Переворот

      За один день жизнь оборачивается безумием, но одновременно это — что-то настолько невероятное и невозможное — объясняет столь многое в его жизни. Шинигами! Боги смерти! Существа, обладающие способностью перемещаться душам между этим миром и тем. Это кажется детской сказкой, легендой и мифом, рассказываемой на ночь детям страшилкой, чтобы напугать их.       Но это так многое объясняет. Объясняет, почему Юграм — его друг, с которым он познакомился одним теплым осенним вечером, так и скитается в этом мире, видимо не найденный шинигами. У него не было и выхода, способа попасть на ту сторону. Впрочем, он не много говорил об этом и вполне вероятно, что он и не желал покидать этот мир. Всегда было нечто странное в том, как Юграм смотрел на него: тихое любопытство в холодных глазах переросло в трепет, а теплота его голоса стала более естественной. Эта загадка — тайна, которую Ичиго не смел тревожить, но, став больше общаться с мертвыми, он осознал, что не все, далеко не все, почти никто не был подобен Юграму.       Отчаявшиеся, смирившиеся, покинутые и одинокие, залитые кровью, они смотрели на него печальным горьким взором и искренне благодарили за цветы, оглядывались, когда он уходил, и долго еще смотрели вслед, одинокие и потерянные, будто терзаемые чем-то, а потом внезапно исчезали.       Юграм тоже всегда его ждал, но выглядел слишком живым и с каждым днем, месяцем, кажется, он все больше и больше оттаивал и даже пару раз слабо улыбнулся. А, откинувшись однажды на спинку скамейки, на которой они сидели по вечерам после уроков Ичиго, когда никто из живых не мог их потревожить в тени парка, где кроны сакур склонялись под тяжестью листвы, скрывая это место, и никто не мог указать пальцем и громко спросить: «Почему этот ребенок говорит сам с собой?», Юграм внезапно серьезно заявил: — Мои дела стали идти гораздо лучше. — Горечь усмешки пробежала по его губам. — Мне кажется, что иллюзия, в которой я живу, рассеивается быстрее, а другие тоже осознают, что наш мир не совсем реален.       В тот день Ичиго нахмурившись спросил: — Есть еще такие же неупокоенные души, как и ты? — Мы должны благодарить, — он усмехнулся, — вот уже даже не верю, что говорю, Бога за свободу воли, данную нам, такую мимолетную, но свободу.       Подросток не совсем понял, о чем тогда говорил Хашвальт, но и не стремился ворошить секреты своего друга… почти отца, который всегда смотрел с тревогой на новые, полученные им в драке синяки, хмурил светлые брови и почти рычание вырывалось из его горла: — Он совсем не волнуется? — Юграм гневно смотрел на сбитые костяшки пальцев. — О твоих ранах? Он даже ничего не спрашивает? — Он заботится о девочках, — отмахнулся тогда Ичиго.       И в такие вечера обеспокоенный Юграм так и не уходил, пока не провожал его до аптеки и пока лично не наблюдал за тем, как Ичиго покупал лекарства и пластыри, бинты, и обрабатывал порезы. Юграм бросал на него прощальный предупреждающий, но обеспокоенный взор и растворялся в вечерних тенях.       Но этот обеспокоенный взор, то родительское тепло, что испытал Ичиго, еще долго тревожило его, потому что после смерти матери он редко когда ловил взгляд отца, занятого девочками. В один из таких разов Ичиго почувствовал, что у него есть семья. Но Юграм был незнакомцем, встреченным несколько лет назад, и это встревожило. Как мог человек, которого он знал так недолго, быть заменой его отца, которого он знал всю жизнь?       В этот раз Хашвальт тоже был встревожен, он оглядывался то и дело и, пока они не оказались под ветвями сакуры, он так и не произнес ни слова, и диалог первым начал Ичиго: — Ты не поверишь, что я узнал! — Ты стал шинигами, — прервал его обеспокоенный Юграм, смотря на него с каким-то недоверием, но также трепетом. — И я могу отправить тебя в загробный мир, — нетерпеливо произнес Ичиго, — если ты конечно хочешь, — уже более неуверенно добавил он, — но как ты узнал?       Плечи Юграма внезапно опустились, солнце, медленно садящееся, гротескно осветило его фигуру: светлые одежды военного кроя, такие же светлые волосы и взор, опущенный вниз. Долгое время Ичиго гадал, кем же был мужчина до своей смерти, и, снова задумавшись, он почти пропустил тихие слова своего друга. — Потому что я соврал, — признался Хашвальт, и взгляд его заледенел, приобретая какую-то странную решимость, — я не совсем мертв.       Слова застряли комом в горле у Ичиго, и он почти вскочил с лавочки, зеленая листва хлестнула его по глазам и мир закружился, потому что как это могло быть правдой? Юграма точно не видели живые, он спокойно говорил о мертвых и, кажется, понимал то, о чем иногда рассуждал сам Ичиго еще мальчиком, думая о загробном мире. Дрожь страха пробежала по его позвоночнику: почему именно он? Почему Юграм всегда появлялся только перед ним? Из-за его силы? — Чего ты хочешь? — спросил тихо Ичиго. — Чего ты хочешь?! — закричал он.       Красные оттенки не то заката, не то вспыхнувшей в его жилах крови начали застилать его взор. Казалось, легкий ветерок, недавно так приятно освежающий, превратился в вихрь и теперь он не чувствовал ничего, кроме холода, потому что кровь стыла в жилах и он абсолютно не понимал того, что происходит. — Ичиго, — тихо и с каким-то намеком на испуг произнес Юграм, его лицо замерло ничего не выражающей маской, — я хотел только твоей безопасности, но ты ввязался в опасную игру. Он может тебя заметить, он может тебя убить, ты юн и не готов, мои приготовления не завершены. Мы все можем умереть. — О чем ты, черт побери, говоришь? — снова яростно, но с немалой долей испуга спросил Ичиго. — О смене власти, — хладнокровно и резко обрубил Юграм.

