Темная легенда Неро

      Ночь была особенно тихой. Туман, казалось, ещё плотнее укутал Терри Таун, словно пытаясь поглотить каждый дом, каждое окно и каждую живую душу. За окнами стоял непроглядный мрак, и лишь тусклое свечение полупогасшего камина освещало скромное жилище Хосока. Огонь трещал, но его свет, такой слабый и уставший, не мог согреть тех, кто находился внутри. Дом словно впитывал холод ночи, позволяя ему проникнуть в каждый угол, в каждую трещину в стенах. Хосок сидел в своём привычном кресле, словно сливаясь с ним воедино. Его фигура, освещённая неровными вспышками углей, казалась уставшей и иссохшей, словно тень, оставшаяся после давно ушедшего человека. Его осунувшееся лицо с глубокими морщинами, прорезающими кожу, выглядело таким же истощённым, как и его душа. Серые пряди волос, раньше аккуратно зачёсанные назад, теперь падали на лоб, смешиваясь с тёмными кругами под глазами. Он не помнил, когда в последний раз спал спокойно. Каждую ночь его одолевали беспокойства, а сны, когда они всё-таки приходили, превращались в пугающие, бесформенные видения.       Они говорили о нём.       Говорили шёпотом, обсуждая на рынке, за закрытыми дверями или в тёмных углах клуба джентльменов, который он теперь посещал с куда большей частотой. После последней встречи с Намджуном, что произошла несколько дней назад, Хосок не мог избавиться от тревожного ощущения, будто бы он сделал нечто непоправимое. Это чувство тянулось за его спиной, словно тяжёлый камень, куда бы он ни шёл. И даже в этот момент, сидя у камина и глядя на огонь, его мысли не оставляли его в покое.       Дом был погружён в безмолвие, но в этом молчании было что-то чужое. Каждая трещина в полу, каждый скрип под тяжестью его шагов, казалось, нашёптывали ему об опасности, которая поджидает где-то поблизости. За пределами его видимости, возможно, прячется нечто, что уже давно стало частью их жизни. Но что именно — он не мог сказать. Или, возможно, не хотел признаваться самому себе. Он потёр виски, стараясь прогнать навязчивые мысли, но они, словно гудящие мухи, не давали покоя. Хосок снова вспомнил тот момент, когда он стоял на пороге дома и произнёс те роковые слова: «Прошу, заходи». В то время он не думал, что приглашение Намджуна в дом будет чем-то особенным. Но теперь… теперь он не мог избавиться от ощущения, что сделал что-то большее, чем просто впустил гостя.       В комнате стало заметно холоднее, хотя камин ещё не потух. Вспыхнувший разок огонь тихо замер, будто пытаясь сохранить последние остатки тепла. И с этим погасшим светом Хосок снова вспомнил лицо Намджуна: его идеальные черты, спокойный, почти сверхъестественный взгляд. Он не мог избавиться от этого образа. Тёмные глаза, которые казались бездонными, как ночное небо, взирали на него с такой уверенностью, словно знали ответы на все вопросы, которые Хосок боялся задать. Весь вечер после того ужина, Хосок никак не мог выкинуть из головы мысли, что нечто в его доме изменилось. Всё выглядело так же, но воздух, казалось, стал тяжелее, как если бы невидимые нити тянулись от самого центра дома, связывая его с чем-то или с кем-то. И эти тени, которые плясали на стенах от слабого пламени, казались уже не просто игрой света. Они были чем-то бо́льшим. Как будто в этих углах что-то шевелилось, что-то наблюдало.       Хосок вдруг ощутил на себе тот же взгляд, что и в клубе. Тот же ледяной холодок, который полз по спине, вызывая неприятное чувство тревоги. Он огляделся. Пустая комната, погружённая в слабое свечение огня, казалась ему незнакомой. Даже привычная старинная мебель, покрытая лёгкой пылью, выглядела чуждой. Ему показалось, что в тени у окна кто-то стоял: тёмный, едва различимый силуэт, вытянутый в росте. Хосок моргнул, и силуэт исчез. Он судорожно вздохнул, поднялся с кресла и направился к окну. Шторы, висящие у стены, казались тяжёлыми, а ветер будто трепал их изнутри, хотя окна были плотно закрыты. Хосок выглянул на улицу и за стеклом его встретил всё тот же плотный туман. В нём невозможно было разглядеть даже ближайших деревьев. Но за этим серым покровом, за этой непроглядной стеной словно что-то двигалось. Может, это был всего лишь ветер, но внутри у Хосока что-то сжималось от предчувствия, что это нечто большее.       Шаги. Едва слышные и мягкие, будто кто-то шёл босиком по деревянному полу.       Хосок резко обернулся. В дверном проёме стоял Чонгук, его худенькая фигурка казалась ещё более бледной в тусклом свете. Его глаза, большие и тёмные, блестели в полумраке комнаты. Он молча смотрел на отца, словно ждал чего-то. В его взгляде, как и всегда, было что-то, что тревожило Хосока до глубины души. Этот мальчик был слишком тихим, слишком серьёзным для своего возраста. После смерти Хволь в нём что-то изменилось, и это изменение было темнотой, затягивающей их обоих.       — Тебе не спится? — спросил Хосок, но его голос прозвучал глухо и отстранённо, как будто он сам не ожидал ответа.       Чонгук не ответил сразу, лишь слегка покачал головой, продолжая смотреть на отца.       — Ложись обратно, — пробормотал Хосок, отворачиваясь обратно к окну. Но когда он снова взглянул на комнату, Чонгук уже был у его кресла, и его шаги были настолько тихими, что их не было слышно. Мальчик стоял, глядя на угасающий огонь, и его лицо выражало что-то странное, неуловимое, как будто он сам был оторван от этого мира.       