Северная звезда

      Тяжёлый дубовый стол был идеально пуст. Ни пылинки, ни развода, даже царапин на нём ещё не оставили. Лак, которым была покрыта столешница, отзывался гладкостью и ровностью под подушечками пальцев. Все документы, книги, канцелярские принадлежности и лампа исчезли с него к концу дня, так происходило всегда, потому что окружающим владелец стола не доверял абсолютно. Однако один-единственный белый прямоугольник всё же выделялся на светлой поверхности.       Россия тяжёлым задумчивым взглядом медленно прощупал документ и соскользнул с него на естественный узор столешницы. Сразу стало как-то легче, напряжение постепенно рассасывалось, когда он не смотрел на эту бумажку. Она, конечно же, была не так занятна, как любимый стол, который Россия приобрёл не особо давно и берёг, словно очень дорогую вещь. У остальных в европейском отделе были стандартные столы из спрессованных опилок, но он, едва улучив возможность, позволил себе эту роскошь и теперь ловил вдвое больше разномастных взглядов со стороны коллег. Что ж, это его даже мотивировало, к осуждению, презрению и негодованию он был привычен. Ещё бы не остаться равнодушным к чужому жалкому мнению, пройдя через столькое.       Но перед ним на чистой дубовой поверхности, привезённой из дома, всё ещё лежал документ с крайне неоднозначным для России содержанием… Москва и Санкт-Петербург сопровождали его вместе с Белом. В тот день Россия едва вытащил этих двоих синюшников из их прокуренной насквозь и уставленной батареями бутылок квартирки. Надо ж было так пуститься во все тяжкие, когда он пытался поднять себя и их заодно. Россия шёл вперёди маленькой процессии, засунув руки в карманы бесформенного чёрного пиджака, цепляясь за подол его одежды, рядом шёл Белоруссия и с любопытством оглядывался по сторонам, а позади два хмурых, невыспавшихся, мучавшихся от похмелья здоровых лба, которые своими убийственными взглядами и мрачными лицами разгоняли всех вокруг. Старший отчитывал их, даже не оборачиваясь, и параллельно умудрялся рассматривать мебель и прицениваться. Это было одно из тёплых, любимых им воспоминаний, хотя счастливыми те недалёкие дни и не назовёшь.       И опять он съезжал с темы, старательно избегая главного. Россия вздохнул и отлип от спинки кресла, придвигаясь ближе к столу. Он уже практически смирился и признал своё поражение. Оглянулся по сторонам: на маленьком жёстком диванчике в углу, свернушись колачиком, дремал Бел. Кабинет опустел, компьютеры не гудели, за окном спускались сумерки. Лишь откуда-то сверху раздавалось клацанье клавиш: это Япония заканчивал со сверхурочными, взваленными на него Америкой.       Увиливать было попросту бессмысленно. Россия взял тонкий лист и откатился на кресле ближе к окну, дабы не включать свет и не тревожить сына. Он быстро пробежался глазами по заголовку, изученному на десять рядов, а дальше никак не мог продвинуться. Всё потому, что не верилось. Выглядело так странно и отчего-то немного смущало такое внимание. Хотя… Он ведь сам влез в прошлый раз и сам с улыбкой здоровался именно с этим коллегой, несмотря на то, что в коллективе за ним закрепилась репутация человека, который не умеет улыбаться даже из вежливости. Они просто не были достойны его доверия. Но вот он…       Он прислал ему приглашение. Это был первый шаг в сторону сотрудничества. Россия невольно вспоминал времена дружбы его супруга с этим человеком. За общими воспоминаниями тянулись его личные, сокровенные эпизоды, сохранённые на отдельной полке памяти. Это было нечто, которое он не мог объяснить себе, но этого хотелось ещё, повторить, прочувствовать заново. Может, тогда Россия ещё не знал, что значит то самое слово, в котором шесть букв и которое воспевают и проклинают поэты. А может… Гадать было бесполезно.       Но в «сотрудничество», в «дружбу» с ним России не верилось. Это было бы слишком просто, не по-настоящему. Он мог дружить с кем угодно: с Индией, Северной Кореей, Бразилией, при большом желании даже с Америкой. Но точно не с ним. Китая он знал давно, помнил, как тот становился сильным с поддержкой его покойного супруга, как покорял себе с новой силой и как перестал доверять всем. Всем, кроме… Россия почувствовал, как по позвоночнику пробежал холодок от воспоминаний. Его отношения с Китаем и чувства к нему были слишком противоречивы и наводили смуту в душе России каждый раз, когда он позволял мыслям и картинкам прошлого захватывать свой мозг.       