*

      Ледяной холод, пробирающийся под кожу, ни капли не успокаивал, а небольшое давление, которое распространилось от Ичиго, казалось, сам юноша даже не замечал. Его глаза блеснули яростью и сталью, и внезапно что-то внутри Юграма сдавило, и он обеспокоенно и чуть испуганно глянул на подростка, потому что это была власть. Сила, передающаяся от отца к сыну, и теперь он видел, что общая кровь действительно бежала по их жилам.       Ичиго — теплый и милый ребенок, который знал как милосердие, так и справедливость, когда злился, действительно выдавал то, чьим сыном он был. Хладнокровное выражение и гнев, искажающие его лицо, говорили сами за себя.       Юграм знал, что в отличие от Императора Ичиго не опаснее котенка, но в такие моменты, когда дрожь пробегала по его позвоночнику, а теплые карие глаза леденели и гнев застывал маской у принца на лице, он невольно задавался вопросом: «Если бы у дьявола был сын, значит, что он тоже был бы дьяволом?» Не выбирал ли он сам между большим злом и меньшим? Но, смотря на страх, закрадывающийся в голос Ичиго, непонимание в его глазах, он понимал, что это были лишь призраки его страхов, мелькающие перед глазами. — Я расскажу то, что знаю, — собравшись с силами, снова жестко и по делу объявил Юграм, — пожалуйста, выслушайт… выслушай меня, — невольно запнулся он, понимая, что рано или поздно он никак, кроме как уважительно, не сможет обращаться к ребенку. — Что бы ты ни услышал, ты должен дослушать до конца, хорошо? — Ладно, — кивнул Ичиго и, подозрительно смотря на него, сел на скамейку. — Помимо Сейрейтея — Общества Душ, Ада и Пустынь Уэко Мундо, существует еще одно измерение, спрятанное в тени. О нем никому не известно: измерение квинси ждет своего часа, чтобы довершить давно забытую войну и вторгнуться в Общество Душ. — Юграм сделал паузу, внимательно наблюдая за Ичиго. — Потому что когда-то оно потерпело сокрушительное поражение от военных сил, охраняющих покой душ. Но есть квинси, как я, — он невольно замолк, — которые не хотят этой войны, и мы искали выходы. Я нашел тебя. — Кто вообще такие квинси и что ты, черт побери, несешь? — шепотом спросил подросток. — Квинси похожи на шинигами целью уничтожать пустых, только при этом мы еще и полностью стираем душу. Не очищая ее. — Юграм сжал руки в кулаки то ли от несправедливости, то ли от отчаянья, невозможно было прочитать его эмоции. — Считается, что это нарушает баланс, но наш Император, сын нынешнего Короля Душ, хочет захватить престол и перекроить мир под себя так, чтобы это не было проблемой. — А потом Юграм резко закончил так, будто не решаясь даже медлить с последними словами: — А ты его сын. И ты можешь остановить это. — Бред! — выплюнул Ичиго.       Он сел, ровно выпрямившись и гневно смотря на Юграма, он поднял бровь, и что-то в этом холодном и взвешенном язвительном гневе, встревожило Юграма. Леденящее предчувствие вспыхнуло у него под сердцем, когда Ичиго начал: — Довольно трогательная и милая манипуляция, учитывая, что мой отец жив. — Он усмехнулся. — Это должно было пробудить во мне чувство важности? — кажется, в голосе не осталось и капли тепла. — Завязывай с этим и вали, пока я тебя не упокоил. — Не получится. — Юграм мрачно наклонил голову. — Я сильнее тебя сейчас. И я не говорил о родителе этого тела, скорее, о родителе твоей души и твоей силы. Ты же заметил, что гораздо сильнее обычной души, верно? Это результат родословной, — Хашвальт прямо посмотрел на него, — результат создания лишнего элемента в системе. Так же, как когда-то был создан Яхве Королем Душ, был создан и ты самим Императором.       Ичиго молчит, не смея пошевелиться, и смотрит на него широко раскрытыми глазами, не веря в услышанное, пока Юграм наконец не закрывает глаза и не встает перед ним на одно колено. Он прижимает левую ладонь к сердцу и просто тихо просит тем странным голосом, который Ичиго не слышал никогда ни у кого, и ему только и остается, что просто слушать: — Ваше Высочество, — голос Грандмастера тих, — я прошу вас не рисковать собой и залечь на дно, вы наша последняя надежда. — А потом тихо добавляет: — Мне плевать на те рассказы о лишнем элементе, которые я тебе пересказал со слов Императора, для меня ты ребенок, которого я почти воспитал, и я не позволю тебе умереть, как не позволила и твоя мать. Просто не рискуй собой, не умирай, — говорит Хашвальт. — Не надо только так стоять, — хрипло и как-то надломленно-неверяще срывается с уст Ичиго.

