Дожить до рассвета

      В Смотровой теперь было не протолкнуться. И это при том, что Хаед предпочел вернуться к кристаллу. Вактаре столпились около стеклянной столешницы, где теперь точно на экране монитора вырисовывалась карта с кучей точек. Моя только что запоздало перепрыгнула из графы «Правь» в область Братства. Перепрыгнула и тут же померкла на фоне одной алой пульсирующей точки, метавшейся между графами «Лист» и «Явь».       Константин непривычно нервным голосом диктовал Ольге координаты ближайших операций. Та, прожигая планшет немигающим взглядом, монотонно, но очень быстро набирала текст, судя по всему, отзывая людей. Незнакомые мне дети то и дело забегали в комнату, распугивая блуждающие огоньки, набирали из сундука камешки с прорисованными рунами и уносили их прочь, стараясь не спугнуть сосредоточенность Хальпарена. Тот водил руками по воздуху, посматривая на потолок, линии на котором горели серебристым светом.       Почувствовав наше присутствие, он обернулся. Руки уронили формулу. Мерцание погасло, но даже полутень не смогла прикрыть ядреную помесь гнева, отчаяния, страха, разочарования и ощущения, что его только что продали за тридцать сребреников. Причем трижды, разным людям, по инициативе лучшего друга. — Какому драному упырю вы продали свои мозги? — начиная трястись от бешенства, прошипел Хальпарен. — Вы сообщили о проблеме — мы привели абсолютника, — невозмутимо разъяснил Гавриил. — Все по правилам. Осторожно, — он остановил магистра, коснувшись пальцами его груди, и как ни в чем не бывало прошел мимо него к окну, рассматривая двор, что кишел подмастерьями. Вельзевул прошелестела бархатом за ним, задержавшись у экрана с картой. — Вы привели мою подмастерье, — воскликнул Хальпарен, оттягивая столешницу от старшей с такой силой, что ногти скрипнули о стекло. — Мою маленькую… Да, Господи, Боже, ты мой! Рафаэль, Азар! Скажите хоть что-нибудь, это ведь ваша подопечная. — Лили сама захотела к Вам прийти, — промолвил Рафаэль. Он уже сидел на ближайшем подоконнике и играл с самым смелым огоньком, словно бы вокруг ничего серьезного не происходило. — Мы не можем ей запрещать по статусу вактаре. Сам знаешь. — Ты ведь уже научил ее работать с лассо, — сказал Азар. Все еще прижимая к себе камертон и слегка покашливая, он налил себе чего-то красного из найденной в шкафу бутыли и, глотнув, с сипловатым выдохом продолжил: — Мы видели совсем недавно. Неплохо получается. — Подождите, — вмешался Рома, — у меня мозг не мозгует. Лили должна обнулить ранаре? Она же мелкая. В смысле первогодка всего лишь. — Вот! — Хальпарен ткнул пальцем в его сторону. — Даже подросток это понимает! — Магистр, все отозваны, — сообщила Ольга. Тот мельком глянул на потолок и попросил: — Проконтролируйте подмастерий. Пусть положат камни вдоль здания. Забор к лесу. Кость, — добавил он, наблюдая, как за коллегой закрылась дверь, — укрепи струны вместо меня. Пойду сам.       Константин забрал и отложил планшет, вскинул руки, стал рисовать руны. Линии снова загорелись серебром. Вельзевул прислонилась плечом к оконной раме. — Ты не абсолютник, — заметила она. — А ранаре не вегетарианец, оленятиной не побрезгует. — Это тебе подарок, — съязвил Хальпарен, закатывая рукава. — Но сперва сделайте одолжение — уведите девочку. — Забудьте о лешем, — сказал Гавриил, вновь оборачиваясь к нам. — Поговорите кто-нибудь с ребенком. — Ребенок, — спохватился Азар, отставляя стакан, — слушай, — он взял меня за плечи и повернул к себе. — Вы не смеете ей приказывать, — отрезал Хальпарен, оттягивая меня за руку. — Она вактаре, это нарушение права посвящения и политики нейтралитета. Да в самом деле, разбудите свою совесть. Девочка носится из-за вас всех как пришибленный рататоск. Из Прави в Навь, из Нави в Правь, туда-сюда с этим проклятым камертоном. А теперь, после всего, что вы устроили с ходу на верную смерть? — Ну отчего же сразу на смерть? — возразил Рафаэль. — Вы там скоро? — позвал Константин. В голосе прорезалась легкая паника. — Хальпарен, чтоб тебя! — разозлилась Вельзевул. Оттолкнулась от рамы, взмахнула шалью. — Из Братства изгоню! — Изгоняйте! — вскинулся тот. — Гоните в шею! Проклинайте — я привык. Но Лили! Лили оставьте в покое.       