Домик

Хорошо, если знаешь, откуда стрела,

Хуже, если по-подлому, из-за угла.

В. Высоцкий

Это был Он!

Сидел там и смотрел на Енота при свете луны.

Крошка Енот и виду не подал, что испугался.

Л. Муур

28 лет назад На улице жарко. Нет, не так. На редкость просто тепло и хорошо. В этих местах по-иному не бывает. Месяц, а иногда и вовсе — две недели тепла за весь год. За канавой стрекочут кузнечики. Пахнет вскопанной землей, смесью трав и свежезаваренным крепким чаем из термоса. Аня сушеный зверобой туда добавила. Внучка выбирает землянику около погреба. Посадили ради смеха. Сами не зная, зачем. А она прижилась. Упертая. Земляника эта. Бабушка с дедушкой потягивают чай. Он — из крышки термоса. Она — из небольшой жестяной кружки. Рядом еще одна — с рисунком земляники — дожидается внучку. Она горячий не любит. Ждет, пока остынет. Тут же разложены вареные яйца на отдельной тарелке с горсткой соли. И в отдельной мисочке салат из натертой редиски с подсолнечным нерафинированным ароматным маслом и солью. Внучка такой любит. Она подбегает к ним и протягивает землянику на ладошке. — Да ешь ты сама! — отказывается бабушка. — Я наелась уже, вам принесла! — Да чего тут есть, ешь, ешь сама, — усмехается дед. Она нехотя отправляет ягоды в рот, но не скрывает радости. Она любит их. — Ба, смотри, сколько я уже рядов окучила! — она показывает на неумело окученные рядки синеглазки. Ее любимого сорта картошки. Потом за ней приходится переделывать. Но им нравится, что она любит работать. Дочь почему-то всегда говорила, что ей это все не понравится и она слишком изнеженная. А ей нравится. Сама дочь на работе. Да и ей плохо становится на таком солнце работать. И голова, и нога эта больная. Они ее специально не зовут. Ездят в будни. К тому же, в будни билет на автобус дешевле. Внучка уплетает свой салат из редиски, отказываясь от хлеба и яйца, что не очень нравится деду. — Как коза, — резюмирует бабушка, вызывая у внучки приступ очередного хохота. Она часто смеется над тем, как они оба, особенно бабушка, выговаривают слова с буквами «о». Они окают. Они прожили в местности, где очень отчетливо выговаривают этот звук, совсем недолго. А всю оставшуюся жизнь — здесь, на севере, где так не делают. Но продолжили окать. И это добавляет им в ее представлении еще немного какой-то сказочности. Ведь они и правда — как из сказки. В сказках вечно же: «Жили-были дед да баба, и была у них внучка…» Вот и у них так. Впрочем, в последнее время она много времени проводила и с мамой. Готовилась к школе. Училась ровно писать в прописях. Она дала себе слово учиться на отлично. Хотя мама и продолжает говорить, что она будет троечницей. Впрочем, ее расстраивает в данный момент далеко не только это. — Ба, я с Настей больше не дружу! Ты знаешь? — Зачем это ты так говоришь? — бабушка, как всегда, в таких случаях, укоризненно смотрит на нее своими какими-то слишком добрыми серыми глазами. Бабушка со всеми дружит. Даже с тетей Симой, которая вечно приходит по выходным и болтает всякие сплетни про своих знакомых и незнакомых. Рот у нее буквально не закрывается. И про всех-то она знает. Кто в чем неправ и почему. Даже с тетей Раей бабушка дружила, пока та сама не перестала ходить. Вместе с братом дедушки Борисом. Дедушка не любит об этом говорить. Но он очень переживает уже года два. А тетя Сима говорить про это любит. И рассказывать, какие сплетни тетя Рая еще про них сочинила и кому что сказала. Бабушка молчит и предлагает обычно тете Симе пирога. Дедушка машет рукой и говорит ей, мол, давай, лучше чиновников ругать. Но тетя Сима никогда не унимается. — Она ушла с другими девчонками играть, а потом я разбила коленку, когда мы бегали, а она даже не подошла, не спросила, что со мной случилось. А еще они репейником в меня кидались и смеялись! — внучка поджимает губы. — Ну ничего, помиритесь, — резюмирует бабушка. Дедушка усмехается про себя. — Нет, не