Дожить до рассвета

      Когда на улице зажегся первый фонарь, я встала. Подошла к двери. Зачем-то закрыла на цепочку. Потом вернулась в гостиную. Выбросила недокуренный бычок. Подняла разбросанные листы, уложила их ровной стопкой на крышку рояля. Забрала смятую картонную корону Котика, отнесла в урну. Включила чайник, хотя пить ничего не собиралась. Очень хотелось спать.       Наверху было пусто и тихо. Из спальни по полу тянулся шлейф света. Не уютного и домашнего, а чужого, городского, вечернего.       Безнадега для каждого подбирает особое обличие. Для кого-то она предстает в виде заляпанного дождем оконного стекла, которое, чтоб оно треснуло, вы только недавно набрались храбрости вымыть. Для другого это пустующие комнаты, где из красок вечерней палитры налоги не взимают только с оттенка трехслойной пыли. Для меня была улица, окутанная ночным, до удушья плотным туманом. Местами его разрывают оранжевые кляксы фонарей или черные нитки тонких деревьев. А больше ничего. Остальное сожрала тьма. И кажется, что так будет всегда. Что ничего кроме этой размазни не существует. Остаётся только идти дальше, чтобы в какой-то момент упасть от усталости в холодную лужу и отоспаться лет на вечность.       Кроме моей комнаты была открыта еще одна. Здесь хранилась часть инструментов, пылились всякие древности: от кривых подсвечников до часов, мерно размахивавших тяжелым маятником, подгоняя время. Около одного из шкафов висела пробковая доска с фотографиями, вырезками и остальной макулатурой. Среди прочего к ней прикололи страницу с кривыми палочками — мое первое «произведение», которое когда-то развеселило старших. Та весна теперь казалась далекой, мимолетной, нереальной. Удивительно как выгоревший на солнце лист может оживить в памяти целую картину: маленькая девочка подглядывает из-за угла за парой высших существ, позабавленных неловкой попыткой подружиться.       Оба окна спрятались за плотными шторами. Всю стену между ними занимал портрет. Позолоченная рамка выглядела много младше холста. В углу автор нацарапал год — 1512. Эпоха, когда человек обычно позирует так, будто к художнику его затащила мама, ведь надо же запечатлеть какой он красивый в этом парике. Обязательные атрибуты: выглаженные и слишком белые лица, обшитые бисером костюмы с пышными рукавами и воротники вроде тех, что вешают питомцам ветеринары. Но ни пошлость моды, ни краска не могли испортить Их. Грязные тени не сумеют скрыть нежность жестов. Тепло взглядов не смажет время. Я подошла ближе и коснулась светлого кружева, покрывшего кисти Рафаэля. Он сидел в красном бархатном кресле, сложив руки на подлокотнике, и слегка склонил голову, с насмешливым любопытством рассматривая противоположную стену, где когда-то корпел за мольбертом неизвестный мастер. Рядом, положив ладонь ему на плечо, стоял Азар. На поясе висел длинный меч, жутко похожий на тот, что служил мне хальсбандом.       Я села на пол. Прислонилась к полотну. Среди всего что сейчас хотелось: спать, есть, на ручки, и чтобы все стало хорошо — получилось только ныть. Слезы потекли сами по себе. Будто бы не душа кровоточила, а тело соблюдало настроенные природой правила. Если все плохо — надо плакать. А еще как следует причитать и вспоминать трогательные моменты. "Мы тебя в обиду не дадим". А кто же спасет от обиды вас? Ребенок? Испачканный соплями несмышленыш?

***

      Высокая зеленая трава щекочет воздух над холмами. То тут, то там в землю впиваются белоснежные зубы-руины мраморных колонн. Впереди маячит неряшливый рыжий огонек. Петя сидит спиной ко мне на одном из обломков, что-то напевая себе под нос. — Петя, — зову я, подходя ближе. — …поступай так, как считаешь нужным, но если все отвернутся от тебя, уплывай, милая сестрёнка… — Петь! — я протягиваю руку к нему, но тут на плече сжимаются тонкие пальцы, и кто-то с силой тащит назад. — Не смотри туда, сестра. Заглянешь раз — не оглянешься.       Сиаре стоит рядом. В его невероятных голубых глазах видно мое отражение. Только оно. Кругом мутная пустота. Жуткое ничего с привкусом одиночества. — На что мне оглядываться? Что у меня осталось? Ничего. Все ушли. Даже глупый голос, который перебивает мои мысли. Все.       Видящий кладет ладонь мне на глаза. Мираж растворяется в приятной тьме. Остается только звук. — Вот так свет не видно, но оно есть. Надо смотреть пока не видишь, — он опускает руку обратно на плечо и шепчет: — Тебя ждут.       «Прелестный ребенок, разве ты не знаешь, что ты юна — у тебя вся жизнь впереди, и ты можешь расстаться с этим слишком скоро. Чересчур скоро».