Хосок хотел что-то сказать, но слова снова застряли в горле. Он не мог смотреть на Чонгука без того, чтобы не увидеть в нём Хволь: её мягкие черты, её глаза, которые теперь принадлежали этому мальчику. Каждая черта лица Чонгука напоминала ему о его жене, и от этого в груди рождалась боль, которую невозможно было заглушить. Чонгук, как и прежде, медленно подошёл к отцу, а его карие глаза, сиявшие в темноте, встретились со взглядом Хосока. В них не было страха, только молчаливое ожидание.       — Можно… можно мне остаться с тобой сегодня? — тихо спросил он, его голос был тихим, почти безжизненным, как если бы он знал, что ответ будет положительным.       Хосок замер на мгновение. Он почувствовал, как что-то внутри него сопротивляется, но это сопротивление было настолько слабым, что он почти не замечал его. Он медленно кивнул, а затем Чонгук подошёл ближе, прислонившись к его коленям. Хосок с каким-то внутренним содроганием обнял мальчика, чувствуя его хрупкость под своими руками. Он погладил его по голове, словно пытаясь заглушить собственные страхи.       — Расскажи мне что-нибудь, папа, — прошептал Чонгук, глядя на огонь. Его голос был тихим, но в нём было что-то требовательное.       Хосок закрыл глаза и вдохнул глубже. Слова снова всплыли в его голове, как те страшные истории, которые рассказывала ему когда-то мать. Но теперь, рассказывая их своему сыну, он чувствовал, как они превращаются в нечто большее, чем просто сказки на ночь.       — В нашем городе, — начал он, глядя на угасающий огонь, — говорят, что есть нечто тёмное. Оно обитает в тенях, ждёт, когда ты потеряешь бдительность. Когда ты становишься слабым, оно приходит к тебе и помечает тебя... красной лентой в волосах. Это знак, что ты принадлежишь ему.       Чонгук не мог заснуть. Лёжа на своей маленькой, старой кровати, он ворочался под одеялом, которое больше не приносило того уюта и тепла, что было раньше. Темнота, казалось, окутала всё вокруг. Она была густой и плотной, как чернильные воды, что обволакивали каждый угол комнаты, каждый предмет. Лишь слабый лунный свет, пробивавшийся сквозь занавески, освещал его лицо, придавая ему странную, чуть призрачную бледность. Месяц, подобно одному яркому глазу, висел высоко на небе, проникая через окна, но этот свет был холодным и равнодушным. Чонгук лежал, уставившись в потолок, прислушиваясь к каждому шороху, к каждому скрипу старого дома. Его мысли были наполнены странными воспоминаниями о том вечере, когда отец пригласил своего друга в их дом. С тех пор что-то изменилось. Это было неуловимое ощущение, как будто тени стали длиннее, воздух в доме — тяжелее, а сама темнота вела себя так, словно в ней кто-то прятался.       Его взгляд скользнул к окну. Там, за стеклом, где ходил месяц, всё было мрачно и тихо. Но вдруг Чонгук услышал странный шорох. Едва уловимый, как если бы кто-то прошёл рядом с домом, ступая мягкими, бесшумными шагами. Он напрягся, приподнявшись на локтях, и уставился в окно, не отрывая глаз от густой тени за занавесками. Шорохи продолжались — это был звук, будто что-то или кто-то двигается в тени за домом. Его сердце застучало быстрее. Он не знал, что это было: ветер, играющий с ветвями деревьев, или что-то большее, но ощущение холодного страха стало захватывать его разум.       — Кто там? — наконец прошептал Чонгук. Его голос прозвучал так тихо, словно он боялся, что его услышат.       Ответа не последовало. Тишина. Но спустя несколько секунд откуда-то из самой темноты, как будто из глубины комнаты, донёсся шёпот. Холодный, мягкий, словно шепчущий прямо в его ухо.       — Друг.       Чонгук резко приподнялся на кровати, его глаза расширились от удивления. Тени в комнате зашевелились, словно ожили. Он посмотрел на дверь, но она была закрыта. Огоньки луны поблёскивали на полу, но тот, кто говорил, находился в тени, куда не достигал свет.       И вдруг в тёмном углу, где до этого не было ничего, появился силуэт. Он двигался тихо и медленно, как если бы скользил по полу, не издавая ни единого звука. Это была высокая фигура, тёмная, обрамлённая лишь слабым светом луны. Чонгук напрягся, но не смог отвести взгляда. Эта фигура приближалась, пока наконец не вышла из тени, и в лунном свете проявилось знакомое лицо. Намджун. Чонгук моргнул. Он знал этого человека. Это был друг его отца, тот самый, которого он видел несколько дней назад за ужином. Но что он делал здесь, в его комнате, ночью?       — Что вы здесь делаете? — спросил Чонгук, пытаясь сохранить спокойствие, но его голос слегка дрожал.       Намджун улыбнулся. Его губы изогнулись в мягкой, загадочной улыбке, которая, казалось, не касалась его глаз. Он подошёл к кровати, двигаясь с такой грацией, словно был тенью сам по себе. Его шаги были настолько тихими, что казались почти невидимыми, как если бы он скользил над полом.       — Я пришёл навестить тебя, — произнёс он мягко, его голос был таким же тихим и завораживающим, словно шёпот ночного ветра. — Ведь друзья отца могут быть и твоими друзьями.       Чонгук молчал. Его взгляд был прикован к лицу Намджуна, но что-то в этом человеке казалось ему неправильным. Слишком идеальная внешность, слишком спокойные движения, как будто каждое его действие было спланировано до мелочей. Его глаза, тёмные и глубокие, блестели в полумраке как два остроконечных лезвия. Намджун сел на край кровати, его фигура казалась ещё более внушительной на фоне маленького, хрупкого тела мальчика. Чонгук ощутил, как напряжение внутри него растёт, но не мог отвести взгляд. Внутри него что-то боролось между детским любопытством и странным, необъяснимым страхом.       — Ты не спишь, — мягко произнёс Намджун, слегка наклоняясь к нему. Его тёмные глаза изучали Чонгука с такой пристальностью, что мальчику показалось, будто этот человек видит его насквозь. — Что тебя беспокоит?       Чонгук сглотнул. Его губы пересохли и он почувствовал, как дрожь пробежала по его телу. Но в то же время его тянуло к этому человеку, словно в нём было нечто гипнотическое, то, от чего невозможно оторваться.       — Я слышал шорохи… — прошептал он, почти не осознавая, что говорит. — Кто-то был там, в темноте.       Намджун медленно кивнул, его улыбка не исчезла, но в глазах промелькнуло нечто тёмное, как вспышка молнии в бурю.       — Тени иногда шепчут свои секреты тем, кто готов их услышать, — тихо сказал он, его голос был почти убаюкивающим. — И ты их услышал. Ты очень особенный, Чонгук.       Мальчик замер, услышав это. Ему показалось, что в этих словах скрывался какой-то скрытый смысл, но он не мог его понять. Намджун наклонился ещё ближе, его лицо почти касалось лица Чонгука.       — Не бойся, — прошептал он, его голос был подобен шёлковому прикосновению, убаюкивающему и холодному одновременно. — Я здесь, чтобы защищать тебя. Мы с тобой… друзья.       Чонгук почувствовал, как его сознание медленно погружается в этот мягкий голос, словно вязкий туман обволакивал его разум. Он хотел спросить ещё что-то, но слова не находили выхода. Намджун снова улыбнулся, и в его улыбке было что-то древнее и тёмное, как сама ночь.       — Отдохни, Чонгук, — прошептал он. — Всё будет хорошо.       С этими словами Намджун медленно поднялся и исчез в тени так же тихо, как и появился, оставив после себя лишь слабый шорох. Чонгук, застыв в постели, не мог понять, было ли это реальностью или сном. Но одно было точно: теперь в его мире присутствовала тьма, которую невозможно было игнорировать.       С тех пор, как Намджун впервые появился в комнате Чонгука, он стал приходить всё чаще. Каждую ночь, когда дом погружался в глубокий сон и даже ветер за окном стихал, Намджун возникал из тени, словно тьма сама по себе решила воплотиться в человеческой форме. Эти встречи становились частью жизни Чонгука, но не были похожи на обычные ночные посещения. Нет, это было что-то большее. Словно некая игра, которая захватывала мальчика всё сильнее, с каждым разом погружая его в мир Намджуна.       Каждый раз, когда Чонгук слышал знакомый шорох, как лёгкий вздох ночи, он уже знал, что это не просто ветер за окном. Его сердце начинало биться быстрее, но не от страха, а от странного, тянущего любопытства. Намджун появлялся, как всегда, из тени: высокий, грациозный, с той самой непроницаемой улыбкой на лице, которая никогда не исчезала. Он медленно подходил к кровати, садился на её край, и его чёрные, глубокие глаза пристально смотрели на мальчика.       — Ты опять не спишь, — говорил он мягко, почти ласково, словно знал, что ответ всегда будет один и тот же.       Чонгук не боялся Намджуна, как мог бы испугаться обычный ребёнок. Нет, он был заинтригован, его маленький разум жаждал ответов на те вопросы, которые он давно хотел задать, но не осмеливался. С ним не было взрослых, которые могли бы ответить на его странные, пугающие мысли. А Намджун, наоборот, был готов слушать и отвечать. Но эти ответы всегда носили странный, загадочный характер. Никогда нельзя было сказать наверняка, где заканчивалась правда и начиналась ложь.       — Кто ты? — спросил как-то Чонгук, глядя в глаза Намджуна. Этот вопрос давно тлел в его сердце, но раньше он не осмеливался его задать.       Намджун улыбнулся. Его глаза блестели в лунном свете, когда он слегка наклонил голову, словно оценивая вопрос мальчика.       — Я твой друг, — ответил он с той же спокойной уверенностью, как и раньше. — А что такое друг, Чонгук?       Мальчик задумался. Его большие карие глаза блестели в свете ночи. Он не знал, как ответить. Друг? Друзья были теми, кто защищал, теми, кому можно довериться. Но в Намджуне было что-то большее, что-то, что тянуло его, но не позволяло расслабиться.       — Друг — это тот, кто заботится… — неуверенно прошептал Чонгук, а его взгляд не отрывался от лица Намджуна.       — Да, — кивнул Намджун, его улыбка слегка расширилась. — И я забочусь о тебе.       Эти слова, столь простые и понятные, с уст Намджуна звучали как нечто большее. Как обещание, но с каким-то скрытым подтекстом, который Чонгук не мог понять до конца. Однако ему было достаточно этих слов, чтобы чувствовать себя в безопасности рядом с этим человеком. Или, по крайней мере, так ему казалось.       — Почему ты приходишь ко мне ночью? — задал другой вопрос мальчик, и его голос был тихим, звучавшим на грани шёпота. Он знал, что взрослые не должны находиться в детских комнатах по ночам, но с Намджуном всё было иначе. Ему было интересно.       — Потому что ночь — время, когда истинные мысли выходят на поверхность, — ответил Намджун, его глаза заблестели ещё сильнее. — Днём люди носят маски, прячут свои страхи и желания. Но ночью они настоящие. И ты… ты настоящий.       