырвался еле слышный стон, когда он надавил на какое-то плотное зажатое место. Его тело отозвалось на этот звук, и Зуко потерял себя. Его сознание перестало быть его собственным, оно находилось где-то между их телами, и все его чувства, все мысли и реакции замкнулись на нее, он видит и слышит только ее, ощущает только ее запах.  Зуко продел руку и обхватил Катару за талию, чтобы удобнее размять поясницу. Он был совсем близко, носом почти утыкаясь в ее волосы, и ее запах, не мяты, не соли, не трав и цветов, а просто запах ее живого тела заполнил его, словно он был пустой сосуд, он двигался и покачивался вместе с ней, ни о чем не думая, слушая ее дыхание, низкое мычание, легкие вздохи и иногда — совсем тихие, еле слышные стоны, ему не надо было ни о чем думать, только слушать ее всем телом — ушами, руками, кожей, сердцем, покорением — и делать то, что ей нравится, стараться, чтобы ей понравилось как можно сильнее, и не было в мире больше никакой цели, никакого смысла, никаких задач, кроме ее удовольствия.  Секундная пауза — Зуко поменял руку. Катара уже не была настороженной, и когда его рука легла на талию, она прижала ее к себе, обнимая. Зуко шумно вздохнул. Может быть, в этот раз он и позволил себе кое-что лишнее — например, закрыл глаза, полностью отдаваясь ощущениям. Утыкался носом в ее волосы и терся щекой о макушку, впадая в восторг, когда она отвечала на это своим движением, или прижимался к ней грудью, не переставая массировать рукой поясницу. Он не просто покорял огонь внутри ладони, передавая ей тепло, но и сам незаметно разогрелся, прижимаясь к ней, и ему казалось, что между их телами теперь не только его душа, но и ее, и они встретились в этом жарком мареве посередине.  Но это не могло длиться вечно — и Зуко остановился. Они оба шумно дышали, а прислушавшись, он понял, что ее сердце сильно бьется ему в руку — сильно и гулко, как и его собственное. Правда, ему понадобилось много усилий, чтобы услышать свое сердце — все, что он ощущал, это рука, к которой она прикасалась, словно тела, которое она не трогала, не существует. Хозяин Огня на крошечный миг испугался такой потерянности. Он чуть наклонился и приобнял ее, и они посидели так, успокаиваясь.  — Тебе стало лучше? Она замычала, изображая раздумие, и Зуко понял, что если это продолжится, то его сердце не выдержит. Просто не выдержит. И не только сердце, в общем-то.  Катара повернулась к нему, и их носы оказались в опасной близости. Синие глаза — которых он, к слову, и не видел последние пару дней, потому что она на него не глядела, — горели странным огнем, а взгляд был прямой и совсем не робкий. — Да, Зуко. Только ты меня так нагрел, я теперь боюсь замерзнуть одна. Он проглотил ком в горле. — Мы можем снова лечь вместе. Катара чуть посерьезнела и отстранилась. — Твоим ранам еще нужно зажить. А тебе хорошо отдохнуть. Без того, чтобы тебя кто-нибудь молотил. Зуко усмехнулся. — Это я перетерплю. Завтра.  — Договорились. — Только и сказала она, уже скрывшись в своем мешке.     Третий день принес облегчение. Дождь прошел, и небо сияло мутно, как непротертое стекло, но все же это было солнце, и Зуко воспрял. Раны его залечились полностью, и только легкая слабость от малокровия давала о себе знать, однако он был деятелен и в приподнятом настроении, да и Катара стала ласкова и весела. Оба они были в предчувствии чего-то, о чем не говорили.  