Дожить до рассвета

      Свеча горела на столе, свеча горела. Медовые отблески огня стекли по спутанным волосам, капнули на плечи и впитались в темную ткань. Ветер остудил фитиль. Один из огарков потух. Азар поставил минорное трезвучие. Подумал. Прокатил его арпеджато. Дважды повторил. Зажал квартсекстаккорд в большой октаве. Пролетел указательным пальцем по всей клавиатуре и захлопнул крышку. Ноты повалились с пюпитра. От Рафаэля не было известий уже второй день. Забытый телефон остался лежать на подоконнике.       Азар успел сменить струны всем инструментам и в целом старался изображать спокойствие. Но у того, кто восьмой раз за ночь исполняет "Полет шмеля" в ускоренном режиме вряд ли все в порядке с нервами. Конечно, он и в обычное время радовал слух длительными концертами. Обилие музыки омрачала только жалость к соседям, но ни меня, ни тем более Рафаэля это никогда не раздражало. Играл-то хорошо. Что называется, вкладывая душу. Возможно, чужую, но сам факт. В конце концов, каждый имеет право раскачивать психику в удобной для себя манере. Только когда к утру он зациклился на "Лестнице" Лигети, я решилась поставить на рояль ненавязчивую чашку чая с ромашкой.       Несколько раз его тошнило, ещё пару — безудержно рвало, о чем мы без слов договорились забыть.       Другие отвлекающие маневры тоже сработали неплохо. Лучше всех оказался вариант с учебником истории. Азар заметно оживился, ругая авторов, погружаясь в воспоминания и размышляя на тему того, насколько возможно и необходимо достоверно передавать все узлы временной ленты. Решили всё-таки, что абсолютная истина не поддается ни перу, ни человеческому восприятию. Под конец он даже смог пошутить. Но, когда я вернулась из Братства, рояль опять оскалился жалобной чёрно-белой улыбкой.       Не обращая внимания на сборники, Азар вернулся за инструмент, поднял крышку и уставился на клавиши. Не могу сказать, чего именно он от них ожидал и сколько бы это продлилось, если бы у окна не послышался стук. Мы синхронно вскочили с мест. На подоконнике, отряхиваясь от каких-то серых хлопьев сидел Рафаэль.       Вид у него был довольно потрёпанный, взгляд задумчивый и очень усталый. Кое-как избавившись от неизвестной грязи, он, словно видение, невесомой дымкой приблизился к роялю, опустился рядом с Азаром, положил голову ему на плечо и закрыл глаза. Тот замер и затаил дыхание. — Сыграй что-нибудь, пожалуйста, — прошептал Рафаэль.       Левая кисть медленно опустилась на клавиатуру. Осторожно, чтобы ни в коем случае не дрогнули плечи. Секунда раздумий, и по комнате разлилась простая, чувственная мелодия, явно собственного сочинения. Она то взмывала ввысь, то слетала в малую октаву, кружилась на форшлагах, вилась вокруг знакомых аккордов. Ветер подхватывал ее и уносил сквозь открытое окно в небесную даль, где ей вторил шелест листвы.       Пальцы остановились на тонической терции. Азар покосился на пепельные локоны, взял за руку с той бережностью, с которой опытный археолог извлекает из земли хрупкий артефакт, и тихо спросил: — Рафи, свет мой, все в порядке?       Рафаэль не ответил. По крайней мере вслух. Я почувствовала знакомую вибрацию у затылка и встряхнула головой. Они общались по-своему. То ли так было морально проще, то ли не хотелось вмешивать меня в разговор, то ли по каким-то ещё непостижимым причинам, но слова сейчас совершенно не подходили. Я сосредоточилась на домашнем задании.       Вибрации прекратились. Некоторое время старшие молчали. Я теребила исписанную тетрадь, поглядывая то на них, то в открытое окно. Тишина мне нравилась только как глоток свежего воздуха. Но когда она пожирает тебя изнутри и давит на уши, отнимая последние капли самообладания, пора включать патефон. Я провела пальцем по странице и как бы между прочим пробормотала: — Какие же звёзды сегодня красивые. Жаль дома много не увидишь. — А пойдем на крышу? — предложил Рафаэль. — Прыгать будешь? — спросил Азар. — А есть повод? — попыталась допытаться я.       Рафаэль задумчиво рассматривал небо за окном, поводя пальцами по воздуху, как если бы пощипывал арфу, а потом медленно промолвил: — Коллеги, солнце, все вьются вокруг да около вопроса, который может неприятно отразится на тех, кто того не хочет. А уровень моего терпения уже пробил Землю с Южного полюса и падает в вакууме, продавливая чёрную дыру, и если она однажды разорвёт вселенную, помни, Ази, что квартиру я переписал на тебя, — он чуть повернул голову, коснувшись носом острой линии его подбородка. — Если боишься за асфальт — держи меня ближе к сердцу. Пойдёмте, пожалуйста. Воздуха тут мало.       "То-то ты любитель окна везде открыть, чтобы Котика сквозняком унесло", — подумалось мне.       Мы вышли в подъезд и поднялись к лестничной клетке. Что дверь, что люк поддались без ключей. Дрожащая стремянка вывела на свежий воздух. Прохладный шершавый бетон показался поверхностью другой планеты. Небо черным куполом повисло над макушкой. Я задрала голову, пытаясь различить созвездия. Смешная эта ваша тройка. Вроде и объем есть, а все равно похоже на рисунок в атласе. Кривая линия антенны впилась в яркую точку на изгибе тела Персея. Месяц вышел из тумана, вынул ножик из кармана и запутался в проводах. Пегас обскакал их всех и улегся у коленей Андромеды. А может это не колени, кто знает где там греки чего нафантазировали.       Старших пучки газа не интересовали. Они смотрели вдаль, на каменные джунгли города, где давно погасили фонари, и только в отдельных одиноких окнах еще теплилась жизнь, решались чьи-то судьбы. Где каждая лампочка надеялась, что она - самая важная. — А вам не скучно на Земле? — едва слышно спросила я. Зачем-то отодрала кусочек штукатурки и принялась крошить его в пыль. — Ну, то есть… Там, за границами атмосферы, солнечной системы, пути этого молокоподобного столько всего. Звезды рождаются и тухнут, цветные дыры так никто и не зашил, горизонт событий жрет свет или что он там делает в свободное время, а вы тут… со мной возитесь, — последняя фраза так и осталась скомканным шепотом около губ. Она не должна была звучать как упрек или насмешка. Скорее, как случайный вопрос в прозрачной обертке неловкого страха. В конце концов, меня приютили по приказу, а не из желания. Неприятно, наверное, тянуть на шее чужой балласт, пока в соседней комнате вселенной шумит вечеринка. — Да какой ты балласт, — фыркнул Азар. — Максимум мелкий поплавок. А от вечного шума, знаешь ли, голову кружит. Иногда даже самому заядлому кутиле хочется отойти в соседнюю комнату. — Зачем ты чужие мысли вечно подсматриваешь? — в очередной раз обиделась я. — Своих не хватает? — Таково бремя. Чтобы склонить кого-то к определенному поступку, следует знать болевые точки. А где же еще разглядеть слабости, как ни при свете энергии ваших маленьких нейронов? — То есть вы еще и балуетесь с сознанием. — Ни в коем случае, — ответил Азар и, уловив мое недоверие, добавил: — Принцип свободы воли не позволяет. Рафи как-то сказал про это, еще люди на татуировках теперь набивают: «Astra inclinant, non necessitant». Можешь выпендриться в компании. К тому же, человек — полноценный проект, а не кукла для забавы. — Проект для чего? Он усмехнулся Рафаэлю. Тот витиеватым полушутливым жестом приложил палец к губам и снова уставился на здания. Где-то вдалеке прожужжал мотор автомобиля. Я посмотрела на звёзды. А звёзды смотрели на нас. Забавно, что издалека мы кажемся друг другу маленькими и ничтожными, при том что и люди, и небесные тела способны уничтожить все, что создано вокруг них. Хотя, человек и правда меньше звезды. Так что очень милосердно с их стороны именно подталкивать его к краю окна, как непослушную муху, а не пинать в шею с риском раздавить. Во дворе разбили стекло. Прокуренный, придушенный от сипа голос стал несвязно возмущаться. Мне кое-что вспомнилось. — Азар, — позвала я, — слушай. Помнишь про нашу сделку? Я придумала просьбу. Ответь, пожалуйста, только очень-очень честно. Что связывает тебя и Хальпарена? И почему Вельзевул так... ну... — Бесится? — с ухмылкой подсказал Азар. Я пожала плечами. — И кристалл тебя наверняка интересует, — продолжил старший, — и камертон. Ты любопытствуй, не стесняйся. Так и до сотворения мира дойдем... Ну все-все, — он похлопал меня по руке. — Не поджимай губы. Договорились — отвечаю. История, на самом деле очень длинная и мутных пятен многовато. Зато Рафи соврать не даст. Мы там вместе были. Мы, вактаре и ератник. Ранаре, по-вашему.