Я смотрела на них, не произнося ни звука. Взрослые продолжили пререкаться. Все очень нервничали, но также хотели только лучшего. Для кого предназначалось это «лучшее» - уже другой вопрос. В идеале – для каждого.       Конечно, Хальпарен переживал, но у нас не хватало времени объяснять, что его подмастерье — не вактаре по рождению. То, что моих струн из-за происхождения больше, чем у простых людей здесь, не вынуждает меня уходить на лист после смерти. Скорее всего, душу выкинуло бы в Правь, а оттуда вернуться, судя по некоторым книгам, проще. Самым главным было - обезопасить мастера, чтобы тот ни в коем случае не отрекся, не расстался с жизнью. Да и сам в бой не полез, рискуя застрять с пуфалунами.       Да, стоило в первую очередь позаботиться о нем. И других вактаре. Я бы кое-как перетерпела остановку сердца, если бы это гарантировало мир для всех.       Хотя нет. Такого пафоса история бы не выдержала. Но кто кого спрашивал?       Мастер. От его слов начинали дрожать губы. Обида понемногу сменялась пониманием и стыдом. Сколько же хлопот принесла «его маленькая девочка». Если бы не стычка с ыркой и моя глупость, стал бы он завязывать узы? Если бы мне не пришлось бежать из пятерки, взял бы он новую ученицу? Если бы успел отречься от Ингрид, родилась бы сущность? Спасла бы она меня?       Главный магистр. Будь здесь Елисей, чтобы тот сказал? Ведь старик знал про ранаре. Видел, как их обнуляют. Даже рассказывал как-то. Каким бы теперь был от него совет? Бесценным, конечно. Как у сиаре. О том, что меч надо держать в руках, как в английских стишках, которые мы со старшими учили наизусть. О том, чтобы снять оружие, отдать его врагу и быть на равных.       Решение скрывалось в одной простой просьбе: — Мастер, дайте свой хальсбанд.       Все замолчали. Хальпарен обернулся, опустился на колени, став со мной одного роста, и полушепотом переспросил. — Vad? — Хальсбанд, мастер. Дайте пожалуйста. У меня есть план. — Är du galen? — после очередной паузы поинтересовался он, на эмоциях окончательно перейдя на родной язык. Голова задрожала, точно китайский болванчик. — Mästare, — я положила ладони ему на щеки. Тот застыл как замороженный. — Просто сделайте, как я прошу. Быть может это последнее желание.       Он молчал, сжав челюсти так, будто лицо вот-вот сорвётся с черепа. Острые булавки зрачков чуть расширились, вылавливая свет последней надежды. Золото вилось вокруг них точно его взболтали ложкой. Магистр опустил подбородок, выдохнул. Затем медленно отвернул рукав, обнажив темное, изрубленное шрамами запястье, раскрутил шнурок и вложил мне в ладонь прохладную железную стрелу. Жёсткие ледяные пальцы крепко обхватили кисть. — Kom tillbaka levande, - едва двигая губами, произнес он. Сглотнул оставшиеся на языке слова, встал, широко расправил плечи и оглядел присутствовавших. — Ты уверена, что справишься? — голосом полным родительской заботы спросил Рафаэль. Своевременное и очень полезное уточнение, позволяющее снять ответственность и остаться хорошим. Учитесь, друзья. — Кто в детстве кушал много каши, тот и дракона в грязь размажет, — решительно заявила я, мысленно сокрушаясь, что как раз кашу никогда не любила. — Можешь считать, что его труп — твоя индульгенция, — выказал неоценимую поддержку Гавриил.       Оставив его выпад без ответа, я отошла от стола подальше, отвела рукой опекунов и позвала: — Анчутка!       