С утра они засели разбирать корреспонденцию Мадара, и, хотя работы предстояло много, Зуко то и дело отвлекался на Катару, которая не стала заплетать свежие, струящиеся и волнистые волосы в косы и постоянно перебрасывала их с плеча на плечо. Катара весь день находила повод коснуться его плеча, или руки, или талии, и, кажется, робость ее последних дней уступила место игривости. У них было чувство, что наступили каникулы. Корреспонденция бунтовщиков казалась нудным домашним заданием. Все это копошение заговорщиков — чем-то далеким, тем, с чем найдется кому разобраться. Аватару! Сыну вождя — Сокке! Величайшему магу земли! У них же, кажется, были совсем другие занятия и интересы, гораздо более важные — они шутили, разговаривали, Катара учила Зуко готовить, и его чрезмерный энтузиазм тоже был смешным. Вот бы весь мир решил проблемы, а их оставили нащупывать то, что они вчера нашли, что-то очень тонкое, еле ощутимое, но живучее — это что-то мелькало во взглядах, словах, висело в воздухе, оно не уходило, не улетало, не растворялось. Но как бы там ни было, через силу они справились. К вечеру все письма были прочитаны, а к зашифрованному посланию для Сокки добавилась вторая часть.  «Мы также украли корреспонденцию Мадара. В селении разрабатывается новое оружие для атаки на республиканский город: это каменные колбы, которые покорением подбрасывают вверх, и при приземлении они взрываются. От обычных бомб их отличает сила взрыва и дальность. Взрывательная смесь — это жидкость. Сейчас еще ведутся эксперименты, она не готова, также покорителей земли тренируют на дальние меткие удары. Других военных сведений в переписке нет, однако она отсылает к некоторым событиям, которые должны произойти через месяц. Рекомендуем Аангу и Тоф обратить на это внимание».  И поздним вечером прилетел ястреб от Сокки, который не сообщал ничего нового, но Зуко и Катара совсем не были расстроены этим, и, покормив птицу, отправили ее обратно.  Катара смотрела вслед улетающему соколу и, внезапно замерзнув, обхватила плечи руками.  — Я все равно не понимаю…  Зуко подошел ближе.  — Как люди могут хотеть начать еще одну войну? Какое счастье, что столетняя война Созина закончилась! Счастье! Я думала, так будет всегда. Что теперь все будет хорошо. Навсегда.  — Она почти прибавила «как сегодня». Сегодня у нее было чувство, что теперь все будет хорошо, отсюда и навсегда. Зуко молчал. Он много об этом думал.  — Есть много способов устроить мир. Мы с Аангом выбрали это решение, и мы приложили все свои силы, чтобы не отбирать у миллионов людей дома. Но мы забрали землю. И многие поддержали это. Но нет ничего удивительного в том, что многие не поддержали. И… разве люди не имеют права мечом добиваться своего?  — Имеют право? Как ты можешь так говорить? Неужели люди не понимают, что лучший способ — это говорить, договариваться, это дипломатия, неужели война ничему их не научила? Зуко вздохнул и потер переносицу. — Катара, я очень ценю твои идеалы. Но… разве ты сама не с помощью боя добилась того, чтобы тебя учил мастер Пакку? Разве бой с Азулой можно было бы заменить на переговоры? Она бы послушала нас? И стоило отказаться от этого сражения, когда на кону был весь мир? Катара молчала. — Конечно, человеческая жизнь ценна. И я считаю, что войны могут быть несправедливыми и справедливыми. Войну Созина я считаю войной тщеславия. Захватнической, уничтожающей. Но здесь — здесь люди добиваются того, чтобы их услышали. Другое дело, что я не согласен с их позицией и тоже имею право защищать свою. Катара обернулась у нему. — Но чего можно добиться? Получается, всегда выигрывает просто сильнейший. Это не имеет отношения к справедливости. Зуко покачал головой. — Я так не думаю. Разве в бою с Пакку победил сильнейший и это ли важно, кто победил? А кто победил Азулу и кто был сильнейшим? Часто война — это показатель серьезности намерений. И намерения воплощают другими способами.  — Я… я все равно не могу этого понять. Все внутри меня против этого.  — Если бы ты защищала свое племя, ты бы так не думала. Они помолчали.  — Не думала бы.  