Эти слова заставили Чонгука задуматься. Ему было всего тринадцать, но эти фразы, подобно семенам, начали прорастать в его сознании, формируя новый взгляд на мир. Намджун был не просто другом — он был тем, кто знал вещи, которые обычные люди не могли знать. Его ответы всегда оставляли загадки, но каждая загадка манила, словно тёмная тропа, ведущая в неизвестность. Намджун разрешал мальчику задавать любые вопросы. И Чонгук начал спрашивать. Он спрашивал о ночи, о тенях, что бродят за окном, о странных звуках, которые слышны только в тишине. Спрашивал о матери — почему она ушла, почему отец больше не улыбается, и почему их дом, когда-то тёплый и уютный, теперь кажется холодным и чужим. Намджун отвечал, но его ответы всегда были такими же, как и его улыбка: тёмными, загадочными, окутанными завесой тайны.       — Почему отец так изменился? — как-то раз спросил Чонгук, сидя на кровати и наблюдая за тем, как Намджун присел в кресло напротив. Его лицо было в полутени, отчего он казался ещё более загадочным.       — Твой отец… потерял слишком много, — ответил Намджун, слегка наклонив голову. — Когда люди теряют тех, кого любят, они часто становятся другими. Иногда их души опустошаются. А иногда они становятся чем-то бо́льшим, чем просто людьми.       — Чем "бо́льшим"? — спросил Чонгук, его голос был настороженным.       Намджун на мгновение замолчал, а его взгляд затуманился, словно он вспоминал что-то далёкое и недоступное.       — Иногда люди теряют себя, — ответил он тихо. — И когда это происходит, они готовы отдать всё, чтобы вернуть то, что потеряли.       Чонгук не сразу понял, что Намджун имел в виду. Но слова, произнесённые в темноте, проникли в его сознание, словно яд, медленно растекающийся по венам. Он начал понимать, что его отец, возможно, заключил некую сделку, о которой Чонгук не знал. И эта мысль заставляла его испытывать страх, но не тот страх, который ощущается в груди, а нечто более глубокое, за гранью понимания. В следующие ночи их разговоры продолжались. Чонгук задавал всё больше вопросов, а Намджун отвечал, и его слова текли, как река, унося мальчика всё дальше от обычного мира. Вопросы становились всё сложнее, и с каждым ответом Чонгук ощущал, что реальность начинает трещать. Намджун говорил ему о вещах, которые не должны были быть известны ребёнку, но Чонгук всё больше погружался в этот тёмный, завораживающий мир, где правда смешивалась с ложью.       — Ты говоришь правду? — спросил как-то Чонгук. Его голос был тихим, но в нём звучала нотка сомнения.       Намджун лишь улыбнулся и его глаза снова блеснули в темноте.       — Что такое правда, Чонгук? — тихо ответил он. — Правда — это то, во что ты веришь. А я лишь помогаю тебе увидеть вещи, которые ты раньше не замечал.       Чонгук не ответил. Внутри него что-то переменилось. Он больше не знал где правда, а где ложь. Но, несмотря на это, он продолжал слушать. Слушать и верить тому, что говорил этот странный человек. Каждая ночь приносила новые вопросы. Каждая ночь уводила Чонгука всё дальше от реального мира и приближала к чему-то тёмному, непостижимому. И Намджун, всегда с той же улыбкой на лице, вёл его по этому пути, словно учитель, показывающий своему ученику новые грани мира, которого он никогда не знал.       Проходили ночи, каждая из которых становилась всё более туманной и неуловимой, словно время и реальность постепенно теряли свои очертания. Намджун продолжал приходить к Чонгуку, будто тьма сама тянула его к этому мальчику. Их встречи больше не были просто "игрой", как это казалось вначале. Намджун позволял себе то, что никогда не позволял в своём "человеческом облике". Он касался Чонгука. На первый взгляд небрежно, но эти прикосновения несли в себе нечто большее, чем просто жест дружелюбия. Они были насыщены тайной слабостью, которую этот демон никогда раньше не испытывал к людям.       Намджун приходил ночью, садился на край кровати, и его пальцы, такие длинные и холодные, касались волос мальчика, как бы между делом, но в каждом таком прикосновении был скрытый смысл. Он гладил его по волосам, поправлял одеяло, скользил ладонью по руке Чонгука, но никогда не задерживался дольше, чем нужно. Казалось, что эти прикосновения приносили ему какую-то неведомую радость и в то же время мучение, как будто он испытывал слабость перед этой невинной душой.       Чонгук чувствовал эти касания, но никогда не говорил об этом. Он привык. Он привык к тому, что по ночам Намджун был рядом, как будто это стало частью его жизни. Но он замечал и другое: тьма, которая окружала Намджуна, как будто медленно затягивала и его самого. Иногда, когда он засыпал после долгих разговоров с этим странным "другом", ему казалось, что тени в его комнате становятся всё более плотными. Они как будто шевелились, будто пытались обвить его с головой, но Чонгук не чувствовал страха. Теперь это было частью его реальности. Намджун говорил всё меньше, но каждый раз его слова оставляли след в сознании мальчика, который он не мог стереть. Чонгук задавал вопросы, но с каждым разом чувствовал, что ответы всё больше обволакивают его разум, как густой, вязкий туман, в котором уже нельзя было различить где правда, а где ложь.       