Переворот

      Это становится все хуже и хуже — каждый день, плавно перетекающий в следующий, становится ужаснее предыдущего, и казни идут одна за другой. Жители Зильберна, давно угрюмые и усталые, все реже и реже выходят из своих домов, прячась в жилищах вместе со своими семьями, выбираясь только для того, чтобы дойти до работы да разве что поприсутствовать на очередном параде. Так идет уже третий год, и Хашвальт, давно уже знающий, где он свернул не там, просто устало проводит рукой по лбу, смахивая длинные пряди волос, потирает переносицу и устремляет взгляд в окно своего кабинета, расположенного в одном из темных коридоров дворца.       Здесь особенно холодно. Кажется, что ледяная реацу пробирает не то что до костей — до самой сути, и иногда просто хочется упасть на колени и плакать, плакать так сильно и громко, чтобы выкричать все, что скопилось на душе.       Юграм не кричит и не плачет, потому что знает — его душа давно в руках у дьявола и кричать ему не о чем. Все, что было, — давно отринуто, или отнято, или само отказалось от него. В этих холодных коридорах он сам чувствует себя уже как дома и все больше и больше походит на того самого дьявола. Грандмастер, правая рука, железный регент, щит Империи — он воплощение ужаса.       Он ненавидит это. Детство, такое теплое, наполненное мечтами, стрельбой из деревяного лука в отчаяньи создать настоящий, купанием в речках и ночевками у костра с Баззом, давно прошло и, кажется, никогда и не вернется. С каждым рассветом и закатом, с презрительно насмешливым, вызывающим взглядом Баззарда эти воспоминания блекнут все сильнее.       Юграм устал и Юграм медитирует уже третью неделю подряд, будто идиот пытаясь придумать выход, пытаясь выбраться из этого круговорота бесконечно одинаковых дней, пропитанных лозунгом войны. На самом деле, что еще хуже, он одинок.       Внутренний мир — тих и спокоен, он похож на выжженную пустошь с огромной буквой «B» по центру, а вокруг этой пустоши — ничего. Ни неба, ни горизонта, ни света, ни границ, только клубы серой мглы вьются тут и там, расступаясь у дорожек-связей реацу с Императором. И он бродит среди этих тонких линий связи — будто паутины, заглядывая то в одном направлении, то в другом.       Отовсюду холод, отовсюду веет страхом, болью, безумием, ликованием. Император давно не в своем уме, и Юграм смирился с этим. Дьявол сошел с ума и тянет всех, обреченных на погибель, за собой в ад. Никто не хочет в ад, но будто у них есть выбор. Говорят, сотни лет назад все было иначе — благие намерения, процветающие города, утопающая в летнем цвету столица, а не полувымерший военный форт, который предстает перед ним каждый день сейчас. Все это давно уже в прошлом.       Сейчас он просто в очередной раз напоминает себе, что это конец, а они — наблюдатели, зрители в первом ряду с лучшими билетами, следящие за Ним. Мужчина неспешно бредет от одной дорожки к другой, привычно наклоняя голову, задумчиво и холодно разглядывая каждую из тропинок, пока перед его взором не мелькает золото.       Ясный, чистый, теплый свет идет из самой глубины, и оттуда веет счастьем, легкой грустью и такой любовью, что на секунду Грандмастера охватывает шок, и он замирает, не в силах совладать со своими чувствами, а потом все резко исчезает. Тропинка — совсем крошечная, меньше чем в один след, заполненная мглой и тьмой дорожка реацу, буквально тонкая прерывистая нить, будто чудится Юграму. И, очнувшись уже в реальном мире, с трудом удерживая такое непривычное ощущение, он держится за нее еле-еле, сворачивая свои силы до минимума — чтобы, не дай Король, кто узнал, и открывает проход меж миров.       На него смотрит ребенок. Маленький, лет тринадцати, смертный ребенок — смотрит на него до невозможности знакомыми карими глазами, трет нос, только только начавший приобретать тоже знакомую форму, а в другой руке держит маленький букет полевых цветов. Мальчик внимательно смотрит на удивленного, потерявшего, кажется, дар речи на мгновение Юграма и тихо грустно спрашивает: — Мистер, вы тоже умерли?       Юграм будто на автомате кивает, и ребенок подходит к нему, протягивая маленький букет: — Возьмите, — просит он, — не надо грустить, там вас больше ничего плохого не ждет.       И Хашвальт, наконец, отмерев, присаживается перед мальчиком и берет букет в свои руки, мягко улыбаясь тоже улыбнувшемуся в ответ ребенку и наблюдая, как солнце рассвечивает яркий пламенно-рыжий оттенок волос в янтарь. — Это честь, — благодарит Юграм, и мальчик только кивает.       Он неловко прощается и, видимо, торопится домой, и Рыцарь не останавливает его, смотря в спину бегущему мальчику. — Мой принц, — замирает на его губах, и он склоняет голову.       Этот день Грандмастер Империи считает первым днем переворота.

