Настоящая жизнь

      Теперь, боязливо плетясь за воспитательницей по страшному замковому коридору, крошка Сос’Ампту отрешённо вспоминала странный случай. Странный бесконечно — как бесконечен этот зловещий коридор, и бесконечно странный, как всё, что делают эти глупые взрослые.       Как-то раз, бегая за пищащей летучей мышью, маленькая принцесса уж очень заигралась, набредя на пост стражниц. Испугалась, конечно, да бежать духу не хватило: коленки задрожали, ладошки похолодели, уши в панике приросли к голове! «А вдруг заметят, вдруг поймают, вдруг накажут!..»       Её должны были «заметить, поймать и наказать», хотя бы потому что именно так поступают женские особи — злые к маленьким и слабым, и мужчинам, и эльфятам… Вот только этого не случилось, оттого и дрожали коленки, а сердце металось, как мышонок в паутине. Страх был так велик, что того гляди сил бояться не останется, и кроха не придумала ничего лучше, чем затаиться и слушать, понимая лишь разрозненные слова, что, должно быть, складывались для говорящих в величайшее откровение.       «- А затем, ну, случается, что… Ты по-другому смотришь на вещи. По-новому… Воспринимаешь. Ну, начинаешь понимать, и…»       Их было всего двое на посту, и, пользуясь затишьем, а может и чем-то эльфятам неведомым, они позволяли себе переговариваться, смотря за территорией будто больше для виду. Сос’Ампту ёжилась от непонимания, от этих отрешённых взглядов вдаль, от монотонности голосов, от вида взрослых рук, сжимающих костяные копья до серых костяшек… Одна пыталась поведать историю, состоящую скорее из междометий, попутно пиная воображаемые камни носком сапога, а вторая всё кивала в ответ — с таким рассеянно-осознавшимся видом, будто этот разговор способен в одночасье перевернуть мир и спутать всё во тьме. Это, должно быть, великая мудрость, непонятная даже всезнающим взрослым…       Вот только теперь Сос’Ампту не могла отделаться от некстати нахлынувшего воспоминания, мучительно понимая нечто слишком грандиозное для сознания столь крохотного существа.       Теперь, кое-как тащась за сердитой воспитательницей, Сос’Ампту готова была какую хочешь правду принять. Признайся ей Ауна, что она, на самом деле, не злая, и кроха бы охотно поверила, лишь бы коленки так не дрожали, — да где же видано, чтобы женщина обругала себя, назвавшись «не злой»? Объясни кто теперь, что маленькая принцесса бывает бита «для науки», Сос’Ампту бы и в это поверила, да только Ауна больше не желает прикрываться всем известной истиной — «от любого учения остаются синяки». Могла бы Ауна сказать то же, что обычно: «мне приказано не давать тебе спуску», «ты сама виновата», «я колочу тебя для твоего же блага»… Она могла бы многое сказать, вместо того чтобы прятать израненные руки, все в повязках, а под повязками — страшные раны, за которые с какой-то стати раз за разом прилетает маленькой принцессе, будто беспомощная семилетняя девочка источник всех бед большой и сильной Ауны, обречённой на самые кошмарные мучения просто потому, что это дитя было доверено ей.       Теперь, не смея даже вспоминать самую странную в жизни взбучку, крошка Сос’Ампту отчаянно силилась что-то понять, да мысли непослушные разлетались, хоть сетями их лови!       Плохо быть эльфёнком — маленьким, слабым, а потому вечно во всём виноватым… Виновным даже в хорошем поведении. Даже в делах, о каких эльфёнок знать не знает и разбираться в подобном не хочет. Даже в выборе матери, из которой довелось появиться во тьму, ведь у Матери Бэнр, стало быть, рождаются только плохие и неправильные девочки, чья любимая игра — обижать чужих дочерей, потому что те… «Нижестоящие» в «иерархии». Вот, за что Ауна мучает доверенных ей маленьких принцесс. Эльфёнок постарше, мог бы выдать теперь умную фразу из лексикона всезнающих циничных взрослых! «Мудрая Ауна играет на опережение», «коварная Ауна мастерски пользуется лазейками в системе»…       Ауна терпеть не может, когда что-нибудь прерывает урок, но если это делает Блэйден’Кёрст… Когда злобная Блэйден с глупыми глазами навыкате начинает учить Сос’Ампту по-своему, хватая за шиворот и пугая до смерти, Ауна, почему-то отчаянно прячет ухмылку. Прячет от Блэйден, а не от эльфёнка, которому всё равно никто не поверит.       