Дожить до рассвета

Слух — штука полезная. Здорово в свободное время послушать космос, выжидая, когда прилетят ножницы. Но иногда можно услышать совсем не то, что хочется, и тогда бороться с желанием схватить-таки эти самые ножницы и оставаться глухим следующие сто миллионов лет, пока не появится другой орган. Случается услышать только то, что как раз очень хотелось, ну да вы уже и не следите за моими рассуждениями. Умные больно. Сами все знаете. А знаете ли вы, что в Прави примерно в момент, который точно был, где-то в зале, который, наверное, есть, покуривала очередную сигарету княгиня Вельзевул? Вам все равно? Ничего. Ей тоже на вас все равно. У неё были другие заботы. — Я размышляла над нашим планом, говорила она, расправляя шаль на плечах. — Как считаешь, девушке он сильно навредит? — С каких пор ты размышляешь? — изобразил интерес Гавриил. — С тех самых, что даже тебя вышибли из психической комы. Системе свойственны ошибки, вопрос в том, как на них реагировать. Итак, какова твоя реакция? Реакций у Гавриила в запасе никогда не было достаточно для нормального разговора, но ответ был всегда. Даже если ответом становилось молчание. Он действительно помолчал. Но потом изволил сплюнуть остатки эмоций с последней заваренной сознанием каши и прокомментировал: — Вредить я никому не хочу. — А придётся? Под взмах руки в тумане огромного зеркала, заменившего здесь витраж окна, появилась женская фигура, точно соломенная кукла, сотканная тонкими струнами, опутанная нитями уз. Часть уже оторвалась, но часть держалась крепко. Фигура эта шла, уходила куда-то вглубь отражения, не двигаясь при этом с места. Шла неуверенно, как и ходила бы кукла, если бы куклам было положено куда-либо ходить. И все же она шла. Спотыкаясь, покачиваясь или твердо топнув, чтобы вздрогнуть опять, точно пританцовывая слышимой лишь ей мелодии. — На сборку камертона мы возлагаем неоправданное количество надежд и стараний. Разумеется, остановка данного процесса планами на данный момент не предусмотрена. Однако, стоит работать с тем, что имеется в доступном арсенале. Когда ранаре приблизиться к выходу, мы, будем вынуждены забрать Бледного. Если не хотим смерти Рыжего, а я подобного не хочу. Однако не предполагаю, что уход опекуна негативно скажется на девушке. Бледный не слишком старается укреплять узы, попыток налаживания не замечал. Следственно, ощущать его адаптационные страдания через узы она не будет. — Насчёт Белого ты уверен? Гавриил уверен не был, чего, правда, показывать не собирался. В общем-то, даже на то, чтобы подумать об подобном сборы не начинались. Все эти тысячелетия волнений и шторма Рафаэль плыл по течению безмятежным парусником и никогда не тревожил слух треском крушения или хотя бы мелкого ремонта. А потому лишний раз сверять его курс казалось делом даже вредным. — Белый умеет брать себя в руки, — в который раз убедил он внутреннее я. — В моем представлении, ситуация с графом обстояла сложнее. В ответ на это Вельзевул только в очередной раз изобразила на лице все свою лесть относительно упомянутого персонажа и сцокнула с языка пару капель яда. — Этот дикарь никогда не даст такой девушке столько тепла, сколько ей нужно. Вообще не понимаю на кой он ей дался. Такая прелестная леди при должном воспитании могла бы стать княгиней или занять достойную