Беспятый тут же показался в воздухе, плюхнулся на ковёр, отряхнулся уборщикам на радость от какой-то сажи и диковато огляделся, выискивая знакомое лицо. Не обращая внимания на восклицания вактаре, я подскочила к нему. — Анчутка, скажи, ты ведь можешь выходить на лист? — Можу, — кивнул он, утирая нос. — Но не очень. Человеков только что пугать чтобы. — А сможешь там по моей команде на одного чудика бусы накинуть? — Бусы эт могём. А чего оно за чудо? — Да так, — я пожала плечами, — просто небольшой ранаре. Значит, договорились? — Так э … — начал было он, но запнулся и замолчал, с ужасом глядя мне за спину. Хальпарен как бы между прочим выбил пальцами зелёную искру.       Я протянула кулон. — Вот тебе хальсбанд. Как только снова позову, ты прыгаешь на лист и надеваешь его на ранаре. Как получится, главное, чтобы он на нем оказался. Возьми. Но смотри, если вздумаешь удрать..., то...— я в растерянности оглянулась на взрослых и шёпотом спросила: — То что? — Пожалеешь, — выручил Азар. — Да, вот, — поддержала я. — Понял?       Беспятый сглотнул и нервно кивнул, не сводя глаз со взрослых.       Раскатистый грохот, такой, точно где-то обрушилось здание, привел всех в чувство. В чувство паники, если быть точнее.       Бранясь и поминая всех, кто отчасти итак уже присутствовал в комнате, вактаре бросились на звук. На столе загорелась яркая красная надпись. Я побежала к лестнице. Рафаэль нагнал меня у ступеней, словил за плечо и вывел прямо в гущу событий.       Задний двор в данный момент оправдывал свое название, потому что творилось здесь все по тому самому месту. Здание обволакивала полупрозрачная пелена барьера. Она же перекрыла небо вплоть до забора. Ранаре метался под ней, бился о преграды, гнул деревья. Двери заперли. Из Братства никого не выпускали. Слишком легко было сейчас стать ужином в глубинах листа. На улице остался только Хальпарен.       Он стоял за фонтаном. Поднятый выскочкой ветер трепал его плащ. Широкие рукава сползли к локтям и летали вслед за отточенными жестами. Вспышки формул золотым блеском скользили по скулам, рукам, рогам. Налюбоваться им не получилось — долг в виде тёмного беззубого, но опасного желе позвал звуком летящих кирпичей.       Я отрезала лассо, швырнула его край в сумасшедшее облако и дернула на себя. То загудело, налетело на стену, осыпав меня пылью и порослью, а затем, взревев как пароходная труба, ударилось о землю, уходя на лист. Сопротивляться было бесполезно. Холодная пленка налипла на кожу. Каблук запнулся о плющ, колени ударились об упругую струну. Ударились и тут же соскользнули — ранаре рванул в глубину.       От моего визга у бедных пуфалунов наверняка осталась моральная травма. Стыдиться этого не собираюсь. Падение может показаться приятным только, если скатился в кроличью нору, а не хвостиком за бешенным выскочкой, стараясь не выпустить блестящий поводок. Кто кого выгуливал — вопрос для владельцев непослушных собак.       Ранаре метался из стороны в сторону, врезаясь в узлы, как муха в стекло. Меня же болтало вместе с ним.       Раз! Макушку погладила листва. Воздух забил легкие. Два! Нить натянулась вверх. В запястьях кольнуло. Затылок познакомился с позвоночником. Три! Мы дернулись влево. Ребро ударилось о стенку струны. От боли брызнули слезы, тут же подсыхая на ветру. Иногда везло, проносило мимо. Иногда плющ проходился по коже, пробирая до противной дрожи. Точно «спичку зажигают о коробок». Если бы только получилось освободить одну кисть и бросить формулу! Но лассо и так едва не выскальзывало из онемевших пальцев. В какой-то момент стало подташнивать. Нет, все-таки стоило попробовать. Я сжала кулак до боли и потянулась к кулону второй напряженной рукой.       