***

Шел 1815 год. У окраины Хельсинборга собирались кучевые облака. Прохладный ветер перебирал черные локоны. Он ждал. Ждал долго и уже начинал сердиться. Мало того, что с утра вытянули, так еще и раньше оговоренного срока приказали прибыть. Толку? Тишь, гладь. Нормальные люди в такой час еще спят, ненормальных не ждали. Стой и любуйся природой. Как бы тучу всем на радость не прорвало. Камзол жалко. Да и вактаре дольше провозятся. Позади хлюпнул и заткнулся пуфалун. В спину уперся чей-то взгляд. — Tjenare! — улыбнулся молодой мастер и, сняв перчатку, протянул тонкую длинную кисть. — Так надеялся, что кого из знакомых пошлют и-и вот! А это моя подмастерье, помнишь, рассказывал? Ингрид, милая, поздоровайся, это наш помощник и мой старый друг — Азар. — Я тоже рад тебя видеть, Хальпарен — сказал старший, пожимая руку. На застенчивый поклон Ингрид он лишь учтиво кивнул. — Для чего же в такую рань? — Morgonstund har guld i mun! Тебе то какое дело до времени? Вот зато сейчас отработаем и можно заглянуть куда, отдохнуть. Десять лет тебя не видел, в конце концов!       Тогда ему от силы перевалило за сорок, и число десять еще казалось чем-то существенным. А уж убив пять из них на преподавание, никаких сомнений в сегодняшнем успехе не посмело и родиться.       Что ранаре? Призрак. Сгусток энергии, бывший некогда душой абсолютника, от которого не успели или не смогли отречься до ухода на лист. Кто-кто, а он не допустит и царапины, ни единого синяка на своей первой подмастерье. Напротив, только и разговоров будет в Братстве, что об их профессиональной работе. Все обязывало пройти прекрасно. Иначе просто нельзя.       Азар отошел в сторону, а Хальпарен принялся наставлять Ингрид. Та теребила маленький кулон в виде изогнутого птичьего когтя и активно кивала в ответ. Малая совсем. Даже к форменным брюкам еще не привыкла. Хотя злато-карие глаза уже начинали светлеть у белка. Закончив лекцию, мастер напоследок потрепал каштановые кудри и отступил. Осталось только одно: он смочил кончики пальцев в крови из бутылочки, обвел по воздуху круг. Над полем повис зеленоватый барьер. Теперь все как положено.       Вактаре выдохнула, подняла хальсбанд с груди, поцарапала ладонь, сложила его между рук. Хорошенько промазав железо кровью, развела кисти. Вслед за ними заскользила тонкая пленка. Скользила как-то дёргано, будто знала, что ее сейчас стянут в кулак и как следует встряхнут.       Ткань листа растянулась над землей, вспучилась у самого края поля и разорвалась. С заунывным воем из дыры показалось бесформенное облако. Мутная желеобразная капля с кипящим мраком внутри. Не слишком угрожающее обличие для тех существ, на чьих счетах столько душ, унесенных и искромсанных в глубинах слоев. Можно было хоть зубы отрастить.       Мозг ранаре отрастил быстрее —  тут же бросился назад. Ингрид сплела рунную сеть, накинула на скользкое тело, уперлась каблуками, потащила на себя. Выскочка рванул наискосок, нырнул на лист. Сеть потянулась следом. Вактаре ахнула, выпустила, отлетела на спину, перекатилась на живот, немедленно вскочила, бросилась вдогонку. На секунду оба исчезли. Хальпарен было дернулся на помощь, но сдержался. На другой стороне поля вспыхнул свет. Раздался яростный рев. Щелчок. Ударная волна примяла траву. Снова тишина.       В паре метров от взрослых разошлись струны. Опоясанный зеленой нитью ранаре выскользнул наружу, увлекая за собой Ингрид. Та изловчилась, освободила одну кисть, бросила резкий жест. Воздух заискрился, сухой ветер обдал жаром. Облако задымилось, заметалось из стороны в сторону. Затем издало громоподобный гул, ударилось оземь. Врыв.       Старший согнулся пополам. Сила толчка застала его врасплох. Мастер пошатнулся, но устоял. Схватился за кинжал, кинулся в бой. Сверкнула сталь. Хлопок. Изумрудная вязь осветила небо. Послышался детский крик. А сразу за ним надрывистый возглас Хальпарена. Грохот.       Мир содрогнулся. Азар принял его дрожь на себя, уперся ладонями в поверхность листа, потянул тепло. От кончиков пальцев к локтям, плечам, позвоночнику и прочь по венам вместе с дыханием. Энергия шла непрерывным потоком, переливаясь за край сознания. Вактаре исчезли. Волны нарастали, превращая пространство в смазанную рябь. Они хлестали по запястьям непрекращающейся дробью, грозясь пробиться под кожу и захлестнуть, расщепить изнутри на крохотные кусочки. Он закрыл глаза, не в состоянии больше соображать. Пульс сбился. В горле пересохло.       Теплые руки перехватили вибрацию. Дышать стало легче. «Ты как всегда вовремя. Как раз собирался умереть». —  И без меня? —  Рафаэль изобразил обиду. —  Ази, мы же договаривались. В один день, после эпичного монолога. —  Я репетирую. Речь только не.       Вспышка. Лист отошел в сторону. Азар зацепил ускользающую ткань мироздания, потащил на себя. Воздух растянулся точно резиновая тряпка. Местами показались трещины, из которых ручьем потекла энергия. В лицо брызнуло что-то горячее. Рафаэль вывел ладонь вперед, прибив струну на место, и повернулся к самой большой дыре. Только послал напарнику в голову насмешливое: «Тогда я запрещаю нам сегодня умирать».       В стороне показался Хальпарен. Он лежал на земле, зажав в левом кулаке грязную повязку. Рога, рукава и кинжал точно окунули в бочку с вином. Встать он и не пытался. Ингрид поблизости видно не было. Азар закрыл очередной разрыв и вытер наконец нестерпимо зудящую щеку. На костяшках осталась алая полоса. По спине побежал холодок. Он глянул на пепельные локоны впереди. Рафаэль не бросил ни одной мысли. Старшие пришли к соглашению и без телепатии. Спустя несколько миллениумов и она становится бесполезной.       Хаед словил призыв почти мгновенно. В общем-то он уже семь зептосекунд наблюдал за беспорядками, но вмешиваться не спешил. Коллеги ой как не любят, когда покушаются на независимость и самостоятельность. Теперь же, получив официальную просьбу можно и откликнуться. Серебристый камертон с неслышным шорохом выполз из футляра и блеснул в ответ пульсирующему мерцанию кристалла. Пора за работу.       Он выскочил на поле и тут же пригнулся, уклоняясь от жгучей волны из новой трещины. Ситуацию порядком запустили. Смешно думать, что бы случилось, сними мастер энергию с охранного круга. Но пока земля вздымалась только в его пределах, а леший, хоть и слег, продолжал держать оборону. Выяснять причину таких масштабов времени не нашлось. Хаед сгреб часть пространства поближе так, чтобы на нем отпечатался струнный рисунок, выхватил одну из ниточек огромной воздушной простыни и намотал ее на металлическую рукоять.       В лишних атрибутах камертон не нуждался. Свое имя он получил только из-за формы. По факту его стоило бы назвать крючком или на крайний случай отверткой. Инструкцию по применению если и печатали, то, как это и положено, благополучно потеряли. Хаед на первых парах брался всего за один метод – замыкание узла. Главное тут —  ловкость и точность жестов. Больше всего это похоже на момент со смесителем в душе. Когда кажется, что до идеальной температуры достаточно повернуть кран всего на полградуса. Но один неверный шаг и вы отскакиваете прочь от струй крутого кипятка, поливая ванну проклятиями.       Последнее что успел заметить Рафаэль —  яркий ореол вспышки над рыжей макушкой коллеги. Остальное произошло бессознательно, почти на автомате. Он словил Азара за локоть, прижал к себе и выключил материальную оболочку. Не до конца, насколько успел. Удобная способность. Для здоровья полезно. Хаеду повезло меньше. Не удалось даже как следует выругаться.       