должность, да хоть бы в Прави. — И она займёт, — на этот раз непоколебимо уверенно сказал Гавриил. — Пусть и не совсем она, как только отвяжутся все узы, я позову её. Болевых ощущений ее мозг зафиксировать не успеет, откроет глаза она уже абсолютно иной. И все наладится. Уточнять детали дальше Вельзевул не стала. Зла для Лили та не желала, но и защищать ту пока не собиралась. Не удержалась только от возражения-поправки: — Все изменится. — К лучшему. Звон, не звонок, стекла, не телефона, стал колкой точкой его фразы. Прилетел он из маленькой башни зала Рагуил, что дежурные легко определили и, не сговариваясь, не переглядываясь, ушли. Ушли, так и не узнав, что все это время за углом стоял и слушал их разговор скрытый собственным желанием Рафаэль. Тот правда оказался здесь не нарочно. Просто шел с задания, где попал под раздачу щедрой на замечания бабушки, которую настолько поразили его не слишком спартанская прическа и вполне себе греческий стиль одежды, что опрокинуть на них целую кадильницу показалось делом более чем праведным. Встряхнув волосами для возможной тут рекламы, отшутившись про пепел на голове и улыбнувшись на прощание, он подчеркнул в уме пару сообщений на будущее и вернулся в Правь. Не желая тревожить таким видом всяк входящего и проходящего, решил срезать путь мимо тихих обычно залов особо наблюдаемых душ и очутился здесь. Когда же вернулся домой, в городе была ночь. Одной мыслью попросил Азара остаться на месте, сам сел рядом и только тогда дал себе вздохнуть. Услышанное его не испугало, не разозлило, не расстроило. Он будто бы и ожидал подобного с самого момента сотворения, но все эти годы не понимал деталей. Будто бы знал, все, что должно произойти, но старательно прятал в глубинных льдах подсознания, чтобы не сойти с ума. А теперь, когда лёд проступил на поверхность, его точно охватил шок обморожения. Обхватил за горло, не давая двинутся и сказать что-либо даже в мыслях, даже самому близкому существу, что у него было. Но все же вздохнуть он себе позволил — если покатятся слезы, есть тот, кто удержит их до падения. Только Лили держаться было не за что. Пока она умела только цепляться, а потому потянулась за тем, что зацепило внимание. Старшие побежали за ней, дождались пока приедет Хальпарен, что тот сделал спустя несколько минут после звонка, хоть и не спешил показываться детям на глаза, но сразу пошёл следом в дом. Они стояли снаружи и наблюдали как в здании ползали тени, а затем вспыхивали кометы рун. Ровно так же, как вспыхивали фейерверки на каждый праздник и «Безвкусица. Мне тоже не нравится». Как вспыхивали города и «Ты знаешь, а красиво горит». Как вспыхивали звезды в первые дни творения и «Смотри — мы». Как впервые блеснули поблизости два родных теперь изумруда и «Прости, я заслушался». Такие глубокие глаза и «…αστέρι μου, видишь ли, только не пугайся, прошу тебя, все в порядке, это мое решение, и я нисколько о нем не жалею ни в коем случае, просто Хаед наконец убедил меня, что тебе стоит знать, и я подумал, что так будет правильно, ведь я не могу держать от тебя секретов, только не переживай, καρδούλα μου, я правда все обдумал, но, дело в том, что, понимаешь ли, Метатрон, только не тревожься, все правда хорошо, но, так вышло, что она была не единственной, кто». Однажды он это потеряет. Нет.

Нет.

Нет.