***

      Сквозь сон донесся треск звонка. Я откашлялась, вытерла нос рукавом и пошла открывать. На пороге стоял Рома. На секунду он показался галлюцинацией – очень странно было видеть перед собой живое существо со знакомыми чертами. И еще страннее, что оно двигалось и говорило. — Ли, я тебе, — Рома сходу потянулся к рюкзаку. — Привет, ага. Короче, это — суп, — он протянул пластиковый контейнер с густой жижей внутри и наконец встретился со мной глазами. — Все плохо?       В голосе не сквозило ни жалости, ни трепета, ни обнадеживающего тепла. Просто терпеливая готовность ко всему, что последует за таким вопросом. Будь то истерика или сухое «да». Я пожала плечами. Рома кивнул, зашел в квартиру, закрыл дверь, повел меня на кухню. Там он перелил суп в тарелку, погрел, поставил на стол и сел рядом.       От полутеплого бульона пахло так, что сводило желудок. Несмотря на голод, прожевать один несчастный кубик картошки оказалось непосильным трудом. Мысли будто столпились где-то в горле, мешая проглотить еду. «Кто же вас от обиды спасет?» А кто же на них эту обиду накликал?       Опять потекли слезы. Прямо в суп. Рома похлопал меня по руке. Сколько раз ты себе обещала перестать ныть после лёжа в луже собственных соплей?       Я с силой замотала головой, прогоняя голос. На Ромин вопрос только вскинула ладонь, выхватила из подставки салфетку, вытерла лицо, шумно высморкалась. Затем бросила ложку в суп — та для большего драматизма звякнула о тарелку, — и выпалила: — Мне нужен Хаед. Старший такой, рыжий-инвалид, раньше, говорят, с камертоном работал, — пояснила я. Дождавшись пока Рома припомнит, продолжила: — У меня к нему дело есть. Надо вызвать как-то. Желательно без пентаграмм и свечей. — Этого не позовешь, — возразил он. — Может в Прави сидеть. А туда даже старшие сами не дотягивают. Тут только если звонить. — А что делать, если парень не дал номерок? — Обращаться к подружке-хакеру, — ухмыльнулся Рома, выуживая из рюкзака телефон. — Запомни, братан, в контактах каждого уважающего себя человека должна быть пара-тройка чертил. — Заметано, — сказала я. Отодвинула тарелку в сторону и предупредила: — Но прежде, мне нужна одна вещь.       Мы поднялись ко мне в комнату. Самые секретные сокровища хранились в картонной коробке из-под обуви, чтобы никто не догадался трогать ее без повода.       Я открыла ее. Выгнала оттуда Котика. Стала разгребать шуршащие башенки вещей: чьи-то красивые кости из Мольвактена, фотографии друзей, скомканные стихи Рафаэля, которые тот хотел выбросить, разрисованный рунами камень — недоделанный подарок Хальпарену, — и прочие очень важные предметы. Снова вытащила Котика, с напором усадив ее на пол. Выловила в уголке коричневый пузырек и сжала в кулаке. В очередной раз вытянула раздражённую жабу и сунула ее Роме, чтобы больше не лезла. Спрятала пузырёк в карман и сложила вещи назад. Подумала. Забрала Котика, посадила обратно в коробку. Можно было выдвигаться.       Полуживой плющ внезапно шевельнул побегом. Листья позеленели и потянулись к нам. Рома посмотрел на него, затем на меня и просто набрал номер. Не время сейчас было разбираться в природе листовых плющей и их отношений с куском камертона.       Из трубки потянулись рваные гудки, а затем цифры: "7-23-23". Когда связь оборвалась, я в очередной раз закатала рукава пальто, схватила друга за руку и повела к выходу.       Все фонари уже погасили и над остановкой светилось только несчастное расписание на четыре номера. Всю дорогу Рома послушно следовал за мной и теперь снова молчал, ожидая неизвестного. Я задрала голову. Шея приятно заболела. Ком в районе носа перекатился куда-то к горлу. Небо ленивой мглой растянулось над землёй, не выдавив на сегодня ни звёздочки. Сейчас склонять меня было не к чему, а вот повязать и потянуть без спроса следовало. Так удобнее. В конце концов, из детского сада я едва выросла, а думать самостоятельно - очень тяжёлая работа. К тому же у Начальства все равно были планы на каждую мою мысль. Неужели высшие силы настолько обезумели от скуки, что даже ход предсказуемой пешки интересен достаточно, чтобы пустить ее идти самостоятельно?       Я закрыла глаза. Тут же, как назло завизжали рельсы. Мы вошли в вагон как к себе домой, зажали кнопку и ступили на застывающий мрамор.       Рома подскочил, отряхивая подошвы, словно ступил в лужу. Затем топнул по полу. Вроде что-то понял. Отошёл в сторону от вырастающей колонны, зачем-то оттягивая и меня, и ошалело закружился, оглядываясь. — А можно тут натянуть какой-нибудь фильтр адекватности? — спросил он, ворочая головой, как филин на приеме у ветеринара. — Это трогать можно? Опа! — Рома ткнул зеркало. То прогнулось на манер резины и выдавило палец назад. — Зацени, мы тут реально отражаемся. Ли, смотри, ты кривая!       Я потащила его прочь по коридору, стараясь не замечать того, что из серебристой глади за нами теперь наблюдало два искалеченных ифрита. Один, правда, чуть повыше.       Долго искать не пришлось. За столом нас встретила все та же компания, но без Брюнетки. Седой курил, Взъерошенный мешал карты. Хаед сидел с ними, выжидая. — Роман-Романович, — протянул он, расплываясь в улыбке, — Вы теперь такой же красивый как я? Прелесть. А это вышел кто из-под земли? По-видимому, царственного рода, с короной на младенческом челе…       Я подошла к нему почти вплотную, сложила руки на груди и, придав лицу самое грозное выражение, на которое была способна, приказала: — Встань! — Чего? — Встань, сказала.       