Но по утрам, когда ночные встречи заканчивались и Намджун исчезал в тени, оставляя за собой лишь холодный след, Чонгук оставался один. Днём мальчик не видел своего загадочного друга, но он никогда не был по-настоящему одинок. Каждый раз, когда Чонгук выходил на улицу, он замечал ворона, который наблюдал за ним с ветвей деревьев, с крыш домов или просто сидел неподалёку на каменной ограде их дома. Чёрный ворон, словно сама ночь, был тенью Намджуна. В этом существе жила часть его души, часть той тьмы, которая влекла мальчика каждую ночь. Чонгук начал разговаривать с этим вороном, как если бы тот был живым, разумным существом, способным слушать и понимать. Его большие карие глаза, которые когда-то светились радостью, теперь отражали некое странное спокойствие, смешанное с тёмной задумчивостью. Он сидел на холодной земле, глядя на ворона, и говорил с ним, как с настоящим другом, хотя тот никогда не отвечал. Но в своём молчании ворон был более чем красноречив. Он наблюдал, а его глаза блестели в свете утреннего солнца, и иногда Чонгуку казалось, что в этих глазах он видит отблеск той самой улыбки, что всегда была на лице Намджуна.       — Ты был с ним прошлой ночью, да? — спрашивал Чонгук, глядя на птицу. Его голос звучал практически шёпотом, чтобы никто другой не услышал. — Ты видел, как он сидел рядом? Ты видел, как он касался меня?       Ворон каркнул в ответ, но этот звук был не просто птичьим криком. В этом карканье был некий смысл, скрытый за завесой непонимания, как если бы сам Намджун шептал ему через эту птицу. Чонгук не знал почему, но эти встречи с вороном приносили ему странное удовлетворение. Он чувствовал, что ворон — это часть его мира, часть его жизни, как и сам Намджун. Каждое утро, выходя из дома, Чонгук замечал, что ворон всегда был где-то рядом. Он сидел на крыше, наблюдал за ним с высокого дерева или просто сидел на заборе, наклонив голову, словно внимательно слушал каждый его шаг, каждое его слово. И каждый раз, когда они встречались взглядами, Чонгук ощущал странную связь с этим существом. Это было больше, чем просто наблюдение. Это было чем-то, что соединяло его с Намджуном даже тогда, когда тот не мог быть рядом.       — Я знаю, что ты тоже часть него, — однажды сказал Чонгук, глядя в чёрные глаза ворона. — Ты смотришь на меня так же, как он. Ты всегда рядом.       И в эти моменты, когда Чонгук говорил с вороном, его голос был спокоен. Он делился с ним своими мыслями, страхами и вопросами, которые не мог задать никому другому. Ворон был его тенью, его молчаливым другом, который всегда выслушивал и никогда не предавал. И в какой-то момент Чонгук начал понимать, что этот ворон не просто птица, это часть той тьмы, которая медленно окутывала его сознание.       — Я не боюсь тебя, — сказал Чонгук однажды, глядя прямо в глаза ворону. — Я знаю, что ты здесь, чтобы защитить меня.       Ворон снова каркнул, и его глаза блеснули, словно отражая скрытый свет, который только Чонгук мог увидеть. И в этот момент мальчик понял, что теперь он никогда не будет один. Намджун всегда был рядом, даже когда не мог прийти сам. Его тень, его душа, его сущность — всё это жило в вороне, который всегда будет наблюдать за ним, не позволяя забыть о той тьме, что теперь была частью его жизни. С каждой ночью, с каждым днём Чонгук ощущал, что связь между ним и Намджуном становилась всё крепче, всё неразрывнее. И эта тьма, которая пришла в его жизнь, больше не казалась ему чужой. Она стала его спутником, его учителем и другом.       Хосок начал замечать странные вещи в доме. Это не было чем-то явным или пугающим на первый взгляд, но эти изменения постепенно прокрадывались в его жизнь, как туман, медленно окутывающий всё вокруг. Дом, некогда тихий и мирный, теперь казался ему чужим, словно дышал чем-то иным, неведомым. Он не мог объяснить, что именно изменилось, но каждая мелочь, будь то трещина в полу, тени на стенах, шорохи за дверью — всё это намекало на присутствие чего-то, что не поддавалось логическому объяснению.       Но больше всего его тревожило поведение Чонгука.       Сын всё больше отдалялся, и это было не просто его внутреннее горе от потери матери. Чонгук стал другим. Он начал проводить больше времени в одиночестве, отдаляясь от своего отца, и Хосок видел, как мальчик часами сидел у окна или на улице, тихо разговаривая с кем-то, кого не было видно. Сначала Хосок списывал это на детские фантазии, на попытку Чонгука справиться с потерей. Но с каждой новой ночью это становилось всё более тревожным. Однажды ночью, когда Хосок снова не мог уснуть, он услышал что-то странное. Это был тихий шёпот, почти неслышный, но он был отчётлив и исходил из комнаты Чонгука. Хосок приподнялся с постели, его сердце забилось быстрее. Он подошёл к двери, слегка приоткрыв её, и его взгляд упал на сына, сидящего на кровати. В тусклом свете луны, пробивающемся через окна, лицо Чонгука казалось ещё более бледным, а глаза — пустыми. Он смотрел куда-то в угол комнаты, а его губы шевелились, произнося слова, которые Хосок не мог разобрать.       — С кем ты говоришь? — прошептал Хосок себе под нос, не решаясь зайти в комнату.       Но Чонгук явно не был один. Хосок ощущал присутствие чего-то другого в этой комнате, чувствовал нечто холодное и тёмное, что висело в воздухе, словно тени стали более густыми. Он не мог разглядеть, что именно пряталось за этими шёпотами, но в глубине души знал, что это не было плодом фантазии мальчика. В другой раз, днём, когда Хосок вышел во двор, он увидел Чонгука, сидящего на старой деревянной лавке рядом с садом. Мальчик смотрел вверх, в крону большого дерева, где сидел чёрный, как сама ночь, ворон с блестящими, как уголь, глазами. Ворон не двигался, он просто сидел на ветке, но его глаза не сводились с Чонгука. Хосок застыл, наблюдая за этим странным моментом. Мальчик говорил, но его голос был слишком тихим, чтобы Хосок мог разобрать слова.       — Ты опять здесь, — услышал он наконец. — Почему ты всегда рядом?       