***

      Юграм встает и снова усаживается на скамейку рядом с Ичиго, наблюдающим за ним широко раскрытыми от ужаса и непонимания глазами, полными беспокойства за него и из-за него, потому что он не понимает, что ему говорит Юграм, не понимает, что он имел в виду, говоря «Ваше Высочество», будто его речь была произнесена на одном из множестве иностранных языков, которые Ичиго не знал.       К несчастью для него мужчина говорил на японском, мужчина, что спокойно и терпеливо ждет его дальнейших слов, будто… будто Ичиго, который только узнал о существовании какого-то определенного загробного мира, так просто поверит в то, что является Принцем другого? Это странно, страшно и неестественно, потому что Ичиго — это просто Ичиго, старший сын, старший брат, да и вообще что тогда с его сестрами, с матерью, что с отцом? — Не называй меня так, — тихо просит Ичиго, опуская взгляд в пол и потирая переносицу.       Он рассеянно вцепляется пальцами в собственные янтарные локоны и поднимает взгляд на Юграма, который склоняет голову, который сосредоточен и собран, но взор его глаз всего на секунду вздрагивает, и он прикрывает их. — Я не буду пока, — отвечает мужчина, — но ты должен быть готов, ты должен привыкнуть к этому, потому что рано или поздно ты займешь тро… — Я не хочу! — прерывает его Ичиго. — Я не сын какого-то жуткого Императора, которого я и в глаза не видел, который стирает души, — он бьет себя кулаком в грудь, будто пытаясь доказать это даже немного скорее себе, чем Грандмастеру, — я Ичиго! Самый обыкновенный человек до недавнего времени! Просто подросток! — Мне жаль, — качает головой Юграм, — это не так, — он прикрывает глаза и повторяет, — это не так, Ваше Высочество.       Ичиго вскидывает голову, его спина становится неестественно прямой, и он тихо, но четко спрашивает: — Тогда как, Юграм?

*

— Как же так произошло, Юграм? — Не хочешь это объяснить, Юграм? — Что скажешь, Юграм? — Это довольно забавно, не так ли, Юграм? — Тогда убей его, Юграм. — Ты всему должен быть обязан Юграму. — Что это, как не триумф, Юграм?       Все это сливается в какофонию звуков в его голове: приказы, насмешки, долгие беседы и монологи, звучащие голосом Яхве, — и он смотрит в глаза ребенка, который внимательно и выжидающе смотрит на него в ответ; ребенка, чей мир переворачивается, который паникует, злится и который скрывает страх и сомнения, держась будто из последних сил.       Потому что по сути, потому что на деле, потому что в реальности, потому что в жизни все гораздо проще и сложнее. Потому что его Принц только недавно умер и сам этого не заметил или даже не захотел замечать.       Юграм может сказать это по силе реацу и по линиям света, голубого, полупрозрачного, струящегося тут и там, по усталому взору и по багровому отклику пробуждающейся мощи в его взгляде, подсвеченной багрянцем солнца.       Вся фигура Принца, освещенная золотом и гранатом солнца, в окружении пышной зелени и раскидистых ветвей деревьев, кажется чем-то неведомым, мифическим, несуществующим и эфемерным. Кажется, дуновение воздуха, порыв ветра, слишком яркий луч, удар кинжалом предателя, другой заговор, кажется, что все — это мираж и Принц, что Ичиго, что ребенок, о котором он заботился, просто возьмет и исчезнет. — Тогда как, Юграм, — гремит в его сознании единая мысль-нить, пронзая остальные, и он прикрывает глаза, пытаясь сосредоточиться на ней.       Потому что кровь бунтует, кровь в его жилах замирает не в силах двинуться, кровь не знает, что делать, и воля Юграма давно сломлена. И, поднимая взгляд на Принца, он слышит легкий шепот своих давно умерших предков над своим ухом.       «Выбери свой ад, Юго».       И Юго выбирает. — Когда из-за несчастного случая родители твоей матери погибли, она единственная осталась цела и невредима из семьи Куросаки. — Он вздохнул. — На попечение ее взял род Исида…       Юграм говорит долго, иногда делает паузы, и солнце давно уже зашло. Темные облака, тучи застилают голубой и медленно темнеющий небосклон. Окрашенные фиолетовым сиянием, они медленно плывут к горизонту, подгоняемые невидимым ветром, а на улицах зажигаются ярким белым светом фонари, сияние которых совсем не достает таких далеких небес. Ичиго сидит и внимательно слушает, сжав кулаки, вглядывается в каждую его черточку и будто не может поверить, что он не врет. Так наступает ночь, звездная, светлая, ясная, прекрасная в каждом ее мгновении, но ужасающая в тьме правды, которую она прикрывает шепотом ветра и шелестом листьев. Уставший ребенок, подросток мрачно смотрит на него, хмурит брови, но молчит. Хрипло роняет: — Мне надо подумать, — и разворачивается, готовясь уйти, но Юграм тихо зовет его. — Ваше Высочество, — голос его прерывается.       «Ад, ад, ад, ад, ад, ад…» — надрываются голоса предков над его ухом. — Могу я попросить Вас об одолжении?       И Ичиго снова замирает, печально и мрачно смотря на него, не в силах ни двинуться, ни вздохнуть, пойманный в ловушку времени, ибо Юграм жесток, и он знает это. Знает, как он действует и что это несправедливо, что это неправильно и так не должно быть. Но мир несправедлив, и тот, где живет Юграм, самый ужасный из всех. Перед ним стоит его будущий Император. И поэтому Юграм требует ответа сейчас и не дает времени на раздумья. — Говори, — глухо и отстраненно роняет Ичиго.