Взгляд улетел куда-то в сторону. И замерз. Его стало трясти. Сначала лёгкий озноб. Но каждый вздох сбивал в припадок. Глаза затуманились и заблестели. По щекам, шее, затекая за воротник покатились слезы. — Рафи! Азар словил его на руки, маниакально расшвыривая панические мысли, в поисках решения. На горизонте Иван. Шаг в пустоту. Шаг вне. Дома. — Рафаэль! — Азар крепко держал его руки, вглядываясь в лицо. — Дыши. Раз. Два. Три. Четыре. Раз. Два. Так. Говори вслух. Где ты сейчас? — В гостиной нашей квартиры, — одними губами промолвил тот. — Что ты слышишь здесь и сейчас, только в этой комнате? — Хруст камина, дыхание, пульс, твой го-, — пришлось вздохнуть и собраться. Не думать. — Голос. — Что ты видишь перед собой в пределах двух глаз человеческого спектра? — Кресло. Рояль. Тебя и вибрационные волны. Я тебя в панику опять… — Закрой третий, так нечестно, — усмехнулся Азар, прикрыв его лоб. Затем бережно убрал волосы тому за ухо, промокнул след сбежавшей слезы и продолжил уже спокойнее: — Хорошо. Я и правда тут. — Надолго ли? — Рафи! — голос снова твёрже. — Какие запахи ты чувствуешь сейчас? Абсолютно все в этой комнате. Давай. — Дерево, пыль, дым, парфюм. Душно. — Это из-за нас, — смешок, а взгляд к окну. Открыть больше нечего. Вынести на крышу можно, но не сейчас. — Что ещё? Рафаэль тихо смотрел на него. Затем потянулся, ласково коснулся его лба дрожащими губами. — Прости. — Рафи, — снова начал было успокаивать Азар, но замолк. Тот покачал головой и, прильнув к нему, закрыл глаза. — У меня жуткое предчувствие. Будто что-то назревает. — Слышу, солнышко. Но я тут. — Раньше оно было обоснованным, — согласился он. — Не могу понять. Азар немного помолчал. — Не хочешь поговорить с Начальством? От вздоха Рафаэля по коже полетели мурашки, в костяшках, точно разлили кипяток. — Хочу, — шепнул он. — Очень. Вот только ответов я не получу. Было бы положено — уже бы знал. — Может, ждут твоей просьбы. К тому же, пусть ничего не выйдет, но станет легче, если ты просто поговоришь. Ненадолго. Или можем вместе. — Тебе не страшно? — Я вижу, как страшно тебе. Давай бояться вместе? Рафаэль усмехнулся. Он сказал эту фразу давным-давно, когда учил успокаивать. Азар помнил все прекрасно, распределяя мысли по полкам, точно ноты по стану, легко подбирая и озвучивая нужную, что успокаивало само по себе на фоне вечных метаний туч размышлений в его собственном разуме. — Ази, а помнишь ту гармонию, что ты забросил в прошлый раз? Тот закивал. — Хорошая идея, — поцеловал его в макушку. — Сейчас, — встал и прошёл к полкам. — Скажи, тебе тепло? Вслух. Они ушли в работу. Ушли, но так и не узнали, а может, просто не хотели знать тогда, что все это время за ними из окна наблюдали звезды. Наблюдали они и за другими, конечно. Это одно из их любимых занятий — наблюдать. Они умеют это делать тихо, красиво и совсем неподозрительно. А главное, они никому и никогда не расскажут нарочно, ни детали из того, что видели. А видели они, что в стенах Братства Константин уже совсем закончил работу и собирался вернуться домой, выкурив по пути еще пару сигарет, поглотить хорошенькую кастрюлю пельменей со сметаной и уснуть под успокаивающий бред об инопланетных разработках вроде плантаций плесени в мавзолее Ленина. Но ровно на мысли про плантации на его пути выскочили два вполне себе живых землянина потрепанной наружности. — Мастер! — с миром поприветствовал Рома, поправляя половину Андреевского креста на лице. — А Вы чего тут? — Да я бы тоже самое у вас спросил. Это как ты так, партизан? — А мы за зарплатой, — в качестве доказательства тот взмахнул паспортом. — Кикимору вот прибили, мне красоту навели. Да Вы того, не это, мои все на дачу съехали, как вернутся уже и