Хаед усмехнулся, подмигнул коллегам и, с показной манерностью опустив ноги, поднялся из-за стола. Теперь, чтобы увидеть его глаза пришлось задрать голову едва не перегибаясь назад. И чего встать попросила? Лучше бы лег. — Где Рафаэль и Азар? — Рафаэль у своих, Азар у наших, — растягивая слова, ответил он. Унизительная ухмылка уверенности не придавала. Хаед рассматривал меня как миниатюрную собачонку, решившую облаять фонарный столб. — Значит так, ты сейчас зовешь всех, кого надо, рассказываешь им про камертон и это свое «дельце», а потом, — здесь пришлось остановиться, перевести дух и сглотнуть. — А потом. Потом, в общем, сделаешь все, чтобы их вернули мне. Понятно?       Последнее слово эхом закружилось меж колонн и растворилось в издевательской тишине. — Ишь как! — рассмеялся он, оборачиваясь к коллегам. — Ну, верите теперь? Говорил же, вся в лешего своего. — А по мне, так натуральный Азар, — отозвался Взъерошенный. — Та еще истеричка. «Я бы с восторгом весь мир к милым повергнул стопам», — издевательский тон его карикатуры скрутился в ухе поросячьим хвостиком, — тьфу тебе в чакры, чертохульник! А если, говоришь, с ней вся троица работает, так лучше заранее застрелить, — тут он задумался, выбросил карту на стол, почесал нос и спросил: — С чего вообще кипишь? К Кристаллу еще прижиться надо, особенно ему после веков на Земле то. А за то время Белый слово за слово уши своим да нашим выкрутит, и дела как не было. Что он, ненаглядного своего не отмажет? Этот одуванчик и Начальство заткнет, только волю дай. — В смысле? — перебил Хаед. — Его на мою должность что ли переводят? — Ну а чью? У нас кристаллов много в трехмерном набросали? Хотя «волю» могут и не дать. Слышали, что Вальке пересказывали? Среброглазый его чуть что, так под ручку и домой на замок. Еще возьмут и не пустят назад к смертным, если психи свои не утихомирит. — Вернут, — возразил Седой, выдыхая серое облако, - он подопечную взял. — Ах ты ж, точно, — вздохнул Взъерошенный. Закусил уголок карточного веера и уставился на пиковую восьмерку. — Слышите, народ, может и нам уже какую петицию подписать, крещение придумать? Чтобы тоже закрепляться, а не меняться каждый раз? Вахта около века, зато делай что хочешь... — А может вам уже заткнуться и помочь мне наконец?       Тут Рома, весь разговор ожидавший в тени, отлип от колонны, подошел к нам. — Хаед, друг, слушай. Малая, вишь, капризничает. Сейчас еще струну больную на нервах замкнет, огнем плеваться будет. Оно надо? Ты тут шаришь лучше нас, замолви словечко по-братски, а? Сам знаешь, за нами не заржавеет. А если поможет Азара отмазать, так и он в должниках не останется.       Старший будто бы присмирел — раздумья успокоили ухмылку, свели брови чуть ближе друг ко другу. — Ладно, дорогуша, — медленно, едва ли не по буквам, произнес он. Потом провел языком по зубам, будто очищая их от слов и более бодро заявил: — Если сам подмастерье моего прекрасного Костеньки просит… Сейчас вернём тебе семейство.       Мы вышли в коридор. И тут было бы конечно в пору задаться вопросом, насколько безопасно вот так следовать указаниям того, для кого наша смерть — бальзам на душу. Но задаваться вообще вещь нехорошая, свойственная скорее домашнему заданию, чем приятным вещам. Кое-какого задаваку, по слухам, когда-то выгнали из дома с похожими ребятами, один из которых сейчас вёл нас за собой к огромной лестнице.       Широкие ряды ступеней простирались далеко вниз, во мрак. Тьма скрывала их от глаз отчего казалось, что спускаться придется как минимум столько, сколько старший уже прожил. Каждый шаг отдавался коротким вибрирующим эхом, на который иногда словно бы отзывались другие неразборчивые звуки. То ли рык, то ли крик, то ли копошение. Свет из коридора уже не доставал до зрения. Своих спутников я различала только по отголоскам дыхания и стуку подошв. Вытянуть руки вперед было слишком страшно — мало ли на кого наткнуться пальцы. Спрашивать же что-либо не позволяла гордость.       Когда показалось, что нога вот-вот сорвется в пустоту, впереди показались гигантские двери. Скорее даже ворота, по которым ползали алые отблески несуществующего огня. Подойдя к ним, Хаед махнул рукой и попросил: — Постойте у стенки. — Товарищ, Сталин, не смешно, — пробормотал Рома то ли в шутку, то ли абсолютно серьёзно, опасаясь за сохранность наших лбов.       Но его уже никто не слушал. Хаед постучал. Спустя пару мгновений, перебивая дребезжащее эхо, послышался звук каблуков. Двери отворились и на пороге показалась Брюнетка. — Рыжий, чтоб тобой цербера кормили, какого… — У меня важное дело, дорогуша. Не мелочь, не драхма, не тридцатка, но целый соверен. Сначала оно, а потом и кормили, и что хочешь. — А остальные, по-твоему, взяли отпуск? Сидим с княгиней, мате потягиваем. — Дорогуша, — проворковал он. — У нас конфликт может возникнуть с секунды на секунду. Межмировой. С достаточно развитой цивилизацией. Видишь ли, тут беглянка из другой реальности затесалась.       Я едва не подскочила от возмущения и шока. Пнула Хаеда в бок, чуть не отлетев к стене и завопила: — Предатель! Ты…       Рома притянул меня к себе, зажимая рот ладонью. Брюнетка скрылась за дверями. Старший снова улыбнулся, как будто у него нервы в щеках защемило. — Ну зачем сразу комплименты? Я поступил как ты просила — сделал все, чтобы их вернули. Сейчас обоих приведут как законных представителей. Рафи дадут слово, вы все порешаете и пойдете домой. Или нет, — пожал плечами он. — Как повезет. — Хорошо! — с вызовом отозвалась я, вырываясь из объятий Ромы. — Только, раз уж ты все равно сегодня такой разговорчивый, не забудь вставить и свое словечко про дельце с камер… Ай тсс!       Хаед выкрутил мне ухо. Я зашипела и схватила его за руку. Впрочем, тут же выпустила и в ужасе отскочила, едва не взвизгнув на весь коридор.       Старший и раньше красотой не отличался, а сейчас состроил из себя обложку хорошенького ужастика. И кто только ввел у них моду на горящие красным глаза? Не слуга тьмы, а студент во время сессии.       