Камертон повернулся. Узел замкнули. И все было бы хорошо, если бы не вышло плохо. Отдача зажатой энергии разбила блокировку и вышла за пределы поля. Со стороны это выглядело так, словно с неба скинули невидимый снаряд. Жестокий порыв ветра. Оглушительный треск. Отдаленный скрип накренившихся деревьев. Дым, песок, ошметки травы, свет и тупая паника превратили все вокруг в неразборчивую кашу. Время споткнулось и остановилось рядом с сердцем. Стук. Звон. Тишина.       Лучи померкли. Встревоженная пыль стала потихоньку укладываться на место. Над полем разлилось неловкое молчание. Ошарашенные таким представлением облака уронили в грязь холодные капли. Не встретив возражения, дождь пошел увереннее.       Первым решился очнуться Азар. Кожа кое-где смазалась, ключицы теплым воском стекали на грудь. Он болезненно поморщился, вцепился ногтями в почву, кое-как перевернулся на спину. Рафаэль, вернувший телу нормальный вид, помог ему встать.       Неподалеку послышался стон. Хаед распластался на земле как пластилиновая кукла. Со стороны могло показаться, что раздробленные в вязкое месиво конечности пробрала судорога. На самом же деле так он собирал материю воедино. Боль и избыток эмоций процесс не ускоряли.       Рафаэль опустился около пострадавшего и взялся лечить, как умел. Боясь помешать, Азар замер рядом и оглядел место происшествия. Вспомнил про Хальпарена, направился к нему. Изумрудный плащ пропитан грязью. Жесткая кисть точно вросла в измятую повязку Ингрид. Старший подхватил лешего за предплечья и попытался поднять. Тот вздрогнул, вырвался. Встряхнул рогами да так и остался сидеть. Напряженные пальцы царапнули брюки до жалобного скрипа. Черные дыры зрачков вперились в небытие. Прерывистый выдох колыхнул прядь челки. —  Убей меня, —  прошептал он. —  Просто прибей. И все… Сейчас… Да что «что»?! —  голос вдруг сорвался на отчаянный вопль. Хальпарен вскочил, бросился к Азару, упал на колени и вцепился в край камзола. —  Убей! Уничтожь! Молю тебя! Все равно это конец! Все! Да в самом деле, жаль тебе что ли! Я не хочу! Не могу! Нет! Господи! Herregud!       Золотые глаза покраснели от слез. Мастер бил себя кулаками по лбу, потрясал измучанным платком, взывал к высшим силам. Последнее старших напрягло —  нечего понапрасну тревожить начальство. К счастью, связок надолго не хватило. Тогда вактаре принялся драть на себе волосы. Азар схватил его за запястья и как следует тряхнул. В качестве эксперимента. Для разрядки.       Хальпарен вскрикнул, снова сел, обнял себя руками. Будто удерживая под плащом что-то невероятно хрупкое, готовое в любой момент разлететься на тысячу осколков и растерзать внутренности. Сквозь сжатые зубы обрывками вылетали всхлипы. —  Ну и как прикажете это понимать?       Забавный факт: если сдать эту фразу в металлолом, то выручки хватило бы примерно на тринадцать лет безбедной жизни. Вельзевул стояла перед ними, с обманчивой меланхолией поправляя на пальце бриллиантовое кольцо. Азар собирался было начать оправдательную речь, но тут же отхватил хлесткую пощечину. Покачнулся от силы удара и едва не наступил на Хаеда. Белый след под скулой стремительно наливался краской. —  Тебе что делать приказали, дрянь ты такая? —  вкрадчиво начала она. —  Сказано было вактаре уберечь. Было сказано? С какой дури вы сюда камертон притащили, когда узы не разорваны? Кто замыкать разрешил, я спрашиваю? Ты, —  выстрелило в сторону Хальпарена, —  тварь рогатая, почему не отрекся, когда девчонку потеряли? Жизни своей пожалел? Да какой ты мастер, ты просто малодушное ничтожество! Позор Скандинавского Братства! Сломать! Сломать артефакт по какой-то дурости, нет, ну вы подумайте. Да что думать, вы, верно и не знаете каково это! Околотни! Недоумки! — Что мне было нужно, то и берёг, — огрызнулся Азар. —  Мир на месте. Хаеду я не сторож. Хальпарен жив, а вассал моего вассала.       Он замолчал и ухмыльнулся, мысленно продолжив фразу в той манере, привести которую автор постеснялась. За что, кстати, тут же получил невербальный подзатыльник и очередную тираду о том, какие они все кретины, и сколько придется заплатить за его безрассудство. — Наше безрассудство, —  подал голос Рафаэль. —  Мое в первую очередь. Азар не виновен. Хаед лишь выполнял служебный долг. А позвал я его сам, —  добавил он. —  По собственной инициативе. —  И ты считаешь это оправданием? Кто тебе разрешил лезть? Зачем ты вообще пришел, куда не просят?       Рафаэль поднял голову и перевел взгляд на нее. Лицо не выразило ни единой эмоции. Только глубоко в глазах вспыхнули две холодные молнии —  предвестники грозы, почуяв которую Тор, Зевс и Перун отошли бы нервно закурить в уголке. Метать их он, конечно, бы не стал. До конца света времени еще многовато, а мода на обгон сроков планировалась только сто тринадцать лет спустя. Если что и можно усвоить за тысячелетия так это то, насколько бессмысленны любые перепалки. Одно утомление. А зная наперед исход каждой брошенной фразы, становится еще и скучно. Но, что раздражает одних, то глоток воздуха для иных. Кому-то лишняя возможность поспорить кажется единственным шансом ощутить себя живым. И так же как никто не мог помешать ему защищать самое дорогое, так и он не запрещал другим существовать в свое удовольствие. Главная цель достигнута – от виска этого самого дорогого отвели пулемет. Теперь осталось притвориться слушателем. Рафаэль выдержал паузу специально для коллег, разрешая немного выдохнуть и собраться с мыслями. После чего вздернул брови и ответствовал бесстрастное: «Захотелось». — Ах захотелось! — заходилась Вельзевул. — Вы гляньте, ему захотелось! А в омут? В пекло тебе не захотелось? — Да как Вы смеете! — взорвался Азар. Забыв о ранах, он сорвался с места, стянул перчатку и, потрясая ей потребовал: — Извинитесь сейчас же! Не то.       Ученые до сих пор гадают, что именно «то» должно было произойти, ведь именно в этот момент угрозу, точно раскат грома перебил строгий вопрос. — Что здесь происходит? — А вот полюбуйся! — на грани истерики взвизгнула Вельзевул, оборачиваясь к Гавриилу. — Эта четверка самодуров только что сломала камертон для канала к двухмерной реальности. И не просто сломала, а раскроила к праматери на три части, две из которых вынесло в листовые глубины. Что с самим каналом я даже лицезреть не желаю. Хаеда придется на другую должность переводить. Мало того! – она разрезала воздух зажатым в пальцах краем шали, приказывая всем закрыть рты ради своего же блага. — Мы лишились абсолютницы, коих в Скандинавском итак на это столетие по пальцам человеческой кисти пересчитать. И ладно бы просто лишились, так этот олень еще и отречься не додумался. Моргнуть не успеем как новый ранаре полезет! Что в Братстве будет? Ты знаешь, как это влияет на людей. Да что люди! Мне как перед Начальством оправдываться? — голос едва заметно дрогнул, но тут же укрепился раздражением. — Я даже не знаю было ли это предусмотрено планами.       «Раз произошло — значит предусмотрено» — подумалось каждому. Значит так нужно. Для будущего. Хорошего ли, плохого ли — вопрос даже не стоял. Жизнь не математика, точного результата ждать нечего. Тем более от такого примитивного действия как деление на два. Уж кто-кто, а старшие познали это на личном опыте.       Хаеда унесли. Гавриил подобрал кулон Ингрид, похлопал Хальпарена по плечу в знак участия и скрылся. Слишком много предстояло уладить. Слишком дорого стоил промах. Слишком мало значили соболезнования. Дождь разошелся как следует. На поле остался только мастер. Он все еще сидел на земле. Капли прогуливались по острой линии плеч, катились рваными струями с рогов. Жилистые руки мертвой хваткой сжимали окровавленный платок.