***

      День тянется за днем, мгновение перетекает в мгновение, и кажется, что ничего не изменилось, но где-то в глубине его души расцветает тепло и уверенность: потому что все уже бесповоротно и безвозвратно иное. Маленький букетик был тщательно разобран, цветок за цветком, и помещен между страниц толстого, обшитого серой тканью тома Имперской энциклопедии. Юграм просто знает, что однажды эти цветы станут символом освобождения от их страданий. Эмоции и мысли, воспоминания о встрече были сжаты и спрятаны так глубоко, что вряд ли Император добрался бы до них, разве что решив разворотить его душу в ничто и выпотрошить каждое его воспоминание по фрагментам.       Вся его нынешняя жизнь превратилась в разведку, в наблюдение, и холодное выражение лица, приобретенное с годами, чтобы скрывать гримасу боли, мучительного чувства печали и непонимания, которое он испытывал, ловя на себе взгляд Базза, стало его главным оружием.       Шаг за шагом, книга за книгой, датен за датеном — он медленно и планомерно изучал Имперские архивы и библиотеку, искал хоть какие-то упоминания о ребенке, встреченном им буквально неделю назад. Так хотелось оказаться в мире живых еще хоть раз, хотелось склонить голову в уважительном кивке и научить, рассказать столько этому ребенку, который сочувственно, печально, приветливо и любопытно смотрел на него.       Ребенок, видящий мертвых и о котором не было даже упоминания. Сначала Юграм решил, будто повстречал отпрыска Исид, но ярко-рыжие волосы не были характерны для их крови и линии, да и был ли у Императора роман когда-то с женщиной семьи Исида? Сомнительно, учитывая, что те были изгнаны из Империи еще несколько десятилетий назад за свои революционные взгляды. Так откуда ребенок? Никого, способного в мире смертных выносить дитя Императора, больше не было. — Грандмастер, — низко поклонился ему адъютант, — вашего присутствия требует Его Величество.       Юграм кивает и покидает архивы, идя вглубь дворца по коридорам, которые становятся все холоднее и холоднее, будто желая, чтобы все сущее умерло в этом ледяном аду. Смерть в битве была бы милосерднее, потому что все чувства притупляются еще сильнее, и он, преодолевая чудовищное сопротивление реацу и давящую атмосферу, наконец достигает дверей зала аудиенций. Кажется, что сама Смерть — ее воплощение, шепчет ему на ухо успокаивающие речи, приказывая сдаться, но ворота в ад распахиваются и становится слишком поздно. — Я ждал тебя, Юграм, — мрачно улыбаясь, приветствует его Император. — Ваше Величество, — кланяется дьяволу Юграм, не изменяясь в лице.       Император склоняет голову: — До меня дошли интересные сведения о твоей вспыхнувшей жажде знаний, — начинает Император, — может, есть что-то, что ты хочешь спросить лично?       Это — возможно смертельная ловушка, хотя скорее развлечение, потому что как муха, запутавшаяся в паутине, съедается пауком, так погибает народ от рук своего правителя. Проблема в том, что Юграм тоже паук, и не он здесь добыча. — Да, Ваше Величество, — Юграм усаживается в предложенное ему кресло, — я размышлял о жизни Империи после победы, о вашем триумфе, рассматривал варианты реформации. — Забудь, — обрывает его Яхве, делая взмах рукой.       Он довольно откидывается на спинку уже своего кресла, больше напоминающего трон, и встречается винным пронзительным взором со светло-зеленым, ничего не выражающим — Юграма. — Хотя, возможно, час пришел. — Император подпирает подбородок, внимательно рассматривая выражение лица своей правой руки, будто изнывая от желания увидеть, уловить каждую эмоцию, которая промелькнет на его лице, и тихо, будто делясь сокровенной и самой важной тайной, будто желая придать торжества моменту, роняет: — Нынешняя Империя перестанет существовать.       