Дожить до рассвета

— Але. Ты где сейчас? — Так э… ну, дома. А-а что? — Стоишь? — Что? — Стоишь или сидишь? — Ну стою. — Сядь. — Ты меня пугаешь. — Еще нет. Сядь, пожалуйста. — Сижу. Что такое? — Мне нужно тебе кое-что сказать. — Что случилось? — Ты только дыши, пожалуйста. — Да что происходит, черт тебя подери?! — Она мертва.       Анна Васильевна покинула кабинет следующим вечером, предпочтя оставить Братство.       Елисей становился на удивление милосердным, когда дела решались сами собой. Впрочем, возможно, время смягчило правило, позволяя попросту отпускать провинившихся в мирскую жизнь. В любом случае, Хальпарен был рад за неё. Вопреки обиженным голосам прошлого.       Эти голоса, однако, оказались полезными, натолкнув его на мысль о том, чтобы связаться с, как бы ни трудно ему давалось это слово, подмастерье. Хальпарен становился на удивление ответственным, когда дело касалось звонков. Возможно от того, что жутко их ненавидел, предпочитая взамен мучиться с коленом, давлением и человеческой тупостью, вместе взятыми. А потому специально выделил время, закрыл дверь, вышел на балкон, нашёл её номер, подумал, настраиваясь на долгий разговор, и ткнул зелёную кнопку на экране.       Спустя три минуты и сорок семь секунд он сбросил. Постоял, оглядывая пустую улицу. Постоял ещё, посмотрел на двор внизу. Потом немного постоял просто так.       Простояв для приличия свой выделенный перерыв, Хальпарен как ни в чем не бывало вернулся в кабинет.       Тем же вечером уехал в Навь. Собрал у пруда пару белоснежных бутонов и принёс к чёрному камню.       Бутоны эти сменялись новыми каждую неделю. Хотел сделать что-то еще, но не знал, что. Возможно, и эта мысль душила хуже слова «подмастерье», сделай он что-то чуть раньше, все бы обошлось. Совсем немного раньше, когда только подумал об этом. Той ночью, где вдруг дернуло сердце. На темной кухне.       Старшие и коллеги тогда ушли на улицу. Хальпарен же воспользовался шансом остаться в одиночестве. После вечера общения с уважаемыми имя-отчество, когда идея апокалипсиса кажется не такой уж плохой, этот шанс всегда был ему необходим.       Чай стоял нетронутый, как декорация для живости сцены. Лунные лучи застыли на воде серебристой плёнкой отражений.       Она вошла тихо, он притворился, что не услышал. Села рядом, и это было так естественно. Хотела поговорить, и это было заметно. Что же ты? Страшно? — А обязательно его убивать?       Свет. Теплый мягкий свет осторожно расцвел во мгле крохотным бутоном солнца, словно кто-то, долго и заботливо опекавший брошенные угли, выходил плавно подрастающий огонек. Так это ощущалось. Мысли напуганной дикой стаей замерли и затаились в глубине сознания. Хальпарен боялся дышать, хотя наконец заново нашел зачем.       Милая, милая девочка. Ты ещё не знаешь. Совсем ничего не знаешь об этом мире. О том, какой он злой, какой добрый, какой странный и сложный, какой простой и обыденный.       Я тоже был таким. Был? Остался. Да, милая моя, я тоже, тоже совершенно не понимаю, совершенно ничего не понимаю. И мне очень жаль, жаль, что я не могу тебе ничего объяснить. Я могу только оставаться рядом и показывать то, что вижу сам, а вижу я немного, да и слишком близко подходить не смею.       Она уснула так же внезапно, как окончился разговор. Бездомным черным котенком, сладко спящим даже там, где рассыпали соль. Он снял плащ, накрыл ее плечи. Тихо, лишь бы не разбудить. Утром заберёт. Утром.       Мальчишечий бред.       Прости пожалуйста. Я не хочу тебя расстраивать. Я хочу, чтобы у тебя был выбор. Вздох перекрылся смятым скрипом снега под дверью.       Биться со змеем ей нельзя. Не в его смену. Да ранаре раздери, даже через его труп. С листа вернётся, а не пустит. А кто спрашивал? Елисей одобрил.       Нет. Нужно увести. Нечего начинающим на поле делать.       Холода он не чувствовал, только легкое покалывание искристого воздуха вокруг посыпало кожу цепкими поцелуями. Черные полосы деревьев впереди все гуще и гуще впивались в мертвенно-сизый покров земли. Обморожено-красная царапина ленты преградила путь. — Имя? — Свой. — Не узнал без плаща, — усмехнулся своему бескрайнему остроумию Иван. — Без мозгов вообще мало что можно узнать, — подумал Хальпарен, а вслух спросил: — Подходил кто-то еще? — Кто тут ходит? В эту глубинку на зиму полтора землекопа раз заедут за картошкой, да все. Духи разве что шатаются. — Живут. «Шатаетесь только вы».       Белой солью искрился снег. Черным углем мерцала чешуя. Ватным урчанием сопели узкие ноздри под одеялом шипастого хвоста. Аспид не спал, хотя очень хотел — глазки-капельки щурились и слезились, прохаживаясь взглядом по полукругу. Хальпарен на всякий случай уколол ладонь наконечником стрелы, но хальсбанд не среагировал — поздно, выскочка стал слишком реален, чтобы уйти на лист.       Духи. Наверняка кто-то жил и на этих полях. Сейчас распугали всех — вот и не видно. Впрочем, он духом родился лишь на половину — бояться было не в его привычке. Стоило попробовать.       Одно колено, медленно примяв ломкую корку снега, легло на землю. Хальпарен упер руку о второе и пристально, точно волк в засаде, вгляделся в сонные рубины. — Поздравляю, пан, — вкрадчиво, почти телепатически, обратился он к аспиду. — Теперь Вы — навий. — Хальпарен! — отозвал Елисей. Вокруг подкипала суета. — Здесь есть лес, — продолжал тот, не отводя глаз. — Поля, даже небольшие холмы. Вы могли бы поселиться там. — Так, — казалось, голос Елисея умел даже ворчать, отмахиваться и морщиться, — кончай эту чепуху да поди сюда.       Даже ледяная сосредоточенность не скрыла возню позади. Но аспид наблюдал. Моргнул поочередно, слушал — и это было главным. — Вы не хороший, — Хальпарен качнул головой, все еще не отрывая взгляда. — И я не хороший. Боковое зрение тревожило мельтешение. Руки одного из лоргов, круживших по поляне, тряслись листком на ветру от извержения вулкана. — Но это не обязывает нас быть плохими.       С такой координацией и на курок не попадет. Почему не выведут из строя? Все испортит. — Мы можем жить ина-       Ржавая искра стала точкой.       Выстрел. Сузились зрачки. Ударил хвост. Блеснули зубы. Взлетел снег — взметнулись крылья.       Хальпарен нырнул на лист, соскользнул по струне ниже, ухватился за плющ, выскочил назад. Придержался за дерево и, борясь с отдышкой, оглянулся.       Елисей накинул барьер — шум прикрыть. Теперь тот таял без должной поддержки, пропуская отголоски команд лоргов, которые заново облепили аспида.       Сделав еще один глубокий вдох, сглотнул и отвернулся. Снег захрустел под ногами.       Спасением утопающих он еще не пренебрегал, а вот в помощи самоубийцам разочаровался. — Не хочет разговаривать?       Рафаэль возник рядом. Азар стоял около него, приглядывая за суетой в перелеске. — Скучаю по временам, когда могли. Ази хотел завести домашнего Горыныча.       Вежливое подобие реакции стало ответом. Место звезд сейчас занял хаос снежного блеска. Искры метались, не создавая ровным счетом никакого космоса, где можно было бы искать ответ. Спокойное молчание перебил тихий хруст шага. Плечи мягко потяжелели. — Ли в порядке. Плащ пригодится тебе больше.       Долгий взгляд на Азара. Кивок — все под контролем. Перевел на Рафаэля. Улыбка — будь спокоен. Он не был. Ни тогда, ни теперь.       Время шло. Звонить больше не пробовал. Рафаэль несколько раз присылал сообщения, где уверял, что все в порядке. Азар поддерживал его версию, хотя и проговорился разок, что есть Лили отказывается наотрез.