***

      Мы посидели в тишине. Старшие замерли во льдах воспоминаний. Здорово, когда есть истории, которые можно в один удобный момент вынуть из шкафа на радость друзьям и в наставление детям. Особенно, если грязь уже пообсохла. Вечно держать их взаперти неудобно — замок ржавеет. А выставлять напоказ страшно. Взять хотя бы мою правду, шершавый скелет в дорожном чемодане. Не обломает ли он хрупкие кости подрастающего доверия?       А правда ли это вообще? Корабль давно не тот, что раньше. Новый дом, семья, профессия, внешний вид. Даже другая планета, что уж там, реальность. Достаточно ли внешних перемен? Если клетки обновляются каждый раз, то человек уже не тот? Да вроде тот же самый. Но в организме материал примерно одинаковый, а если изменить материал. Тогда изменяется и опыт ощущений. Да, опыт, пожалуй, и отличает людей друг от друга. Отличает прошлое от будущего. Тот решительный шаг создал Лили и изменил ее дорогу. Изменил или оно было задумано таким изначально? Тогда и никакой новой меня нет, и старой тоже нет. Что такое вообще новое? Что-то, чего раньше не было. Была ли я? И есть ли я сейчас?       В конце улицы вспыхнул желтый шарик фонаря. Под ним покачивалась на несуществующем ветру человеческая фигура. Лица с такого расстояния не разглядишь. Только длинная шерсть из-под платка да длинное платье колыхались вслед за движениями тощего тела. Существо медленно ворочало головой, осматривая улицу.       Я вскочила на ноги. В ответ удивлению старших получилось только неопределенно махнуть рукой. Мысленный поток мог бы соревноваться со скоростью света. Перед глазами замелькали страницы бестиария. Разумный навий, выскочка или видение? Даже если это была галлюцинация, стоило проверить прежде, чем она уложит меня на лопатки. — Ну что, — поинтересовался Рафаэль. — Включаем мозг или Carpe Diem?       Существо повернуло голову в нашу сторону - под платком блеснули белые шарики. Встряхнулось, пригнувшись, коснулось лапой фонарного столба и пригляделось. Вдруг встрепенулось и, сгорбившись, затрусило прочь.       Медлить было нельзя. Я сжала хальсбанд, резанула им по воздуху, не обращая внимания на боль в пальцах, словила блестящую нить струны, один край которой улетел к первому этажу и спустился на асфальт. Затем с силой взмахнула ей, ударив в сторону беглеца. Лассо нагнало его и, хлестнув по спине, прилипло. Меня дернуло следом и потянуло к другой крыше. — Помогите! — пискнула я. — Что тут помогать? — фыркнул Азар, ухватив меня за локоть. — Беги.       И мы побежали. Нет, сперва то я, конечно, дернула струну назад. Существо перестало тянуть и, наверное, упало. Рафаэль успел заметить, что он имел ввиду ловить мгновение, а не прохожих. И только после этого погоня началась нормально. В полумраке и нервной спешке.       Первый скачок был самым страшным, но, как можете заметить по количеству оставшихся страниц, не летальным. Старшие подстраховали. Они в принципе не выглядели взволнованными. Скорее слегка заинтересованными. Отставать не отставали, но, если меня периодически приходилось придерживать за капюшон пижамы, чтобы случайно не исполнила прыжок веры, то они ступали легко, почти танцуя, словно гуляли так каждый день. Хотелось верить, что город не планировал сегодня омыть улицы свежей кровью, а потому мог помочь. И он помогал. Ловил, подставляя большие бетонные ладони. Играл с нами, как с божьей коровкой, перегоняя с пальца на палец, с одного строения на другое. Нить струны в очередной раз отдавила на коже белый браслет. Мы пробежали уже пару улиц, когда своеобразный поводок стал поскрипывать от натуги. Несколько раз тот дрожал и дергался, едва не утащив за собой в бездну. Стоило мне подумать, что пора бы ему порваться, как тяга ослабилась. Беглец, остановился внутри одного из домов.       Железные листы образовали высокий накренившийся к асфальту забор. Между парой таких листов пробила себе место узкая щель. Я наудачу просунула руку на ту сторону. Пальцы зацепились за изогнутую ржавую палку. Она впивалась в землю, изображая замок. Я потянула ее вверх и толкнула импровизированные ворота.       Перед нами выросло серое, потрепанное здание о двух этажах. Старшие назвали его детским садом. Мне объяснили, что это вроде колонии мягкого режима для очень маленьких. Осталось понять, кто из местных выскочек связан с детьми и любит селиться в домах.       И тут осенило. Кикимора. Наш клиент. — Кого тащим за шкирку? — уточнил Азар, листая список номеров в телефоне. — Мальчишек этих хватит? Петр и Роман, так?       Мальчишки подъехали к нам уже через двадцать минут. Обошлось без возмущений и лишних уговоров. Только при виде здания шалость нервных клеток удалась — Петя оттянул воротник и предложил дождаться утра прямо под окнами. Для перестраховки. В ответ по рыжему затылку ударило советом — не бояться. — Не бойся?! — вскинулся тот. — Слышьте, я знаю, люди стремаются ходить в заброшенные места, потому что думают, что там, типа, кто-то есть. Но я-то знаю, что там кто-то есть! И этот кто-то, типа, страшный! И он, типа, хочет меня сожрать! И мне, типа, не бояться?! Типа…Серьезно?! — Да, — Рома посмотрел на старших с выражением опытного профессора, представляющего студентам любопытный экспонат. — Именно так выглядит мандраж новичка. — Я не новичок, — буркнул Петя. — Просто дом, типа, реально стремный. Как в игре. Только там у тебя много жизней, а тут, типа, одна единственная и уровень hardcore. Просто ад какой-то. — Не обольщайся, — усмехнулся Азар. — Чего тебе, Ли?       Я уже минуту дергала его за рукав и теперь наконец шепотом попросила позвонить. Поддерживать Петину панику было как-то стыдно, да она и исчезла бы под защитой Хальпарена. И почему мальчики до сих пор не позвали мастеров? Неужели не научены личным горьким опытом?       Азар нашел нужный контакт и передал телефон. Спустя череду нудных гудков из трубки вылетело сонное «Hallå». Магистр выслушал скороговорку про дом без единого звука. Потом еще помолчал и, судя по всему, шумно выдохнул — динамик зашуршал как сумасшедший. — С радостью бы помог, но я только что нашел удобное положение для сна.       Я отняла телефон от уха, смерила его взглядом от разъема до динамика и приложила обратно. Нет, сон — это, конечно, святое и жизнь с ним ни в какое сравнение не идет. Особенно чужая. Но когда-нибудь все же придется проснуться и соскребать мои внутренности со стен дома.       Многозначительное молчание мастер понял правильно, но сопереживать не собирался. — Не знаешь, что делать, — глубокомысленно изрекла трубка, — делай, что можешь. — Я ничего не могу. — Ну, не моги. — Мастер! — я едва не топнула ногой, как маленькая девочка. — Двести десять лет уже мастер. Думай. Доживешь до восхода солнца — пошли телеграммку.       Он повесил трубку. Губы задрожали от обиды. На мою растерянность Рома тут же отмахнулся и уверил, что это совершенно нормально и мастера нарочно бросают нас в пекло ради проверки. Проверки общей воспламеняемости тела, как я поняла. Идти все равно пришлось. Первым делом решили, что разделиться, как это обычно делают в фильмах — тактика крайней степени гениальности и потому придерживаться ее мы не будем. Друзья принялись обсуждать капканы вокруг дома. Из разговора я поняла только то, что ставить много нельзя, потому что струн рвется больше и нашему клиенту станет проще сбежать на лист. А поскольку я, хоть и абсолютница, догонять его пока не умею, лучше обойтись четырьмя штуками на каждую сторону здания. Но тогда держать щиты и другие формулы наготове у них не получится, а потому эту ношу переложили на «хрупкие женские плечи».       Итак, Петя и Рома разошлись по площадке. Старших, к моей приглушенной обиде, и след простыл. Действительно, что им тут делать? Кикимора — существо небольшое, убивать ее никто не собирается, лист блокировать не придется. И все-таки отвратно оставаться без чьей-либо опеки. Будто вышла на улицу в буран без пальто.       