Никто не хочет играть с крошкой Сос’Ампту, потому что… Потому что она принцесса? Но почему же тогда её старшие сестры возглавляли эльфёночьи стайки, едва осваивали речь? А может, права Блэйден’Кёрст, кличущая семилетнюю Сос’Ампту «недосамкой» — а это всё равно что «дерёшься, как мальчишка» или «ноешь, как мальчишка»? Или есть другая проблема — такая большая, какой попросту не уместиться в маленькой эльфёночьей голове?       Одно понятно: хочешь — плачь навзрыд, как мальчишка, хочешь — скули от обиды, будто младеница, а горю всё равно не поможешь. Остаётся лишь привычно дрожать, совсем не понимая, с какой-такой стати страшный, бесконечный замковый коридор перестаёт казаться ужаснейшим из кошмаров, когда рядом с тобой притихшая от ярости Ауна.       От ярости ли?       Сос’Ампту и вправду очень странная девочка. Малышня поднимает рёв при её виде, воображая чудовищ за её спиной, хотя там никого нет, а паучата бегают за ней стайками, даже если рядом есть и другие эльфята, и за ними тоже можно бегать. Никто не играет с маленькой принцессой, кроме зверей, которые снятся ей после часовых молитв, а ещё из-за неё постоянно тревожат жриц… но в часовню ходить запрещают. Будь Сос’Ампту большая и умная, как эти жрицы, она бы, может, заметила, как много внимания уделяют её играм и фантазиям… и, подобно взрослым, многого себе надумала, будто у каждой случайности есть двойной смысл поверх тройного подтекста! Но разве маленькие, наивные эльфята занимаются подобными глупостями? Разве есть эльфятам дело до чего-то, кроме игр с оживающими паучками да фанатичных молитв под взглядом пристально взирающей богини, с фрески, которой и вовсе нет на этом потолке?       Ауна, будто слыша мысли воспитанницы, замерла на миг и глянула так свирепо, что Сос’Ампту опустила взгляд в пол, не смея даже просить прощения. Она хотела, очень хотела, но горло сжало стальными когтями, и тихий голос, полный издевательского торжества, прошипел ей на ухо: «не смей».       То, что случилось посреди мигом прерванного урока, было… Странно. Очередная шалость маленькой, бестолковой принцессы, что ни с того ни с сего надумала прижимать уши ладошками к голове, да мотать этой самой головой в стороны, вопя при этом невесть что, будто Ауна — смешно подумать! — говорила в её голове! Странно это. Странно оттого, что Ауна, вслушиваясь в беспорядочные выкрики маленькой выдумщицы… Оторопела. Поколотила, конечно, с налившимися кровью глазами, запретила притрагиваться к исцеляющему зелью, обозвала такими словами, каких малое дитя знать не знает…       А затем в панике отшатнулась, едва ли не на коленях умоляя не рассказывать ни Триль, ни даже Блэйден’Кёрст. Нет, не о побоях, а о той нелепице, что пришла эльфёнку в голову, спровоцировав наказание. Сос’Ампту кивала, размазывая слёзы кулачками и ничуть их не стыдясь, готовая Ауну хоть личной заступницей выставить, лишь бы её никогда больше так не били, а воспитательница тем делом то лютовала, как демоница в Бездне, то бледнела, как дартиирское чудище! Присмирела, принялась беспорядочно нарезать круги по комнате, будто сказала плохое о матроне, и её теперь накажут! Выла в бешенстве, хватаясь за голову да глядя на маленькую принцессу в суеверном ужасе, будто та паучка раздавила, или высшей жрице не поклонилась!       