***

      Юго — идиот. Самый невероятный идиот, которого он когда-либо видел. Баззард наклонят голову в сторону, разглядывая фигуру перед ним, и зло хмурится, поджимает губы, раздраженно сплевывает. — Эй! — зовет он. — Господин Грандмастер! — почти кричит он насмешливым язвительным тоном. — Ты язык проглотил?       Вокруг них кружатся снежинки, прилепившиеся одна к другой, по три, по четыре, они крупными хлопьями опускаются на землю, падают на их плечи и головы, и Юграм наконец оборачивается, его подбородок чуть приподнят, и он внимательно смотрит на Баззарда безразличными и холодными глазами, будто свысока. Серебряный свет дня освещает их, земля без солнца приветствует своих хозяев, холодная и недружелюбная, она будто еще сильнее покрывается льдом рядом с Регентом, и Баззард снова кривит губы в усмешке.       Когда-то эта голова была опущена вниз, склонена и взор юноши поднимался, чтобы наблюдать только за Базом, чтобы следить за каждым выстрелом его лука, за ним самим, чтобы мягко прикрывать глаза и чуть улыбаться, когда сам Баззард улыбался ему. — Смотри на меня! — весело и яростно кричал мальчик с яркими волосами. — Смотри на меня! Я верну все на свои места! Я спасу всех! Чудовище будет мертво! И мы будем вместе! Мы будем братьями! До конца!       Разбитые и уничтоженные мечты, планы и надежды — все остается в прошлом, похороненное и сломленное. Баззард, склонивший голову, как и десятки людей вокруг него, грязь, холодная и скользкая, под его пальцами, чудовище, чьи армии и чьи силы уничтожили его отчий дом, неизвестное божество и стрела. Стрела — героя, стрела — спасение, последняя стрела и триумф, счастье победы, охватывающее все его существо, потому что отныне это конец, потому что отныне все решено.       А все слова монстра — ложь.       И Юграм.       Нахмуренные брови, и он, перехвативший стрелу из света огня и силы, шипящую в его руке, оплавляющую его кожу, оставляющую шрамы, и его взор, смотрящий на База с какой-то непонятной надеждой и уверенностью.       Баззард не понимает, отныне Юграм предатель, склонивший голову перед дьяволом, продавший свою душу и вырвавший свое сердце из груди, испивший божественного нектара — крови небожителя, и вступивший туда, куда не могла ступить ни одна душа.       И сейчас Юграм, стоящий в сребряном свете, окруженный крупными хлопьями снега, ветрами и видениями силы его реацу, нашептывающей их, стоит и внимательно наблюдает за ним такими знакомыми, но совсем чужими зелеными глазами, наклоняет в приветствии голову: — Вам что-то нужно, Рыцарь Блэк? — спрашивает он.       И даже голос его звучит так непривычно до сих пор — когда-то тихий и полный надежды, теперь это мертвый звон колоколов, звенящих в тишине мертвого и покинутого города, их качают духи и ветер, силы природы, но не люди. — Да так, — хрипит Базз, — было интересно, куда вы уходили, — смеется он. — А я должен отчитываться, — спрашивает его холод зимней стужи и спокойствие тысячи мертвецов, — перед вами? — Да нет, — насмешливо отвечает Базз, отдавая честь. — Служу на благо Империи.       Губы Юграма внезапно кривятся в ласковой усмешке — и Баззард делает шаг назад — лицо его искажается, улыбка гневная, яростная, но такая сильная и полная уверенности. — И Империя благодарна вам за это.       Хашвальт уходит, отдающий и коснувшийся богов, такой теперь далекий и похожий меньше всего на того мальчика, человеческого мальчика, с которым Баз смеялся в детстве, сидел у костра, делил пойманную дичь и мечтал — теперь тот мальчик был настолько далек, что, как бы ни бежал Базз, он просто не мог его догнать, крик его ударялся в глухую к мольбам стену-спину, прямую и несгибаемую. Рука, протянутая вперед, была бесполезна и даже ни на миллиметр не сокращала разделяющую их пропасть. И Блэк стоял. Стоял замерший и смотрел.       Потому что что-то происходило. И Грандмастер Империи был так близок к тому, что называлось победой, что это до холодной дрожи, до мерзнущего и превращающегося в камень воздуха в легких пугало Баззарда. Потому что триумф Императора был триумфом его Регента.       И Баззард не думал, что теперь он мог что-то поделать с этим. Порой ему казалось, что эти два понятия теперь неразделимы. День и ночь, Регент разделяющий силу своего правителя. Осталось ли вообще что-то от того мальчишки?