Прошло еще несколько томительных минут. — Значит, ты согласен с тем, что есть конфликты, где нужна сила? Он опять потер переносицу. — Я думаю, люди имеют право добиваться своих взглядов и решений через бой. Иногда это единственный способ, чтобы тебя услышали. Тебе кажется это жестоким? — Да. Наверное… наверное, есть грань между бессмысленной жестокостью и тем, чтобы добиваться своих прав… но как ее узнать? И цена этого всегда — жизни! Неужели нам придется всю жизнь бороться и выяснять это, неужели ничего не закончилось? Неужели никогда не закончатся войны на земле? Но как же тогда жить? Зуко без слов подошел к ней и обнял. Все то, что целый день казалось неважным, снова стало перед ними во весь рост. Но появилось и что-то новое — это было что-то, подозрительно похожее на то живое, что поселилось в воздухе пещеры, что-то, что становилось сильнее, когда они обнимались. — Люди теперь защищаются от тебя. Зуко потерся носом о ее макушку. — Да я не думаю. Это общее решение Аватара, мое и Куэя. Мы тоже защищаем людей, которые жили на этой земле сто лет и которым некуда идти. И разве это не прекрасная идея — город и целая страна, где свободно живут люди всех стихий и стран, заводят детей, строят жизнь. У меня есть мечта. Рассказать? — Конечно! — Катара провернулась и обняла его за талию. — Я мечтаю, что передам престол своим детям до того, как стану слишком стар и выживу из ума. И тогда я бы переехал в Республиканский город, чтобы каждый день видеть, как люди разных наций живут вместе. Катара заулыбалась. — Это прекрасная мечта. — Она разглядывала лицо Зуко. — И за такую стоит побороться? Он вздохнул. — Видимо. Будь воля каждого из нас, мы бы в своей голове придумывали лучший план для мира и все бы с ним соглашались. Но так не бывает. У каждого свой план. И к тому же, я не говорю, что я не понимаю этих людей. Мы пытались со всеми договориться на бумаге. Но это не вышло. Они вышли на землю — и я решил тоже прийти сюда.  У нее было чувство, что в их плане действий не хватает чего-то очень важного, что есть в словах, но оно ускользало. Катара прижалась к Зуко теснее.  — Зуко, хватит меня подогревать все время! Он засмеялся и отнял ладони от ее спины, которыми пускал волны жара. — Прости! Я… Хм… Может, хочется все время как-то о тебе позаботиться. Катара чуть отстранилась. — Ну тогда давай ложиться спать. Вместе. Чур, мешки перешнуровываешь ты. — Начнешь ты, потому что теперь я пойду к реке мыться, а ты сиди тут. Катара вспыхнула. — Командир! А может быть, и не поэтому.   Катара проснулась посередине ночи — не от кошмаров, не вынырнула в сонный паралич — она проснулась от того, что ей было жарко — за спиной, тесно прижавшись, по-прежнему лежал Хозяин Огня, а на ее талии покоилась тяжелая, но мягкая — расслабленная — его рука. Она прислушалась — было тихо, и его дыхание было мерным и спокойным. Как от него отползти, чтобы остыть? Катара еле-еле пошевелилась и в ужасе замерла — очевидно. Ягодицами она почувствовала его напряженную плоть. Она растерялась, смутилась, разозлилась — он что, пользуется тем, что она спит, и, и… она снова замерла — но в его дыхании ничего не говорило о том, что он притворяется. У нее же старший брат, так что Катара прекрасно знала, как люди изображают сон, когда не хотят, чтобы их обнаружили, — Сокка начинал притворно ворочаться, изображать сонные хрюки и храп, что всегда только убеждало ее, что он не спит. Но Зуко лишь ровно и тихо дышал, а его рука была полностью безвольной. Внезапно Катара представила, как эта рука обретает волю и скользит к ее лону, как горячая ладонь ложится ей на промежность и чуть сжимает ее. Дыхание тут же стало тяжелым и вязким. Зуко спал, и ей ничего не стоило признаться — она начинает возбуждаться. Она