Изначально, когда Союз ещё был жив, а Россия только-только познавал свои обязанности в новой роли, когда он лишь узнал о том, кем физиологически является и чего от него ждут, Китай частенько бывал у них в гостях. Союз доверял своему товарищу безоговорочно, иной раз оставлял юного супруга и своего друга ночевать в одном доме, ибо беспокоился о том, что младшему будет одиноко. Это было невероятно мило с его стороны, вот только опрометчиво. Россия не мог не заглядываться на красивого, обходительного, чересчур вежливого мужчину в своём узком кругу. Мужчину, который не игнорировал его любопытные взгляды, а отвечал на них хитрым прищуром чёрных раскосых глаз. Того, кто каждый раз приносил ему подарки, сладости, вёл разгорячённые дебаты, воспринимал серьёзно, практически на равных, мол, вот Россия — такая же страна.       Союз всегда смотрел на него по-другому. Как на несмышлёного подростка, коим он по сути ещё являлся. Как на того, кто пока не дорос до взрослых дел и не годился для походов на советы. И не важно, что там решалась и его судьба тоже. Россия почти ничего не знал о внешнем мире того времени, о том, что происходит между странами, между их боссами. Всё это тщательно скрывал от него Союз и в мягкой форме украдкой иной раз рассказывал Китай.       Союз делал это по логичной причине, с которой спорить было невозможно. А на том, как к этой причине они дошли, Россия вспоминать не очень хотел. Слишком тяжёлой ношей были эти воспоминания. А то, как он прошёл через те события, и вовсе для него оставалось загадкой.       Может, из уважения, может, от чувства долга, Россия уже не был уверен, по какой причине разделил постель с Союзом. Теперь он вообще не понимал, что означала для него любовь в то время и что означает сейчас, ибо испытывал к Китаю то, что не смог пробудить в нём Союз. Своего супруга Россия воспринимал как должное, неизбежное, то, что буквально завещал ему Российская Империя. Соответственно, частью его обязанностей было и разделение постели с мужем. К нему Россия испытывал, в первую очередь, благодарность. Тот стал его семьёй, какой-никакой, но поддержкой, подарил сначала дом, затем Белоруссию. И секс — это меньшее, что он мог дать, особенно захлёстнутый своими спутанными чувствами. Он не получил от этого процесса того, чего ждал, начитавшись самой разной литературы, часто запрещённой Союзом. Никаких фейерверков перед глазами, узлов наслаждения внизу живота, дрожи удовольствия, нет. Зато совсем скоро появились недомогания, тошнота, придирчивость к еде и счастливый доктор со своим приговором «беременный».       Кто был с тобой в ту страшную минуту, Россия? Отнюдь не верный супруг, скакавший по полям сражений с винтовкой наперевес. Однако за руку держал его ближайший друг. И утешал, позволяя скрывать слёзы на своём плече, именно он. Китай знал о нём слишком много личного, столько не знал никто.       Вот только в день родов Россия остался совершенно один. Только он и пара врачей. Никто не пришёл поддержать его, никому не было дело до его боли, страха, здоровья. Он выполнял свой долг, крича на весь дом и начиная ненавидеть каждого, кто обещал ему быть рядом, в особенности того, кто участвовал в создании этого ребёнка. И, чего уж греха таить, самого ребёнка в те мучительные часы Россия проклинал тоже. Он и подумать не мог, что этот малыш совсем скоро станет единственным оплотом спокойствия для него и крохотным островком силы жить дальше.       Пока он переживал войну с самим собой, за пределами дома шла другая война. И на ней пропадал не только его благоверный по документам и ложу, но и тот, о ком он грезил в тяжёлом послеродовом полубреду. Никого из них не было рядом.       Вернувшийся Союз не сразу понял, что в доме что-то не так. Он не обратил внимания ни на отсутствие встречавшего его обычно мужа, ни на новые запахи и предметы. Но в спальне Россия больше не был один. Он трепетно прижимал к груди маленький барахтающийся комочек, и даже сквозь сон его хватка была крепка. Союз не знал, как и подступиться к собственному ребёнку. Он боялся взять его на руки, замирал, когда слышал детский требовательный плач, ходил на цыпочках около кроватки, но... Россия по глазам его видел, что в сыне он души не чаял и, хотя иной раз грубовато выражал свои чувства, очень старался.       Союз не задержался в родных краях надолго, сначала послевоенная помощь и разбирательства на мировой арене, затем, совсем скоро случившаяся Корейская война, потом события, летевшие бесконечной вереницей, и меж них Россия выцеплял только два: разрыв каких бы то ни было отношений с Китаем и смерть.       