***

      Командор Ордена лоргов Олеся Алексеевна заехала в штаб всего-то забрать сумку. Но по пути к кабинету, ее окликнули в отдел информационного контроля. — Спутники сняли активность с места ликвидации аспида, — отрапортовал рабочий. — Ну так сотрите, — отмахнулась та. Отобрала у него кружку, хлебнула. — С трупом что? — Голову отдали нам — сейчас осмотрят, потом в учебный корпус. Остальное поделили с Братством. Им в Навь потребовалось. Или на лист этот, или как его. А, может, оба варианта. Я так и не понял. Нужен четкий отчет? — Да мне до фени, главное, чтобы в поле не гнило.       На самом деле, в детстве этот вопрос ее даже очень волновал. В Ордене останки чудовищ либо исследовали, выясняя, к примеру, чем бы лучше рвать шкуру или кого не берет серебро, а позже выставляли для учеников, либо попросту сжигали. Вактаре же вечно тащили их в некое пространство, называемое Навью, где, как они описывали, жили и другие подобные твари. Кормили они их или делали что-то для колдовства?       Однажды она увидела, как мастера растворяются в воздухе с небольшими холщовыми мешочками, а позже выходят без них. На просьбу вскрыть мешочек вежливо отказали, мол, он запечатан рунами, а что внутри — сами не знают, то навьи собирают, завязывают и отдают за орехи, сахар или еще какую ерунду.       Позже Олеся поняла, что и все Братство представляет собой странный закрытый ото всех мешок с содержимым, известным и понятным только тем, кто его создал или стал его частью. Работало примерно так же, но результаты приносило неплохие. И хотя к рунам и прочим фокусам призывали относится с осторожностью, на посту командора ей все чаще хотелось просто капнуть крови на какую-нибудь железку и стереть все проблемы с лица земли под сияние любимого синего цвета.       Сумку она забрала, пару раз чертыхнулась, оттирая чернильные отпечатки, и в который раз порадовалась, что в Ордене не водятся домовые. Пришлось бы еще за языком следить.

***

      За идею собственного жилища зацепился Азар. Именно он натаскал в квартиру все, что в ней имелось от книг и цветов до скульптур на втором этаже. Так, в его жизни появлялось еще что-то, к чему можно вернуться, о чем можно заботиться, переживать.       Рафаэль поддержал его, но с условием, что, хотя бы раз на пару веков, они будут переезжать. И держать окна открытыми. К понятию дома он особенных чувств не испытывал, а вот стены просто душили.       Вот и сидел он на своем любимом подоконнике, пока за окном плясала фламенко беспокойная метель. Тёмные туфли же мерили комнату шагами. Ковёр готовился к казни. — Она просто лежит. Мы должны что-то сделать. Нужно с ней поговорить, но она не хочет говорить. Можно позвать кого-то, кто бы с ней поговорил, но она и с ними не хочет разговаривать. — Ази… — Я просто пытаюсь выполнять обязанности опекуна. Нам сказали за следить за девочкой, чтобы все было хорошо, а все совершенно не хорошо. — Ази.       Рафаэль улыбался. Слов было не надо, Азар прекрасно понимал причину улыбки. Но сам остановиться просто не мог. — Нет, конечно, мне плевать на эти все приказы, на Начальство и всех их в целом. Но если с мелкой что-то случится и за это посмеют предъявить тебе… я просто не хочу очередных скандалов. — Ази.       Улыбка становилась все веселее, а корень проблемы все ближе. Дрожащие искры ореолом окружили тёмные локоны. — Мы уже это обсуждали. Я не могу. Она совершенно чужой ребёнок. Я не могу с ней даже говорить без мысли о том, что её могут забрать в любую секунду. Ну не Начальство, ну так и быть сжалится над нами этот план, а объявятся её родители? Мы ведь понятия не имеем, да и права знать у нас нет, кто они такие, ищут ли свое дитя. Концы уз не отследить, я вообще не понимаю, с чем имею дело. Может они вообще не с Земли или не из тройки? Откуда нам знать? Я вообще не понимаю, как во имя Начальства мы должны работать! Во времена Метатрон мы имели право спросить, Среброглазый-то ни слова в. не суть. Я просто ничего не понимаю. Я просто… я просто хочу, чтобы все было проще. Чтобы можно было проще. Чтобы я, ты, Лили были просто людьми, просто… — Ази.       Проникновенно протянутые руки смирили искры. Хрупкие витражи тревоги хрустнули. И стало тихо, и стало легче. Родилось искусство — в трепещущей позолоте оконной арки света замерли единым сердцем два силуэта. — Хорошо. Проблемы по мере поступления. Я просто хочу все решить и, — снова снисходительная улыбка и вздох умиления. — Хорошо. Так или иначе, ее нужно поднять и вернуть в строй. Если бы только можно было так же влезть в голову к этим вактаре. — В слове «нельзя» три дыры и множество лазеек, — как бы невзначай обронил Рафаэль. Задорный блеск в глазах блеснул — да и померк невинно. Азар заговорщически прищурился, вглядываясь в нарочитую беззаботность. Тут же, едва расколовшись на усмешку, уткнулся носом в пепельные локоны. — Это запах беззакония? — Закон есть логика свободная от страсти. Логика — это наука о правильном мышлении. «Правильно» означает в соответствии с установленным порядком. Однако порядок — сын хаоса. А дабы детям не сбиться с верного пути, нужно обращаться к истокам. Таким образом, дабы сохранить понятие порядка, необходимо возвращаться к хаосу и, исключительно в целях профилактических, законы нарушать. Уронив голову тому на плечо, Азар захохотал. — Поэтично. — Я страстью заклеймен, — Рафаэль по привычке повел свободным плечом. А затем прильнул щекой к темной макушке и молвил, будто бы кому-то в стороне: — Все получится. Криво-косо, пусть, но получится.       Забвение — едва ли не самая запрашиваемая «услуга» для смертных. Память часто оказывалась бременем, тяжёлым достаточно, чтобы с размаху зашибить на смерть. Рафаэль умел забирать её легко и бесследно, как стирает пыль пушистая тряпка на гладком белом мраморе. Азар же выжигал дыры медленно и методично, но как раз это сейчас, когда нельзя вызвать лишних подозрений, и подходило лучше всего. — Я возьмусь, — решился он. И, возвращаясь к драме, достойной софитов, покосился на потолок: — В конце концов, нужно же мне попытаться поговорить с. — Мини-существом, обитающем в нашем доме, — и тоном, и мимикой подыграл ему Рафаэль. И пояснил, смягчив пока тяжелое, бесконечно спотыкающееся о ком в области горла слово до: — Подопечной.