чуть-чуть, еле-еле поерзала, стараясь лучше почувствовать его член. Такой выпуклый… Наверное, это случилось у него во сне… не думая, ее тело сделало это само, — она чуть выгнулась, чтобы ее ягодицы проскользнули вверх, и совсем чуть-чуть потерлась о него сверху вниз. По телу пробежала истома, и жаркая душность, от которой она проснулась, стала желанной, ей хотелось раствориться в ней. Сознание прошибло стыдом — что она делает?! Она пользуется им, пока он спит! Но мысль, что она безнаказанно, незамеченная, может тереться о его член, была такой соблазнительной… не понимая, когда она начала, она снова сделала это, приоткрыв рот, когда ягодицы проскользнули вниз. Это было так неправильно… она бы его убила, если бы он сделал это с ней. Убила… она закрыла глаза. Как жаль, что все, что ей доступно для движения, — несколько жалких сантиметров, она хотела выгнуться так, чтобы он уперся ей в промежность, скользил вдоль нее до приятного, сладкого места и обратно, и она уже чувствовала, как становится влажной. Подчиняясь фантазии, а не разуму, ее тело снова потерлось об него — вверх-вниз, она вздохнула… Какой была бы близость с Зуко? Очень возбуждающей… Он такой возбуждающий… Зачем она думает об этом?! Но… ведь он об этом не узнает? Картинками мелькали его руки, широкая сильная грудь со шрамом, вырывающийся огонь, босые ступни, выпуклый член, золотые глаза, его дыхание, как сейчас, у шеи… Воображение захватили самые грязные, неприличные фантазии, распаленные его близостью. Она представила, как они снимают всю одежду и раскидывают ее, как она забирается сверху и насаживается на него, как она двигается на нем, сначала плавно, потом все быстрее и быстрее, еще и еще и еще и еще и еще, пока Зуко не кончает в нее — но она не хочет кончать, она хочет контролировать. Она встает с него и пересаживается на живот, и он, весь мокрый, задохнувшийся, лижет и целует ее грудь, ласкает ягодицы, пока его семя выливается из нее обратно ему на живот… Катара совсем не замечала, что она продолжала ерзать на нем, она прижималась и подставлялась, совсем чуть-чуть — это же совсем незаметно? И тут его рука одним движением прижала Катару к себе, он чуть поднял голову, и хриплый шепот с дыханием проник ей в ухо. — Ты что делаешь?  Ее рот в ужасе открылся, глаза распахнулись, она вся застыла от стыда, такого, которого никогда не знала, она была уверена: до конца жизни она не сможет произнести ни единого слова, никогда она не сможет посмотреть ему в лицо. Сердце колотилось как бешеное. Зуко опустился сильно ниже и вернулся. Он знал, что делал, и его член уперся в нее так, как она хотела. — Ты этого хотела? Она молчала, уверенная, что потеряла дар речи навсегда. Катара стала дышать часто, как зайчонок. Он не делал резких движений, не сжимал, но держал так крепко, что она не могла бы вывернуться, даже если бы хотела.  Она пришла в еще большее смятение, потому что он начал медленно двигаться — его бедра прижимались к ее, член скользил по ее мягкости, а тяжелая рука сильно прогладила по бедру и вернулась на живот. Она слышала, как он приоткрыл рот, делая это, и как его сердце глухо и тяжело забилось. Ее сознание было парализовано, но тело отвечало, — жаркая, душная истома прошла волной, и она схватилась за его руку, как за спасательный круг. Катара не могла видеть, но готова была поклясться, что он улыбнулся ей в волосы — интересно, какая это была улыбка? Довольная, как у кота, или властная и победительная, или нежная и робкая — но последнее вряд ли… — Не смущайся… — и он снова тесно потерся о нее, а рука чуть скользнула в запах ее рубашки на животе, отыскивая обнаженную кожу.  