Здание молча созерцало небо пустыми глазницами окон. Я подошла ближе, погладила потрескавшуюся штукатурку. Бедняжка. Что-то тебе придется сегодня вытерпеть? И почему тебя бросили? Хороший садик. Даже игрушки внутри остались — к одному из мутных стекол прислонился носом кучерявый плюшевый мишка. Может, забрать потом? Ему наверняка очень грустно одному. — Что за клумбы? — возмущался Рома. — ни одного можжевельника для добропорядочных граждан! Все с собой носить приходится. О как! — он вытащил из кармана три мешочка и передал нам. — Ну, что, товарищи, погнали отбеливать свет.       Петли отозвались заунывной хриплой нотой. Весенняя оттепель оставила на полу и стенах влажные следы, которые кое-где с удовольствием пожирала плесень. Кроме лестницы на второй этаж разглядывать было нечего. Крошится бетон еще не начинал, но друзья все равно несколько раз притопывали ногой то место, куда собирались встать. Ближайшие комнаты были открыты и, за исключением пары столов и поваленных двуногих стульев, пусты. Одна из дверей была притворена, но стоило ее коснуться тоже заходилась жутким скрипом. Меня это не особо смутило, а вот Рома дернул капюшон и зашептал: — А-ть, погоди. Громко будет. И мину не криви. Поверь, если что я и выучил за все мои задания в заброшках... — Это твоя вторая, — заметил Петя. Достал из рюкзака масло, накапал на палец и стал смазывать петли. — За все мое целое выполненное прекрасное задание на заброшке, так это никогда не шуметь. И вещей не ломать. И двери за собой не закрывать. А также не брать ничего, особенно если это "чего" только что было в другой комнате, и не оставлять свои вещи, а оставив не возвращаться. — Это ещё почему? — Они, типа, взяли что хотели, — ответил Петя, вытирая руки о джинсы. — Держи свет нормально, а то у него приступ. — Кто они? Бабайки? —Садись, два, — Рома отобрал у меня фонарь и стал размахивать им сам. — Ну, какие бабайки в заброшке? Да, кстати, света они не то, чтобы очень бояться. Это просто чтобы кому на хвост не наступить. Невежливо, понимаешь? Ты всё-таки в гостях. Ну чё, песни отменяются?       Петя потянул дверь на себя. Та отворилась почти без жалоб. В раздевалке осталась всего пара изъеденных червями шкафчиков, а вот игровая выглядела почти нетронутой. Только обои от сырости чуть подгнили, да обеденные столы устилал слой грязи. На подоконнике сидел тот самый мишка. Я обогнула маленькие стулья, стянула его и стала отряхивать. С кудрявой шерсти полетел песок. Рома подошел, поднял пластиковую коляску. Следом подобрал кукольное одеяло и скривился.       Кто-то пытался собрать кота. Без инструкции. А когда в очередной раз перепутал местами левую и правую плечевые кости, забросил дело. К нашему приходу конструктор успел подпортиться — слишком натуральные материалы. В уличных забегаловках такой товар уже не примут. Я нарочно резко поправила волосы за ухо, незаметно вытирая щеку. Мало того, что замучали, так еще и недоели. Жаль у выскочки нет бабушки, нам было бы меньше работы.       Лунный свет на секунду заткнула юркая тень. Суетливый топоток нагнал мурашек. Рома мгновенно собрался, точно пружина, готовая в любой момент вылететь из механизма и оставить неплохой фингал. Петя замер у стены, почти слившись с обоями. Из угла на нас пялились две блестящие жемчужины, которые неумело пришили к скрюченному лохматому силуэту. Вся конструкция нервно подрагивала. Едва уловимо скрипнул паркет. Я из вежливости коснулась переносицы и попросила существо представиться. — Смерть твоя, — отозвался голос. Очень знакомый голос. Вот только откуда? — Глупости. Реплики Смерти всегда пишут заглавными буквами. А еще он любит кошек, - с укором добавила я, вспомнив обглоданные кости. Рома сделал страшные глаза и стиснул губы так, будто удерживал в зубах гирю. — Так или по-иному, мне надобно тебя убить. — Зачем?       Алая вспышка заставила на миг зажмуриться. По белому жемчугу скользнула кровавая полоса. Руна рассекла силуэт на крупные куски. С противным «шмяк» они упали на пол и раскатились в стороны. Растечься в лужу забыли? Петя так и застыл с вытянутой рукой. С кисти устало ползла на локоть темная жидкость. Бутылочка осталась валяться у стены. Рома вперился взглядом в свежезарезанный мясной салат. Все зависли.       Резкий треск фейерверков хлопьями осыпался в уши - капканы сломались. Запахло газом. Дым от слетевших формул потянулся сквозь щели с улицы, раскрашивая комнату. Дикий, чуть не дотянувший до ультразвука визг разбил стекла. Где-то задребезжала посуда. Рома схватил меня за капюшон и поволок прочь к выходу.       Дверь захлопнулась прямо перед носом. Шкафы с грохотом рухнули. Рома и я одновременно замахнулись амулетами. Петя ругнулся и сгреб нас в охапку. Мимо плеча пролетел стул. Пролетел и врезался в перекладину над проходом к туалету. Мы ввалились туда. Лязгнул замок. Мальчики одновременно подсунули в щель мешочки с можжевельником. В стену ударили. Вибрация стука превратилась в возню, похожую на копошение крупных насекомых. Она становилась все отчетливее, превращаясь в шум неисправного телевизора. А приблизившись к порогу, уже перешла в сиплый шепот: "Не ушиб, не ушиб, только шамшурку сшиб". Подол платья загородил свет. Откуда-то сверху донесся заискивающий клекот. Выскочка зашипела и отпрыгнула. Заскрежетали когти.             Послышалось поскуливание. Оно поползло глубоко в коридор и удалялось до тех пор, пока не стихло совсем.       Здесь сильнее прежнего несло чем-то кисловатым, мерзко-сладким, похожим на испорченный сыр. Бледно-зеленую плитку украшали серые подтеки. У противоположной стены равномерно роняла звонкие капли толстая труба. Дверцы покосились, некоторые и вовсе держались на одной петле. По полу вдоль них тянулась грязная полоса. Рома дошагал до поворота и на секунду застыл. Затем вздрогнул, согнулся пополам, закрыл рот кулаком и скрылся в кабинке. Раздалось сдавленное покашливание. Петя поудобнее взялся за ручку кинжала и посмотрел на меня. Не заметив причин нестись за нашатырем, он вздохнул и пошел впереди.       Представшая перед нами картина напоминала «Офелию», полежи девушка в таком положении пару-тройку месяцев. Под рядом умывальников в мутной луже лежала бывшая некогда человеком маслянисто-белая масса в рваных тряпках с темно-бордовыми пятнами и парой липких нитей волос на голове. Будить спящую красавицу явно пытались, но далеко не поцелуями. Опыта в этой сфере не имела, но, по-моему, кожу исключительно из любви откусывают редко. Никаких воспоминаний или галлюцинаций на этот раз не мелькало, должно быть крови осталось маловато. Да и судьба кота все еще скреблась о душевные струны.       Судорожный выдох колыхнул кудри. Падать в обморок Петя не собирался, хотя цветом лица едва ли уступал бетонной крошке. Я вытащила бутылочку, протянула ему и покрепче обняла мишку. Брат вылил содержимое на лезвие, растер по всей длине и, сглотнув, проколол трупу живот. Ткани с легкостью поддались, плоть колыхнулась, из раны потекла какая-то слизь. Вслед за первой царапиной показалась другая, третья, и вот на теле загорелась красным рваная руна. Вспыхнула и погасла, оставляя слизкие лоскуты оседать к позвоночнику. Вактаре передернул плечами, встал и вытер клинок о край раковины. С неосторожными исследователями такое случается. Ну что ж. По крайней мере эта жертва точно не причинит другим вреда.       Позеленевший, но пришедший в себя Рома выбрался из кабинки и сел на холодную плитку, прислонившись спиной к дверце. Петя снял рюкзак, вынул термос, открутил крышку, налил в нее чай, передал другу. Едва заметно запахло мятой. — В любой непонятной ситуации пей чай в женском туалете, — заключил Рома. — Выходит, насаженная, паскуда. Она к куколке привязана, вот и обнулиться не может. Надо сначала эту дичь тряпичную найти и сжечь, а потом уже обнулять. Слышь, товарищ, а у тебя второго фонарика в чемодане не завалялось. Че темно так?       