А затем Ауна, вечность спустя унявшись, усадила Сос’Ампту напротив себя, силком, и тихо, благодушно, почти елейным голоском, принялась поучать, поглаживая зарёванное эльфёночье личико опухшей от кровоточащих ран ладонью и неотрывно глядя воспалёнными глазами в самую эльфёночью душу:       — Ты очень плохая девочка, и ты это знаешь, — лепетала она, улыбаясь широко, и уголок её губ дёргался, до того неправильной была эта улыбка. — Ты делаешь всё, чтобы меня разозлить. Очень плохая… Непослушная. Ты заслужила это наказание. Снова заслужила. Тебя, возможно, об этом спросят, и тогда ты поклянёшься, что заслужила. Нет, ты умолчишь о своей способн… О своей шалости. Ты никому не расскажешь, что выдумала, будто слышишь чужие мысли, будто высшая жрица. Тебе никто не поверит, ты это понимаешь? Пути богини неисповедимы, и я знать не хочу, до каких пределов ты дойдёшь в своих молитвах… И ради чего она это делает. Но пойми, дитя, если ты расскажешь всё, как было, наша деятельная первосвященница бросит все дела, чтобы тебя проверить, а ты… Ты ведь знаешь, кому адресуешь свои молитвы. Ты знаешь! Ты не сможешь повторить успех. Всё, что ты делаешь, тебе удаётся лишь раз, просто затем, чтобы развлечь её. Внести толику хаоса, а может… Может… Или…       Ауна вдруг рассмеялась, ни с того ни с сего. Нет, это был не смех, скорее громкие всхлипы. Разве дроу смеются вот так? С широкой, натянутой ухмылкой, будто лицо свело судорогой, с суеверным ужасом в глазах… «Это конец», читалось в её взгляде. «Теперь мне точно конец».       — Тебе же лучше, — продолжила Ауна через силу, будто не веря в собственное спасение, — если сделаешь, как я велю. Делай, как я тебе приказываю, иначе ты опозоришься перед первосвященницей, а может даже растеряешь свою веру. Да, дитя, веру можно потерять, и, поверь мне, это больнее всего, что я сделаю с тобой, если дашь мне повод.       Сос’Ампту была слишком напугана — гораздо больше, чем обычно, — чтобы хоть на миг перестать давиться всхлипами и хотя бы разорвать зрительный контакт, но даже тогда её маленькие ушки дрогнули, будто на волю рвётся тысяча мыслей, какие и в слова не облечь. Что сказал бы эльфёнок постарше? «Ты вольна меня запугивать, но…»       «Ты заслуживаешь самого жестоко посмертия, жалкая еретичка! И этими дерзновенными речами ты платишь богине за её милость к нам, её смертным детям?! Как смеешь ты говорить, что веру можно потерять! У нас нет ничего, кроме нашей веры! Всё остальное — суета, всего лишь пыль в вечности!»       Конечно, крошка Сос’Ампту могла лишь дрожать и скулить, как никогда надеясь, что тётя Йоклол придёт уже да накажет взрослую обидчицу — слишком грозного врага. А лучше — заберёт, наконец, саму Сос’Ампту в безопасное место, будь оно даже всеми любимыми «посмертными муками». Там, наверное, очень тихо и хорошо, ведь туда постоянно кто-нибудь сбегает, прячась от «самочьей агрессии»!       — Первой из моих угроз… — между тем продолжала Ауна, и глаза её, тёмно-красные, отчего-то казались почти чёрными. — Я имею ввиду перспективу опозориться перед первосвященницей… Этого стоит бояться, о да! Знаешь ли, эта… госпожа… Она во всём видит насмешку, и в твоих рассказах о будто бы… Внезапно проснувшихся в эльфёнке способностях высшей жрицы… Она тебя убьёт. Она будет долго тебя мучить… Может, отдаст мне, и позволит мне делать с тобой всё, что я захочу. А если побежишь плакаться перед самой матроной… Нет, дитя, матрона не должна об этом узнать! Ради твоего блага. Она не должна знать, потому что… Потому что она уже знает. Если матрона узнает… А она знает, я уверена, матроны всё знают. Может, ты не такая безмозглая, какой пытаешься казаться, и… И ты понимаешь, на что я намекаю, говоря, что матронам ведомо всё?       Ауна продолжала, и длилось это столько же, сколько Мать Бэнр сидит на троне, а может и так долго, сколько вообще существует мир. Семилетняя Сос’Ампту, правда, затруднялась сказать, которая из этих двух мер больше, ведь Мать Бэнр, наверное, начала править задолго до появления самого мира! Иначе её бы не называли «древней»!       