Букет полевых цветов. Речка. Ужин у костра и веселый смех Базза. Руины замков и шпили дворцов, пронзающие небеса. Деревянный лук и стальной меч. Реацу и сила отдающего. Зачем? — Зачем? — произносит он в слух. — Зачем ей умирать? — В ней больше не будет нужды, — скучающе поясняет правитель. — Пятеро из Шутцштаффель станут новой Охраной Короля и его верными стражами, боюсь, моя встреча с отцом завершится трагедией. — Он насмехается. — Как же печально. — А другие члены вашей семьи? — спрашивает Юго. — Кто? — наклоняет голову Яхве. — Хотя ты же знаешь, я считал, что твое время еще не настало, но вот мы здесь. — Он смеется: — Ты знаешь, как рождаются такие, как я?       Юграм поднимает голову и тихо спрашивает, не отрывая взгляда от какого-то ностальгического выражения лица Императора: — Такие, как вы, Ваше Величество? — Лишние элементы системы, неестественные ее части. Хотя я один, так что часть, — улыбка искажает его лицо. — Из самого сильного желания, воплощенного реацу. Из желания Бога, правителя этого мира, подвешенного в коматозном состоянии, которого терзает желание, чтобы этот мир горел. Хотя, — он склоняет голову, — возможно, и терзало. Он, скорее всего, просто уже не помнит этого! Забавно. — Он смеется грубо и неестественно. — Что же ты скажешь, Юграм Хашвальт?       Что, возможно, вы сами создали такой же элемент, — рвется с губ Юграма. — Что вы желаете свергнуть правителя. — Свершить дворцовый переворот, — довольно кивает Юхо Бах.

***

      Мир, окруженный ложью, мир, состоящий из лжи, мир — ложь. Именно такое ощущение преследовало Юграма после непродолжительной беседы с Императором, который в конце концов поднял бокал вина и провозгласил тост: — За идеальный мир! — рассмеялся он.       И Юграм поднял свой бокал в ответ. Не то чтобы он желал этого, вынужденный сохранять ледяное безразличие и преданность, воплощать несокрушимую веру в правителя. Такое же почитание и уважение разве что должно было сравниться с преклонением шинигами перед Королем Душ, и так же все это было ничем иным, как тщательно и с особым старанием возводимой, словно баррикада, ложью. Создаваемый сотнями веков непоколебимый авторитет владыки был не более, чем искажением правды во благо, как считали многие, но приводил к восстаниям и конфликтам — вечной войне, раздирающей просторы мира мертвых.       И скоро самый крупный из этих игроков должен был выйти на сцену.       Оставалось менее пяти лет до возвращения всех сил и способностей Яхве, и за это время Юграм должен был полностью изменить политический ландшафт Ванденрейха. Конец этого безумия ознаменовался бы эпохой мира и покоя, дьявол был бы свергнут в пучины ада, и народ, ни в чем неповинные люди продолжили бы свою размеренную рутину, не растоптанные ногой гиганта, который возомнил, что они — всего лишь очередная ступенька к его цели.       Но все же, когда Юграм степенно шел по коридорам, которые медленно оттаивали и становились теплее, чем дальше он отходил от тронной залы, и покрывались новыми слоями инея, чем больше он приближался к собственным покоям, тревожные мысли не уходили из его головы: «Что если он сам так же погружен в иллюзии? И не совершает ли он ошибки, пытаясь спасти народ… и себя?»       Чем отличался сын от отца, чем отличался Яхве от Короля Душ, замершего в собственных чувствах и эмоциях, бессильный и неспособный уйти от взваленной на себя ноши? Император, который потерялся на просторах одной войны, не смирившийся с поражением и нацеленный только на разрушение во благо себе? Чем мог обернуться тот единственный раз, когда он создал что-то?       Чем был ребенок, которого он встретил в тот вечер?       Проход меж миров открывался непозволительно медленно, и гримаса раздражения уже готова была исказить лицо Юграма, когда мир живых предстал перед ним. И ребенок. Снова собирающий цветы.       