Насладиться этим зрелищем не вышло. Створки разошлись сами по себе. Выйти к нам Вельзевул не соизволила. Она стояла посреди зала, окружённая беспорядочным хороводом летающих бумаг. Листы то и дело попадались в цепкую хватку блестящих ногтей и тут же вылетали на волю, поднимая лёгкий ветерок, от которого тёмная ткань её одежд подрагивала и шла волной. Услышав скрип дверей, старшая словила очередной документ и вглядываясь в него вкрадчиво промурлыкала: — Хаед, мы не так договаривались. — Она хочет вернуть своих, — пожал плечами тот, изображая чистейшую невинность. — Неужели я мог отказать малышке?       Тяжёлый раздраженный вздох. Бумаги упали на пол и загорелись. Вельзевул слегка повернула голову и прошипела: — Скрылся с глаз моих.       Хаед поклонился, отступая. Затем крутанулся на каблуках, подмигнул мне и вышел вон. Брюнетка закрыла за ним дверь и воззрилась на коллегу. Та, все еще не оборачиваясь к нам, сдержанно спросила: — Итак? — Я ничего не буду говорить пока не приведут моих опекунов, — сразу уперлась я. — Это невозможно! — возразила Брюнетка. — Они... — Значит устройте мне чудо, — я решила в край обнаглеть и не обращать внимания на шипение и пинки от Ромы. — Мне нужны Рафаэль и Азар. — Я здесь, солнце, — отозвался знакомый и такой спокойный голос. Рафаэль положил руку мне на плечо. Гавриил отпустил его локоть и спрятал телефон в карман. — Вы с ума посходили? — заверещала Брюнетка, отскакивая от нежданного гостя.       Вельзевул не обратила на это внимания. Она тоже блеснула экраном телефона, закрывая раздел с сообщениями, и посмотрела на меня. — Довольна? - И Азара, — повторила я, цепляясь за рукав опекуна.       Старшая цокнула языком и перевела взгляд на Брюнетку. — Кликни Седого, — приказала она.       Та прикусила язык, отвернулась к выходу, сморщилась и, громко стуча каблуками, вышла. Тут же в зале появился перепуганный старший. Он поклонился, пряча за спину руку с зажатой сигаретой и произнес: — Слава Начальству. Вы изволили узнать... — Что он? — перебила Вельзевул. — Ещё психует? — Передают, что приструнили вроде. Слег. Только бредит. Опять про своего Белого бормочет, как тогда, до разрешения. Может это... — он слегка замялся, — полегче сделать? А то Начальство снова дернется, снизойдет. Я-то, не подумайте, не против ни сколько, только уж очень оно тяжко выходит... — Ведите его сюда.       Седой заткнулся, откланялся, вышел. Спустя пару секунд уже вернулся на пару со Взъерошенным, втащив за собой едва живого Азара. На щеках еще блестели слезы, проточившие узкие дорожки прямо в белом воске кожи. — Рафи.       В покрасневших мутных глазах точно зажегся огонёк. Он рванулся вперед как жаждущий к прохладному источнику. — Сокровище моё, — только и успел выдохнуть Азар, прежде чем ноги подкосились. Тело обмякло. Рафаэль подхватил его на руки. — Ази. Что вы натворили? — Я же говорил перебор, — проворчал Седой. — Нечего было сопротивляться. Шёл бы себе смирно и все. Э! Кто тебе?! Агрх! — сморщился Взъерошенный, укрываясь от яркого света. Рафаэль опустился на колени, уложил Азара и, прикрыв рукой его лоб, пародировал лампочку накаливания. — Ему нужен камертон, — сказал он, — или Кристалл. Один не справлюсь. — Их нельзя трогать без позволения Начальства, — возразил Гавриил.       Рафаэль едва заметно усмехнулся, а затем поднял глаза к потолку и стал что-то шептать. — Остановись! — с долей паники воскликнула Вельзевул, дернувшись в его сторону. Гавриил словил её за плечо и, качая головой, посмотрел на меня.       Был ли это случайный взгляд или самый прямой намек — знать не могу. Да и времени на раздумья никто не оставил. Я выбежала к опекунам, упала на колени и вытряхнув из бутылки серебряную палочку, уложила её на грудь Азара.       Мерцающее космическое сияние густым пузырем наполнило зал. На мгновение мир вокруг изменился. Всего на мгновение показались скрытые ранее барельефы и зеркала. Всего на мгновение старшие приняли свое истинное обличие, где опекуны узнавались только по путанной сети струн — уз, перевязавшей их тела. Всего на мгновение моё собственное тело стало таким, каким его привыкли видеть на родине только с блестящей ниткой на запястье, чей край уходил далеко за пределы зала, куда-то, где сейчас находился Хальпарен.       Всего на мгновение, после чего пузырь лопнул, ударившись о стены и впитался назад в обломок, а Азар глубоко и надрывисто вдохнул. Всего на мгновение, которого было достаточно. — Жертва Ради Человеческого Блага, — медленно, с призвуком торжественности произнес Гавриил. Я поджала губы — никто не любила дословный перевод своего имени. Встала, выпрямилась, чтобы казаться выше, отряхнула ставшие вновь трехмерными руки от противной дрожи, с гордостью и вызовом вскинула голову, оглядывая присутствовавших. — Предпочитаю, чтобы меня называли так, как окрестили при первой встрече. А то дети, знаете ли, тяжело переносят частые перемены. — Как угодно, — повел плечами Гавриил. — Итак, Лили. Не хочешь ли ты нам что-нибудь рассказать? — Сказку или стишок? — Правду. — Быть может, — предложила Вельзевул, — стоит сперва позвать её биологических родителей? — Р-ха-ди ч-хе-г-хо? — прокашлял Азар. Дыхание к нему уже вернулось, а силы на то чтобы сесть ещё нет. — Поговорить. Узнать детали. Показать дочку, наконец. Насколько помню, в их реальности прошло не больше нескольких суток и поиски пока не прекращались.       Азар собирался что-то возразить, но Рафаэль переложил руку со лба тому на щеку и ответил: — Отлично. Зовите. — П-шли все! — скомандовала Вельзевул, взмахнув одними пальцами.       