Переворот

      Когда небо окрасили лучи алой зари и сверкнуло солнце, когда на небосводе рассеялась темно-синяя ночная мгла и вспорхнули проснувшиеся птицы с деревьев. Куукаку потянулась, размяла шею и закричала: — Эй! Пора за работу!       Два рослых и сильных мужчины только кивнули и принялись рубить дрова, откидывая уже расколотые поленья в сторону — привычная работа закипела, и Куукаку хмыкнула, снова прилегла на шезлонг, растянув ноги. Женщина в задумчивости провела рукой по коротким черным волосам, достала небольшую смятую бумажку из-за пояса и еще раз перечитала ее. — Гандзю! — позвала она.       В ответ была лишь тишина, бровь нынешней главы клана Шиба дернулась, и женщина крикнула еще раз: — Гандзю! — гневный голос пронесся по долине. — Сестра! — немедленно раздался ответ и из-за дерева вышел юноша. — Что такое?       Куукаку окинула взглядом перепачканного с ног до головы в пыли младшего брата и устало вздохнула. Нехотя поднялась с шезлонга, ухватила вскрикнувшего Гандзю за ухо и потянула за собой в небольшой домик на самой вершине холма.       Местность была живописная, отдаленная от поселений мертвых и, самое главное, открытая — то что нужно для семейного ремесла. Голубое, чуть розоватое рассветное небо над головой, гуляющий свободный ветер, зеленая трава под ногами, которая чуть колет ступни, — вечное лето мира мертвых. Тихий укромный уголок. — Займись подготовкой пушки, — наконец сказала Куукаку, отпуская уже покрасневшее ухо. — Но фестиваль еще не скоро, сестра, — заныл младший Шиба, переминаясь с ноги на ногу. — У нас будут гости, — отрезала женщина, сминая клочок бумаги и мгновенно поджигая его, пепел посыпался сквозь ее пальцы.       «Куукаку, как ты? Надеюсь, что поместье Шиба еще не взлетело на воздух от ваших фейерверков. Скоро загляну к тебе с твоим кузеном».       Последнее и, для нее, единственное слово из послания Йоруичи будто эхом отдавалось в голове, не давая покоя: «кузен». Единственный член клана Шиба, который как-то мог быть связан с этим — дядя Ишшин, что исчез в мире живых и так и не вернулся.       Она не хотела злиться, но не могла сдержать чувств; свободолюбивая, но гордая женщина не простила ему того, что произошло с их домом. Из-за дяди все пошло под откос. Они потеряли свое положение, пусть и бывшее им иногда поперек горла, но заслуженное. Место в совете. Главный особняк, в котором выросли все их поколения, — теперь же Шиба ютились за пределами Белого Города.       Куукаку взглянула на яркое, ослепляющее солнце и горько усмехнулась: вот значит как все обернулось. Кузен. Она не знала, что через пару дней увидит перед собой призрак умершего брата.       Рыжие волосы, карие, но будто светящиеся золотом глаза, два меча и упрямый хмурый взгляд; а еще одеяния шинигами, плотная реацу, чуть покалывающая и теплая, как пламя в очаге, сунь ладонь, и… — Ка… какие люди! — усмехнулась она, смотря на юношу. — Йоруичи! — Куукаку, — лукаво усмехнулась в ответ ей черная кошка, сидящая на плече кузена.