Катара задохнулась, но от ее разума почти ничего не осталось — он сгорел от стыда, от беспомощности, от того, какой он ее обнаружил — грязно пользующейся им во сне. И она ответила на его движения, выгибаясь в ответ, потому что она все равно уже потеряла всякое достоинство. Катара закинула руку наверх, пальцами затекая в его волосы и открывая ему свое тело, беззащитно, для прикосновений. Он жадно вздохнул, поняв это, и его рука тяжело и горячо гладила открывшееся — чувствительное место на ребрах, мягкий живот, щекотную сторону руки от подмышки вверх, он вернулся и чуть нерешительно взял грудь в горячую ладонь и выдохнул ей в шею, и она в ответ снова выгнулась и уперлась в него задом. Зуко коротко и хрипло застонал, а у нее побежали мурашки от этого звука, и в груди наконец-то чуть оттаяла глыба стыда — если он так хочет ее, может, тогда и не страшно… Его рука увереннее начала гладить ее грудь через одежду, и его дыхание становилось быстрее, Зуко несколько раз сильно толкнулся в нее, так что ей стало больно — она резко дернулась и отстранилась. Как странно, он держал ее так крепко, но так легко отпустил, поняв язык ее тела. Зуко перевернул ее лицом к себе.  — Все в порядке? Катара все еще не могла смотреть ему в лицо и только бездумно теребила рубашку у него на груди. — Натерлось, — сконфуженно сказала она.  Он улыбнулся (хотя Катара не могла этого видеть) и снова сгреб ее к себе, досадуя, что она упирается в него руками и он не чувствует ее грудь. — Прости. Мы можем заняться чем-нибудь еще. — И он потянул ее за подбородок к себе. Катара не смотрела ему в глаза. Не могла.  — Ты не спал? Зуко продолжал довольно улыбаться. — Я спал. И проснулся, потому что ты терлась об меня. В темноте он не мог видеть, какая она красная, но почувствовал, как Катара закаменела. Однако врать было невозможно — он был в восторге от того, что она это сделала, и в не меньший восторг его привело то, что он застал ее врасплох. Ее — такую независимую, такую полную достоинства, всегда рассудительную и добродетельную, застал за тем, как она втихую пользовалась им для своего удовольствия.  Глаза привыкали к темноте, и Зуко смог рассмотреть ужас и глубоко несчастное выражение лица. Его полное довольство сменилось сочувствием. — Катара… М-м-м…  Все в порядке. Я хочу продолжить.  Она еле-еле выдавила из себя. — Не в этом дело. — А в чем? Кажется, это был не тот момент, когда мысли легко формулируются.  — Мне… очень стыдно. Неожиданно для себя Зуко беззвучно засмеялся, и она даже подняла на него свои несчастные глаза. — Конечно, тебе стыдно, — сказал он, не пытаясь скрыть довольную улыбку, — и есть за что. — Он опустил руку и погладил ее мягкую, сочную задницу, чуть сжав ее, наблюдая все оттенки ужаса на ее лице, пока он это говорил. — Но мне понравилось.  У него на душе, наоборот, было легко. Он увидел ее такой уязвимой, такой настоящей в этом неправильном желании, она открылась ему в нем, и все, чего хотелось Зуко, — быть рядом с этой неидеальной Катарой и наслаждаться ее близостью, телом и душой. Катара тяжело сглотнула.  — Это все неправильно. Зуко начал раздражаться. Правильно, неправильно — самым правильным было раздеться и трахнуть друг друга прямо сейчас. Он не понимал, чем она недовольна, ведь он более чем ясно дал понять, как он хочет ее? — Катара, прекрати. Что неправильно? Что мы хотим друг друга? Я не понимаю, что тут обсуждать. — Я вижу. — И она отодвинулась от него и стала вылезать из их спального мешка. Зуко был в недоумении размером с океан — что не так он сказал? Они хотят одного. Что еще нужно? — Я прогуляюсь к реке. — И Катара накинула жилет и вышла. Зуко в отчаянии застонал и откинулся на пол.   