*

— Сила Императора, — в темноте ночи лица Юграма, холодного, скрытого и сдержанного, почти не было видно, несмотря на ясную звездную ночь, — заключается в его крови. Каждая душа квинси привязана к этой крови и после смерти сольется с силой Императора, сделает его еще сильнее, не отправится в загробный мир.       Ичиго сделал шаг назад, он поджал губы, сдерживая эмоции, и тихо прошептал: — Значит, мама… — Он поднял взор и громче спросил: — Чего ты хочешь от меня?       Юграм сделал глубокий вдох и тихо произнес, тщательно, медленно выговаривая каждое слово, будто постепенно делал шаг за шагом. — Привязать свою душу к вашей, — он склонил голову, — чтобы после смерти моя душа ушла к вам. Вашей крови.       Ичиго тихо, так же медленно спросил его, не сводя взора с Хашвальта и делая еще один шаг назад. — Крови? — Совсем немного, — качнул головой Хашвальт, подходя к Ичиго, который смотрел на него испуганными карими глазами. — Это может спасти нам жизнь, Ичиго. — Юграм опустил взор. — Пожалуйста, я знаю, как это ужасно, но это необходимо. Пожалуйста, подумай над этим.       Спустя несколько минут пронизывающей тишины звезд, безмолвно благословляющих их своим светом, и холодного летнего ветра, нашептывающего им свои советы на неведомом языке, Ичиго проронил: — Хорошо.

***

      В тот вечер они прощаются, Ичиго, чье лицо освещено холодным светом фонарей, упрямо склоняет голову, глаза его тверды, но ладони, пальцы, крепко сжимающие плотную ткань его футболки, говорят гораздо больше, чем прямой взгляд, нахмуренные брови и упрямо сжатые губы. Юграм делает шаг, один, второй, третий, и усталая улыбка ложится на его уста, смягчая черты лица, взгляд Ичиго чуть дергается панически в сторону, пальцы отпускают помявшуюся ткань, и он тихо спрашивает: — Зачем ты так мне все рассказал? — его голос тихий, печальный, немного по-детски обиженный, но такой же усталый, как улыбка, которая так и не сходит с уст квинси. — Это просто необходимо, — Юграм отводит взор, но тем не менее кладет руку на плечо подростка, — ты должен жить. Я… хочу, чтобы ты жил.       Юноша кивает, освещенный сребром луны, холодом фонарей и так прямо, открыто смотрящий на него в этой тихой летней ночи, когда багрянец заката не касается его, так безумно похож на простого ребенка, на того ребенка, с которым Юграм провел эти три года, присматривая за ним. Кажется, что безмолвие ночи смывает налет страхов Грандмастера, и он четко и ясно видит Наследника перед собой, не Императора, и улыбка Юграма становится чуть теплее, когда он наконец полностью приходит в себя. — Я принесу завтра, — роняет Ичиго. — Сколько тебе надо? — Немного, не больше десяти миллилитров, — говорит Юграм.       Ичиго в ответ кивает, и они наконец прощаются, а потом каждый растворяется в ночи, чьи объятия надежно скрывают и защищают их тайны. Сон накрывает их обоих, приглашает в свои чертоги, пока не начинается новый день, и каждый из них, вынужденный встречать его, приветствовать и как-то выносить, не отвлекается на повседневность и дела, позволяя осесть им тяжким грузом на их костях.       Солнце медленно поднимается над заснеженными склонами гор Империи, освещает вершины, пики, которые сверкают белизной, но на фоне огромного шара света — они лишь черные острые линии, отражающиеся на земле. Они идеально ровные — одинокие, совершенные, кажется, будто срисованные с самых прекрасных гор мира живых, но, тем не менее, они не просто красота и чудо, они — бастион и неприступная стена, защищающая столицу, которую также омывает холодный золотистый солнечный свет. Его лучи нисколько не греют, рассвечивают дома и улицы, безлюдные и пустынные, маленькие переулки и парки, площади и скверы. Все еще спят. Этот город не живет ночной жизнью.       Поздним утром проходит собрание Штернриттеров. Они долго говорят о возможной стратегии вторжения, обмениваются новыми насмешками для шинигами, которые успели придумать, и жалуются кто на что, сетуют о хлопотах и, конечно же, не забывают о высокомерном взгляде, который обязательно должны послать тем, кто ниже их по рангу. Ничтожествам.       Половина из них соберется глубокой ночью, после встречи Юграма и Принца. Укрытые тяжелыми темными мантиями, скрывающими реацу, они встретятся в закрытом конференц-зале, покинутом и заброшенном, находящемся в глубине катакомб, которые паучьей сетью раскинулись под дворцом. Они будут холодно и выдержанно предполагать будущее, строить теории и пристальным взором следить за движениями друг друга: а не иначе предатель.       Заговорщики разойдутся всего спустя час или два, потому что непозволительно таким важным персонам, как они, привлекать к себе много внимания и исчезать надолго. Потом каждый из них будет тщательно хоронить надежду, которая вспыхивает в сердце, которая так ярко и безудержно горит там, в темноте, под землей, но не под светом солнца, который дарует их правитель.       А тем же утром, возвращаясь с собрания Рыцарей, Хашвальт встречает Баззарда. Естественно, Баззард тоже был на собрании, естественно, они говорили, но теперь Блэк ждет его, смотрит на него выжидающе, насмешливо, с горечью, с вызовом, с болью, с неверием и гневом. С ненавистью. Баззард десятилетиями так и не меняется, и губы Юграма кривятся в ответ в ласковой, снисходительной усмешке. Боли нет в ней места, скрывать ее он привык. — И Империя благодарна вам за это, — искренне отвечает он.       Баззард остается прежним, таким же точно, как и тогда, когда умер его отец, вся его жизнь обратилась пеплом и у него ничего и никого не было, кроме Юго. Только вот теперь Юго у него нет. Или это у Юго нет Базза? Хашвальт не знает.       Что Баззард такое?       Друг. Семья. Товарищ. Заговорщик. Рыцарь. Квинси. Никто. Любовь смывает ненависть, дружбу омывает печаль и все это погребает под собой безразличие, потому что раньше Юграм жил ради него, потому что раньше он превозносил его, потому что он опирался и следовал за ним. Потому что раньше он собирался умереть ради него, но Баззард в невежестве и глупости так этого и не понял. Юграм внимательно — еще внимательнее — смотрит на Блэка. Что он чувствует сейчас?       И он так и не может понять.       Рыцарь Блэк остается позади, не забытый, тщательно лелеемый образ, оберегаемый в сердце, но так яростно ненавидимый, пеплом посыпанный, горем овеянный.