***

      На всякий случай он ставит будильник, проверяет его и только после этого ложится на кровать — разговор был тяжелый. А еще он познакомился со своим «отцом». Безумие. Лунный свет мягко освещает его комнату, проскальзывая рваными полосами сквозь облака. Ичиго рассеян, и он устал, ему не удастся поспать даже нормально этой ночью.       Его взгляд медленно обводит спальню: полки с книгами и учебниками, шкаф, в котором жила Рукия, стул и стол, а еще высокую фигуру в тяжелых белых традиционных одеяниях, прислонившуюся к стене. Облака отступают, гонимые ветром, сребряный диск полной луны наконец сверкает на темном звездном небосклоне, и Ичиго может разглядеть незнакомца: голову, увенчанную тяжелыми острыми рогами, длинные белоснежные волосы, тонкие что паутина, черные когти и маску пустого. Юноша не успевает сделать и шага, как фигура исчезает.       Ночь, темная и глухая, опускается на подростка оглушающей тишиной и пустотой. Он пытается понять, что произошло, когда силуэт возникает снова, уже прямо перед ним. Желтый, пронзительно желтый взгляд сталкивается с мягким карим, глаза смотрят в глаза, с ужасающей ясностью Ичиго становится понятно, что существо мертво — слишком статично, ни вздоха, и даже взгляд немигающий. Что-то с той стороны грани пересекло порог его дома. Не Боги смерти и даже не обычный пустой.       Юноша тянется за гиконганом, но не успевает: рогатая голова упирается ему в плечо, острые кончики пронзают рубашку и, кажется, кожу. Еще мгновение и он умрет. Однако боли нет. — Наконец-то! — хрипит металлом существо. — Что? — шокированно переспрашивает Ичиго.       Существо цепляется за его ладони своими, когтистыми, крепко сжимает, и его голова опускается еще ниже, маска пустого чуть сдвигается, открывая лицо, что как две капли воды похоже на лицо Ичиго — на секунду ему кажется, что он смотрит в отражение. Однако кожа бледная, иссиня-белая, склера черная, а радужка сияет, словно солнце. И враждебности нет. — Зангецу, — металл торжественно звенит в его голосе, — я — Зангецу! — Зангецу, — ошеломленно повторяет Ичиго, пока его занпакто цепляется за него, как потерянный ребенок.       На секунду в его голове проносится мысль, что это смерть, отражение его страхов, но отчаянье, с которым сжимают его руку, настолько искреннее, настолько пропитанное одиночеством, что невольно Ичиго сжимает ладонь в ответ. — Наконец ты услышал, — тихий перезвон снова наполняет комнату.       И медленно, смешиваясь с лунным светом, фигура исчезает, будто мираж: постепенно бледнеет, замирает, леденеет, маска возвращается на прежнее место и взгляд становится отстраненным.       Ичиго почему-то кажется, что во взоре меча есть что-то похожее на счастье.

***

      Перед магазином Урахары людно. Свет от фонаря мягко освещает небольшой клочок земли, людей, стоящих под ним, и закрытые двери традиционной японской лавки, за окнами которой еле-еле горит масляная лампа, бросая на землю бледные, горчично-желтые тени из-за закрытых седзи. Ичиго хмурится: пусть и не толпа, но понять, почему пришли Чад, Иноуэ и Исида, он не в силах.       Иноуэ смущенно улыбается, мнется на месте и оправдывается сразу за себя и за Садо, молчаливо стоящего за девушкой: — Мы хотим помочь Рукии-чан, — произносит она, — все же, как и ты, мы обязаны ей жизнями.       