***

      Вначале была Вненаходимость. И Начальство было в ней, и Начальство было ей.       И были во Вненаходимости обломки лет минувших. И подобрало Начальство девять из них.       И уронило Начальство на них слезы свои и загорелись кристаллы огнем изнутри.       И вздохнуло Начальство и полетели лучи огня из кристаллов. Так появились струны.       Но не ладились струны меж собой, и тогда собрало Начальство еще девять обломков и ударило ими, и так, чистым звоном, наладило струны.       И сплело Начальство Правь — первый, высший из миров.       И сплело Начальство себе двух помощников, не по образу и подобию своему, но по идее своей.       И сказало Начальство: «Вот вам струны новые. Сотворите себе помощников».       И стала одна помощница плести себе помощников, и сплела так много, что не осталось струн им на двоих данных.       Но не хотел второй помощник гневить то, что сотворило его. Из струн собственных сплел он помощников равных по числу. И вплетя струну последнюю — исчез.       И узнало о том Начальство и скорбело безутешно.       И сказало Начальство: «Вот блин».       И дало Начальство своей помощнице имя Метатрон, и сказало: «Дай имена всем тобою созданным и стань их главой предо мною».       И обратилось Начальство к помощнице, из последней струны созданной, и дало ей имя Вельзевул. И сказало так: «Дай имена всем братьям своим и стань их главой предо мною. И подели разум так, чтобы часть другой не мешала».       Так появились старшие. И были среди них те, у кого струн было больше, и были те, у кого меньше. И дало им Начальство задачи.       И сплели старшие девять реальностей и облекли их оболочкой листом. Многострунные сплели миры сложнее, малострунные сплели миры проще.       И увидело Начальство миры, и были они хороши.       И дало Начальство одному из старших в каждом мире по звенящему обломку, что назвали камертоном.       И сплели старшие растения и существ, не по образу и подобию своему, но каких хотели, и ударили в камертоны, настроив их ладно.       Не во всех мирах сплели старшие существ, но лишь в восьми, от двух счет начиная. Девятый же мир остался пуст.       И взяли они мир девятый и натянули сетью. И появилась пустота.       И отрезало Начальство от себя нити времени и дало каждому существу по нужному отрезку. Один конец нити был у хозяина, другой же конец тянулся назад к Начальству.       Когда нить стягивалась целиком, Начальство подхватывало душу и привязывало ей нить новую, тело оставив в мире.       Но не все желали отдавать время Начальству. И тем Начальство позволило отдать второй конец любому, кому желаемо.

Это не божественно. Это трагично.

      Когда-то Метатрон и Гавриил друзьями были воду не разлей. А вроде даже он ее любил, и тем его печали тяжелей.       Но вот она ушла, дела оставив на плечи старших в каждом из миров. И Вельзевул пришлось идти по Прави, и подбирать любого, кто готов.       И Гавриила выбрали, бесспорно. Как не противился он вольности такой, простил и занял пост ее покорно, с тех пор утратив чувства и покой.       Не отходя от серебра зеркал, стоял теперь один, кого-то ждал. Туман клубился, таял и сверкал. Но вот в тумане дали блеск метал и локон соколиный. — Михаил? — Всех благ, Гаврюш, скучал? — Какие вести? — В семерке у господ — пошел с конца. Привет передавал, а кто — не помню. Не зря мне не вверяли роль гонца. Проблем тут нет, иду в шестую. — Скоро ждать? — Домчусь за двадцать патерностер, если нужно. — Смешно. Быстрей. — Навскидку, не рычи.       И зеркало погасло на усмешке, сменяя ту на взгляд уставших глаз.       За кадром Михаил поддался спешке. Пока весь мир подобно не погас.

***

      Замороженный кусок берега хрустел черными ракушками. Недавно тут осушали дамбу. Осенью стоял жуткий смрад от погибающих моллюсков. Теперь же холод очистил воздух.       Константин сел на побелевшее дерево — раньше оно окунало часть ствола в воду, — и сменил трек, с наслаждением втянув островатую промозглость. Наконец выходной себе вырвал.

Черное море ждет вечно

Волны ударились о берег

      Ощутив позади чужое присутствие, он только вынул один наушник. — Ты это имел ввиду тогда ночью? Что она абсолютница? — Я ничего не имел ввиду. Я сказал тебе то, что хотел сказать. — А теперь что хочешь?

Есть пепел, расколотый коллективной виной.

— Тебе жаль твоего друга?

Для вас угольное черное море не представляет никакого страха.

— Мне много кого жаль. — Передай им всем — у них не очень много времени. — Сколько?

В какой-то момент.

— Достаточно, чтобы принять решение.