Конечно, Сос’Ампту готова была на любую ложь, лишь бы это, наконец, закончилось, и началось что угодно другое. Ауна пыталась увещевать её, как большую, говорить с ней, как со взрослой, но разве нужны эльфёнку какие-то неведомые «аргументы»? Разве понял бы эльфёнок и половину этих речей? Разве посмело бы малое дитя ослушаться, как никогда готовое повиноваться, мечтая выторговать себе… Нет, не право поиграть вместо уроков, и даже не спасение от карающего подзатыльника! Речь шла, наверное, о целой жизни, а жизнь — это очень важно. Это очень много, и будет совсем плохо, если у тебя, эльфёнка, отберут жизнь — всю, целиком!       — Вот и умница, — заключила тогда Ауна, и, совсем забывшись, поцеловала воспитанницу в лоб. Жест этот и для взрослых был бы вне всяких объяснений, а малютке Сос’Ампту, прежде готовой на съедение ящерицам пойти за самое брезгливое подобие ласки, от этих внезапных рофячьих нежностей хотелось спрятаться, как от страшных побоев. — Раз ты у меня послушная… Пойдём. Вернёмся в твою комнату. Не бойся, я всего лишь дам тебе задание, будто ничего не случилось, и сразу уйду. Мы будем делать вид, будто ничего не произошло.       Сос’Ампту не посмела даже кивнуть в ответ. Прежде она бы точно спросила, чего же такого можно бояться в предложении от взрослой женщины «пойти в комнату», но теперь она не рискнула ни подать голос, ни расправить в панике прижатые уши.       И вот она кое-как плетётся следом за Ауной, едва держась на подгибающихся ногах и больше всего боясь упасть — ведь это привлечёт внимание воспитательницы. Думать бы, наверное, о другом, слишком страшном, но в голове одна лишь мысль: ей дадут задание. Уроки! Как она будет учиться, такая напуганная, вся переломанная, без права принять исцеляющее зелье?! А затем к ней может прийти сама первосвященница — всемогущая Триль, с какой-то стати вспомнив в своих великих делах о крохотном эльфёнке, чтобы… Задать какие-то вопросы?.. Ни с того ни с сего спросить, за что наказана малолетняя сестричка? И этим будет заниматься сама великая Триль Бэнр?! Да в своём ли Ауна уме, чтобы такую нелепицу сочинить?!       Ауна шла впереди, и лишь изредка, если та оборачивалась, проверяя жива ли битая воспитанница, можно было разглядеть, какая она стала. Бледная, дрожащая, с бешеным ненавидящим взглядом, лоб покрыт испариной, а на губах такая ухмылка, что даже свирепая Дук-Так потеряла бы покой.       И чем дольше они шли по бесконечному коридору, тем отчётливее этот эльфёночий кошмар стучал зубами под взглядами оживающих каменных паучков. Взгляды у паучков строгие, а улыбки широкие, и хелицеры ходуном ходят, а ведь даже несмышлённый эльфёнок знает, что обычно каменные фигурки так себя не ведут. Они обычно вообще никак себя не ведут, они же каменные, а не живые!       Сос’Ампту эльфёнок рассеянный, а ещё она выдумщица, каких поискать. Шла себе за Ауной, битая и наказанная, да и тогда умудрялась глазеть по сторонам, сочиняя всякие небылицы. Цветные, древние, как Мать Бэнр, фрески на стенах переделывали сами себя, следуя за маленькой принцессой, чтобы она могла смотреть, даже если не хочет. Вот Ауна — не настоящая, а «нарисованная», и она хочет змееголовый хлыст, и на троне хочет сидеть, — но это ничего, так все девочки хотят. Вот опять Ауна, держится за голову, крича и закатывая глаза, а другие над ней смеются, и даже Триль смеётся, и богиня смеётся. Вот ещё одна Ауна, упала перед троном, и руки сложила, будто просит чего, а на троне — Мать Бэнр, и что-то такое происходит, отчего настоящая, живая, Ауна шипит гадости на взрослом наречии и хватает свою маленькую выдумщицу за волосы, таща дальше силой и закрывая ей глаза свободной рукой.       Вот только Сос’Ампту успела прочитать, что там написано.       «Второй шанс», — просит Ауна с картинок.       «НА ЗАКЛАНИЕ», — высечено над ней кривыми рунами.       А затем Сос’Ампту швыряют в её собственную, безопасную комнатку, и всё, наконец, заканчивается.