Катара, как обычно, по выражению Тоф, «плескалась в водичке», чтобы сбросить пар. «Я не понимаю…» Она фыркнула. Да уж, конечно! Не понимает. Она стала вытягивать из реки водяные столбы и обрушивать их обратно. Через минуту столбы воды напомнили ей о кое-чем другом, и она выругалась на себя. Она решила поделать классическое упражнение тяни-толкай — но через минуту бросила и его, потому что оно сразу же напомнило ей о другом тяни-толкай, жажда к которому все еще пульсировала у нее между ног. Она в отчаянии села на берегу и обхватила голову руками, вслушиваясь в воду и чувствуя себя сексуальной маньячкой.  Если по правде — она знала, что рано или поздно этим закончится. Еще в ту ночь, когда он с недоумением спросил, она что, собирается лечь отдельно он него, она уловила в его голосе — а она столько лет была самой эмоциональной девочкой Южного полюса, поэтому ошибки быть не могло, — нотки сытого довольства и властности, и пусть она не проговаривала это про себя, она знала: он наслаждался ее близостью и, как бы он ни хотел защитить ее от кошмаров, он также хотел обжимать ее, трогать ее и спать с ней. Она чувствовала это еще раньше — когда он сверлил ее глазами с мужчинами в таверне. Когда расспрашивал про перчатки. О последних днях говорить вообще не приходится, все эти объятия, массажи, бесконечные прикосновения и поглаживания, поцелуи — кто бы сказал, глядя со стороны, что кончится все не этим? Так сложно было сказать, когда это началось, но она знала — не сегодня. И что она? Она шла во все его расставленные, как силки, руки. Она прыгала — алле оп! — во все кольца, которые он выставлял перед ней. Она лопала все приманки, которые он подвешивал. Она сама лезла на рожон, делая вид, что она-то хорошая девочка, она все контролирует ну или, в крайнем случае, ничего не понимает. Она танцевала для него. Она залезала к нему в спальный мешок. Она причесывалась перед ним. Она залечивала его, оставляя на его теле руки куда дольше, чем нужно. Она в первую же ночь подумала — а вдруг он возбудится рядом с ней? Конечно, она подозревала, что это когда-нибудь случится.  Может, она всегда думала, что она будет той, кто принимает, кого добиваются, кого хотят. Перед кем смущаются и извиняются. Той, которая контролирует, принимает решения, смотрит чуть свысока, но не той, которая сама насаживается на член… Она поморщилась.  — Извини, конечно, что не даю тебе личного пространства и все такое, — Зуко шумно сел рядом с ней, — но я не собираюсь оставлять тебя в покое.  Она внимательно посмотрела на него — не сдержанного соблазнителя, властного государя, а растрепанного, недовольного мужчину, которого — Катара внутренне прыснула — разбудили, привели в возбуждение и бросили, ничего толком и не сделав и не объяснив. И он пошел за ней. Он все еще ее хочет, в этом не может быть сомнений. Он хочет знать, как у нее дела. Ему не все равно. Он нравится ей, такой растрепанный и растерянный. Злой и неудовлетворенный.  — Ну объясни мне, что такое. И она объяснила: что чувствует себя развратной и ей неприятно быть такой несдержанной, она боится, что не сможет с ним общаться, потому что он будет плохого мнения о ней и не будет ее слушаться («слушаться?!» — возмущенно переспросил Зуко). И вообще… он узнал ее такой. — Катара… — он постарался как можно мягче взять ее за руку. — Я в восторге, что ты такая. — Она дрогнула. — Не обещаю, что буду слушаться… Хотя, может, и буду… И она робко улыбнулась и, возможно, к ней даже вернулся дар речи, и даже может быть, она ему что-нибудь прикажет — в животе сладко перевернулось. Она начала понимать, что вообще произошло. Что на самом деле произошло. Глупая улыбка сама по себе появилась на лице, как и отражение луны на воде. — Зуко, значит ты… то есть я… в смысле, ты мне… Он тоже глупо улыбнулся. И потянулся к ней, чтобы впервые в жизни поцеловать. И тут в кустах затрещало и до них донесся детский плач.