***

По улице, разрывая юбки метели, несся фургон. Вел его рядовой Ордена лоргов Иван и кратко пересказывал младшему магистру Братства вактаре, уже нам не первый день известному, последние байки с работы.       Например, история такая. Некоторые активисты Ордена уже долгие годы требовали предоставить им разрешение на опыты с клубочками. Теми самыми, что по задумке, должны были указывать верный путь, а по итогу стали тренажерами для начинающих вактаре. Надеялись, что смогут переделать их в точнейшие беспроводные навигаторы, не требующие, что самое главное, никакой связи.       Наконец получив согласие, те, как многие пытавшиеся открыть пачку таблеток со стороны без забора инструкции, и все равно обязательно попадавшиеся на эту бесполезнейшую с точки зрения здоровой, по крайней мере на голову, части человечества вещь, прокололись. Половину потеряли еще при транспортировке и отыскать до сих пор не смогли. Полетели слухи, что вновь, как в те времена, когда Братство этих тварей только отлавливало, завязался подпольный бизнес, чья суть состояла в том, чтобы продавать носки из этих несчастных не менее несчастным, которые потом предъявляли претензии всем от домового до стиральной машинки, кроме, естественно, торговцев. Слушая это, Хальпарен в который раз поблагодарил случайность, что попасть в лорги ему судьба не выпала. Перечтя журавлиный поезд уже проверенных компаний и фабрик до середины, Иван подустал и пустился в размышления о жизни человеческой, а его собеседник в свою очередь принялся мысленно кланяться тому, как быстро едет машина, и как четко маячит впереди нужное здание.       На подходе к квартире, Иван приложился к телефону. Хальпарен же надевал перчатки, спустя пару пролетов оставил того позади, за разговором на площадке, и с легким хлопком поправив черную резину на ладони, обратился к выбежавшей навстречу девушке: — Где мастера? — Домовой кукушкой поехал, — радостно объявила та, поправляя шнурок металлического кулона. — Моя ловить погнала. Он по этажам поскакал, когда нас почуял. — Хозяева довели, — присоединилась ее подруга, — вот он и, ну, в общем, гляньте.       Этим самым «ну, в общем» оказался холодильник, отворив который, Хальпарен несколько удивился: — Первый раз в пакетах этой фирмы свежее мясо, — а затем вспомнил, что пришел работать. — Время? — Пятнадцать-пятнадцать, магистр. — Загадывайте желание.       На пороге показался Иван. Отвел телефон, хлопнул челюстью. — Вы пожелали, чтобы он заткнулся? — развеселились подмастерья. — Дети, — замахал руками тот, — ё-мое, марш отсюда! Это Вы их пустили? — Ну вот видите, — почти искренне расстроился Хальпарен, продолжая как ни в чем не бывало осматривать кухню, — нельзя же рассказывать. — Магистр, ну Вы ж сами видите. Нормально вообще, показывать такое неокрепшей психике? — Бросьте, дети привыкли. Их в саду заставляли доедать молочный суп.       Признаться по совести, Хальпарен раньше не раз сомневался в такой политике Братства, но прекратил метания, когда в свои двести плюс годиков решил, в целях, разумеется, исключительно ознакомительных, посмотреть прохождение какой-то ролевой игры. Понаблюдал, подумал, пошел работать. Ну его. — Грыз он их или что? — поморщился Иван, заглянув в пакеты. — Частично, — отозвался второй подошедший мастер. Но вместо объяснений махнул телефоном: — Сестра попросила подмогу на чердак.       Подмастерья ринулись к лифту. Иван же отошел к окну — месиво зимнее было приятнее месива холодильного. — А мог загрызть? — между делом выбросил из себя он. — Думаю, все-таки решил себе помочь, — Хальпарен выудил из раковины гнутые ножницы. Повертел, бросил назад в гору липкого металла. — И с чего так? — Судя по всему, — теперь осмотру подверглась тумба ниже, где переполненную урну окружили, как фанаты сцену, пустые бутылки, — не выдержал неподобающего поведения. — Ф-ф-фуф, — содержательно ответил Иван, потирая лицо. — Ч-ш. Кхм. Разобраться надо. Пусть до Совета дойдет или что. На это Хальпарен только весьма выразительно вскинул брови. До совета магистров даже ранаре редко доходит. Эта вариация высшего органа власти собиралась только в случаях, когда собирать приходилось уже мир.       Некоторые седовласые, как, впрочем, и некоторые пыльноголовые исключительно от интереса к истории молодые, часто сетуют, мол, были времена чудные, когда Орден да Братство еще одним целым были. Мол, да мол, деление путаницы и лишней нетерпимости породило, а все так же совместно на общее дело трудятся. Когда лорги собрали свой институт порядка и едва ли не пенсию выплачивают, тогда же Братство превратилось едва ли не в клуб активистов, где половина одаренных даже не состоит, предпочитая работать на себя. Однако ж важно понимать, что так говорят, в Ордене. У вактаре же иная точка зрения из-за, как необычно логично! — иного положения дел.       Поскольку все дело это кажется непосвященным безнадежною путаницей, я в который раз поясню. Сказка ложь, да в ней намек или что-то типа того. Все.       В окне почудилось движение — у подъезда остановилась еще одна машина. — Приехали, — выдохнул Иван. — Погнал я.       Оставшись один, Хальпарен прямо-таки медитативно начертил защитных рун, зажег благовония, отписал распоряжений. Все, как всегда. Документы по делу с клубками оставил себе и даже начал просматривать, раздумывая, кому бы поручить такую радость и придется ли подготовить навьих к расспросам, когда ему позвонил сторож. — Магистр Хальпарен? Это вот, девчушка ваша явилась. Лили которая. Абсолютница. В лаборантскую, вродь как пошла. Заберёте или как-чего?       В следующие минуты он уже был на листе. Проходя к барьеру, чуть прищурился в попытке взглянуть на него с точки зрения простого смертного — показалось, будто что-то рябит. Заскочил на лист, поправил рунный забор и вышел к обычному, теперь точно не подозрительному. На втором этаже его окликнули к почтамту — в небольшой комнатке с железными шкафчиками, выделенными специально для пересылок через Братство, он забрал посылку от старого друга и повеселевший вернулся на лестницу.       Где его вдруг словил Константин. — Есть минутка?       Тот приглашающе повел рукой, но в ответ покачали головой. — Это с глазу на глаз.       Дверь кабинета захлопнулась, как ни в чем не бывало. Документы остались на столике. — Твой дядя подарок передал, — сообщил Хальпарен, разглядывая бутыль на свету. — Хороший год, помню, у российского отдела тогда новый магистр появился, так мы поехали в Москву, знакомиться. Это еще до того, как они Навь предлагали делить. Девушка приличная, но Елисей, конечно, до сих пор на своем, на архаичном… а ты не весел. — Это по поводу твоей подмастерье, — выдал Константин другу в спину. Тот уже разливал вино по бокалам, а услышав его слова, только слегка повернул голову. — Лили? Роман что-то передал? Я пробовал звонить, но, ты же знаешь, не люблю я эти телефоны. Она так из-за подруги переживала… — Она здесь, в Братстве, собиралась к тебе прийти как раз. Но, — тут же добавил он, перебив, — сперва мы должны поговорить. Это очень важно.       Хальпарен подал бокал, не выдав на лице ничего кроме готовности слушать. — Какова тема? — Помнишь, мы говорили про Среброглазого? — карие глаза встретились с собственными отражениями в каждой лакированной поверхности. Тяжелый вздох. — Я рассказал не все. И еще. Сегодня, — еще более весомый глоток, впрочем, с привкусом не менее важного года, — он, кхм-кхм, подошёл ко мне. Сказал, что, — Константин облизнулся, не решаясь посмотреть выше кромки бокала. — Брат, тебе нужно отказаться от уз.       Тот сомкнул губы. Лишние чувства на лице так и не проскочили, однако взгляд тоже нырнул в вино. — Ты знаешь, это не так просто, — уклончиво начал он. — Брось, — теперь Константин наконец смог поднять голову. — Дядя отрежет их без жертв. Все очень серьёзно. Послушай, правда. Тебе стоит уехать. Среброглазый хочет выпустить ранаре. Тут пришлось отпрянуть — рога едва не полоснули ему по лбу. В секунду молчаливого вопроса встрял выкрик с нижних этажей. — Да, — в покаянии своем Константин размял шею. — Я знаю. Я дурак. Идиот. Я должен был все предусмотреть, это было так очевидно… — Оставь этот приступ страданий. Информация точная? Не просто угроза? — Он не из тех, кто стал бы просто угрожать. — В таком случае нужно позаботиться о Братстве. Вино ударилось волной о стеклянную стенку. Хальпарен развернулся к рабочему столу, но Константин схватил его за локоть, оббегая на опережение. — А, по-моему, нужно позаботиться о себе и делать ноги, — растерянно до тревоги зашипел он. — Братство справится, а твоя репутация не выдержит нового провала. Остаток волны лениво-паточным хвостом принялся вылизывать гладкую горку. Так, словно надеялся-таки доползти до губ и подсластить горькую усмешку. А, может, не желая падать вновь. — Моя репутация держит сейчас только дно, дабы не провалилось. Бежать мне некуда, да я и не хочу. Не сейчас. — Дядя даст тебе кров, — Константин потряс его за руку, точно спящего. — Только попроси. Да, это немного и придётся оставить Навь, но, уверен, твой отец и сам за ней последит, а когда все успокоится — вернёшься. Хальпарен отвел взгляд. — А Лили? Константин