Согласно всем законом подлости, именно в этот момент выскочка рванул вправо. Сейчас со знанием дела могу не только заявить, но даже прочитать подробную лекцию о том, что занос при повороте у этой машины сравним с хорошеньким автобусом. Но тогда не вышло даже вскрикнуть.       Лассо выскользнуло. Меня бросило куда-то вперед. Живот ударился об изгиб струны, вырвав сбитый всхлип с придыханием. Руки сами сжались, цепляясь за растения, царапая побеги. Следом в ход пошли зубы и ноги. На секунду получилось повиснуть. Но лишь на секунду.       Плющ с треском оторвался и полетел вместе со мной в глубины листа. Голова снова запрокинулась назад. От неожиданного кувырка в воздухе в глазах потемнело. Когда показалось, что сознание покинет хозяйку и уйдет искать себе терапевта, я, ахнув, свалилась на очередную трубу. Тут же, прежде чем соскользнуть дальше, вытянула руки, словила ткань границы, потащила на себя и выкатилась на двор.       Народу здесь прибавилось. Рядом стоял Рома. И не просто стоял, а, как и остальные, держал на лассо вылетевшего обратно ранаре. Он скосил взгляд на меня. — Можешь сущность выпустить? — сходу спросила я. — Че? — скривился он, натягивая струну на себя, — выскочка сделал оборот над двором. — Огонь на лист надо, — выдавила я, схватив Рому за рубашку, чтобы тот не упал. — Понял. На счет… черт!       Он выпустил лассо и шлепнулся на землю. Ранаре вырвался и снова врезался в барьер. Я отрезала очередной поводок, закинула, промахнулась, чертыхнулась, хотя Азар приучил этого не делать. Снова бросила струну, хлестнула ею по стене. И только на третий раз, когда Брат уже пропал из виду, накинув идиотскую нить на цель, прыгнула на лист. Мы пролетели мимо Ромы. Тот, кажется, отдал нам честь. «Питомец» его проигнорировал и продолжил привыкать к ошейнику. Туда-сюда. Сюда-туда. Сюда-сюда-туда-туда-суда-присяжных-да. Сквозь приступ тошноты подумалось, что Джон Тейлор, явно, подрабатывал абсолютником.       Мысль выбилась из головы ударом струны по макушке, сменилась на смазанную брань. От нового рывка череп едва не слетел с позвоночника. «Устану от Братства — пойду в космонавты» — решила полусознательная часть меня. Но и эту идею развить не удалось. Ранаре затормозил.       Я повисла под ним, точно часовой маятник. Несчастье маятников в том, что их жизнь зависит от механизма. Мое «несчастье», казалось, напряженно ворочало шестеренками мозгов. Желеобразная масса прямо-таки бурлила тьмой внутри, что-то просчитывая. Спустя секунду до слуха дошла причина нашей остановки. Наверху закипало помесью звуков гулкое эхо. Сначала был короткий вскрик. Затем рев. Треск.       Ранаре неуверенно булькал. «Ну, давай же, — мысленно упрашивала я, — лети, проверь: что там такое? Неужели не интересно? Смотри, там даже светится что-то» — гладкое тело выскочки лизнули оранжевые пятна отблесков. Тот издал непонятное «Блуп» и изогнулся как наполненный водой воздушный шарик. Меня тряхнуло вниз словно на резинке, которую люди бросают с моста. Мелькнуло подозрение, что мы сейчас просто сбежим прятаться в глубинах. Нужно было срочно выкручиваться. Но как?       Американские горки хорошенько перемешали гениальные идеи с откровенным бредом. Разбирать, что именно пришло мне на ум, времени не оставалось. А потому я поддалась, подтянулась на лассо, зажмурилась и взвизгнула как одуревшая.       Ошалев от такого сюрприза, ранаре пулей метнулся вверх. Туда, где уже тянуло жженой травой и обволакивающим жаром.       Плющ полыхал. Черный дым заполнил лист. Но даже сквозь эту пелену можно было разглядеть Рому. Точнее того, кто занял его место. Голова его рывками прокрутилась на шее. Существо уставилось на нас пустыми глазницами. В груди всколыхнулась горячая энергия. Точно все органы решили переехать на этаж повыше. Захотелось избавиться от остатков супа. Лоб потяжелел. Пришлось опустить взгляд и закусить губу, подавляя счастливый, но совершенно чужой хохот.       