Азар перехватил кисть на щеке, поднёс к губам и, криво улыбнувшись, прохрипел: — Все — значит и нам пора домой? — Заткнись и выздоравливай давай, — шикнула я. — А давай без давай. — Попробуешь сесть? — шёпотом спросил Рафаэль, оглядываясь на коллег.       Зал опустел. С нами остались только Гавриил, Вельзевул и Рома, теперь в тихом шоке сидевший у порога. Азар зашелся кашлем, сглотнул и, задержав дыхание, подтянулся к колонне. — Жутко выгляжу? — просипел он. — Напрашиваешься на комплимент? — усмехнулся Рафаэль, подкладывая ему под спину свернутый шелковый шарф. — Не знаю. Я вижу тебя настоящего. — Чудное крылато-многоглазое нечто? — полюбопытствовала я. — Примерно так, — сказал Рафаэль. Затем убрал Азару волосы с лица и спросил: — Может, тебе воды? — Лучше вина, — захотелось пошутить мне. — У нас одно другому не мешает. Хаед? — воскликнул он, оглянувшись.       В дверях действительно показалось алое пятно прилизанных волос. Их обладатель осклабился. — Подумать только, — проскрипел он, вальяжно подходя ближе, — Бледный целую секунду не строил из себя ходячую истерику. Рафи на тебя прекрасно действует, хочется заметить. — А мне вот отчего-то хочется тебя прибить, — спокойным тоном признался Азар. — Зачем же грех на душу брать? Сам скоро сдохну.       Я потянула Рафаэля за рукав, кивнув на Хаеда: — Можно его ударить? Он меня обидел. — Нет, Ли, драться нехорошо, — отозвался Рафаэль. А затем, пожав плечами, добавил: — Максимум застрелить из милосердия. — Милосердие и ко мне? — умилился Хаед. — К окружающим. — Нет, ну ни на секунду они заткнуться не могут, — пожаловалась Вельзевул Гавриилу, едва не задев того взлетевшим за рукой краем шали. Он поймал ткань двумя пальцами, отпустил, глядя ей в глаза, и напомнил: — Нам нужна реальность пятого измерения. — Тц! Рыжий, сюда, — приказала она, щёлкнув пальцами.       Тот подскочил ближе, поклонился и подошёл к центру зала. Затем с разрешения коллег деловито поддернул рукава, ударил камертон о запястье и провел им дугу.       Серебро загорелось холодным светом. Воздух пошел волной, точно мираж в пустыне. Я отвернулась и ткнулась носом в плечо Рафаэля. Знаю, такие моменты, как и все необычное простому человеку, положено описывать, но к тому, что последует дальше нужны были моральные силы. И вообще, что вам рассказывать? Ну открылся портал и открылся, Хаед с ним.       Старший заговорил на моем языке. Что-то про ребёнка, про планету, попросил о визите. Я зарылась в нежный шёлк блузки насколько смогла, но отблески света все равно добирались до ресниц. Он налетал импульсами, будто раздавал пощечины каждой новой волной. Следом за ним раздался гул. Такой, как если бы сама галактика решила помедитировать. Звуки тоже накатывались волнами, набирая обороты. А когда показалось, что они сейчас превратятся в цунами или разбудят ребят из морских глубин, в далеке что-то щелкнуло. Будто кто-то нажал на кнопку большого выключателя и на миг перекрыл все лишнее. Все, кроме хрупкой тишины.       Которую тут же перебило грязное эхо движений, шагов. И вот послышался знакомый голос. Страшно знакомый. Отцовский голос. — Что за реальность? — Трёхмерная, — ответил Гавриил. — Млечный путь, солнечная система, планета Земля, вам что-нибудь говорит? — Местные названия. Наши бывали пару раз...       Его перебили — мать позвала меня по имени. Сказала она и что-то ещё, но я не слышала. Уши заложило, точно их заткнули ватой. Зато протиснулись другие звуки. Каждый глоток, вздох, удар сердца, движения одежды и волос — громкость всего этого увеличили настолько, что, если бы у вселенной были колонки — наш мир разорвался бы под их звон. — Она попросила называть себя Лили, — заметил Рафаэль, поднимаясь на ноги. — Такое случается. Просьбы. Важно на них верно реагировать. — ответила мать, разглядывая старшего. Это она сказала в слух. А затем, как всегда, чтобы сохранить лицо, пробралась ко мне в мысли, выбросив: — Рассуждать она научилась. Сучка бессовестная. Все дети как дети, а ты посмотри на кого похожа. Я так в могилу скоро слягу с тобой, эгоистка несчастная. Ревешь? Правильно! Реви! Только сопли пускать и умеешь, да мать родную дурой выставлять.       Я и правда плакала. По-настоящему. Давясь слезами, всхлипывая и хлюпая как какой-нибудь ырка. Кулачки плохо вытирали щеки, но разжать их не хватало сил. Руки итак дрожали как стиральная машинка в режиме отжима. Рома поднялся, пробежал вдоль стены и подсел ко мне, потирая плечи. Рафаэль, опустившись обратно к нам, гладил меня по голове. Азар приподнялся на локте, прижимая к груди осколок камертона. — Ответьте-ка мне, дураку, на один крохотный вопрос. Как произошло, что ваш, — это слово он выделил акцентом и странной интонацией, — ребёнок оказался в другой реальности? — В стране произошли некоторые беспорядки, — объяснил отец. — Которым, как бы ни было неудобно это признавать, наша дочь явилась причиной, из-за чего, насколько я понимаю, решила удалиться.       Гавриил вновь посмотрел на меня. — Лили, это правда?       Да-да. Именно с этого момента мы с вами и начали. Старый добрый приём. Уже и не вспомню у кого именно его подсмотрела, но работает он, как и все проверенное годами, неплохо. Врут, как пишут, чаще всего в начале и в конце. Это была середина. Уже не ночь, о которой сейчас пойдет речь6, но и до полудня, где я могу начать врать, история не дошла. Это был рассвет. Распутье. Чтобы не мучить вас прологом по второму кругу, просто скажу: да, мать действительно стала возмущаться по поводу свободы слова, Вельзевул мило иронизировала о святости и ценности честности, а Рома наконец подал голос. Я же шмыгнула носом – под покровом поддержки опекунов уверенность решила вернуться, — посмотрела на старшего и, изобразив на личике лёгонькое сожаленьице, ответила: — Ну, почти.