посмотрел на него как на свалившееся перед машиной дерево. — В плане? — Кость, послушай, — локоть наконец высвободился из хватки, плащ прошелестел мимо. — Она, — Хальпарен слегка потер лоб, как если бы проверял его на наличие дыр, и, опершись о край стола, развернулся опять. — Я не могу её оставить. Раньше, наверное, мог. Но теперь, — и снова увел голову в сторону. Хорошо стену покрасили. Век назад. Надо заново. — На самом деле, я тоже хотел с тобой поговорить. Но эта тема несколько необычна и, возможно, не сейчас, но. — Брат, ты не понимаешь. Это очень серьёзно. Ты можешь умереть. Гавриил, — рука встряхнула бокалом куда-то в сторону двери, словно бы старший стоял прямо за ней, — не даст погибнуть девочке, но ты! — вино выскочило на листы. — Ты ему совсем не нужен! — Он мне тоже не нужен. Как и советы. — понял, что сказал резко, и добавил: — Ещё раз, Кость, услышь меня. Я не могу оставить Лили. Тот опустил руку, склонил голову и на последней нервной клетке выдавил: — Почему? — Она мне дорога. Спокойная невозмутимость Хальпарена в конец возмутила спокойствие Константина. — Ты недавно! — Да, — сдержавшись от повышенного тона перебил тот. — Но теперь все изменилось. — Если уехать сейчас, будет проще. — Кость… — Нет, слушай, я смирился с мыслью, что мне придётся жертвовать собой или Ромой. Я сам в этом виноват, сам натворил дряни, сам связался с этим рыжим подонком, а теперь еще и со Среброглазым. Но я не могу, не хочу смотреть, как из-за моих ошибок по краю ходит мой Брат, мой лучший друг! — Константин… — Брат, ты мне как крестный отец, ты был рядом всю мою чёртову жизнь. Я не прощу себе, если что-то произойдёт. Да что я дяде скажу, в конце концов? — Константин Сергеевич, послушайте же наконец.       Тот замолк, остановившись посреди комнаты, словно лань от выстрела в дали. Хальпарен любовался разводами вина на стенках бокала. — Я не люблю высоких речей, но без них люди часто забывают вес чужих решений, — вкрадчиво начал он. А затем усмехнулся, и взглянул ему прямо в глаза. — Я не трус, Брат. Я граф Нави и магистр Ордена. А ещё я мастер. И как любящий отец не бросит свое дитя, как истинный творец не откажется от своего детища, как хороший король не оставит своих людей, так и я не посмею сдаться страху гибели под гнетом чьего-то великого замысла. Я благодарен тебе за заботу, но не могу возложить на твои плечи ответственность за мою судьбу. Поверь, я сам несу её с трудом. — Послушай меня, ты же знаешь, я желаю тебе только добра…       Константин махнул головой и тут же замер вновь. Хальпарен решил, что понял намек. За дверью кто-то был, стоило говорить тише. — Не могу я вернуться… — снова взялся объяснять он, продолжая попытки вникнуть в реакцию друга.       Тот качал головой, словно бы совсем не хотел ничего слушать. — Если что-то случится…       Хальпарен усмехнулся, но усмешка эта была напряженной. Все время, что он отвечал, Константин уводил взгляд, а теперь вдруг закрыл глаза. — … не повториться.       Тут он вовсе отвернулся, потирая лицо. — Кость, — Хальпарен попытался забрать бокал из напряженной руки, — все в порядке? Мож… — Да чтоб тебя!       Он вылетел из кабинета как ошпаренный, едва не сбив кого-то у порога, и полетел по коридору прочь.       Неужели обиделся?       Хальпарен опустил бокал на стол. Хотел опустится рядом и сам, но вовремя понял: если сядет — уже не встанет.       Нет, не из-за колена. Хотя лучше бы было так.       Вместо этого он подошёл к окну. Сжав руки за спиной, молча рассматривал то улицу, а то стекло, где отражалась вся комната.       Может, из-за Хаеда? Может, что-то произошло с нитью или над ним попросту издеваются?       Наполовину боковым зрением, наполовину в отражении он заметил ее. Лили замерла на пороге, прижавшись к косяку.       Константин уже взрослый. Справится. Не впервой. — Войдите, фрекен.       Метель гнула к земле несчастные ряды каштанов.       Нет, какой же он взрослый? Ведет себя как ребенок, носится, ноет, лезет куда не надо. Может, стоит сходить за ним? — Мастер? А как правильно говорить, мастаре или ляраре?       Если хотите умилить или хоть бы позабавить человека, выучите пару слов на его родном языке — это точно оценят. Вот и Хальпарен чуть потревожил уголок губ. Всю жизнь он, подстраиваясь под окружавших, учил их языки. И когда вдруг кто-то старался понять его — о, это было точно кофе с идеальным количеством сахара.       Я спешу. Надо успеть показать ей лассо, это очень важно. В любой момент. Плюс ей будет легче с ним чем с рунами. Да, быстро покажу, пусть работает.       А, нет. Она ест. Пусть ест. Проголодалось дитя. Азар говорил, что не очень-то хотела есть.       Не буду оборачиваться. Так легко смутить.       Он опустил взгляд во двор. Каким бы беспомощным иногда не оказывался его милый друг, с детьми тот всегда ладил не плохо.       Как бы поставить вопрос? Попросить рассказать про рабочую этику в школе? Что им советовали насчет общения с учениками? Дорогой интернет, объясни требования этикета при взаимодействии с подростками. Чудно. Докатились.       Не сказал бы, что она обычный подросток. Будто бы что-то не то.       Говорят, когда ученик готов, учитель исчезает. Жаль, учитель не всегда готов ни к появлению, ни к любого рода исчезновению ученика. Жаль, учитель не всегда знает, как подготовить ученика да хотя бы к своему исчезновению.       Мне очень жаль. — Решил показать…       Лассо. Сам им пользовался редко. Гораздо веселее было изощряться на лозу и те же цепочки, а гораздо приятнее — вовсе никого не ловить. Ранаре он видел лишь раз. И, хотя прекрасно тот день запомнил, отдать дань и ввести формулу в свой арсенал как-то и почему-то, но вот не захотел, и не спрашивайте. Дымовыми же бусинами баловался часто по молодости. На территориях Нифельхейма, как называли одну из зон вроде Нави на родине, их крутили местные, загоняя туман в упругие капли медовых зелий и запечатывая рунами. По сей день жива мода на бои в цветных облаках, перестрелки из бумажных скруток и прочие шалости у детей. Для взрослых же те стали необходимостью — в военные годы Навь вовсе едва не превратилась в завод, — а оттого потеряло всякий шарм. — Разве так можно?       Он понадеялся, что взгляда будет достаточно. В самом деле, с какого поколения пошла эта мода на сомнение в авторитете? Разумеется, нет, дорогая, сейчас ты разрежешь эту ниточку, на волю вырвутся все несчастья мира, победят Начальство, а потом придут новые старшие и вернут нам Новгород.       Работа шла, все получалось, но красивую картинку все еще нарушали жесты. Они были медленными, воздушными, как у нарочито романтичной девушки из рекламы акварели. Кисточка и краски могут стать лишь причиной войны, не оружием на ней. Когда-то школа отменила принцип наглядности, но Хальпарен с самого начала этому противился. А потому в конце концов придержал Лили за кисть.       Стоило ему коснуться ее руки, как от последнего узла завязки хальсбанда, до кончиков пальцев потекла щиплющая дрожь. Поджав челюсть, дабы не потерять лицо, что логично даже анатомически, он повел жест. Боль карабкалась, вгрызаясь в выступы вен и костяшек, и тут, у самого момента надреза, уколола так, что тот едва не зашипел. Лили чуть повернула голову. Предложив выполнять упражнение самостоятельно, спрятал руку в карман.       Почему же так жутко тянет? Столько лет прошло, даже соматические боли должны однажды проходить. Душевная вот уже почти.       Вздох прервал его вранье. Может, после поговорить? Пусть он мастер далеко не в психологии, но ведь знает на собственном горле, какого терять товарищей. Мог бы поделиться. Все слова, что мы говорим в поддержку, в первую очередь нужны нам самим. Если перевернуть эту формулу?       В дверь постучали, Хальпарен выпрямил спину. Вернулся?       И тут же отмахнулся. Нет, вошла эта, как ее? Забыл.       Вошла и родила желание выставить за дверь.       Как там ребята? Как там ребята! Ребята верят в чудеса и плывут по океану, рассыпая пепел. Ребята завещали жить, спасибо им за это. Ни мозгов, ни такта. А ну, взяла документы и вышла ко всей Прави! Скажешь хоть слово про абсолютизм и. На автопилоте сбрасывая с языка остатки слов, Хальпарен, к счастью, только морально спикировал к той самой мысли, загнанной дальше, чем ловит сознание. За что ему одно и то же два раза подряд?       Дождавшись, пока коллега уйдет, он отпустил и Лили. Не стоит ей перенапрягаться сейчас.       Ступай, дорогая, ступай подальше от этих полудурков, которые не знают, совершенно ничего не знают и знать не хотят, а как будто кто-то хочет, о том славном, как зубная боль, чувстве обреченности. Чувстве простого понимания: если что-то случится — случится именно с тобой. Если кто-то умрет — этим кем-то окажется никто иной, как тот престранный совершенно ни к чему, ни к смерти, ни к жизни не готовый полуфабрикат, ежедневно глазеющий на тебя из зеркала. А если твое, считай, с рождения забронированное место внезапно займет другой, знай — Смерть оставит на тебе свою метку и встретит позже как старого знакомого, должного ей непомерно.       Ступай, моя девочка, а я постараюсь сделать все, чтобы никто из нас не остался в долгу.