Голос Чонгука был спокойным, но в нём не было того детского веселья, которое должно было быть у его сына. В нём была какая-то тишина, холодная и глубокая, словно мальчик уже давно свыкся с присутствием этого ворона. Хосок почувствовал, как внутри него что-то ёкнуло. Он сделал шаг вперёд, намереваясь подойти к сыну, но что-то удержало его. Было ощущение, будто ворон — это не просто птица. Ворон внимательно следил за каждым движением Чонгука, и Хосок вдруг ощутил странную холодную тревогу, словно этот взгляд был не просто любопытством животного, а чем-то более зловещим.       Он хотел окликнуть сына, но его голос застрял в горле. Ему казалось, что если он нарушит эту тишину, то что-то ужасное произойдёт. Хосок стоял, наблюдая за тем, как Чонгук продолжал разговаривать с вороном, будто это был его друг, его собеседник. Мальчик смотрел на птицу с тем же спокойствием, с каким когда-то смотрел на свою мать. И в этот момент Хосок понял — что-то не так. Ночью, когда Чонгук снова говорил во сне, Хосок начал прислушиваться внимательнее. Он присел на стул у своей кровати, глядя в потолок, но его мысли были далеко от сна. Чонгук что-то говорил, его голос был тихим и едва различимым, но он произносил слова, которые, казалось, были обращены к кому-то, кого Хосок не мог увидеть.       — Ты ведь снова придёшь? — прошептал мальчик, и эти слова словно проникли в сознание Хосока, как холодный ветер.       Хосок ощутил, как дрожь пробежала по его телу. Он знал, что что-то неладное происходит с его сыном. Этот шёпот, эти ночные разговоры — всё это было чем-то бо́льшим, чем обычные детские сны. Это было чем-то тёмным, что захватывало Чонгука изнутри, как медленно затягивающая воронка.       С каждым днём и каждой ночью Хосок становился всё более беспокойным. Он пытался поговорить с сыном, но Чонгук стал ещё более замкнутым. Мальчик больше не искал утешения в отце, а его глаза, которые когда-то были полны жизни, теперь казались пустыми, как лунные кратеры. Внутри Хосока росло отчаяние. Он не знал, как защитить сына от того, чего не мог увидеть. Но с каждым днём тьма в их доме становилась всё более реальной, словно она сама была живой. И каждую ночь Хосок слышал эти шёпоты, видел тени, которые двигались по стенам, и ощущал, что его сын уходит всё дальше и дальше, погружаясь в мир, куда его отец не мог за ним последовать.       Тени становились частью их жизни. И Хосок знал, что это только начало.       Когда ночь опустилась на Терри Таун, словно тяжёлое одеяло, лунный свет исчез за плотными облаками и весь городок погрузился в густую темноту, в которой даже ветви деревьев казались вытянутыми руками призраков. Ветер, словно невидимый хищник, шуршал по углам домов, пробираясь сквозь щели и стуча в окна, как бы предупреждая о том, что эта ночь будет не такой, как другие. А внутри старого дома Хосока было ещё более мрачно и тихо.       Хосок сидел в кресле у камина, но огонь в нём давно потух, оставив лишь слабый тлеющий уголь, который едва освещал его лицо. В его руке была старая фотография Хволь — его покойной жены. Её мягкий взгляд и нежная улыбка, запечатлённые на этом пожелтевшем фото, были последними воспоминаниями о счастье, которое когда-то было в его жизни. Давно иссякшие слёзы теперь не находили выхода, и Хосок просто смотрел на её изображение, пытаясь понять, что пошло не так. Всё разрушилось. Жена умерла, деньги ушли в пропасть. Всё, что у него осталось, — это руины жизни и сын, который с каждым днём становился для него всё более чужим. Хосок чувствовал себя загнанным в угол. Внутри его разъедала тьма, а эта ночь казалась кульминацией всего отчаяния, которое тянулось за ним многие месяцы. Он пытался бороться, пытался выжить, но теперь чувствовал, что силы покидали его. И тогда, когда казалось, что хуже уже быть не может, из-за его плеча, из глубокой тени комнаты раздался голос.       — Ты всё ещё думаешь о ней? — прозвучало мягко, как шёпот ночного ветра.       Хосок вздрогнул, его глаза резко соскочили с фотографии и уставились в тёмный угол комнаты. Из тени медленно шагнул Намджун. Его фигура, как всегда грациозная и спокойная, казалась почти нереальной в тусклом свете угольков. Он выглядел точно так же, как и в день их первой встречи в клубе: идеально одетый в чёрный костюм, трость в его руке, на рубке которой блестел ворон. Хосок посмотрел на него, и в этот момент внутри него зашевелилось что-то холодное и угнетающее, словно тьма, которую он пытался подавить, наконец-то выбралась наружу.       — Ты снова здесь, — выдохнул он. Его голос был хриплым, и в нём не было ни радости, ни удивления — только усталость.       — Да, — спокойно ответил Намджун, его тёмные глаза блестели в полумраке. — Я здесь. Потому что ты сам того захотел.       Хосок отложил фотографию на стол и закрыл лицо руками. Он чувствовал, что не может сопротивляться этому человеку, этому существу. Всё внутри него кричало, что это была ошибка — приглашать его в свой дом, но было слишком поздно. Намджун уже был здесь, и теперь тьма, которая окружала его, начала проникать в самую суть этого дома.       — Чего ты хочешь? — спросил Хосок, его голос был слабым.       — Я пришёл помочь тебе, — мягко ответил Намджун, подходя ближе и опускаясь на стул напротив. — Я вижу, как ты страдаешь. Ты потерял всё, что когда-то имел. Но я могу дать тебе всё это обратно.       