помиримся. Она мне больше — не друг! — отрезает внучка и резво шагает к забору, собирать шишки, попадавшие с огромных елей, которые окружают огород. Сложив в кучку свои сокровища, она достает из кармана спортивок мелок, который забыла выложить, и пишет на заборе утвердительно: «С Настей больше не дружу!» Довольная собой и своей уверенностью, она снова бежит за тяпкой, чтобы ринуться в бой к рядам синеглазки. Бабушка с дедом еще некоторое время сидят на лавочке. — Света, помнишь, в этом возрасте, такая бойкая разве была? — Нет, Света другая была. Ну, у нее зато сил учиться будет больше. Наши дни — Она реально в лесу что ли живет, как ведьма? — муж старается скрыть беспокойство за сарказмом, когда таксист сворачивает на дорогу, изобилующую ухабами. — Тут все в лесу живут. Да и ты вырос с женщинами, которые называли себя ведьмами, чего тебе бояться? — она лукаво улыбается. — Мда, они любили выдумывать, — продолжает кривить рот он, поглядывая при этом на сына. Тот с интересом рассматривает елки в окне. — Малышу там точно не будет скучно? — Малыш у нас молодец. Он себе развлечение найдет. Плюс он любит книжки. А у нее много книжек. — Малыш, что мы там читали про енота вчера? — Енот размахнуууулся, и удддарил палкой!.. — сын с чувством начинает пересказывать сюжет. — Малыш, мне кажется, это уже какой-то фанфикшен, он конечно размахнулся, но не ударил же? — она продолжает смеяться. Домик учительницы литературы действительно притаился в лесу около большой скалы. Она часто еще на уроках много лет назад рассказывала про свою дачу. Но они впервые сюда едут. Их встречает осанистая уже пожилая женщина с вьющимися волосами и уверенным взглядом. Вечно улыбающаяся. Совершенно никогда не помнящая про свой возраст. Мелкий сразу кидается за ней в дом, лезет на кресло, потом к книжным полкам, и дальше — по комнатам. Что-то ей успевает по дороге рассказать. Она всегда нравилась детям. Такое ощущение, что она всегда сама оставалась большим ребенком. Может, поэтому? Она все такая же. Громкая. И спешит чаем напоить с конфетами. Шутит на ходу, что ей бы надо самой-то конфеты поменьше есть, но ее ученице — можно, она вон какая, все не меняется. «Ученица» улыбается, отпустив мужа с сыном изучать дальше содержимое книжных полок. И они начинают болтать обо всех на свете новостях, как те самые подружки, хотя у них разница в возрасте лет в 40. Впрочем, она даже в 15 не чувствовала от этого человека разницы в возрасте. Учительница казалась ей всегда моложе душой, чем многие и, может, когда-то — чем она сама. Надежда Андреевна всю жизнь преподавала литературу. Хотя когда-то мечтала стать актрисой. Впрочем, свой талант она не смогла не применить. Каждый ее урок выглядел как спектакль. Она никогда не сидела за столом. Даже когда ноги болели адски. Всегда на ногах. Как будто монологи со сцены читала. А еще зачем-то каблуки носила. Женщина же должна. Что-то там должна. Одноклассники над ней подтрунивали. Кто-то даже не любил. Она «много хотела». И заставляла читать. Много. И учить стихи наизусть. Кто-то считал ее излишне высокомерной. Кто-то — слишком требовательной. Кто-то просто очень шумной. Ее было «много». Это правда. Но не всех учеников это тяготило. Эта вот — сама любила читать. А стихи учить — так ей и не приходилось никогда. Они сами запоминались. А потом, когда она свои стала сочинять и таскать Надежде Андреевне на проверку, они и вовсе «спелись», как говорила мама. Встретив Надежду Андреевну в городе, мама любила заметить: «Подружку твою видела, все бегает, как девочка!» И посмеивалась. Надежда Андреевна, тем временем, потягивает чай и рассказывает о том, что лето в этом году довольно урожайное. Она уже пару лет на пенсии и теперь учит помидоры, как правильно расти. Очень гордится ими. Она рассказывает о дочери, которая теперь редко приезжает, — тоже из столицы. О сыне, который построил им новую баню. О внучке, которая «теперь