***

      И всё-таки Ауна знает свою вечно битую воспитанницу, как никто во всём мире.       Сос’Ампту потирала очередную шишку с полголовы, нянча вывихнутую руку и закусывая губу, лишь бы никогда впредь не хныкать, как жалкий мальчишка. Она уже слишком взрослая, чтобы ей прощали мальчишечьи повадки, и, даже если в очередной раз доведённая до бешенства Ауна запретила этакой хулиганке испить лечебного зелья, это всё равно не повод распускать сопли!       Это повод утешиться самым странным образом, который только можно вообразить.       И позволить Ауне пойти погулять где-нибудь подальше, покорно берясь за любое задание, лишь бы впредь она думала только в своей собственной голове.       Ауна сама принесла этот свиток. Кому, как не личной воспитательнице, знать, что доверенное ей дитя читать научилось едва ли не раньше, чем говорить, и до сих пор похвалы Триль на этот счёт в нежных снах видит?       — Здесь… Сказка, — объяснила Ауна мрачно, уложив свиток на стол. Её маленькая воспитанница сама не заметила, как прижала ушки и отступила к стене, поругав себя за то, что не умыкнула один из «ножиков», оставленных в «тренировочном зале» без присмотра. Чтобы взрослая дроу назвала свиток этим словом!.. Чтобы Ауна приказала читать сказки?!       — Ты прочтёшь это и озвучишь мне… Свои выводы.       Уже по этому тону Сос’Ампту заподозрила, что сказка в свитке очень страшная. Неужели про драконицу, которая всех съела, потому что жрица-спасительница оказалась ненастоящей — вроде Ауны, сбежавшей из Арак-Тинилита? А может, про дартиир, про их обычай есть маленьких дроу, чтобы излучать свой яркий свет? Или про огненный шар в каменном небе над Андердарком, из-за которого все плохо живут, потому что паучки его боятся и прячутся?! Или про восстание оживших костей, некогда затопленных в кислотном озере?!       Ожидая всех кошмаров разом, маленькая принцесса осторожно приблизилась к свитку, жалея, что не может поддеть его некогда стащенной у рабов метлой, ведь грозное оружие сломалось в кровопролитном побоище с Блэйден’Кёрст!       Походка тише, чем у пантеры, заприметившей сытного кобольда-одиночку… Пальчики покалывает от искр магии, готовых в любой момент собраться в шар тьмы и дезориентировать коварного врага…       Шажок…       Ещё один…       И ещё…       И… Ничего не происходит! Свиток как свиток, и руны в нём как руны. Даже обидно, что оттуда не выскочил монстр и не попытался сожрать нарушительницу векового покоя!       Надувшись от обиды, Сос’Ампту устроилась на своей лежанке так удобно, насколько позволяло ей битое, трещащее по швам тельце, и принялась читать.       Женской особи плохо быть той, кого вражеские жрицы забирают в свой плен. Сос’Ампту создание неловкое, неуклюжее и слишком маленькое, чтобы её не отправляли пинком в комнатку, едва на горизонте появляется что-то интереснее созерцания потолка, но даже она, крошечная и бесполезная, успела насмотреться такого, что иной раз без чересчур мощной затрещины не заснёшь!       Когда Мать Бэнр опять всех побеждает, уцелевшие казнят себя сами, пока не поздно. Это делают даже те, кому ещё не довелось посмотреть, как довольная Дук-Так хихикает, кашляя от напряжения, стоя за левым плечом матроны, в нетерпении потирая ладошки, окованные медными кастетами.       «Гордость сокрушена» — так говорят победительницы о своих пленницах.       У пленницы отбирают её эльфят, если таковые выжили, чтобы те повиновались сильнейшей, а не поверженной, с позволения сказать, «матери».       У пленницы отнимают мужчин, чтобы та не могла больше их защищать, и теперь этих самцов защищали новые хозяйки.       Пленнице приказывают много работать, а не сидеть сложа руки — ведь крохи со стола госпожи ещё заслужить надо!       