заживет и женюсь. Завтра еще разок к медикам нашим зайду и все, думаю. Или в Нави кто поможет. Главное, что дом уже не из КиШа. — Это вы вдвоём? — Тип того. Там еще с мелкой и Ваньком, из лоргов. Ну и магистр младший подбежал. Ну и Господь с нами. А так вообще прям сами. — А где всех потеряли? — Да в банке из-под кофе с надписью «соль». Поговорить видимо решили, ну, мы ушли, мало ли какие страсти… В этот миг страсти тоже решили подойти, а, выражаясь точнее, вылететь чернокудрой девушкой в другом конце коридора, вихрем метнуться по холлу и хлопнуть дверьми. Выделив этому моменту выражение лиц для мыслей то ли о высоком, то ли об обеде, мальчики было двинулись на помощь, но Константин прищелкнул их за воротники. — Идите через внутренний двор. Я разберусь. Улица молчала. На ступенях главного входа сидел черный барашек копны волос. При ближайшем рассмотрении это все-таки оказалась девушка, снова как одинокий волчонок зализывавшая мелкие ранки на ладонях. Константин сел рядом, автоматически следуя остатку плана на вечер заглянул в пачку. Ну и как бы он с ней справлялся? Рома вот изначально казался домашним щенком, который везде следует хвостиком, пусть и огрызается штормимой порой. Лили же скорее представлялась диким лесным зверьком, приручить какового мог бы только сам лесной хозяин. Правдивы были его выводы или нет — неважно. Как мастеру и преподавателю, ему важно было что-то делать. У машины он пропустил Лили вперед, а пока та разбиралась с ремнем, перевел стрелки. Миг противной дрели — и сознание поделилось. 01:07 Ароматизатор лаванды почти кончился, а по новостям передавали всякую ерунду, которую ему, как вактаре, слушать требовалось, но, как человеку, не хотелось. Луи Рид был где-то далеко, так что, он просто включил Сплин. 23:23. Хальпарен все еще был в кабинете и, услышав щелчок стрелок, лишь выпрямился, готовясь ко всему. — Что произошло? — спросил голос в его голове. - Кошмар! — сокрушался старший, на первый взгляд похожий на пушистый огонек. — Ужас! Трагедия! - Не преувеличивай, — остановила его Вельзевул, появляясь в дверях. Призрак звона, очевидно, родился из битой линзы. Не главной, нет, одной из спутников. Огромная куполообразная шапочка была цела и спокойно блестела отражениями других маленьких хрустальных тарелок, круживших по ее орбите на тонких позолоченных лучах-проволоках. Один из лучей сейчас осиротел, уплывая вместе с братьями прочь от останков. Гавриил молча прошел к осколкам, оглядывая последствия. - Причина? - Уронили, — отчиталась Рагуил. - Не нарочно! — плакал огонек. — Я лишь хотел поправить, хотел, как лучше… Линзы эти помогали разглядеть истину и ложь. Разбей одну, дерни за веревочку — дверь и откроется. Вся правда наружу выскочит. Жаль, не исключено, что выскочит впопыхах, толком не одевшись. Использовались они очень аккуратно и довольно редко — считалось, что очень не нравилось их хозяйке, мол, обе благодетели отлично друг друга оттеняют, и делить их насильно было бы столь же губительно, как навек уничтожить одну из. - Что делать? — спросила Рагуил. - Вид, что все нормально. Как всегда, — просто ответила Вельзевул. За ремонт взялись мгновенно, и так же мгновенно дежурные выскочили в Явь, проверять порядок. Линза была маленькой, вряд ли задела многих, разве что особо восприимчивых. 