Эти слова, такие простые и заманчивые, будто проникли в сознание Хосока как яд. Он поднял глаза на Намджуна и на мгновение ему показалось, что в этих тёмных глазах проскользнула тень улыбки, как если бы этот демон наслаждался его страданиями.       — Всё? — повторил Хосок, едва веря своим ушам.       Намджун кивнул, его взгляд не отрывался от Хосока.       — Всё, что ты когда-то потерял. Я могу вернуть тебе богатство, вернуть твой дом, сделать так, чтобы твоя жизнь снова обрела смысл. Всё, чего ты желаешь. Но за это мне нужна одна вещь.       Хосок напрягся. Эти слова были настолько заманчивыми, что ему стало страшно. Он знал, что любая сделка с таким существом не может быть простой. Его сердце забилось быстрее, а в голове проносились мысли о том, что могло быть ценой за всё это.       — И что тебе нужно? — спросил он, стараясь сохранить спокойствие, но его голос предательски дрожал.       Намджун слегка наклонился вперёд, его глаза блестели в темноте, как два огонька, освещающие путь в бездну.       — Мне нужна всего одна вещь, — мягко сказал он, его голос был почти успокаивающим. — Мне нужен твой сын.       Эти слова, такие тихие и спокойные, ударили Хосока как молния. Он почувствовал, как холодный пот проступил на его лбу. Он не мог поверить в то, что только что услышал. Это был не просто договор — это был приговор.       — Чонгук? — прошептал он, едва веря своим ушам. — Ты хочешь моего сына?       Намджун улыбнулся, а его улыбка была такой же загадочной, как и всё в нём. Он взмахнул рукой и из тени комнаты появился свиток бумаги, который медленно развернулся перед Хосоком. На бумаге было что-то написано, но Хосок не мог разобрать слов. Единственное, что он увидел ясно, — это подпись внизу и имя его сына.       — Это простой договор, — сказал Намджун, глядя прямо в глаза Хосока. — Твой сын станет моим. Но взамен ты получишь всё, что потерял. Всё, о чём когда-то мечтал.       Хосок не мог дышать. Он посмотрел на свиток, затем на Намджуна, и его разум был захвачен ужасом. Он не мог согласиться на это, но в то же время знал, что другого выхода у него не было. Всё в его жизни рушилось, а этот человек, этот демон предлагал ему возможность всё исправить.       — Ты думаешь, что сможешь защитить его? — спросил Намджун, его голос был холоден, как ледяной ветер. — Ты не можешь. Но я могу. Я дам ему жизнь, которую ты не сможешь ему дать. Он будет под моей защитой.       Хосок закрыл глаза. Внутри него разрывалось противоречие: желание защитить сына и желание избавиться от той боли, которая его поглощала.       — Подпиши, Хосок, — тихо прошептал Намджун, его голос теперь был мягким, почти убаюкивающим. — Подпиши и всё изменится.       С дрожащей рукой Хосок потянулся к свитку. Его разум, словно последний проблеск света в густом тумане, отчаянно кричал ему о том, что это неправильно, что эта сделка станет началом конца. Но его тело больше не подчинялось разуму. Оно было тяжёлым и уставшим, словно все его силы давно покинули его вместе с надеждой на что-то лучшее. Изнурённое сердце больше не могло сопротивляться соблазну обещанного облегчения. Перо, которое Намджун протянул ему, холодно лежало в его руке, как осколок льда. Оно было тяжёлым, и казалось, что этот вес был не физическим, а душевным, словно сама судьба этой сделки давила на плечи Хосока, делая его движения медленными и неуклюжими. Хосок наклонился к свитку, его дыхание стало неровным, а глаза начали размываться от влаги, которую он давно не чувствовал.       Перед его глазами замелькали видения. Хволь, стоящая у двери, улыбающаяся в тот последний день, когда всё ещё было хорошо. Чонгук, ещё совсем маленький, сидящий на её коленях у камина, смеющийся, с глазами, сияющими как два огонька. Их прежняя жизнь, полная радости, тепла и света, мелькнула перед его глазами, как быстрая вспышка счастья, которое он потерял. Но эти образы быстро рассеялись, затянутые густым мраком, как если бы сама тьма поглощала его воспоминания, стирала их, как ненужные мазки на картине. Перед ним снова был свиток, а рука, словно чужая, медленно подняла перо, приближая его к бумаге. Тонкий кончик пера коснулся поверхности свитка, и в этот момент Хосок почувствовал, как холодная волна пробежала по его телу. Будто сама тьма, заключённая в этом договоре, прикоснулась к его душе, обвивая её своими цепкими пальцами.       — Всё будет хорошо, — шептал Намджун. Его голос был мягким, почти убаюкивающим, как шёлковая ткань, обволакивающая его сознание. — Твой сын будет в безопасности. Ты дал ему жизнь, а я сохраню её.       Слова Намджуна, такие мягкие и спокойные, проникали в его разум как яд, разъедая последние остатки сомнений. Они обволакивали его, как туман, заставляя забыть обо всём, кроме желания избавиться от боли. От вины. От страха за будущее. И он знал, что в этом голосе была ложь, но эта ложь была сладка, как успокаивающая колыбельная, от которой невозможно было отказаться. Перо, словно ведомое самой судьбой, начало выводить буквы. Каждая линия подписи, каждая завитушка имени тянулась медленно, соовно само время застыло в этот момент, впитывая в себя ужас и тьму этого решения. Каждая черта была тяжёлой, а с каждым движением руки Хосок чувствовал, как что-то внутри него разрушается, будто его душа, его сердце и его собственная воля были заключены в эту тонкую линию чернил.       И вот последняя черта была проведена.       