Это была смерть всего. Не стало мужа. Рухнул привычный мир. Весь мир для него осыпался битым стеклом. Прямо из-под заботливого крыла Российской Империи он попал в надёжное гнездо Союза, но что теперь?.. Ведь он остался один на один со всеми врагами своего супруга, со всеми его проблемами, которые теперь по праву наследования перешли к нему. И, что самое пугающее, на руках у него остался Белоруссия.       Но то в прошлом. Пусть, не очень далёком, но прошлом, и за тот страх, за то одиночество Россия простил их обоих, и своего бывшего покойного супруга, и его близкого друга-врага, своё личное наваждение.       Встретив Китай вновь, Россия долго пребывал в замешательстве. Что делать, как реагировать, что ему говорить и как держаться рядом с ним? Китай вёл себя, по меньшей мере, странно. Россия не мог не видеть, что за ним наблюдают издалека, что он словно на испытательном сроке конкретно у него. Это нервировало и вызывало ещё больше вопросов, но, как бы ни храбрился, задать их в лицо он пока не решался. Китай же держался так, словно между ними никогда ничего не существовало для других, однако наедине тот факт, что он тоже ничего не забыл, читался в его глазах и действиях. Россия наблюдал это по тому, как стал относиться Китай к его сыну. Девать Бела на время работы было всё ещё некуда, он постоянно крутился где-то рядом, соответственно, был на глазах у всех сотрудников. И никто, ни один человек больше не относился с такой добротой, с таким трепетом к малышу. Никто, кроме Китая и Северного Кореи. Но если второй был для России одним из ближайших соратников и друзей, то к первому вновь и вновь появлялись вопросы.       Так думал Россия первые месяцы работы в офисе. У него было чересчур много забот, чтобы заострять внимание на чём-то определённом, и тем самым он непроизвольно дал им обоим нужное время пересмотреть, проанализировать, подумать, посмотреть другими глазами. Это не было как-то резко и неожиданно, он постепенно вновь пришёл к мысли о том, что рядом с Китаем ему спокойно. Он чувствует себя смелее около него, готов на большее, готов… Помогать? Защищать его? Несмотря на все испытания, выпавшие на его долю, Россия оставался юным и неопытным в делах любовных.       И всё же к Китаю тянуло.       И по этой причине. А может, по ещё миллиону подобных причин. Но он достаёт из ящика свою фирменную ручку, которой подписывает только те соглашения, в значительности и долгосрочности которых уверен больше всего, и ставит свою замысловатую размашистую подпись.       Он уходит из офиса последним, даже Хиномото закончил с поручениями Америки быстрее него. Россия несёт спящего Бела на руках, поглаживает его по спинке, шепча ласковое «спи, Бельчонок», когда малыш начинает ворочаться, и тихо улыбается сам себе. Ему так хочется, чтобы всё, о чём он успел подумать, сбылось, стало явью, что предвкушение зудит на кончиках пальцев.       Утром Китай найдёт около своего кабинета невзрачный конверт, в котором окажется соглашение с заветной подписью. Россия был первым, о ком он подумал, создавая Шанхайскую организацию сотрудничества, и при рассылке основным предполагаемым участникам «приглашений» тот тоже стоял первым пунктом. От него ответ он ждал больше всего, ощущал волнение весь день и, когда на следующее утро разворачивал бумагу, почувствовал тремор в руках. Сердце забилось в десять раз чаще, пульс слышался в ушах. Согласился! Он… Дал ему шанс, им.       И Китай, сидя в своём кабинете, сам себе даст обещание, что использует этот шанс на максимум. А ещё, при встрече в буфете столкнётся с Россией взглядом и поймает его внезапную улыбку. Растеряется едва ли не впервые в жизни, сражённый наповал, и кивнёт, стараясь улыбнуться тоже. Затем отпустит взгляд ниже, желая перевести дух, и упрётся в воодушевлённого Белоруссию, который радостно помашет ему ручкой и получит немного заторможенный жест в ответ. Услышит детское непосредственное «папа, папа, а тот красивый дядя мне помахал!». И не сможет уйти в свой кабинет, ничего не сделав.       Впервые за целую вечность они позавтракают не просто вдвоём, а втроём, и Китай на правах старшего не позволит России оплатить свою часть чека, приложив свою карту к терминалу быстрее.       И в груди у обоих расцветёт чувство, что это было неизбежно. Их любви невозможно было избежать.