Впрочем, знакомится с нами этот «кто» не хотел. Кривые пальцы со скрипом изогнулись, сорвали охапку травы и швырнули ошметки в выскочку. Тот рванул в сторону, потершись об охваченную пламенем струну.       «Спичка» чиркнула. Бок загорелся. Ранаре взревел. Нервная система уже привыкшая к происходящему вокруг кошмару даже не дала команды лишний раз моргнуть. Я просто сжала лассо с той силой, с которой люди держаться за прошлое, и, зажмурившись, опять приготовилась болтаться как ленточка на велосипеде.       Размышляя об этом некоторое время спустя, мне стало еще более стыдно перед пуфалунами, чей дом подожгли, не спросив разрешения. Вот если бы они умели говорить и оказались не против небольшого пожара, жить было бы легче. Но в тот момент сил хватило только на жалость к себе-несчастной.       Что-то колючее, вроде сухой ветки, поцарапало лодыжку. Щиколотку защипало жгучей болью. Я приоткрыла глаза и скосила их на ноги. Тут же пискнула, едва не ослабив хватку, и стала сбивать огонь с горящих носков, растирая их подошвой.       От дыма хотелось кашлять. Ранаре несся вниз, сдувая пламя с нас обоих. Внизу показалось что-то вроде дна. Лететь до него пришлось бы не так много, чтобы переломать себе кости, но выскочка мог в любой момент сменить курс. Пора. — Анчутка! — что было мочи крикнула я.       Беспятый показался на спине ранаре. Вцепившись одной лапой в кончик лассо, он обернулся и осклабился мне. Затем, ударив ногами, точно пришпоривал коня, взмахнул второй.       Блеснул метал. Свободный край нитки, которую Хальпарен постоянно обматывал вокруг запястья, полетел вниз. Ансикта скатился по другую сторону, словил его и стянул концы вместе.       Облако лопнуло. Душный черный туман заполонил все вокруг. Рев и гул превратился в тонкий детский крик. Лассо погасло. Держать меня в воздухе было больше нечему, и я полетела вниз.       На роль дна попавшееся под тело нечто взяли явно по знакомству. По сути, оно оказалось очередным, но более плотным переплетением струн. Возможно, под этим ковром лист продолжался. А может, начиналось что-то новое.       Ладони противно ныли — разодрались до крови. Я сглотнула, подтянулась, садясь на колени и осмотрелась, откашливаясь.       Рядом зашевелился человек. Девочка, примерно моя ровесница. Она была даже чем-то похожа на меня, если бы не цвет кудрей и глаз – оба ближе к оттенку дубовой коры. — Ингрид? — тихо спросила я.       Она вздрогнула, оглянулась на меня. Вдруг вскрикнула, отскочила прочь и вскинула руки, точно собиралась задать формулу. Я подняла пустые ладони. — Vem är du? — спросила она. Голос звучал на удивление твердо для того, кто только что вернулся в человеческое обличие. Воин с характером. — Друг, — ответила я, мысленно оставив заметку, что друзей обычно не поджигают. — Даже, верней сказать, Сестра. Извини, плохо знаю шведский. Но, может, ты помнишь общий?       Она сглотнула, протерла лицо, оставив пальцы у губ, словно они могли помочь сохранить самообладание, спросила с сильным акцентом: — Что это? — Лист. Помнишь? Слой реальности. Мы, вактаре, можем на него выходить.       Ингрид помотала головой. Ее губы тронула странная улыбка. — Я помню только пустоту. Такую как здесь, но страшнее. И одиночество. И боль. И ненависть. Ненависть ко всем, кто виноват. — Но ведь по сути никто. Мне рассказывали твою историю. Старшие просто поспешили нести камертон. Хальпарен… — Он еще жив? — внезапно спросила она. — Он теперь мой мастер, — осторожно ответила я. Ингрид с пониманием кивнула. — Он немного странный, — медленно произнесла она, как будто размышляя, стоит ли вообще говорить такое о бывшем наставнике. — Я думала это оттого, что наполовину русский, еще и тролль. — Леший? — Ну да, как вы их там называете? Но забавный, — Ингрид села рядом, краем глаза поглядывая на меня и в особенности на мои кеды. — Учит