Золотые закатные лучи, светившие в спину ребенку превращали волосы в чистый янтарь, но он только стоял и удивленно смотрел на появившегося будто из неоткуда мужчину. Кажется, начиналась гроза, но они оба совсем не обращали на это внимание, поглощенные шоком от новой встречи.       Ичиго — потому что совсем не ожидал увидеть снова призрак того странного доброго человека, который поблагодарил его за цветы.       А Юграм — пораженный совершенным контрастом между двумя встречами: холодной насмешкой отца и мягким удивлением сына. — Вы тот мистер, не так ли? — спросил его ребенок, прижимая букет к груди. — Верно, — качнул головой Юграм, — а ты тот мальчик, что отдал мне букет.       Ребенок тепло улыбнулся ему и протянул маленький букет из маргариток, которые чуть колыхались от дуновения ветра, но были крепко сжаты в детских руках. — Вам нужен еще один? — спросил он. — Это правда честь, — снова качнул головой Юграм.       Мальчик с минуту помолчал и тихо признался, неловко и с любопытством оглядывая Хашвальта: — Вы странный, мистер… — Хашвальт, — тихо подсказал Юграм ребенку. — А я Ичиго, — тут же представился тот. — Простите за грубость, но вы правда странный, почему-то остались здесь, да еще и говорите со мной. — Он расстроенно посмотрел в землю. — Другие не говорят.       Юграм чуть наклонил голову и осторожно спросил: — Не говорят? — Нет, — отрицательно мотнул головой ребенок и удивленно поднял взгляд вверх, когда на землю упали первые капли дождя. — Но, правда, почему вы остались здесь? Почему не отправились дальше?       Юграм вздохнул и поднял голову, смотря, как льется, сверкая в последних солнечных лучах, дождь — будто смех сквозь слезы, испытываемый Богами, которые не могут не потешаться над глупым квинси, пошедшим против всемогущего правителя. Капли, сверкая золотом, падали на волосы мальчика, который, не сумев сдержать любопытства, смотрел на него; переливаясь закатом, они застывали в янтарных волосах ребенка, пока солнце медленно заходило за горизонт. Ичиго. Единица и пятерка. Первый из пяти. Единственный сын, первый из пяти важнейших в Империи квинси. — Потому что там меня никто не ждет, — спокойно ответил Юграм. — Это грустно, мистер Хашвальт, — тихо произнес ребенок. — И я, — Юграм внезапно сам для себя продолжил, — не знаю, зачем мне возвращаться туда.       Мальчик удивленно на него посмотрел, запутанный и сбитый с толку ответом, пока Юграм с тихим отчаяньем сжал кулаки, тихо продолжил: — Ичиго, каждый день ты возвращаешься домой, но зачем ты это делаешь? — Мужчина тщательно подбирал слова. — Какова твоя цель в этой жизни? Чего ты хочешь добиться? — Цель? — медленно спросил Ичиго. — Какова цель твоего существования, — спрашивает Юграм, а в голове у него гремят слова Яхве: «Чтобы этот мир горел!»       И, кажется, каждая клеточка его тела наполняется холодом тронной залы, потому что ответ на это — вроде бы такой простой и такой глупый, так много значит. Ответ, такой интуитивный и бесхитростный, — основа всех его решений и его плана, основа для всего будущего, и из-за этого он так важен. Юграм не уверен, что он услышит: «рожден для чего-то большего», «стать великим» или же «я так многого хочу добиться», но его, выросшего на высоких идеалах, на криках Базза о свержении власти, воспитанного среди элиты зольдат, где скандируются имперские лозунги, совершенно с толку сбивают слова ребенка. — А должна быть причина? — удивленно спрашивает Ичиго, и Юграм замирает. — Я живу, чтобы жить? — мальчик спрашивает. — Чтобы любить своих сестер, чтобы защищать их, чтобы просто… жить?       И эта пара простых слов вселяет спокойную уверенность в мирном будущем в Юграма, потому что почему бы правда просто не жить?