***

      Дверь врезалась в стену с такой силой, что со шкафа повалились вещи. Константин, покачнувшись, метнулся к столу, схватился за него, опершись, и, вздрагивая на каждом выдохе, процедил: — Что я сказал? Нет. Нет, что-ты, что ты заставил меня сказать?! — Что ты желаешь добра, и что его изгонят из Братства.       Гавриил перешагнул раму зеркала — поверхность вздохнула серебристой волной, — и остановился, оглядывая Константина точно директор психбольницы на встрече с буйным постоянным пациентом.       Звучным всхлипом тот сглотнул слюнно-сопливую массу и лихорадочно замотал головой. — Ты придурок, — истеричный смех дернул плечи. Ногти скрипнули по столу. — Нет! Нет, ты-ты-ты псих! Ты просто конченный психопат! Тут он упал на локти и зашелся кашлем. Гавриил молча наблюдал. Выученная маска безразличия не исказилась ни на складку. — Успокойся. — Успокоиться? — гримаса перекосила его лицо. — Мне успокоиться?! — с разворота он задел ноутбук — тот улетел в угол. — Ты успокойся! — схватил пенал, потрясая им. — Ты-       Резкий порыв швырнул его назад. Затылок с размаху полоснул стену. Вязкий шар удара срикошетил в лоб и нос. Красная боль застлалась чернотой.