Действительно. Как небо имело наглость быть темным? И почему выскочкам нравиться гулять именно в это время суток? При том, что многие из них, частично благодаря людскому воображению, частично из непостижимой прихоти творца, обзавелись лишней парой конечностей, хромотой и прочими не очень удобными качествами для передвижения во мраке. Не буду спорить, после захода солнца мир и правда становится привлекательнее. Улицы пустеют, разговоры умолкают. Тихо, будто все померли. Можно спокойно заниматься своими делами. Нет, конечно, некоторые света совершенно не стесняются. Но большинство все же предпочитает отсиживаться в шкафах и пыльных чуланах, пафосно и загадочно сверкая оттуда кристаллами зубов. Или когтей, кто чем может. Когда-нибудь я тоже уйду на лист, обязательно стану «чудищем» и выясню почему так, а пока спросила мальчиков. — Не знаю, — отмахнулся Петя. — Может, типа, правило приличия или по приколу. И вообще, кто сказал, что сейчас ночь? Типа, для меня ночь — это когда спят. А я щас, типа, поперся отлавливать эту тварь, которую какая-то мразь сунула в эту вонючую заброшку. И пока не отмудохаю ее о стену ни о какой ночи не заикайтесь. И брось уже этого медведя. Дался он тебе. — Не брошу. Он хороший, — пробормотала я, вычесывая ногтями грязь из кудрявой шерстки. Спорить с Петей в таком состоянии — затея не лучшая, но что поделать, если у меня никогда в жизни не было такой игрушки? — А ну-ка дай мне его, — попросил Рома, отставляя крышку. — Да не бойся, проверить надо, — он посадил мишку на колени, достал нож и, прежде чем я успела возразить, распорол ему брюшко. Внутри показались мятые полоски сена. На джинсы посыпались мелкие щепки. Брат присвистнул. — Вах! Предупредительный в голову, господа. Петро! К хапуну фонарик, ищи спички, этой ночью будет жарко. — Если ты собрался палить моего медведя… — начала наступать я. — Не твоего, а ведьмовского, — сказал Петя под шорох вещей в рюкзаке. — Тупая форма какая-то, но че делать теперь. Может, типа, и хорошо, иначе ты бы его с собой не потащила, рылись бы сейчас в этой помойке.       Вместо спичек нашли зажигалку. Игрушку разложили на полу. Лапки раскинулись в стороны. Рома взял из мешочка сухую ветку можжевельника, подпалил и поднёс к разрезу. Пламя отразилось в черных бусинах глаз. Вышитый на мордочке нос нервно дернулся, хотя, возможно, дело в игре света. Или в дрожащей пелене под ресницами. Я сложила руки на груди и отвернулась. Сперва запахло паленым. Потом за спиной послышалась возня, а следом пронзительный вопль и ругательства мальчиков. Уши заложило.       Я крутанулась обратно, хватаясь за хальсбанд. Полыхающего мишку друзья прижимали к плитке кинжалами. Тот бился, извивался, издавая тот самый звук, от которого дрожали зеркала. Говорят, именно так реагируют дети, когда пора стричь ногти. Одно из лезвий скрипнуло и сместилось в сторону. Мишка вырвался, оставив железу правую лапу, протанцевал пого до ближайшей стены, уперся в нее, споткнулся и упал. Петя вскочил и прижал его термосом. Еще пара минут оглушительного крика и воцарилась тишина.       Мы замерли, разглядывая неподвижную кучку пепла и кучерявых нитей тряпья. М-да. Великие маги прошлого наверняка пробили бы лоб ладонью, глядя на наши методы. Хотя что такого? Для каждой эпохи свои развлечения. Век-другой и выскочек будем отслеживать по компьютеру, высылая за ними дрон. И вряд ли в те времена, когда писали учебники плюшевые звери держались на пике популярности. Интересно другое, давала ли необычная форма новые качества для кикиморы? Животное чутье или что-то в этом роде?       Я вспомнила, что обиделась и всхлипнула. Рома цокнул языком. — Ну, не начинай, а? Выберемся отсюда — купим тебе игрушку. Нормальную. Хоть десять купим. Что теперь? — А вам не кажется, что голос какой-то странный? — спросил Петя, осматривая испорченный термос. Сделал паузу, огляделся и сунул его в уцелевшую мусорную корзину. — Вот так, а то беспорядок. Так чего? Мне, типа, даже кажется, что давно слышал… — он снова замолчал и уставился на нас. С минуту рассматривал мой лоб и вдруг резко хлопнул по умывальнику. — Цветок! Да! Этот, ну… — он замахал пальцем, поворачиваясь то ко мне, то к Роме, в поисках потерянных воспоминаний. — Да чтоб вас! Ну летняя хтонь… Купальская, о! Ли, тебя ж, типа, тогда цапнули.       Я медленно наклонила голову, а потом закивала энергичнее. Мозг решил поработать. В самом деле, именно этот скрипящий визг почти год назад едва не лопнул барабанные перепонки. Как приятно, который раз встречать старых приятелей. Новых то пока запомнишь тебя десять раз либо совесть сожрет, либо сам приятель. Правда, не всегда приятно с ними общаться. А иногда они настолько старые, что вежливым приветом не отделаться. В таких случаях может помочь, например, другой очень хороший знакомый, который сумеет придумать вескую причину срочно куда-нибудь спешить. В теории такой человек был. Загвоздка в том, как связаться с ним на практике. — Если ты про Ваню, то я у него номер взял. На всякий. Никогда не знаешь, когда в жизни пригодиться грозный лысый мужчина — сказал Рома, выуживая из кармана телефон. — Звоню?       Мы еще немного посидели в тишине. Оперативность, как вы понимаете, — понятие чересчур мудреное для скромного подросткового сознания. Рома дождался сонного мычания из трубки, в двух словах передал наше положение, прослушал ряд довольно раздраженных, если не сказать нецензурных, возгласов и с довольной ухмылкой продиктовал по буквам адрес садика.       Опять ожидание. Петя с удивительной педантичностью считал плитку на полу, ступая ногой четко в центр очередного квадрата. Чтобы тоже заняться чем-то серьезным, я вскрыла оставшиеся мешочки с можжевельником и попыталась плести венок. Веток хватило бы только на узкий браслет, но и такая мелочь помогала пережевать вязкую массу времени. Один узелок. Второй. Третий. Спустя еще шесть запел Курт Кобейн. — Да, Иван Александрович! Че? … Вань, ты дурак? Да как она может быть заперта?! Тут двери уже чисто предмет декора. Дерни сильнее! ... А, ну тоже вариант. Жду, — он опустил телефон и пояснил: — Будет ломать. — Ты же сказал... — хотела было возразить я, но вспомнила про мишку и замолкла.       Следом за словами внизу раздались удары, треск и подбадривающие дух выражения. Затем минута тишины, неразборчивая возня и звон стекла. Внезапно захотелось помянуть миллионеров. Петя приложил ухо к замочной скважине и сделал умное лицо. Последняя веточка можжевельника скрепила венок. Вышло криво, ну, да ночью не видно. Мне снова стало скучно. «Ах ты, гой еси, кикимора домовая, выходи из горюнина дома скорее».       На первом этаже что-то грохнулось на пол. По дому прокатился уязвленный писк. За ним быстрый топот по направлению к нам. Друзья подорвались с мест, оттянули меня за капюшон подальше от выхода и схватились за кинжалы. Заскрипели очередные петли. В комнате пнули стул или что-то вроде него. Затем посвистели. И наконец постучали к нам. — Ром, ты тут где? — спросил голос Ивана. — Какую историю я рассказывал, когда мы аспида стерегли? — спросил тот, показав мне и Пете указательный палец. — Ты про тот дурдом с ежом и гномами? Когда ты прокаженную в Братство привёл?       Рома поджал нижнюю губу и поднял брови, изображая уважение. После чего повернул ключ и впустил лорга. — Ну вы тут вонь развели, — поморщился Иван. — Это не мы, — возразил Петя. — Это кто-то сдох. — Да я не про то, — отмахнулся лорг, оглядывая то туалет, то игровую, — дыма напустили, как в кальянной. — Зато кикимору наверняка выкурили. Куколку-то сожгли, значит и ей тут делать больше нечего, — предположила я. — Можно домой? — Не, сидит ещё тварь, — Иван поднял глаза к потолку, словно ожидая, что оттуда сейчас спрыгнет целая стая навьих или выскочек. — Сидит, зубы точит. Наверх сбежала наверняка. Идём, — скомандовал он, — познакомимся.       Я со всем возможным изяществом вытянула руку вперед. Трое джентльменов собралось, а помочь даме встать никто не предложил. Оплошность исправили проще — Иван подхватил меня под подмышки и поставил на ноги.       Мы прошли по коридору к другой лестнице. Дырявую крышу этому дому пока не снесло, а кукушкам на нем делать было нечего. Подтаявший снег сполз с потолка и схоронился в коридоре. Но и здесь днем солнце постепенно находило его, размазывая в липкие лужи. Стараясь не утонуть в одной из таких, наша компания мерно продвигалась вдоль стен. Слух напрягся настолько, что даже трение одежды о кожу жутко мешало. Пару раз сквозь плеск капели и хруст шагов протиснулось копошение и чихающее хихиканье.       