*

      Всего за несколько последних лет Грандмастер узнает одну вещь совершенно точно: несмотря на колебания его разума, несмотря на веру, несмотря на почтение и уважение, которые оказываются и будут оказаны в еще большем количестве в будущем, несмотря на все сомнения и страхи, предположения и опасения, несмотря на надежду, похороненную в морозной стуже его преданности, — наследный принц Империи Ичиго Куросаки его воспитанник.       Казалось бы, обладая невероятной силой, харизмой, стойким характером и семьей, он должен купаться в счастье и заботе окружающих, но на деле кажется, будто, кроме мертвецов, о Принце не заботится никто.       Иногда он растрепан, а одежда смята, иногда тут и там видны капли крови, а иногда на щеке постепенно начинает наливаться темно-фиолетовым цветом синяк. — Все в порядке? — спрашивал настороженно Юграм.       И всегда, каждый раз, Ичиго смотрел на него жестким упрямым взором, хмурил брови и четко говорил «да». Кровь сковывала движения Грандмастера в такие мгновения, страх парализовал его тело, и он не вмешивался.       Они почти не знали друг друга, и поэтому тогда Юграм отступает.       Отступает до тех пор, пока рассвеченная багрянцем заката фигура Ичиго кажется не зловещей, а скорее отчаянной, потому что свет солнца смешан с кровью на его белой школьной рубашке, темными пятнами она лежит и на пиджаке, на челюсти кровоподтек, а его лоб рассечен. Лицо — чистое, и засохшей крови нет, сам рваный край раны выглядывает из-под неаккуратно замотанного бинта, и ребенок… ребенок… слабо улыбается ему.       Юграм делает шаг. Один. Второй. Третий. Садится рядом, берет дрожащие руки ребенка в свои ладони и спрашивает: — Что произошло? — не в силах вымолвить больше — это ребенок, его ответственность, его Принц. — Ничего, — лишь качает головой Ичиго, освещенный золото-багровым ореолом, его пульс медленнее обычного, и Юграм опускает ладони, поворачиваясь так, чтобы посмотреть на зрачки подростка.       Холод крови, силы снова начинает ледяной корочкой сковывать движения Хашвальта, но он шипит и сбрасывает с себя морозное оцепенение. — Что произошло, Ичиго, — тихо спрашивает он, внимательно осматривая раны и подавляя дрожь ужаса, пробегающую по позвоночнику — это серьезно.       Один удар чуть правее, чуть сильнее, немножко под другим углом… Кровопотеря значительная, но пока не смертельная, а раны обработанные не так, как им положено… и если бы Юграма здесь не было, то все, то все…       Ичиго не отвечает.       Он еще молчит некоторое время, прежде чем неохотно бормочет: — Им не нравятся мои волосы, — он замолкает, — им всем не нравятся мои волосы. — Он сжимает кулаки, морщится от боли и продолжает: — Я не сдамся, я знаю, что у меня проблемы, но, Юграм!.. — Твой отец, — на секунду дыхание Юграма перехватывает, — знает об этом? — Нет, — мотает головой ребенок. — Твои раны, — тихо и грозно начинает Грандмастер, — обработаны не так, как должны быть, почему твой отец не проконтр… — Потому что я сам! — огрызается Ичиго. — У него много дел! Девочки!..       Хашвальт его не слушает, он просто сидит в вечерней тишине на лавочке в парке, о которой и не ведает большинство прохожих. Весна раскрашивает Японию в нежно-розовые тона, и дети, такие же подростки, как и один рядом с ним, взрослые неподалеку, старики, тихо что-то обсуждающие, искренне радуются весне: кто-то счастливо шепчется с кем-то, смеется, вдалеке мирно ждут своего часа мертвые души, и мир продолжается, время неспешно крупинка за крупинкой ссыпается в огромные бесконечные, бездонные часы, а жизнь идет своим чередом.       Куросаки Ишшин ничего не заметил.