***

— Константин?       Обои стянули рубашку гармошкой, в локте что-то тупо отбивало ритм. Сквозь мутный прищур просочились две светлые голубые капли. По коже, приводя в чувство, пробежал легкий холодок, и Константин тяжело глотнул воздуха. — Тише-тише, — Рафаэль положил руку ему на запястье. С медленным выдохом стал снижаться и темп пульса. — Мне сказали, тебе нужна помощь.       Константин хотел возразить, пожаловаться, но не смог и шевельнуться — словно мягкой пеленой, шелестящими перьями закутали его. — Т-ш… — тонкие пальцы коснулись лба и переносицы. Голова тяжелела, как если бы внутрь черепа мерно засыпали песок. — Поспи.       Шелковистый шепот пушистым шлейфом расстилался в ушах. Уводил куда-то вдаль эхо дыхания, пока не останется вокруг ничего, кроме пухлой подушки тишины.       Рафаэль словил его под щекой, подхватил локоть и осторожно уложил на пол. Убедившись, что Константин уснул, отступил. Бумаги робко прошуршали вслед его шагу. — Что произошло? — Паническая атака, полагаю, — диагностировал Гавриил, за все это время не двинувшись с места ни на дюйм. — Я считал, ты знаком с подобным.       Укол Рафаэль за достойный не засчитал, но и показывать это мимикой удовольствия никому не доставил. Только заметил, отряхивая с кисти тянущие вибрации: — Надеюсь, это правда.       Остатки тремора слетели на последнем слове. Пальцы машинально прогладили ладонь, согревая кончики. — Ты сомневаешься? — Будет неприятно, если окажется, что причиной стал ты. — И собираешься меня упрекать? — Гавриил соизволил повернуть голову и даже попытался встретиться с братом взглядом, но тот отвел свой раньше. — Я собираюсь домой.       Разговора Константин не слышал. Он не слышал ничего вообще.       Только шорохи. Они ползли за стеной, куда-то по водостоку, кружились у порога чулана, существуя, конечно и в общем-то, не там, но в пустоте или даже на листе. Там, где другое время, другое пространство.       Хальпарен говорил, что пространство пластично. Его можно искривить если знаешь, как.       До «Нового времени» время не исчислялось механически. Оно исчислялось через человека. Сколько до того города? Ну всадник доскачет за два дня. Люди интуитивно ощущали в себе те самые нити времени. Нити времени есть и у самого мира. У пространства. Убивая время — ты убиваешь пространство и наоборот. Отчего выходит, что они, если не единое целое, то, как минимум, связаны тесно. Однако, объясняли ему, были три вещи: лист, пустота и вненаходимость. Собственных нитей у них нет, но через них идут все остальные прямо к Начальству. Так вот, в этих трех зонах им можно манипулировать.       Мятый лист заботливо служил подушкой. Боли больше не было, только пух в голове, словно спал часов двенадцать. Константин сел, поеживаясь, огляделся. Шорохи теперь прикидывались суетой в коридорах. Жизнь продолжалась. Все летело в матерный словарь.       Демократии в нашем мире быть не может. Это в мире простых людей, что видят одну только свою жизнь, стремление к власти народа еще имеет какую-то милую суть. Но когда видишь и знаешь точно, что человек смертен внезапно только с точки зрения других его собратьев, ведь иные силы: кристалл, струны, энергия — не выдумка, а самое что ни на есть истинное правительство, стоящее выше нас, чем же такие идеи кормить? Когда есть то высшее, с чем едва ли договоришься. Константин знал слишком мало, чтобы возражать, и был достаточно умен, чтобы молчать. Ключевое слово — был.       В кабинете никого не оказалось. Смотровая же была открыта, но он все равно постучал. — Можно? — Ты все-таки, — начал Хальпарен, но, подняв взгляд, осекся: — Врача?       Если даже младший магистр предлагал вызвать помощь — все знали, случай на «за упокой». Пожалуй, любой, кто увидел бы Константина таким, унесся не только за медиками, но и за нотариусом, родственниками, едой и парой сотен грамм. Цвету лица позавидовал бы весь речной народец. Волосы прилипли к блестящим от пота лбу и шее. Не скрещенные, но практически сжатые в морской узел руки, тряслись так, что в глазах рябило. Утешало одно — одежда пусть и смялась, но пост не покинула.       Он медленно, почти в полусне покачал головой. Сел напротив, уперся локтями в колени, уронил голову на ладони. И в конце концов с тяжелым глотком выдавил: — Прости. Ты говорил серьёзно?       Хальпарен из милосердия удержался от зарядки для глаз и ответил просто: — Боюсь, что так. Я вынужден попросить тебя рассказать историю полностью. Покивав и в качестве согласия, и в выражении раскаяния, и ради подготовки к монологу, и чтобы не блевануть себе же на колени, проще говоря, основательно так помахав головой, Константин, нет не начал, но взял чайник за ручку, попытался поднять, проиграл гравитации, дождался пока Хальпарен нальет ему воды, осушил порции три, молча попялился на пессимистичную пустоту последнего стакана и вот тогда только приступил к делу. — Однажды мы сидели с Рыжим — прицепился со скуки. Заговорили про нить, что он мне отдал, а разговорить его на эту тему было возможно раз на голубую луну. Но тут он ответил, сказал, что Среброглазый может мною заинтересоваться. Сказал в шутку, ржал как ненормальный. Хотя он вечно ржет, а был ли когда-то нормальным? Болтал что-то про бывшую дежурную, ту, что до Среброглазого была. Оказалось, ее нить.       «А у тебя откуда?» Борозды шрамов скукожились то ли в улыбке, то ли в отвращении. «Отдала» — пьяно каркнул он, теперь уже точно улыбаясь. И тут же улыбку эту смахнул к подбородку, посмотрел на дно стакана. «И подохла, считай, для всех. Не так уж и нужна она ей была, выходит, а?» Последняя фраза стала криком куда-то ввысь. Эхо улетело во тьму. Хаед откинул голову назад и зашелся хриплым хохотом. «Не так уж нужна. А мне вот тоже не нужно, а!» Поддерживать его веселье не стал даже застывший огонь свечей. «Так это из-за тебя?» В голосе Константина не проросло ни намека на обличение, но и любопытства хватило. Хватило по голове, как битой. Проснулся утром. От холода. Весь в крови. Часть из носу, часть с царапины от ремешка часов. Между озерами стаявшего воска к полу прилипла теперь уже коричнево-бордовая надпись:

«Я не виноват»