Петя, сам уже запачканный кровью, отдал пару бутылочек Роме. Тот принял их, заранее смазал кинжал. Затем оглядел лорга с макушки до подошв и как бы между прочим шёпотом уточнил: — У тебя кроме кулаков имеется что в запасах?       Иван отвернул кожаную куртку, демонстрируя армию внутренних карманов. — Арсенал против мелкой нечисти. И ещё тут, — он вытащил маленький кулон с круглым пузырьком-подвеской, — какой-то дротик. У одного вэкста отобрал, Лили знает, я ее случайно однажды такой ударил. — Подожди, — Петя порылся в рюкзаке, достал дымовых бусин. — В Нави накупил, держи. — На что мне твоя чертовщина? Убери. — Так клин клином вышибают. Навьи лучше знают, чем своих утихомири-х ты ж, — выдал Рома на тормозах.       Мы замерли почти одновременно, как в детской игре. Дурацкий паркет под ногой очень своевременно пискнул.       Из-за угла виднелась волосатая рожица. Жемчужины глаз сверкали в свете фонаря. В голове закрутилась одна единственная мантра: "Не моргать. Только. Не. Моргать".       Дротик стрелой улетел в коридор. Хлопок. Морда пропала за стеной. Иван кинулся вдогонку. Петя пнул ближайшую дверь, побежал в обход. Рома прыгнул к лестнице, скатился по перилам. Я осталась одна.       Чтобы сделать хоть что-нибудь, зашла вслед за Петей. Кажется, здесь раньше был актовый зал. На одной из стен висели лоскуты выгоревшей ткани, у другой собралась армия уцелевших стульев. Рядом с кулисами виднелся дополнительный выход. Парня и след простыл. Я решила, что теряться и блуждать по этажу не хочу, развернулась к двери и.       И, докрутив полный круг, понеслась к шторам. За мной вприпрыжку побежала кикимора.       Коридор резко ушел в сторону. Я схватилась за дверной косяк, чтобы не врезаться в стену. По пальцам царапнули когти. Я пискнула, отскочила, что есть мочи помчалась прочь. Под ногами хрустел песок. Стены утонули в тени. Показался перекресток. Впереди были окна. Я проехала по скользкой плитке прямо к ним, вцепилась в раму. — Стой!       Я рванула ручку на себя и подняла руки. Нож упал на пол. Ветер с улицы обдал холодом. В локте от резкого движения кольнуло. С кожи точно стянули пластырь. Кикимора застыла, напуганная потоком воздуха. Снизу послышался оклик. — Иди! — крикнуть не получилось, но драмы в голосе хватило. — Уходи, беги! Спрячься в лесу. Ты свободна.       Застучали шаги. На носатой морде от ветра дрожала шерсть. Мутные глаза сузились, привыкая к свежести. Кикимора по-птичьи дернула головой. — Есть? — спросила она. Лапы сжались, словно пытаясь буквально ухватить суть. Шаги приближались. — Нет, — я помогала головой и ещё раз ткнула в окно. — Беги. Не надо никого есть. Иди, спасайся, пока не.       Дверь в углу со стуком отлетела к стене. Формула разбила стекло. Я вцепилась в подоконник. Иван прыгнул на кикимору, повалил ее на пол. Мальчики накинулись следом. Все смешалось: люди, нелюди. Сверкнул металл. Блеснули когти. Отчаянный визг сплелся с криком боли. Рома отлепился от клубка, скрючился, закрывая лицо. Иван толкнул Петю в сторону, прижал навью к плитке за горло. Та ударила, разодрав куртку. Лорг отдернул руку, тут же схватился за лапу. Кикимора извернулась, укусила его за палец, вырвалась, ринулась к окну. Петя бросил в нее кинжал. Промахнулся.       Все произошло слишком быстро. Чтобы описать все в деталях, пришлось бы включать замедленное воспроизведение, а в идеале, упросить оператора снять сцену с разных ракурсов. Проще говоря, мозг пропустил часть с испугом, острым клинком в паре сантиметров от груди и жёсткой кистью, которая словила и ткнула металл в лохматое тело. Кикимора крякнула и затрепыхалась как рыба на крючке. Иван сгреб ее за загривок и швырнул в стену.       Навья ударилась, тявкнула и рухнула нам под ноги. Замертво. Передние лапы прижались к груди, из которой выпирало оружие. По платью расходилось пятно из всего, что организм накопил за время жизни. На обоях остался слабый отпечаток. То, что я издалека приняла за кинжал, оказалось острой железкой, поперек которой была приварена еще одна покороче. Если вактаре отделились от шаманов довольно давно, то лорги от инквизиции, видимо, всего пару веков назад.       Душа выбралась из пяток. Выйти покурить не решилась, иначе пришлось бы объясняться перед мастером. Хальпарен стоял рядом и все ещё держал руку передо мной, заслоняя от остальных. — Вы все это время в шкафу прятались? — спросила я, разглядывая грязную лужу. — Не за что, фрекен, я тоже себе благодарен, — ответил он и добавил остальным: - Отряд, у вас потеря бойца.       Рома, все ещё лёжа на полу, поднял над головой большой палец. Петя и Иван подошли к нему, подхватили под руки, зашипели, зацокали языками.       От переносицы по щеке ползла рваная полоска будущего шрама. Кровь смешалась со слезами, влажные от слюны губы давили бодрую улыбку. Иван повел парней в сторону, к перевернутой тумбе. Усадил на нее страдальца, достал из своих запасов какие-то пузырьки, стал капать их содержимое на кожу. Петя морщился с Братом за компанию. Мастер предложил травы для выскочек. Я протянула свой венок. — Это что, ёлка? — он растер между пальцами ветку, понюхал, сморщился. — Йоль для выскочки устроили? — Это можжевельник, — пояснил Рома, сглатывая рвотные позывы. — Для кикиморы. Она ж его боится. — Может веник, а может не веник, а может просто надо что-то кроме букваря в этой жизни почитать. Есть нормальные веками проверенные средства. Плакун-трава, папоротник, на крайний случай. Нет же, вырастили того-не-знаю-чего. Понапридумаете дури, а курить нечего. Вот поживете с мое — будете придумывать. Да, Иван, — обратился он к лоргу, уже набравшему воздух для очередного спора. – Вы можете идти. Оплату за содействие Братство переведет завтра до полудня. Еще раз благодарю, — с нажимом и любезнейшей улыбкой добавил мастер и снова обернулся к нам. Сейчас все в Смотровую, оттуда по домам. Лили задержится, есть разговор.       Наша понурая троица с магистром на хвосте покинула детский сад в покое и, пожав руки Ивану, расселась в Тате. Хальпарен кое-как занял вместе со мной, как с самым малогабаритным грузом, задние сидения. Скрючившись, чтобы влезли рога, он все еще пытался сохранить достойный вид, и, стоит признать, у него это получалось. — Мне баллы в деньги сразу переведите, — попросил Петя, не оборачиваясь. — Все, что заработали, с учётом вычтенных за слетевшие формулы и вот это все так далее. — Так и будешь до старости в подмастерьях ходить? — хмыкнул Рома. — А что, типа? Магистров, мастера своего с поста пихать? Далось мне это повышение. На баллы, типа, термос новый не купишь, бензин не оплатишь. Или ты хочешь своих деньжат подвалить? Вот. Так что сиди и не вякай.       В напряженном молчании, которое постеснялись разбавить даже музыкой, мы добрались до Братства, а после и до комнаты, именуемой Смотровая. С момента пряток от ырки, в ней почти ничего не изменилось. Синие огоньки плавали мимо нас, бросая отражения на парящее стекло. Сейчас здесь включили лампы и можно было разглядеть две карты. Одна из них, более понятная и привычная, светилась внутри столешницы, как на экране телевизора. Вторая, больше напоминавшая карту звездного неба или просто объект современного искусства, была нарисована на потолке.       Мастер подрисовал нам балов в книжках, пообещал перевести оплату.       Мальчики ушли. Дверь осталась нараспашку. Хальпарен уперся ладонями в столешницу. — Как тебя зовут? — Что?       