***

      Юграм молчит еще некоторое время, а потом с силой проводит по лицу ладонью, брови его хмурятся, а взор тяжел, он смотрит мрачно на тринадцатилетнего ребенка перед собой и тихо спрашивает: — И что, что девочки?       Ичиго отшатывается, впервые видя, как Юграм злится, он непонимающе смотрит на него и наконец повторяет: — Что «и что»? — Он даже на секунду запинается, а напряженное выражение его лица сменяется на удивленное и растерянное.       Но Юграм в ответ только молчит, так же мрачно и тяжело взирая на ребенка, а потом выдыхает и снова проводит рукой по лицу, будто пытаясь избавиться от мешающих эмоций, переполняющих его. Взгляд Регента смягчается, однако, кажется, что-то борется внутри него, потому что он сжимает кулаки.       Багрянец закатного солнца в этот день смягчен почти прозрачными облаками, которые пушистой дымкой блуждают по небу, временами скрывая последние лучи солнца, и фигура ребенка, подсвеченная едва заметным ореолом позолоты, кажется Юграму такой невероятно одинокой. Мальчик, сидящий перед ним, до сих пор вопросительно смотрит на него, брови его так знакомо нахмурены, голова, укрытая повязками, наклонена чуть вперед, будто он поскорее хочет узнать ответ от своего мертвого друга, не понимая, что он только что поведал ему.       Ребенок один — абсолютно один против всего мира, забытый и покинутый, он стоит упрямо и твердо, падает и поднимается, отряхивается и даже не понимает, что в этой всей ситуации что-то определенно идет не так, неестественно и неправильно. Даже учитывая особенности воспитания подрастающего поколения в Японии, такая невнимательность к собственным отпрыскам несвойственна родителям. И мальчик перед ним, Наследный Принц, который должен быть лелеем и оберегаем, слава Королю, остается незамеченным Яхве, но судьба, словно насмехаясь, легким движением руки переставляет фигуры и здесь лишает одного из самых важных людей этого мира родительского тепла, будто ставит один из любопытнейших экспериментов. — Что же вырастет из тебя? — шепчет она, и мать мальчика умирает. — Что же получится? — и отец стоит к нему спиной. — Пойдет ли сын по стопам отца? — и маленький черноволосый ребенок, не имеющий даже голоса и не в силах шевельнуть хоть рукой, превращается в чудовищного тирана.       Принц, полагает Юграм, сирота. Он сидит прямо перед ним сейчас с криво перевязанной раной, бледный и в крови, и никто его не остановил, и никто ничего не заметил, и будь рана чуть серьезнее, будь рана больше, и ребенок мог бы умере…       Что-то внутри Юграма звенит и с громким треском вспыхивающего пламени превращается в прах, он замирает, до сих пор молчаливый, взирая на сына своего правителя. На сына дьявола. Мальчик, кажется, еще нетерпеливее подается вперед и так и ждет от него ответа.       Этот ребенок, которого он встретил менее года назад, для него — незнакомец. Был им. Надежда — избавление и спасение. Теперь воспитанник, тот кто слушает его тихие рассказы о различных уголках мира, восхищается и иногда спрашивает совета — абсолютно глупого, как казалось раньше Юграму, но, оказывается, такого важного для него, потому что никто иной не смог бы просто все это ему рассказать. Юграм — единственный взрослый в жизни мальчика, а сам мальчик единственный ребенок в жизни Хашвальта. Ребенок, который мог умереть. Никто бы не заметил и не спас.       Никто не обратил бы внимание. Кто-нибудь… кто-нибудь, кроме Юграма и мертвых, горевал бы о мальчике с янтарными волосами?       Он снова переводит взгляд на рану и наконец тихо произносит: — Расскажи подробнее, что произошло, а я пока осмотрю твою рану, — голос его ровный, но чуть не срывается в конце. — Ты так и не ответил на мой вопрос! — возмущенно бормочет Ичиго, но тем не менее сидит прямо, пока квинси слой за слоем начинает разматывать бинты.       Подросток чуть шипит, когда бинт доходит до образовавшейся корочки, и, видимо чтобы отвлечься, начинает говорить: — Их было шестеро! А может, и семеро! — Он явно готовится похвастаться своими боевыми навыками, но потом резко замолкает и тихо, поджав губы, заканчивает: — Взрослые, может, старшеклассники, я знаю, что влип! — Он прерывается. — Точнее, понял только тогда, когда один достал кастет. — Он останавливается и пропускает момент с ударом, перескакивая через события: — Но ударить кирпичом по голове он меня не успел, честно! Чад меня закрыл собой, так что крови может быть и много, но все нормально!       Юграм, заканчивая осмотр, оставляет бинт в его руке, край все еще цепляется за засохшую корочку крови, и Ичиго, закончив рассказ, выжидающе смотрит на взрослого. Квинси лишь спрашивает: — Тебя тошнит? Голова кружится?       Лицо подростка недовольно кривится, но он тут же снова тихо шипит и снова пытается вернуться к прежнему выражению, чтобы не натягивать края пореза. — Только рана болит и все, — коротко отвечает он.       Хашвальт кивает, а потом внезапно исчезает, воздух будто вздрагивает, и Ичиго остается сидеть на лавочке совершенно один с размотанным бинтом в руках. Время — вечернее, и кажется, что все произошедшее только что ему привиделось в дымке вечернего тумана, лучи исказились и перед ним был лишь мираж, и никакой Юграм сюда так и не приходил. Но воздух вздрагивает снова, и появившийся мужчина начинает раскладывать на скамейке медикаменты: новый бинт, какие-то мази, свежую воду, а также стерильные полоски специального пластыря для скрепления краев раны, антисептик.       Медленно, он размачивает новый бинт и начинает смывать кровь, чтобы тот легче отошел от кожи, и начинает обрабатывать рану. Временами Ичиго шипит, сжимает губы или даже закрывает глаза, но вскоре мужчина заканчивает и снова тяжело и мрачно смотрит на него: — В следующий раз ты должен быть здесь, ты должен меня дождаться. Если такое еще раз повториться, ты говоришь мне, слышишь?       Ичиго упрямо смотрит и кивает, наблюдая, как встревоженный Юграм оставляет ему лекарства. В тот вечер тот долго рассказывает, как чем пользоваться и как правильно бинтовать голову или другую рану, просит повторить и останавливается, лишь когда усталый Ичиго наконец собирается домой.       Напоследок Юграм смотрит на него мрачным взором, который все же сменяется привычным невозмутимо-холодным, и как обычно исчезает в вечерней тишине.       Юграм не представляет, что ему дальше делать.