Ичиго понимающе кивает, пусть и продолжает недовольно хмуриться. Ладно он, замешанный в дела мира мертвых, что и рыжей макушки не видно за проблемами, которые предстоит разгрести, но ведь другие вполне могут погибнуть. Обычные души! Юноша ощущает, как внутри его подсознания, среди небоскребов из стекла и стали, Зангецу тоже хмурится, наклоняет рогатую, укрытую маской голову, складывает руки на груди и лениво прислоняется к окну здания, зависнув в воздухе. Под ним бушует океан. Хотя Ичиго ясно чувствует, что занпакто его мнения и заботы о смертных не разделяет и обеспокоен он чем-то другим. — А этот что тут забыл? — скрежетом металла по стеклу произносит меч во внутреннем мире, щурясь. — Давно не виделись, Исида, — здоровается Ичиго с квинси в белоснежных одеяниях, который стоит, прямо смотря на него.       Душа в руке сияет раскаленной звездой, кровь пульсирует в висках, и нити силы натягиваются перед ним, когда он смотрит на небольшой сгусток света — душу Исиды напротив него. Души живут не в сердцах, души живут меж ребер, птицы, заключенные в клетках. Исида же едва заметно отдергивает руку, будто хотел только что потереть висок, самодовольно, но явно нервно ухмыляется и отвечает: — А меня ты не будешь спрашивать, что я тут забыл? — голос его твердый, но все равно чуть подрагивает. На секунду Ичиго кажется, что у Исиды тоже есть меч, который постоянно что-то твердит в подсознании.       Ичиго лишь пожимает плечами: — Либо хочешь пробраться в стан врага, либо опять мстишь кому-то?       Исида молчит, он опускает голову вниз, сжимает кулаки и почти по слогам произносит: — Куросаки. — А потом снова молчит, прежде чем яростно продолжить: — Неправильно это, ясно? Неправильно! Я был неправ и к тому же должен вам с Кучики за меноса! Я тоже отдаю долг.       Ичиго, на секунду оторопев от такого напора от ранее спокойного юноши, наконец просто кивает, когда внезапно с фонарного столба спрыгивает прямо на плечо Садо черная кошка, качая головой. Довольно по-человечески качая головой.       «Шинигами», — в унисон произносят осколок души «отца» и Зангецу, и подросток с трудом сдерживает себя, чтобы не поморщиться от наложившихся друг на друга голосов. — От ваших споров у меня уже уши болят, — жалуется кошка, — идемте, Киске уже все подготовил. — Это Йоруичи-сан! — представляет по пути кошку Иноуэ. — Она помогала нам тренироваться. — Не сомневайся в нас, мы прикроем тебе спину, — кивает Чад, и Ичиго снова только вздыхает. От места, где он умер, начинает немного болеть там, где, как он думает, должна быть душа. Его подташнивает. К горлу подкатывает ком, когда он смотрит туда, где была яма, в которую его бросили. Глубокая, в несколько десятков метров, она просто пропала, не оставив никаких следов. И на ее месте стоит огромная рама врат.             Будто там ничего и не было. — Куросаки-сан! — приветствует его Урахара. — Вы как раз вовремя! — Урахара-сан, — настороженно произносит Ичиго, когда замечает, как Киске смотрит ему за спину. — Боже-боже, — шинигами раскрывает веер, — что стало с вашим занпакто? — Ничего существенного, — отмахивается Ичиго.       Он знает, что Урахара щурится в подозрении, потому что, вместо одного тесака, за спиной у Ичиго теперь их два. Белый и черный. И их еще сегодня днем у него не было.