так мало читает». О новых правилах в школе, о которых слышит краем уха от бывших коллег. О том, как пережила последние два года. «Ученица» очень рада, что насчет последнего они друг друга понимают. Она боялась, что не. Но Надежда Андреевна всегда умела анализировать прочитанное и увиденное. — И ты вот так все бросила? Ты ведь мечтала об этом с 13 лет?! — несмотря на понимание Надежда Андреевна не может не негодовать. — Я смотрела же фильмы эти твои. Обидно. Жалко как. — Надежда Андреевна, ну, Вы же сами нас учили, что важно не кем быть, а каким быть. Знаете, иногда можно и от мечты отказаться. Ради чего-то, что важнее. Впрочем, я ведь себя не зарываю. Что-то будет. Что-то обязательно еще будет хорошее. А пока вот истории придумываю. Это моя отдушина. Это не для популярности. Какая там популярность, сами знаете. Да и хватило мне внимания. Это просто. Просто душу излить. — Ты мне-то покажешь? — Я пришлю Вам ссылку. Вы с телефона умеете читать? — Глаза уже не те, но я разберусь. Надежда Андреевна показывает им новую баню, попутно рассказывая о преимуществах жизни в лесу около скалы. — От нее теплее, когда солнце. И урожай поэтому лучше. Но и минусы есть. Оказывается, тут змей много. Все время так и норовят. Смотрите, чтобы ребенок не наткнулся. Муж спешно начинает искать в траве змей. — Не переживайте, он у нас отважный. Как мангуст в той книжке, — ученица усмехается. Надежда Андреевна посмеивается, поглядывая на семью. Пока папа с сыном изучают содержимое бани, они продолжают. — А ты с классом давно виделась? — Надежда Андреевна всегда этим интересуется, хотя к ней самой из «класса» давно никто не приходит. — Да Вы ж знаете, что мы не были прям близки. Ну вот с Наташей, с Алиной, с Юлей, с Леной видимся иногда. Они хорошие. Да и общались со мной не только потому, что «мою морду по телику показывали». Вы ж знаете, я стесняюсь этого. А люди начинают… А мне это как-то… — Ты не меняешься. — А надо ли? — Я все никак не могу себе простить, что тогда не заметила той ситуации. — В 7ом то классе? Да бросьте Вы. Прошло все давно. Все выросли. Мало ли кто с кем дрался в школе. Да и это же даже не в классе было. Откуда Вам было знать? — Я учитель, я должна была знать. — Вы учитель. Вы даже не были нашим классным руководителем. Хотя мне иногда казалось, что были. Вы намного больше переживали за нас. — Да, переживала. А потом на экзамене финальном как они меня оскорбили… — Надежда Андреевна вдруг как-то совершенно по-детски поджимает губы. Она всегда была такой. Трогательной. И жаждущей справедливости. Ученики у нее выросли реалистами. — Они неправы были. Но Вы простите их. Они же просто оболтусы. Дети. Были. В конце концов, просто они не любили и не умели читать. Никогда. Я не думаю, что они даже задумывались, как для Вас был важен этот экзамен. — Да, но ведь никто потом даже не извинился, — Надежда Андреевна продолжает настаивать на своем. Да нет, она все это давно… Но есть вещи, которые для нее важны. — А Вы все равно простите. Вы подумайте, вспомните, сколько у Вас было учеников, которые ценили. Которые благодаря Вам поняли, чем они хотят заниматься. Которые благодаря Вам стали творить. Мы ведь Вас никогда не забываем и не забудем. Надежда Андреевна грустно улыбается. — А ты простила тех обидчиков своих, которые тебе полгода проходу-то не давали? Общаешься с ними? Ученица улыбается. — Общаться… Да у нас жизни просто разные. Я с подругами-то настоящими редко общалась последние лет 10. Просто потому, что домой возвращалась поспать. Там другая жизнь. Но я простила. Давно. Это ведь глупость. Толку что мне это с собой носить? — Я помню как ты рассказывала, что о такооом думала. Мне аж страшно за тебя стало. — Ну думала, да. Глупая просто была. Думала и в окно выйти и много чего думала. Но Вы ведь сами знаете, в нашей деревне нет многоэтажных зданий. Это теперь я живу в башне. А тогда — на первом этаже. Куда мне выходить