Склероз прогрессировал или маразм сопротивляется? Нет, но не могло же что-то вскрыться. — Какое твое настоящее имя? — повторил он. — С чего Вы взяли, что оно поддельное? Мне не идет? — Кокетничать необязательно, — сказал Хальпарен тоном учителя, класс которого не может осознать, что дважды два — четыре. Седьмой урок подряд. — Будьте так любезны, отвечайте по делу. Без Вашего имени, не получится в нужный момент разорвать узы в случае непредвиденных сложностей. Я уже не молод и не могу постоянно бегать за Вами, защищая от пуль, под которые Вы самостоятельно подставляетесь. Но могу следить за Вашими передвижениями через Смотровую и предотвратить лишние проблемы. Проще говоря, прошу содействовать и не устраивать лишних сцен. — Вы тоже своего не называете, — нашлась я, пряча сведенные панической судорогой руки за спину. — Будьте так любезны, представьтесь первым, как взрослый. — Я же сказал, кокетничать необязательно. Вы прекрасно расслышали мое… — мастер выделил на кривляние отдельную паузу. — Имя. Мой обаятельный братец обошёлся с Вами куда вежливее. — То есть Вы... — протянула я, быстро расставляя мысли по полочкам. — Аксель? — Для посторонних — Хальпарен, — выдавил он сквозь зубы.       Приехали. Вот так, значит. Нет. Все-таки маразм победил. Причем победил давно и прятал кубок за лучами наивных фантазий. Какой же он мне мастер? Параклет рогатый. О каких узах шла речь, когда я, видите ли, — чужой человек? От усталости и разочарования задрожали губы. Гордость заплакать не позволила. Только разогрела кровь. Вздох. Попытка замедлить кипение. Счет до четырех. Голос мягче. Спокойный вопрос. — Почему? Каких посторонних? Я, вроде, Ваша подмастерье. Вон — Петя и Рома мастеров по имени зов... — Потому что я магистр и гораздо старше Вас, — перебил он, словно откусывая каждую букву брошенной фразы. - Проявите хоть каплю уважения. Если что-то не устраивает, можете перейти к кому-то другому. — Вы готовы уйти на лист только бы я не называла Вас по имени? Не дожидаясь, пока наберу баллов на мастера? Когда узы можно будет развязать? Настолько противно? — Если продолжите лезть куда не надо, их придется разорвать. Чтобы спасти Вас. — Врите больше, — меня уже начинало заносить. — Вы честь свою спасти хотите в первую очередь.       Губы Хальпарена скривились в вежливой улыбочке. — К сожалению, приходится думать и о ней тоже. Долг перед Братством — хорошая мотивация. А то, знаете ли, всю жизнь мечтаю умереть. Родился с одной только навязчивой мыслью. Оставалось найти маленькие часики, которые выберут время вместо меня. — Вы сами эти часики в подмастерья взяли. — Я не... — магистр осекся и, глядя в стол, выкрутился: — …планировал приобрести бракованные. Не спорю, - перебил он мой возмущенный вдох, — этого следовало ожидать, когда в сопровождающих бумагах не прописали ни производителя, ни название экземпляра. Но все же мы знакомы чуть больше года и мне хотелось бы наконец узнать Вас ближе. Начнем с имени. Я, — губы на миг сомкнулись — признак поиска верных слов и возвращения самообладания, — пригласил Вас на диалог не ради скандала… — Диалог — это когда люди не только говорят, но и слушают друг друга. Вы злитесь на меня, но тоже не отвечаете на вопросы. Почему решили, что я вру? Почему не разрешаете называть Вас по имени?       Хальпарен опустил веки. — Первое, — ответил он, будто выдавливая слова из остатков пластилина терпения, — Ваши струны на слово «Лили» не откликаются. Второе — да, противно. Почти в той же степени, сколь отвратительна наша несуразная перебранка. — Бедный-бедный Ак-с-сель, — издевательски вязко протянула я, точно пробуя каждый слог на вкус. — Аксель-Аксель. Аксель Хальпарен, — повторило вместе со мной ускользающее эхо. В стекле одного из стеллажей отразилась наглая ухмылка. — Надоело ему со мной разговаривать. Противно. Так давайте разорвем узы прямо сейчас, чего мучиться? Отречься могу сама. Мне все равно. Смысл жить в Яви, где ты даже для мастера посторонняя? Что, кроме имени, говорить нужно? Продиктуйте, будьте милы.       Над тугим воротом плаща дернулся кадык. Магистр едва заметно облизнул губы. — Мне кажется, мы несколько погорячились… — Да? А мне кажется, мы наконец-то разговариваем, выясняем то, чего нет.       На лице не дрогнул ни один мускул. — А братик у Вас хорошенький, — без остановки продолжила я. — Как Вы с ним так железо не поделили, что он нас чуть не сожрал? А, простите, забыла. Сначала по-хорошему договаривались. Сперва он богинку подослал с волчком, а только потом проголодался. Правильно?       Хальпарен открыл глаза и позволил взглядам встретиться. — Вы умны, но не разумны. Полны мыслей, но не вдумчивы. Да и я не отличаюсь мудростью, раз трачу время на споры с упрямой девицей… — Конечно, — вырвалось у меня, — неприятно Вам, несчастному, возиться. Ингрид была гораздо лучше. Не лезла ни на рожон, ни в душу. А я плохая. Неправильная.       Тело все больше и больше наклонялось вперёд в попытке достучаться до того молодого вактаре из рассказов Азара. Слова отскакивали от его жёсткой скорлупы и прилетали обратно острыми копьями. Руки смяли край формы. Ногти впились в плотную ткань. Сопли добрались до носа, а горло опять отвратительно зажалось, срывая голос на жалобный писк. — Конечно! Первая подмастерье всегда самая-самая. Другие уже не то. Это Вам уже не важно, не интересно. Куда мне! Вы такую никогда не примете. Никогда не полюбите!       Слеза всё-таки выскочила из глаза. Я развернулась так резко, что едва не повалилась обратно на лешего, и бросилась прочь. Из зала к лестнице, минуя ряды колонн и темные полосы окон. Вниз по ступенькам, чудом ни разу не поскользнувшись. Пнула локтем ни в чем не виноватую дверь, споткнулась о порог и, ахнув, скатилась на асфальт.       Алая вспышка. Тело жжет. Жжет, жжет, печет, как от укусов сотен пчел. Как на поганой засаленной сковородке, к которой липнет кожа, срывая скальп с каждым новым движением. Остается только беззвучно орать, выпуская давление из-под горящих ребер. Чтоб вы все… Тихо!       Серое полотно дороги собирало с щек противные слезы. Опять ее высочество на дороге разлеглось. Да какое высочество? Разрыдалась тут как маленькая. За год подросла, а вести себя достойно не научилась. Я подобралась с земли, села на ступени. Колени щипало, но пижама каким-то чудом уцелела. Открытым царапинам помогло экстренное лечение слюной.       Рядом встала пара черных ботинок, из которых вырастали темные брюки. Константин Сергеевич сел рядом. Из кармана показалась глянцевая коробка с рисунком искалеченного органа. Внутри нее выстроились в два ряда белые палки. Одна из них выскользнула на волю. Чиркнула зажигалка. Желтый лепесток облизнул пальцы. На краю палочки загорелась красная точка. Послышался долгий вдох. По губам спустилось на воздух серое облако. — Если тебя это успокоит, он тоже сегодня поплачет. Не в асфальт, так в подушку.       Новая затяжка. Дымное колечко улетело исследовать улицу. Я в ответ только шмыгнула носом. Подавилась соплями. Кашлянула. — Отставить умирать. Все на меня подумают,— Константин стряхнул пепел в сторону. Подумал. Придавил палочку к ступеням. Красная точка исчезла. — Не переживай. Можешь плакать. Он мне маленькому знаешь, как говорил? Представь, я психую, а он подходит, пока моего мастера нет, и меж прочего говорит: «Каждая слеза — доказательство твоей силы. В ее серебре отражается вся горечь и соль того, через что ты проходишь». Прямо так. До сих пор иногда вспоминаем, хотя он о прошлом болтать не любит, если честно. Ну не дуйся уже, лопнешь, — он потрепал меня по плечу. — Все. Возвращаться не будешь? Ладно, — он встал и глянул на экран телефона. На фоне разводящихся мостов светились цифры 23.23. — Пойдем, отвезу тебя. Родители, наверное, волнуются.       «Если бы волновались, то давно забрали бы домой», — подумала я, смакуя свое расстройство. Даже не знаю, какие именно родители вспомнились в тот момент. Возможно, это был первый момент, когда подсознание приняло старших за настоящую семью. А может, просто вылез старый страх. В любом случае мысль была тут же прибита к стенке черепа.       Мы вышли к парковке. По радио рассказывали про пожар. Спецслужбы заявили, что дело в неосторожном обращении с электроприборами, в то время как очевидцы винили странную птицу. Константин встал на светофоре и переключил канал. «По оперативным данным, с шести ноль-ноль двадцать девятого апреля до шести ноль-ноль тридцатого поступили сообщения о семи пропавших гражданах в лесных массивах на территории…»             Раздраженный щелчок кнопки. На фоне инопланетного звона застучали барабаны. Мужчина запел про самолеты и провода. Дальше ехали спокойно.