хорошо, скажи? И заботливый. В Братстве кто-то говорил, что больно пылкий и эмоциональный, знаешь, амбициозный. Но мне казалось, что это даже хорошо. Такой и без силы уз бы отрекся. А выходит… — Он не успел. Он сам это признал. Что не смог ничего сказать, настолько быстро все произошло. Он… он сожалеет. Я думаю. Такое случается. — Случается! — фыркнула она, сдувая со лба кудрявый локон. — На кой лес оно случается? Как там старшие говорят? Начальство? Так почему это самое Начальство нас настолько ненавидит, что «такое» случается? Чем я заслужила ваше «случается»? — У меня тоже много вопросов. Но, боюсь, пока мы не сможем понять ответы.       И сидели так двое. Две девочки. Два чудовища, что были обычными детьми, но из-за чужих ошибок стали плохими. Плохими ли? — Знаешь, что думаю? — очередной выдох напомнил моему телу о его существовании. —Ты была вактаре, но после катастрофы изменилась. Старую форму не вернуть, а нынешняя болезненна для всех. Стоит… в смысле, может, нужно попробовать… В общем, мне Брат как-то сказал, что надо брать ответственность за свою жизнь. Грубо звучит, но я подумала, ну, то есть, лучше ведь будет исправится, вылечиться, не обвиняя других, не жалуясь, не уничтожая все вокруг. А то сама видишь, тебе и было плохо и сейчас не хорошо, и будет не лучше, если и дальше только злиться на тех, кто поступил с тобой так, как получилось. Это, конечно, наверное, тоже тяжело. Все-таки взять нужно целую жизнь и еще такую пока сложную и больную, но, если ее возьмут другие люди, то они сделают не пойми чего, и ты опять расстроишься. Я не хочу больше расстраиваться. Не хочу быть плохой. И хорошей тоже не хочу. Плохими, хорошими и теми, кто пытается ими быть легче управлять. Я не хочу, чтобы мной управляли. Не знаю, как ты, а я нет.       Ингрид странно смотрела на меня. — Сколько тебе лет? — спросила она. Я пожала плечами. — Все говорят, маленькая. — Я бы так не сказала.       Мы помолчали. Ингрид поежилась, оттянула плащ, осмотрела его. Затем приподняла с груди кулон, воззрилась на серебристую стрелу, провела по ней тонкими пальцами. — Это хальсбанд мастера? — спросила она. А дождавшись моего кивка, сжала кулак и неуверенно, но с надеждой попросила: — Можно оставить? — Конечно. — Спасибо.       Ее глаза снова заблестели. Губы задрожали. Она закрыла лицо руками и прерывисто выдохнула: — Я устала. Так устала, Господи…       Она плакала. Я сидела. Сидела и не знала, что делать. Сидела и обнимала незнакомую, но отчего-то невероятно родную девочку. Сидела и молча наблюдала за тем, как на рукав непонятно почему спрыгивали собственные слезы.       Свет наверху почти сник. Эхо треска уже не долетало до ушей, оставив только скорбные всхлипы на растерзание вечной тишине. Те, впрочем, тоже начинали угасать, дыхание потихоньку успокаивалось. Ингрид перестала дрожать и как будто бы уснула.       Я хотела было ее разбудить, чтобы выйти вместе, но вдруг около груди похолодело. Сначала потянуло точно сквозняком, а затем ладони защекотало от ветра. Под подбородком что-то замерцало. Руки словно бы сами разжались.       Кудри, тело и даже одежда Ингрид сияли. Бледная кожа мерцала, словно под ней протянули новогоднюю гирлянду. Странный поток воздуха можно было принять за дыхание, но вактаре не двигалась. Она лежала точно хрупкая фарфоровая куколка, которую вынули из упаковки и почему-то забыли в парке. Совсем одну. Как что-то ненужное.       Неземной блеск становился все ярче. Тело засверкало как глаза пуфалунов и вдруг вспыхнуло.       Вспыхнуло и рассыпалось на тысячи маленьких светлячков. Или звезд, я так тогда и не поняла. Маленькие искрящиеся шарики света просочились сквозь пальцы, уплывая к листьям плюща.       Мне стало страшно. Так, словно весь тот ужас, что накопился за год, внезапно вылился из воспоминаний ледяным душем. Грудь сжало, воздух будто бы кончился. В голове закрутились неразборчивые мысли, из которых нельзя было вычленить нормальных слов. Только одно паническое, а оттого невероятно искреннее: «Помогите!»