      И Среброглазый в самом деле пришел. Сначала во сне, я тебе это уже рассказывал. «Константин?» — позвал кто-то. Голос был знаком, а потому он не слишком испугался, решил, что коллеги будят и пора вставать — засыпать в лаборантской стало вполне себе удобной привычкой с началом работы в школе. Увидев Гавриила только слегка удивился — дежурные с ним лично еще не заговаривали, но старший не выглядел ни пугающе, ни враждебно. Скорее просто никак. Тогда до него еще не дошло, что это самое «никак» — самый опасный облик среди возможных. «Я Вам нужен?» Кивок. «Зачем?» — пока все шло хорошо, гораздо лучше, чем с Хаедом. «Вернуть этому миру то, что тот так глупо потерял». — «И что я должен делать?» — «Выполнять мои указания. Ничего сверх возможностей человеческих, как и ничего времязатратного не предполагается».       Никаких нормальных ответов Среброглазый не дал, так что я про это Рыжему рассказал. Тот сразу напророчил — дело дрянь, подмастерье не бери. Ему, говорит, нужен будет. Но я просто не мог не взять Рому. Он был так похож на брата и так одинок тогда. Ему нужен был друг, понимаешь? Как мне когда-то.       «Поздравляю, получается», — захлопали его по плечам. «Я не бросал бюллетень». — «Да ну, откуда ж она там?» — «Подкинули? Я не собирался брать…» — «Брось, Сергеич, не гуди, хороший пацан, нормально обучишь, бери и не плюйся». Худощавый мальчонка по ту сторону барьера стиснул ворот мешковатой кофты и, стараясь не встретиться ни с кем взглядами, стоял почти тенью, пошмыгивая носом.       Все было хорошо, а потом эта дрянь. Ну, ты знаешь.       «Навь и листы…» — выдала высокая тень, замирая на пороге. «Ром!» — в черную гарь комнаты влетела вторая и, обогнув развернутый, еще тлеющий диван, схватила того за плечи. «Ром, что это?» — «Я не зн-зна-а-аю-у-у-у!» — задыхаясь всхлипами взвыл Рома. Слезы и сопли размазывали сажу по щекам. Перья пепла падали с волос от дрожи. «Оно само! Мастер, я Вам клянусь! Я ни-и-ичего не делал! Я ни-ихи-ч-чего не-не-не помню!» — «Господи-Боже, звони в скорую» — вскричал было Константин, но Хальпарен стянул Брата за локоть. «Никто никуда не будет звонить. Сейчас уберем и все выясним. Ты живой?»       Я думал, что, узнав, Среброглазый хоть чего-то да выдаст по поводу, но тот даже не удивился! Будто знал, что так будет. Сказал только, что рассказывать всем подряд не советует, а на остальные вопросы ни шиша! Даже на голос в голове Ромы никак не среагировал. — Он еще жалуется? — побеспокоился Хальпарен. — Он давно ни на что не жалуется. Но что-то мне подсказывает, ничего еще не кончено. П-ф, так, значит, — мысль потерялась в вихре воспоминаний, но быстро нашлась: — А потом нашли Лили. Среброглазый вызвал меня, наказал брать ее в подмастерья, потому что она сильнее и лучше Ромы. Ну тут я тебе тоже рассказал. Сначала я думал, что у нее просто нет этого дефекта, а вот сейчас, после змея, оказалось она еще и абсолюница. А перед самым отъездом в Навь, опять Рыжий пристал. Сплю и вижу — лежит со мной на потолке.       «Дудка песенку сменила», — пробормотал тот, не открывая глаз. «Что это значит?» В отражениях на стекле ламп рассыпался блеском ряд острых зубов. «Манатки пакуй. Скоро пойдет жара». В целом довольный, что получил хоть какое-то объяснение, Константин отвел взгляд и тут же шарахнулся, попятившись к люстре. Мир покачнулся громадным шаром. Стена изогнулась колесом за край обзора и пропала. Прохладный ветер потянул за одежду и волосы. Далеко-далеко внизу вместо комнаты, словно зеленый ковер на первом этаже в дыре пролетов, шелестел размашистыми кронами лес. Высота перехватила дыхание и крепче прежнего прижала живот к позвоночнику, а ноющие, почти неощутимые теперь пальцы к потолку. Из-под темных колтунов заросшей дикости пульсировал серебром слабый, заметный только тут, во сне, свет. «Видал?» Хаед тоже рассматривал его, но с каким-то унылым раздражением. «Ну?» — «К столу нагну. В Дремучую сгоняй. Там сюрприз. И побыстрее, пока Валечка кого не послала».       Я подумал, что камертон может стать нашим козырем. — И попросил меня достать и выбросить? — Думал, это поможет, задержит. Нам не нужно им пользоваться. Это нужно старшим. Я подумал, если Среброглазый не найдет камертон, у нас будет время. — Я запечатал бутыль на листе и бросил в Смородину, — успокоил Хальпарен. — Не найдет. — Надеюсь. Ну, потом сам знаешь, вылез аспид. Я успел спросить Рыжего про дудочку, но тот сказал, что зовут именно ранаре, а змея он просто выгнал из глубин. Аспид был нужен ему для проверки. Теперь, когда он знает, что Лили абсолюница, будет действовать. Сказал, что есть некий один ранаре в наших широтах, которого нужно вытянуть. Но зачем его вытягивать, не сказал. А я знаю! Я знаю, что они тебя убить хотят! Они знают, — тут замолчал, с беспокойством покосившись на друга. — Что дважды на гильотину не ходят, — отозвался Хальпарен. То ли смех был в его интонации, то ли еще что. Сам не понял. — А сейчас он решил поговорить и со мной. — Милосердно напомнил, что всегда есть отступление, — пренебрежительно, едва не в омерзении, вынул сигарету Константин. Впрочем, не закурил, но стал играться. — Сейчас я без него. И я тебя поддерживаю, что бы ты не решил.       Огромная карта мирно гудела, что-то сама себе высчитывая. Метель за окном даже не думала угомонится. Мир летел вперед, и только две фигуры сидели смирно, точно в полусне после просмотра долгого, на редкость тяжелого фильма, когда в зале только-только загорается свет, а экран мотает свитки тиров.       Наконец Хальпарен медленно кивнул. — Спасибо, — произнес он по-русски. — Надеюсь, мы друг друга поняли. — Ты тоже хотел поговорить, — собрав все еще не выданное доверие и сочувствие в голос, напомнил Константин.       Тут последовал вздох, за время которого успела загореться и выдать первый дым сигарета. Рога склонились над столом. Хальпарен поджал челюсть, отпустил, пожевал, сложил руки в замок перед собой.       То, что его волновало не укладывалось на язык просто так. Он ругал себя за обороты мыслей, за мысли в целом, понимал весь абсурд. И все же внутри то и дело бился о череп беспокойный мотылек, которому ничто не казалось таким верным и нужным, как слово «дорогая».       А ведь такая же «дорогая» верила в его защиту два века тому назад.       А была ли та такая же «дорогая»? Нет, даже не лезь сюда. Даже не смей.       А теперь пришла она. И вот он уже советуется с другом, как бы ее не обидеть, укрывает драгоценным плащом и звонит по телефону.       А ведь и теперь сидел. И думал, как бы еще оправдать это неприемлемое, совершенно-совершенно-абсолютно до крайности неприемлемое! а все-таки любопытство к этой привязавшейся за сердце душе. — Скажи мне, я отвратительный человек?       Константин поперхнулся дымом и уткнулся отхаркаться в локоть.       В целом, это пришлось засчитать за ответ, поскольку именно в этот момент к ним постучалась Ольга. — Магистр? — Войдите, — позволил Хальпарен, отбирая сигарету из рук «умирающего». — Я по поводу цветка. — Раз-два-три-четыре-пять! Вышел мертвый погулять! — скандировали из кабинета напротив. — Я унесла Валерия покормить, а он, — за стеной что-то разбилось. Ольга сморщилась. — Не могли бы Вы что-нибудь сделать? — Что-то не так? — невозмутимо осведомился Хальпарен. — Раз-два! Будет бой! — энергично проорали на фоне. Ольга многозначительно прищурилась, отойдя с прохода.       С воплем отдалённо похожим на боевой клич индейцев по кабинету с одного шкафа к другому, оседлав люстру, пролетел цветок. Следом гнался Валерий. Хальпарен невозмутимо перевёл взгляд на Ольгу. — Вас что-то смущает? — учтиво уточнил он, машинально поднося сигарету к губам.       Позади раздался грохот. Валерий уронил шкаф. Хальпарен одумался, посмотрел на окурок, как на побежавшего обнюхаться пса, и вернул того хозяину. — Боюсь, что так. Он разбил колбу. И кажется ещё много чего. — Все живы? — Пока да. — Рад слышать.       На следующий день цветок переехал в Навь.