***

      Я знала, что означает моё имя. Знала и причину, по которой его дали. Эта самая причина в виде фресок, гобеленов, скульптур и икон, изображавших бога струн, встречалась в замке на каждом шагу. Жрецы утверждали, что ему иногда нужно отдавать плату за все его благодеяния в виде скромных подношений. Иногда не очень скромных. В конце концов, скромничать богам не пристало.       Тот вечер прошел довольно мило. Тряпичный Мистер Хрусь, сшитый мною из чего нашлось, смирно сидел рядом и слушал сказку. А потом, как любой хорошо воспитанный ребенок, а воспитывала я его очень хорошо, лег спать и не баловался. Когда нас разбудили, на часах было около четырёх. Солнце потихоньку поднималось, но ответственность за свет пока отдало свечам. Их принесли немного — семь штук, по количеству струн, и все темных оттенков. Платье тоже выбрали очаровательное, с орнаментом и всякими бусинами-монетами, которые, правда, после оторвались. Даже жаль было его выбрасывать здесь в тройке.       Никто не говорил, для чего устроили весь этот маскарад, не отвечал на вопросы, но я потихоньку начинала понимать. Понимать, не реагировать. Как вообще нужно себя вести перед смертью? В моих мультиках и книжках такого не рассказывали. Взрослые вокруг не плакали, не ругались, испуганными не выглядели. Я брала с них пример, как и всегда. Просто тихо стояла перед зеркалом, пока они вешали украшения. Иногда незаметно сжимала кулачки, чтобы не дрожали.       Родители не пришли. Они ждали там, на улице.       Постель заправили. Мистер Хрусь остался лежать на подушке, отчего-то мне это запомнилось. Просить взять его с собой было, наверное, неправильно. Я не попросила. Только понадеялась, что ему найдут хорошую маму в моё отсутствие.       В коридор проник ветер и едва не задул свечи. Мы шли в молчании, но вскоре тишину разбавил гул толпы.       На площади гремела ритуальная музыка. Люди кричали, стучали какими-то палками о землю, махали руками.       В первый раз за ночь мне по-настоящему не захотелось идти. Наоборот, ноги будто бы сами остановились, отказываясь шагать за порог. В спину ткнулась чья-то рука. Я поджала губы и замотала головой. Бусины зазвенели, и звон этот был жутким. Странная горячая сущность внутри, о которой не разрешали рассказывать посторонним, вдруг очнулась и полезла в мысли. Ей стало страшно умирать.       Одно из поленьев упало на землю. В небо взвился сноп алых искр. Толпа ликующе взревела. Меня схватили за руки и потянули вперёд. Я зажмурилась, захныкала. Плакать громко было нельзя, это мне объяснили. Людям не нравится, когда дети плачут. Но разве можно вот так тянуть кого-то по ступеням? Разве правильно бросать кого-то живого огонь?       Жар от костра уже начинал обжигать кожу. Взрослые отворачивались от него, а потому не замечали и не могли поругать за слезы на щеках. Те потекли сами, наверное, из-за дыма. Крики и музыка становились все громче. Уши болели. Я снова сжала кулачки, уперлась каблуками и обернулась на родителей. — Мам! Мама! Не надо! Я не хочу!       Сквозь дым их лица были не видны, только две фигуры. Неподвижные фигуры. Никто не отозвался. Так положено. Только меня опять пнули в спину, схватив теперь за локти, толкали в огонь. Я взвизгнула, заметалась, вырываясь, запищала: — Не надо! Там Мистер Хрусь! Он один! Он же плачет!       Я знала, что делали потом. Вещи делили, раздавали народу. Все на благо. Ради Человеческого Блага. Ради светлого будущего. Но ведь Мистер Хрусь всегда так стеснялся незнакомых людей!       Я не помню, как это произошло. Помню сильную руку, толкнувшую меня в плечо. Помню боль от ожога. Помню панику, ушедшую в злость. Помню искры в глазах и брызги на коже. А больше ничего.       Я не знаю, через сколько очнулась. Костра уже не было. Кое-где ещё горели желтые огоньки, а где-то остался только пепел. Вокруг лежали тела. Таким цифрам меня тогда еще не научили. Много. Крови тоже. Струйки текли с колонн. Это запомнилось. Родители убежали. Как и другие. Ворота остались открыты. А ещё хотелось пить. И домой.       Я никого не встретила в замке. Добралась до хранилища. Открыла ящик с порталами, взяла один наугад, включила и перенеслась сюда.