было? Да и зачем? — Люди всегда любят накинуться на слабых… Ученица улыбается и качает головой. — Они «накинулись» не потому, что я была слабой. А потому что была сильной. Они ведь накинулись, потому что я Злату защищать бросилась. Помните? — Помню. Только стоило ли ее защищать? — Ну, в книжках, которые Вы нам советовали, ведь говорится про то, что мы делаем добрые дела, не потому, что кто-то их заслуживает, а просто. А несправедливость… Помните, я про дедушку моего вам рассказывала? Вот где несправедливость. А он, знаете, не зацикливался на этом. Жил себе. Вот, знаете, в моем детстве он посадил у дома кусты рябины. А соседские мальчишки постоянно эту рябину ломали. Один, второй, третий раз. Я почему-то ревела, когда мелкая была, когда это видела. А бабушка им в окно кулаком грозила. А дед… Он ее подвязывал, эту рябину. А теперь «шпана» эта выросла. И рябина, кстати, тоже. Впрочем, даже если новая шпана объявится, — ничего. Ведь дерево — не дом — оно часто может от того, что его ломают, еще пышнее стать. Надежда Андреевна снова улыбается. Она вспоминает своих учеников. Столько этих детей. Такие они талантливые. Одна из последних вот, помнится, в сочинении упоминала притчу о мудреце, испившем из отравленного колодца… — Хорошая история. И девочка умная. Я бы с ней поболтала с удовольствием. Она выросла ведь уже тоже? — Да, взрослая. Ну, помладше тебя. — Может, встретимся однажды. Мне хотелось бы. Общаться с умными добрыми людьми. Их прерывает мелкий, который хочет рассказать стих про норку зайца. А потом про Айболита. Надежда Андреевна ставит ему пятерку. Родители расплываются в гордой улыбке. Они не заставляли. Он сам запоминает и декламирует при удобном случае. А потом рассказывает Надежде Андреевне, что его маму зовут «Лиса». Ну, папа прозвал. Теперь и мелкий так зовет. — Мне бы хотелось, чтобы у него тоже был такой учитель, как Вы, — говорит ученица на прощание, когда Надежда Андреевна сует ей в дорогу контейнер с земляникой для малого. — Да будет, у вас там в столицах хорошие школы. — Дело ведь не в здании. Вы знаете. Вы ведь знаете, что вы «капитан мой, капитан»? Учительница снова улыбается, поняв отсылку.Такси удаляется от домика около скалы. — Ты правда простила этих людей тогда? — переспрашивает муж в такси. — Да брось ты, а почему нет то? Это вообще. Глупо так. Да я и не думаю никогда об этом. Я вообще школу не особо люблю вспоминать. Знаешь, что я люблю вспоминать? — Что? — Как я поругалась со своей подружкой детства Настей одним летом. А потом они приехали зимой к бабушке снова. Я на нее полгода дулась, как мышь на крупу. А она приехала. И мне снежком — в окно. Помню тот вечер. Мы телик смотрели. Скучно было. Зимами тут всегда так. Я вышивала что-то, кажется, доделав все уроки. Компа ведь не было и телефона еще. И вот к нам в окно прилетает снежок. Бабушка подумала, что это «шпана». А это Настя с мамой и сестрой. Стоят, смеются. Мы открыли дверь. Она забежала к нам с мороза, вся в инее. Выдыхает пар. И кинулась меня тискать. — А ты чего? — Так я тоже. Чего я? Ты же знаешь. Я всегда легко отхожу. Да и было бы из-за чего дуться. Никто ж никого не убивал. Мы ведь детьми были. Она ложится к нему на плечо, поглаживая одновременно по голове сына, который свернулся на папе калачиком и уже задремал. До дома они едут молча. Она вспоминает, как катались с Настей с горки. Как кидались снежками. Как проделывали дырки в пачках от чая и с помощью двух карандашей и лоскута бумаги создавали «кинотеатр». Как писали друг другу письма. Бумажные еще тогда. Делились там какими-то загадками, а потом уже и секретами. Никогда с тех пор больше не ругались. В этом году она приезжала с мужем и детьми. У нее уже взрослые. Сын выше нее на голову. Целый день вместе провели. Как будто и не было ни 20 лет, ничего. Закрыв глаза она думает: «Хороших людей много. В моей жизни очень много хороших людей. Я их безумно люблю».