***

      Первый шаг за эти странные, обвитые белоснежной лентой врата, и все звуки исчезают, будто самое присутствие мироздания обрезали острым ножом; кажется, что за их спинами ничего нет — бездна и пустота. Но и вокруг нет никого живого — ни травинки, ни голосов птиц, ни дуновения ветерка, ни мыши или даже мошки. Пещера Урахары была искусственным миром, с искусственным солнцем, с искусственным небом и искусственным присутствием мира живых, таким обманчивым присутствием, но существующим. Теперь же словно все маски были сброшены.       Ичиго оглядывается: его взор скользит от Исиды к Иноуэ, к кошке, Чаду и возвращается к Исиде. Что-то в глубине души его как переворачивается от неправильности происходящего, но вместе с тем он чувствует себя будто в родной стихии.       Дело не во мгле под их ногами, дело в людях. Ичиго в детстве нравились рыцарские и самурайские кодексы. Он задерживался в библиотеке после уроков, брал книги по истории — не пыльные, но все же каким-то образом забытые, и вглядывался в каждую букву, впитывал знания и глаз не мог оторвать от изображений о-ёройя . Кодексы и принципы, верность и помощь, сила, которой обладает человек, а не оружие, стальной дух.       Современный мир похоронил все это под тяжелыми бетонными блоками и грудами стекла, возвышающимися так высоко, будто пытаясь достать до солнца; а под всеми слоями фундаментов покоились прежние ценности, попираемые новым эгоцентричным миром.       Время безжалостно перемололо веру людей, сломило их железный дух алмазным напылением на оружии и градом экономических кризисов. Человек человеку волк — старые слова обрели новый, устрашающий смысл.       Сказки остались сказками и книги по истории — просто книгами. Где-то происходила драка, и никто не мог помочь из-за страха перед большой и сильной фигурой нападающего. Не лезь не в свое дело — говорил этот мир. Когда-то в дождливый день, когда мать Ичиго умирала, улица была пуста, а некоторые редкие прохожие смотрели бездумным взглядом на них, чуть прикрывая обзор зонтом. Закрой глаза — твердило мироздание. Ичиго не помнит, да и попросту не знает, кто вызвал скорую. — Это меня не касается, — ответил Ичиго Рукии, когда она торжественно возвестила, что теперь на его плечах лежат судьбы мертвых жителей города, — они мне — никто, — качнул головой юноша.       Он не смог повторить тех же слов, когда на ребенка кинулся огромный монстр. Кажется, в нем до сих пор жила слепая вера в сказки.       И вот теперь они бегут спасать эту девушку с короткими черными волосами и грустным обреченным взглядом. Чистой воды авантюра, но они бегут. И Рукия, будто в насмешку над его детским увлечением, предстает в первую их встречу в традиционном японском одеянии и с катаной на поясе. Переворачивает все внутри, упрямо наклоняет голову и меняет все вокруг. И вот они больше не в современном мире. И нет стеклянных небоскребов, словно иглы пронзающих небо. Небоскребов, которые почему-то так похожи на те, что простираются горизонтально небу во внутреннем мире Ичиго.       Холодный голос в глубине его разума, так похожий на голос «отца», насмешливо кривит губы и произносит жестокие слова: «Может, ты просто пытаешься казаться лучше, чем ты есть».       Раздумье прерывает треск под ногами: Ичиго опускает взор и на мгновение встречается взглядом с черепом. Он даже не успевает удивиться или испугаться, как сзади раздается тихий вскрик Иноуэ, и юноша понимает, что череп, похоже, не один. Местность, которую толком и не видно, так и не меняется, но на пути начинают встречаться кости. Это неприятно, это жутко, и Ичиго старается не думать о том, что когда-то они принадлежали живым, а может, и не очень людям. А теперь это просто безликие, молчаливые остатки никому неизвестного прошлого.       Они бегут меж миров, и если бы не свет впереди, то, наверное, и непонятно было бы, в какую сторону вообще им держать свой путь. Тьма повсюду — непроглядная, холодная и пропитанная чувством пустоты, будто бездна простирается вокруг. Время стекает со стен прохода, фиолетовыми кусками глины падает им под ноги, и они торопятся, перепрыгивают через эти комья, пока под их шагами хрустят кости и черепа непонятно как умерших душ.       Души — сила, и это Ичиго знает точно, но кости настоящие, старые и уже хрупкие от времени.       Мрачно — первое впечатление Ичиго, и зловеще. То, что соответствует термину «загробный мир», хотя сказки он и не ожидал, но это гнетущее чувство заставляет его нервничать и задаваться вопросом: «А что же будет в конце туннеля?» Каким будет Готей? И… какой будет Империя…       Он старается не думать об этом, перепрыгивает через еще один ком глины — отвалившийся от стекающегося со стен потока корю, и пытается сосредоточиться на людях позади него. Попади кто-то в поток, то навсегда останется в ловушке времени, как сказала им обеспокоенная Йоруичи, когда Иноуэ потянулась к одной из стен. Ход истории Ичиго тоже представлял иначе, но вот уродливая правда: глина темного, что ночь или закат, цвета, холодная и вязкая, смертельная. Все сказки — лгут, в мире мертвых нет ничего прекрасного, нет даже иллюзий.       После окрика кошки они прибавляют темп и уже не обращают внимание на поток корю, который стелится к их ногам, что волны моря. Конец все ближе, ближе, пока сзади тоже не вспыхивает сияние, напоминающее солнечные лучи. Яркое, теплое, оно бьет им в спину и так и манит остановиться, замедлить шаг, и Ичиго почти так поступает: они бежали не туда? Может, им стоит повернуть? Как вдруг Йоруичи пронзительно кричит: — Бегите!       А, повернув голову, он видит огромное, несущееся на них существо, взирающее гигантским глазом.

***

      Они буквально вываливаются на улицу города, еле-еле успевая вбежать в меркнущий выход, Иноуэ что-то кричит, использует свою силу, шипит кошка, но они живы, а начало их пути безумно.       Внезапно какой-то мальчик в старом кимоно выскакивает из одного из покосившихся домиков, подбегает к Чаду, хватает за руку и радостно приветствует: — Дяденька!       Чад улыбается, гладит мальчика по голове и спрашивает его о матери, пока жители этого места медленно и с опаской подходят к ним все ближе, выбираясь из своих убежищ.       Город — старые покосившиеся домики периода Эдо, а люди в нем — разномастные семьи, состоящие из чужих детей и неродных родителей; все разных возрастов, разных эпох и разных национальностей, хотя, конечно, японцев большинство. Это — картинка из тех самых учебников, ставшая необычно красочной и живой. Ичиго вглядывается в горизонт, в небо, в людей, но никак не может разглядеть признаков той уродливой стороны мира, которой они только что были свидетелями.       Йоруичи лениво, с ностальгией оглядывает город, поднимает голову, встречаясь с Ичиго взглядом, и произносит: — Добро пожаловать в Общество Душ.