***

      В зале воцарилось молчание. Все замерли. — Мне правда очень хотелось домой, — само собой вылетело у меня. — Я просто не знала, где это, и решила найти. Вот и все. Это правда. — Твари, — прокомментировал Азар. — Вы знали, — спросил Гавриил, нажимом заглушая разгорающийся спор, — о данной особенности вашего ребёнка? О "сущности", как она выразилась.       Они молчали. Мать прикрыла лицо рукой, потирая лоб. — Да, — наконец ответил отец. — С рождения. Тогда произошла катастрофа в одной из реальностей. Мы зафиксировали это на датчиках, но сделать ничего не могли. Что-то сломалось на уровне струн, и она родилась... больной. Именно поэтому мы решили, что так будет лучше для всех. — Какой это год по Вашему календарю? — поинтересовалась Вельзевул. — 450, — ответил он. — Новой эры. Старшая подняла глаза в потолок, а затем прикрыла веки, бормоча: — Тысяча на пять, да на семь, плюс... — шепот сошёл на нет. Тут она открыла глаза, посмотрела на Гавриила и довольно заключила: - 1815 по-местному. — Год аварии с камертоном,— сказал Гавриил. — Какая у тебя хорошая память, — съязвила она. — Мне, безусловно, приятно, — слегка повысила голос мать, — слушать столь мудрые выводы, однако же извольте перейти к сцене, где нам дадут возможность увести дочь. Не хотелось бы обременять вас жалобами, но волнения в стране за минувшие несколько суток пока не улеглись, и наше отсутствие могут счесть некоторой безответственной вольностью. Вот Вы, — обратилась она к Вельзевул, — Вы как женщина, и, возможно, тоже мать, должны меня понять.       Та приподняла одну бровь, смерила ее взглядом психиатра. Затем закусила кончик мундштука, скрывая хохот, слегка отклонила голову и, давясь помесью приторной вежливости и насмешки, произнесла: — Увы. Не должна. Но и удерживать лично я никого не собираюсь, — она махнула в мою сторону. — Извольте. — Нет, постойте, — вмешался Рафаэль, поднимаясь на ноги. – Простите мне мою наглость, однако я считаю, что эти люди не подходят на роль родителей. — Прощение может следовать только после объяснений. — Злоупотребление родительскими правами. Совершение умышленного преступления против жизни и здоровья, — старший раскачивался на носках, сунув в карманы большие пальцы, и, казалось, невероятно забавлялся, припоминая законы. — А что насчет ее поступков? — Она несовершеннолетняя. Ответственность за ее поведение несете вы, — чуть ли не напевая, парировал он. — Вас уже можно лишить родительских прав.       Все молчали. Рафаэль изобразил очаровательную улыбку. Глаза его сверкнули. Отец вздохнул. — Не могу знать, — начал тот, — какую роль она играет в новой реальности, однако на родине эта девочка могла быть потенциальной наследницей престола, если бы не вышеупомянутая проблема, которая нам, как правителям, оставила два пути. Первый — оставить ребенка в живых, подвергая риску ее и народ, который в любой момент мог поднять восстание против перспективы ненадежного человека у власти. Второй — принести жертву богу струн, что успокоило бы людей, избавило бы ребенка от страданий, передав ее душу в лучшие руки, или, на что мы надеялись, уничтожит лишь сущность, оставив дочь в целости и сохранности. И мы выбрали последний вариант. Мы хотели лучшего. Лучшего для нее, для себя, но самое главное, и я говорю это как монарх, — для народа. Мы родители, это верно, но лишь в очереди после основного статуса, который накладывает гораздо больше ответственности и заставляет принимать жестокие решения. Это тяжело, и этому мы учили тебя всю жизнь, — он глянул на меня. — Такова судьба. Я не прошу прощения, ты его не дашь, но мне жаль. Жаль, что другого выхода не нашлось. Правда.       Внутри меня точно поставили очень старый холодильник. Он то морозил, то нагревался, то подтекал гадкой жидкостью, а то просто беспрерывно дрожал и гудел. Хотелось кого-нибудь обнять. Хотелось, чтобы все уже кончилось. Хотелось действительно простить, но получилось только сказать: — Я понимаю. Правда. — А ты понимаешь, — внезапно спросила Вельзевул, отведя в сторону мундштук, который она все это время то и дело покусывала, — что именно из-за твоего перехода, из-за твоих больных струн, их вибраций, из-за твоих похождений туда-обратно по слоям реальности, и прочих глупостей у нас всех, включая твоих ценных опекунов и Братства, и набралось проблем? Что само твоё присутствие здесь нарушает общий порядок? Что в этом мире, этой вселенной тебе не место? Что целая реальность пытается изгнать тебя, выплевывая на свет тех, кто на это способен? Вся эта эпидемия выскочек, из-за которой мы вновь подорвались искать камертон, все ее последствия — это исключительно твоя вина.       Азар ругнулся. Я притворилась, что не запоминаю, хотя словарь пополняла.       Больше никто не ответил. Отец настороженно смотрел на волосы Рафаэля. Те раскачивались вслед движениям, рассыпаясь по его плечам, и слегка мерцали, словно над макушкой или внутри черепа включили фонарь, отчего пепельный цвет стал ближе к серебру. Глаза уже не просто сверкали, а горели синим огоньком. Работать адвокатом ему явно нравилось до пугающего восторга. — Ну прямо-таки «исключительно», — сладким голосом промолвил он. — Камертон сломали, тем самым повредив струну, мы. Побег спровоцировали люди. — Появление на свет — оплошность природы, и вообще все это — замысел Начальства. Как удобно. Взяли и сняли ответственность, — в тоне Вельзевул не было запала, желания спорить или хотя бы интереса. Она выглядела скорее, как экзаменатор, ожидающий пока ученик ответит билет, чтобы наконец отпустить его со спокойной душой. — Насчет провокации — согласна. Но мы говорим о поступках. Все-таки именно за них смертным воздается, и за них же наказывают. — Не спешите вершить правосудие. Особенно над той, кто по праву посвящения от него освобожден. Нам ведь не нужен конфликт с Братством. — А нужна ли нам эта девочка в трехмерной реальности? — Нужна, — подал голос Гавриил. — Но сейчас мы это обсуждать не будем.       