Пятая принцесса Бэнр к своим семи годам всякого насмотрелась, и ещё большего наслушалась.       Такая, как Блэйден’Кёрст, подвешивает своих пленниц за руки, чтобы колотить, пока силы не иссякнут, и любоваться тем, что останется, пока у довольной собой Блэйден не слипнутся глаза.       Дук-Так будет мучить, снимая кожу и наращивая её заново. Всего какое-то десятилетие, и «кожевенная фабрика Вендес Бэнр» производит столько, что мужчины-стражницы в подвале могут сшить кожаную броню себе и своим здоровенным, свирепым защитницам. Матери Бэнр очень нравится идея «кожевенной фабрики», если верить Дук-Так, а не всем остальным.       Квентль не посмотрит, что за противница пала к её ногам, ведь все — и жрицы, и солдатки, и прочие, одинаково годятся в её глазах, чтобы выносить за победительницей ночные горшки или служить подставкой для победоносных ног, когда усталая Квентль пожелает с удобством растянуться в кресле во весь свой завидный рост да распить грибного вина прямо из бутылки, обращаясь к высоким думам. Всё-таки, Квентль натура утончённая, она много размышляет о прекрасном мире, где вся власть принадлежит ей одной.       Любая выпускница Магик расскажет, если ей сохранят язык и рассудок, каково это, быть живой мишенью для заклятий. «Живой» — недолго, ведь даже искусная Дук-Так не может применить многие заклятия таким образом, чтобы в конце концов мишень сохранила хотя бы кости, пока на них плавятся мышцы и редкие ошмётки кожи, а погибающие останки исторгают органы один за другим. Выпускница Магик не живёт долго, ибо неправильно это, полагаться на что-то больше, чем на благословение Ллос.       Кто кому завидует: ничтожная простолюдинка знатной даме, или наоборот? Кара поверженной черни совсем ничто по сравнению с настоящими казнями и болью от потери статуса… но редкая дама променяет свою болезненную агонию на досадную участь держать себя в руках, не смея отыграться на здешних мужчинах! Разве может низкородная женская особь, приговорённая к какому-нибудь пустяку, вроде начистки сапожек капризных принциков, не терзаться своей бедой — ведь загадочного «отыграться на мужчинах» ей, никогда не оставляемой с прекрасным полом наедине, никто не позволит!       Даже эльфёнок знает, что женщина должна быть сильной, женщина должна побеждать или, по крайней мере, не вымаливать пощады, как слабый мужчина — а иначе пленительницы будут обращаться с ней, как с эльфёнком, а то и, не приведи богиня, как с мужчиной. Никаких поблажек за полезность, только ограничения и побои, пока та не ухитрится отгрызть руку, заносящую над ней хлыст, — ведь что ни сделаешь, завоёвывая право быть убитой пусть садистски, но быстро и «насовсем».       Крошка Сос’Ампту знать не хочет, что заставляет женщин веселиться, вспоминая о противницах, подселённых в бараки беднячек… Но и это не предел. Сознание неразумного эльфёнка почти противилось гармонии, вдруг воцаряющейся между Блэйден’Кёрст и Дук-Так — а может даже Триль с Квентль! — когда те удовлетворённо переглядываются, вспоминая противниц, брошенных в стойла озверелых и до чего-то там «голодных» рабынь. Сос’Ампту, наверное, даже получив сан высшей жрицы, не разберёт, что же такого удивительно чудесного, чарующе-поучительного в том обстоятельстве, что поверженной женщины сторонятся даже иблитские самцы… знающие участь любого мужчины, что догадывается подарить своё тело поверженной самке. К логову подобного благодетеля сразу стекутся завшивленные оборванки, чьи телеса гниют в самом неожиданном месте, чтобы проверить, со всеми ли он такой «щедрый». Ещё говорят, что самцы редко дарят себя добровольно, однако, это не освобождает их кары. «Если мужчину берёт одна, значит, его можно брать всем».       