***

      Я лежала на дорожке во дворе. Рядом плевался и кашлял Рома. Он обернулся на звук и уставился на меня как на макаку в аквариуме. — Ты что? — Я все. Дело сделано.       Рома выпучил глаза, провел пятерней по волосам, вытер лицо. — Что-то мне даже стыдно за "мелкую" теперь, — пробормотал он. — Брось, — я ткнула его в бок. — Это не оскорбление. Я ведь правда сильно младше тебя. — Маленькая да удаленькая, — усмехнулся Рома. А затем вдруг опустил взгляд на траву и добавил чуть тише: — Спасибо, что решила не уходить. — Ну все-все, выучил урок, молодец. — Дай хоть руку пожму. А то налетят сейчас, — он кивнул в сторону здания.       Налетать, правда, особо никто не собирался. Барьер исчез. Из некоторых окон виднелись любопытные лица, но двери все еще не открыли. Взрослые столпились возле лавок у самых ступеней. Разделились по группкам, точно дети в старшей школе, а на нас внимания не обращали. Рукопожатие плавно перетекло в «помоги другу вернуть вертикальное положение», и мы сами поспешили к ним.       Уже издалека стало заметно: что-то не так. Азар сидел на коленях перед Рафаэлем и мучил воздух брызгами искр, как от бенгальского огня. Подбежав поближе, я охнула и прикрыла ладонями рот. Рукава светлой блузы были расстегнуты и свисали там, где раньше находились запястья и кисти. Неровное мерцание дергало ткань, отчего старший невольно морщился. — Что случилось? — Тебя доставали, — улыбнулся Рафаэль. Заметил, что я испугалась и быстро добавил: — Нет-нет, все хорошо. Это ерунда. — И не больно совсем, — скривилась от собственного сарказма Вельзевул. А получив очередную обворожительную улыбку в ответ, добавила: — Да брось. Дай людям себя пожалеть, в самом деле. — Пусть соседей по планете жалеют. Мне поддержки хватает, — кивнул он на Азара. Тот поднял на него блестящие глаза и прошептал: — Пару минут, нежность моя. Пару минут. — А где мастер? — все еще нервно спросила я.       Вельзевул махнула в сторону, где стояли Константин с Гавриилом, и обратилась к коллеге: — Подними оленя для девчонки.       Хальпарен спал, откинувшись на спинку скамейки. Веки судорожно подрагивали, словно он хотел проснуться, но отчего-то не мог. Константин убрал с его лба мокрую тряпку, проверил температуру и чуть потряс за плечо. Чуда не произошло. Даже пяти минуточек не попросил. Тогда Гавриил по-птичьи склонил голову, подбирая момент, и сам коротко, но настойчиво попросил магистра встать.       Не посмев спорить без сознания, тот открыл глаза, вздрогнул, уставившись куда-то в траву, как если бы вспоминал, какой сейчас век и кто теперь правит Речью Посполитой. Потом посмотрел на коллегу, на Рому, затем на Гавриила и наконец перевел взгляд на меня. С мутного золота спало оцепенение. Он вскочил, пошатнулся, бросился ко мне, упав на колени, прижал к себе и зашептал, как заведенный: — Du är tillbaka, min kära. Du är tillbaka. — Надеюсь, это значит «молодец», — хмыкнула я. Хальпарен отстранился, убрал со лба назойливую прядь и, подобрав со дна весь выученный скепсис, заметил: — Молодец, это когда возвращаешься цела и невидима. Но это, — быстро поправилась его совесть, — если с профессиональной точки зрения. Для начала же не так плохо. Боже, - вырвалось у него при взгляде на мои руки, — Хель выглядела живее. Ещё и замёрзла, - он снял плащ, накинул мне на плечи. — Всего пара царапин, — возразила я, натягивая рукава до пальцев. — Скоро не будет ни одной, — пообещал Хальпарен то ли мне, то ли самому себе, зачем-то повторив: — Ни одной, — а затем попросил старших: — Отведите нас в кабинет. — В моем есть аптечка, — сказал Константин. — Можете туда. Мы с Ромой пока найдем людей на уборку. Там еще не все потушили. — Веди ты, — обратилась Вельзевул к Гавриилу. — Не то лечить придется обоих. Я проконтролирую оставшихся.       