В тот момент, когда подпись завершилась, что-то изменилось в воздухе. Ощущение тяжести, висевшее над комнатой, стало невыносимым. Тени, которые были всего лишь неясными очертаниями на стенах, словно ожили. Они начали медленно двигаться, обвивая углы комнаты, словно тёмные щупальца, которые тянулись к источнику света, чтобы его поглотить. Казалось, что сама тьма теперь имела вес и плоть. Хосок почувствовал это: гнетущее, удушающее давление, словно что-то огромное и зловещее нависло над ним. Ему показалось, что воздух стал холоднее, а его дыхание теперь с трудом проходило сквозь сдавленную грудь. Он поднял глаза на Намджуна, но тот не изменился. Его лицо было таким же безмятежным, как и всегда, а его глаза были полны тьмы и загадок.       — Всё завершено, — мягко произнёс Намджун, опуская руку на свиток, который теперь медленно сворачивался сам по себе, словно живое существо. — Теперь твой сын будет моим.       Эти слова, произнесённые так спокойно и так невозмутимо, ударили Хосока с новой силой. Осознание того, что он только что сделал, начало прокрадываться в его сознание, разрывая завесу тумана. Его сердце замерло, а затем начало бешено стучать в груди. Он попытался вдохнуть глубже, но воздух, казалось, стал густым, как если бы что-то невидимое сжимало его лёгкие.       — Чонгук… — прошептал Хосок, и его голос сорвался. Он чувствовал, как паника захватывает его разум, как его руки начинают дрожать от ужаса. — Что… что я сделал?       Намджун, не сводя глаз с Хосока, встал. Его движения были плавными, как у хищника, который только что поймал свою добычу и теперь наслаждался моментом триумфа. Он наклонился ближе к Хосоку, и его голос снова прозвучал мягко, как шёпот теней.       — Ты сделал то, чего всегда хотел. Ты спас своего сына… и обрёк его на вечность со мной.       Хосок замер. Его разум был захвачен страхом и он не мог ни пошевелиться, ни сказать хоть что-то в ответ. Его глаза расширились от ужаса, а дыхание стало прерывистым и поверхностным. Он осознал, что отдал своего сына, свою кровь и плоть, своё всё в руки существа, о котором он до конца не знал ничего. И это было хуже, чем любой ад, который он мог представить.       Намджун, улыбаясь, медленно выпрямился. Его тёмная фигура теперь казалась ещё более внушительной и опасной. Он развернулся, направляясь к выходу, оставляя Хосока наедине с его ужасом. Но прежде чем покинуть комнату, он на мгновение остановился у двери, обернувшись через плечо.       — Я приду за ним, — тихо сказал Намджун. Его голос был холоден, как сталь, и в этой фразе прозвучала неизбежность, а его слова были окончательны, как удар судьбы, как звон колокола, предвещающего конец. В этом голосе не было ни малейшего сомнения, ни капли жалости. Это было заявление, за которым скрывалась вся тяжесть вечности.       Хосок, словно окоченевший, застыл на месте. Его сердце бешено билось в груди, мысли смешивались, превращаясь в бесконечный вихрь страха и осознания того, что произошло. В голове крутилась лишь одна мысль: он отдал своего сына чудовищу. Отдал навсегда. Но страх и отчаяние вдруг сменились вспышкой гнева. Остатки человеческого достоинства и инстинкт родителя, который только что осознал свою потерю, всколыхнулись, прорвавшись через завесу тьмы.       — Кто ты, чёрт возьми?! — выдохнул Хосок, его голос дрожал от смеси страха и ярости. Он поднялся с кресла, а его взгляд был полон безумной решимости, но эта решимость была бессильна перед тем, кто стоял перед ним. — Что ты такое?!       Его слова словно прорвались сквозь трещащий огонь паники, но отозвались лишь тишиной. В комнате повисло тяжёлое молчание, как если бы само пространство застыло, ожидая ответа.       Намджун остановился у двери, медленно повернув голову в сторону Хосока. Его глаза, тёмные и глубокие, словно сама бездна, встретились с глазами Хосока. И в этот момент вся комната, казалось, погрузилась в ещё больший мрак. Стены сжались, воздух стал ещё тяжелее, как если бы сама тьма вползала в каждый уголок комнаты. Его губы медленно изогнулись в едва заметной улыбке, но эта улыбка была лишена человеческого тепла. Она была холодной, жестокой, почти насмешливой.       — Ты только что сам дал ответ на свой же вопрос, — тихо ответил Намджун, его голос прозвучал как шелест ветра в мёртвом лесу. В его глазах зажглись тёмные огоньки, словно в них скрывались все грехи и тайны этого мира.       В его словах была жуткая простота. Это не было загадкой, не было неясностью — это было истинной правдой, столь же древней, как сама тьма. Хосок ощутил, как эта правда пронзила его, словно ледяное лезвие, и в его голове вспыхнула одна единственная мысль: он знал, что Намджун никогда не был человеком. Он всегда был чем-то иным, чем-то древним и беспощадным. Тем, что всегда существовало в мире, скрытое от людских глаз.       — Ты… — начал было Хосок, но голос вновь застрял в его горле. Слова не приходили, лишь страх расползался внутри, затмевая разум.       Намджун не стал объяснять дальше. Он не нуждался в словах. Всё уже было сказано, всё было решено. Он лишь слегка кивнул, будто давая понять, что всё это — всего лишь неизбежная часть мира, который Хосок никогда не понимал и не смог бы понять. Мир, в котором тьма была такой же важной частью, как свет.       — Ты впустил меня, Хосок, — произнёс он почти ласково, как если бы утешал смертельно больного. — Теперь мы связаны и я приду за тем, что принадлежит мне.       С этими словами он повернулся и исчез в тени, оставив Хосока наедине с его страхом и отчаянием.