23:23\01:08. Разобраться в произошедшем Хальпарен не успел, хоть и встретился взглядом с собственным отражением в столешнице. Сидя теперь в пустоте, будто не кабинета, но зала суда, он сам не понимал, когда, что, зачем и как наговорил. Вроде бы хотел узнать одно, точно в тумане ушел в другое, а нашел себя только на хлопке двери с послевкусием странной беспомощности. А потому только тихо, почти мысленно спросил: — Она в порядке? — Я везу её домой. По радио про Жар-птиц говорили. — Сильно плакала? — Почти сразу перестала, когда я пришёл. — Спасибо. — Если бы пришёл ты… — Она бы убежала опять, — отрубил Хальпарен, разрезав воздух случайно попавшейся папкой, лишь бы чем-то заняться. — Не пытайся меня наставлять теперь. — Ты извинился за подзатыльник? Папка не хотела развязываться настолько, что Хальпарен словил мысль помочь себе зубами. Но взял себя в руки, подковырнул узел кончиком хальсбанда и продолжил с достоинством королевского палача мучить веревку. — Я помог ей, — заметил в свое оправдание он. — Слово «извинение», по крайней мере, на моём языке означает сказать: «Прости, я поступил ужасно». Вслух. Узел наконец поддался, папка открылась, но ответчик потерял к содержимому всякий интерес. На вершине стопки теперь красовалась маленькая картинка с мятой полянкой, фигуркой в плаще и подписью знакомым порхающим подчерком. Сохранив лицо, чтобы не пришлось сохранять остальное, он положил папку на место, прикрывая поличное, вынул другую с самого низа. Но открывать не стал. Для виду прочел дату — прошлогодняя весна, дело с ыркой, и глупое милосердие, и сердечко-мотылек, и «Мастер, там сторож», и слезы. И всегда-то она плакала. Как будто и не стоило ее спасать. Будто воплощение кошмара она считала лучше себя. Лучше воплощения тихой печали и жалости. Хальпарен провел пальцами по лицу и замер, поддерживая подбородок. Тогда он не думал, что чего стоило. Просто делал свою работу. И только теперь глядел на чек, зная четко, что не просто должен, но хочет заплатить за каждую пророненную слезу. — Я… — устало потер щеку, глаз и уперся виском о пальцы, словно репетируя выстрел. — Не понимаю, как с ней общаться. Словно бы каждое моё слово, действие, само моё присутствие выводит её на эмоции. В мои годы девушки так себя не вели. — Ты сам дерганный в последнее время. Можешь поговорить хотя бы со мной? Успокоительный вдох прервал. Как думаете? Звонок телефона. Как заметила Лили, изобретение полезное, но несущее в себе силу разрушительную. — Ало? — Жалуйтесь, — позволил Хальпарен. — Выполнили все пункты от А до Б, — сообщила Олеся Алексеевна, пнув носком берцев остатки сожжённого мишки. — Благодарю, командор. Труп опознали? Лорг судмедэксперт уже прятала по карманам кожаных штанов пакет с использованными перчатками. На кивок та развернула планшет. — Я дурею в этом цирке, — выдохнула Олеся, а в трубку сообщила: — Походу та бесследка из холодных. Да и до фени мне, честно. Короче, надо нашим и вашим в милиции маякнуть. Пусть наряжаются. — Наличие выскочек в здании по-разному влияет на людей, — заметил Хальпарен. — Хрупкая граница листа обычно надламывает сознание, заставляет место избегать, забывать или игнорировать. Если из правила есть исключения, смею предложить снос. — Тут один элемент уже смел, но как-то сдулся. Валяйте, вошь только вашу всякую подмойте и границы эти, или как их, латайте, а то мне эти ваши всякие фейерверки нечисти на пустыре потом ни в причинное, ни в красную армию. Связь прервалась. Было ясно, что откровения, как и пельмени, что достойно слез отдельных, отложены. — Мне идти? — спросил Константин. — Поспи, пожалуйста, — отказался Хальпарен. Дождался пока ощущение чужого присутствия исчезнет под щелчок стрелки и ушел на лист. Ушел, так и не узнав, что все это время за дверью сидели и слушали двое мальчишек. — Че думаешь? — почесывая кожу возле повязки поинтересовался Рома. — Что конспект по кельтской добить ещё надо как-то. Меня этот Ктулху-хулин уже успел за… — Не, бать, я думаю, что надо их мирить. А я думаю, что всегда нужно быть внимательным. Потому что они ушли, но так и не узнали, что все это время за ними наблюдали вы.