Хальпарен только и успел что скривиться на выпад, после чего старший вытянул нас сквозь пустоту в незнакомый кабинет. Здесь, как и когда-то в машине, успокаивающе пахло лавандой и почти не различалась суматоха на этажах ниже.       Взрослые, к моему удивлению, нашли нужную коробку без навигатора. Гавриил предложил было помочь, но в ответ получил настойчивую просьбу выйти за дверь и покараулить коридор от любопытных.       Проследив за ним до самого порога, магистр наконец расслабил осанку. Приподнял мне подбородок, разглядывая лицо на предмет царапин, осмотрел руки и потянулся к аптечке. Затем, выудив оттуда черную банку с мотком ваты, отчего-то тихо, почти шепотом предупредил: — Может быть немного неприятно.       Перекись защипала кожу. Я сморщилась. Хальпарен тут же слегка подул на ранку. — Полегче? Давай заклеим. Так... — мастер нашел в аптечке пластырь и ножницы, отрезал тонкую полоску. — Осторожно... - рыжая ткань спрятала царапины. — Все хорошо? Что там? — все так же тихо спросил он, заметив, что я отвлеклась.       Около огромного, почти во всю стену, окна стоял журнальный столик с кучей книг. Всю эту башню венчали сломанные часы стрелки, которых остановились на времени 23:23. От циферблата на пол соскочила маленькая светлая точка. — Солнечный зайчик. Так рано проснулся. Мы его разбудили. Мастер? — Да? — Вас зовут.       Он оторвал взгляд от меня и повернулся в сторону коридора. На секунду прикрыл глаза, собирая по организму остатки терпения, и вышел, притворив дверь. Послышался голос Ольги. Взрослые обсуждали уборку и старших.       Из окна тянуло холодом. Я хотела было его закрыть, но в итоге просто села, свесив ноги с подоконника. Рафаэль так все время сидел дома, значит мне тоже можно.       Спустя пару минут петли, как заведено у всех здешних петель, скрипнули. Послышались шаги. Помедлив, Хальпарен все-таки опустился рядом. Поправил рукава рубахи, сглотнул, кашлянул и как бы между прочим уточнил: — Хочешь поговорить?       Я почему-то помотала головой. Мы смотрели на город. На сонные улицы, лохматые деревья, синеватые тени от домов. — Вы возглавите Братство? — неожиданно для себя спросила я. — Придется. Больше некому. — Ясно.       Мы снова посмотрели на город. Город толком не знал, что сказать. Мигнул неисправной вывеской, прожужжал мотором машины и тоже умолк. Хальпарен вздохнул. — Я далеко не лучший мастер, — начал он. — Я… давно не работал с детьми, по-настоящему. Да что детьми, я и взрослых понимаю не слишком хорошо. А сейчас старший магистр… Раньше мы работали вдвоем и делить обязанности было проще. Но даже теперь я найду время и силы… то есть, бросать тебя никто не станет. Иногда я… о многом забываю. А чему-то так и не научился за прожитые века, — рассуждал Хальпарен, то и дело кивая. Словно пытался себя убедить, что говорит правильно, что именно так нужно объясняться. — Страхи и гордость, возможно, убили мудрость. И мне жаль, что из-за них… пострадал невыразимо важный человек. Я… — губы сомкнулись, чтобы не выпустить лишние мысли, оставив место дрожащему дыханию. А затем произнести неуклюжее кроткое: — Прости.       Он замолчал. Я не улыбнулась, не расплакалась, не разозлилась, не сказала ничего в ответ. Только выдержала паузу, достаточную, чтобы выглядеть осознанной, и прильнула к его плечу. Пахло смолой, хвоей, далёкими заповедными просторами Мольвактена. Думать не хотелось. Далеко-далеко впереди между небом и бетонными крышами растягивалась алая лента. Поднимался занавес будущего дня.       Хальпарен тоже выждал пару ударов сердца, сдержанно погладил меня по голове. Да, мастер, это рассвет. Хотите, пришлю телеграмму?