Издерганная отчаянием мать выдохнула: — И на кого же вы ее повесите? Кто возьмёт ее под опеку? — Я, — пожал плечами Рафаэль. — Меня уже назначили опекуном. — В духовном плане, — напомнила Вельзевул. — Однако я могу и даже обязан находиться в материальном мире. К тому же, легкие пожары нам привычны. — Вы будете воспитывать её в одиночку? — спросила мать. — Ребёнку нужна полная семья. — Я не один, — с оттенком трудно скрываемого удовольствия возразил Рафаэль. — Со мной мой напарник, который также был назначен на роль опекуна. — У нас эта позиция не закрепляется, — заметила Вельзевул. — Смена происходит по мере роста личности. — Откуда ему знать? — фыркнул Хаед. — Он первый раз хранителем работает. Но! По сути, - тут же с противной улыбкой добавил он, поймав взгляд Азара, — наш Белоснежный прав. Пусть лучше с ребёнком сидит на старой службе, чем сейчас с камертоном и кристаллом возится. Мало ли что натворит неумелая ручка с заново собранным артефактом. Он его даже найти не мог. — Кстати об этом, — поинтересовалась Вельзевул. — Почему? Вы ведь были в Нави. Говорили с местными, даже взяли оттуда что-то. Кинжал, как мне передали. Неужели ничего не чувствовали?       Рафаэль покачал головой. А Азар чуть посерьезнел. — Возможно действовала листовая магия, — предположил он. — Я имею ввиду, кто-то из вактаре мог спрятать его под рунами. Вопрос — зачем? — Ли, будь добра, скажи, где ты нашла... — Это неважно, — перебил Гавриил. А затем ужесточил голос, перекрывая новые вопросы, и добавил: — Не сейчас.       Вельзевул посмотрела на него. Тот стоял, держа руку у губ, как если бы о чем-то напряженно размышлял, и по очереди поглаживал холодным взглядом каждого, кому посчастливилось оказаться в зале. Добравшись до коллеги, он только встретился с ней глазами и, ничего не ответив, продолжил пялиться на нас. — Азар, — вздохнула старшая, — ты согласен с этим решением?       Тот кашлянул так, будто сейчас выплюнет лёгкие. Затем сглотнул, посмотрел на Рафаэля, собрался, с запалом и вызовом ответил: — Да! Да, более чем. — Девочке нужна мать, — возразила та, кто, по ее мнению, была мне нужна. — Как иначе вырастить в ней женственность? Кто научит её тому, что должны знать...       Концовку фразы я могла бы и не услышать — так громко прыснул Хаед. Но объяснять проблему с половой принадлежностью старших никто не стал. — Лили, — опять спросил Гавриил, — что скажешь? Предпочтешь остаться или вернуться на родину?       "Зачем спрашивать, если знаешь сам?" — нарочно чётко, почти посылая эту мысль на прочтение, подумала я. Старший молчал. Переиграть его тут было невозможно — он бы так и пялился на меня ближайшие века, пока мир не развалится и оба не потеряют оболочку, которую удобно сжигать взглядом. Пришлось озвучить ответ, приправив его сладенько-вежливой интонацией: — Лили предпочитает жить с Рафаэлем, Азаром и Котиком. Благодарю, что поинтересовались.       Гавриил развёл руками, словно бы подводя итог. — Прекрасно, — проглотив остатки паузы, сказал отец. — Если вы снимаете эту ответственность с наших плеч… Полагаю, мы сумеем придумать легенду, — тут он позвал меня по имени. — Не хочешь попрощаться?       Тишина. Мне странно. — Прощаю, — ответила я, не двинувшись с места, не поднимая глаз. А затем добавила еще тише: — И вы меня простите.       Я снова отвернулась, похлопывая по коленям, чтобы успокоиться. «Ладушки-ладушки. Где были…»       Загудел портал. Пришлось зажать уши ладонями. До чего же все-таки весело мы живем. Что ни день так помереть хочется. Рома заметил мои поджатые губы, скорчил смешную гримасу. Потом молча согласился, что он — дебил, и просто похлопал меня по макушке, поглядывая за спину, откуда на нас падали сияние и неуклюжие тени. Эта темная мазня из проплешин света то вырастала, приближаясь, то уползала по полу под беспорядочные звуки. Еще миг — все смолкло. Блеск потух.       Слегка опустив руки к щекам, я обернулась. В зале остались только старшие. — Жесть, — разбавил тишину веским комментарием Рома.       Впрочем, к нему тут же присоединился звонок телефона. Гавриил поднял трубку, послушал, сбросил. — Что опять? — спросила я. — У нас — ожидание, у Братства — проблемы, у тебя — работа. — Твою ж светлейшую персону… — прошептал Рафаэль. — Нормально сказать можно? — поинтересовалась я. — Олень только что сообщил нам о ранаре, — ответила Вельзевул. — Ему нужна помощь. Мы собираемся привести тебя. Раз уж остаешься — будь мила, докажи полезность. Право свое, волю свою… — С каких пор дети обязаны доказывать, что они в праве существовать? – вспылил Азар.       Старшие стали спорить, но могли и не продолжать. Я сама начинала думать по-другому.       Меня оставили в этой реальности и ее важно было спасти. Иначе пришлось бы искать новую или умереть вместе со всеми, кто старался сохранить мир до моего прихода. Если поддаться панике и попытаться сбежать, можно лишиться важных людей. Потому что у любого действия и решения есть цена. Чтобы что-то получить, нужно сначала потерять. Чтобы жить в спокойствии, нужно иногда бороться с драконом. Чтобы найти друзей и семью, нужно оставить на кровати любимую игрушку и устроить террор. Мне доводилось слышать об этом и раньше, но дошло, как всегда, только в последние пару часов. — Меньше текста, — сморщилась я, чтобы не выдать другие эмоции. — Ведите.