*

— Я принес, — приветствует его Ичиго, покачивая в руке маленькой колбочкой с кровью, — что с ней теперь делать?       Юграм приветствует его кивком и садится рядом, он безразлично смотрит на жидкость, но научившийся распознавать его настроение Ичиго хмурится еще сильнее, чувствуя настороженность. Солнце закрывают темно-фиолетовые облака, и на лицо Юграма ложится тень, будто деля его на две части: одна, кажется, воодушевленная надеждой взирает на алую жидкость в стеклянном холодном сосуде, а другая переполнена мрачной решимостью, но и сомнением. — Пить, — наконец отвечает он. — Это жутко, — кривится Ичиго, смотря на Юграма и, кажется, пытаясь разрядить обстановку, — как в фильмах про вампи…       Но голос его прерывается, когда он видит мрачный, но все же решительный настрой Хашвальта. Солнце полностью выходит из-за облаков, освещая две фигуры, и квинси наконец роняет: — В твоих ладонях столько жизней, — Юграм наклоняется к нему и заглядывает в глаза, Ичиго отшатывается, — и только тебе решать, оставить все как есть, — мужчина не сводит немигающего взгляда с подростка, — или сжать кулак. — Зачем мне это делать? — спрашивает Ичиго.       Небольшой флакончик с кровью подрагивает в его руке, багровая жидкость плещется в нем, обволакивая прозрачные стенки алой вуалью. Хашвальт смотрит на красный оттенок, который придает кровь, отраженная светом, руке юноше, и поднимает взор на испуганного подростка. — Просто. — Просто? — тихо переспрашивает Ичиго. — Да что с тобой не так? — Я не знаю, — Юграм безразлично оглядывает вечер и листву, окрашенную в багровый закатом. Свет, будто такая же кровь, падает на землю, и кажется, что они стоят в центре бойни, единственные нетронутые божества, снизошедшие на землю, найденные и такие еще юные, учащиеся нести свое бремя. Потому что никогда невозможно знать все и быть готовым. Власть — это череда нескончаемых уроков о смерти, и они, погрязшие в посмертии и облаченные в силу как в мантии, обязаны выучить их все. Познать всю бесконечность и окунуться в пучину бессмертия. — Я полагаю, — Грандмастер наклоняет голову, — потому что именно это и собирается сделать ваш отец.