И, конечно, поверженной самке-дроу, если та сумеет порвать цепи и взять самца силой, вольют в глотку неведомое зелье, чтобы та никогда больше не смогла отрастить живот, дав начало ущербной ветви высшей расы. В конце концов, поверженная дроу хуже рабыни. Иблитше, по крайней мере, позволено овладевать себе подобными, чтобы плодить новых рабов в обмен на вольности, увеличенный паёк, а порой и право в своём безумии вообразить себя представительницей высшей расы, всего-навсего изуродованной светом — лишь бы похоть позволяла, лишь бы глаза горели во тьме огоньками отрицаемого прежде всемогущества, коего иблиты по природе своей знать не могут.       Кто угодно может обвинить беззащитного и слабого эльфёнка в наивности и глупости, но даже крошке Сос’Ампту известно, что многие женские особи неустанно совершенствуют навыки не столько ради благ, получаемых жреческой магией и грубой силой, сколько в параноидальном ужасе перед вечной перспективой растерять всё, вплоть до тончайшей иллюзии полезности в глазах новой госпожи. Нет такой женщины, что хотя бы на миг позабудет о бьющей через край гордости… но уж лучше послать свою гордость ко всем драукам, отныне бегая по приказам некогда презираемой, но победоносной вражеской матроны, как бестолковая девчонка. Лучше десятилетиями завоёвывать доверие ненавистной госпожи, выполняя никчёмные задания, недостойные твоего статуса и твоих умений. Лучше циклами Нарбондели напролёт поддерживать огоньки фейри на зачарованной ограде, позабыв о половине столетия, проведённого в Арак-Тинилите, куда достойных выживания самцов и эльфят не пускают даже с конвоем. Лучше переписывать свитки, засыпая с тепловыми чернилами в руках, запертая в холодной, узкой келье, вопреки самым блестящим познаниям в магическом искусстве. Лучше полировать доспехи оголтелых новобранок, снося от них насмешки и тычки — не смея вспомнить, как когда-то била их матерей, если те не успевали отжаться десять раз за то время, пока приказ о зачислении одной из них в Мили-Магтир догорает в твоих руках.       Всё, что угодно, лучше низведения до убожества, какому рабыня по праву плюёт в лицо.       Но всё это лишь разрозненные знания, странные кошмары невинного эльфёнка, что в неведомом сбое реальности может «видеть» больше, чем понимает.       И это ничуть не важно, ведь ручки маленькой принцессы совсем не дрожат, совсем не комкают и не портят свиток с очень страшной и грустной сказкой!       Придумал эту сказку, конечно же, мужчина, ведь все говорят, что мужчины думают с трудом и неправильно! А ещё у них сил меньше, и они все слабые, или даже «хрупкие» — как вещи, которые приятно ломать!.. Вот и понятно, почему тот, кто велел это записать, придумал, будто мужчины-пленники мучаются больше пленников-женщин! Как это мужчины могут мучаться больше, если у них не отбирают ни мужчин, ни этот обожаемый взрослыми «статус», ни даже тех, кого они вытащили из своих животов, как Мать Бэнр вытащила крошку Сос’Ампту семь лет назад?       Ауна дала целый цикл Нарбондели на размышления, будто есть здесь, над чем думать, а маленькой принцессе и половины этого времени с лихвой хватило, чтобы зачитать короткий свиток до дыр. Кроха уже до деталей вообразила, как же выглядит тот неведомый город, что в далёкие-предалёкие времена не досчитался одного из малозначительных Домов. Наверное, этот город похож на Мензоберранзан… Вот только Дом, которого нет и никогда не было, на владения Бэнр ничуть не похож! Как тот Дом может походить на угодья Матери Бэнр, если он пал, и его больше нет?       Но тот, кто это сочинил, уж точно был мужчиной, ведь он только и делает, что пишет об участи… «на-лож-ни-ков»! Нет бы о порядках в городе рассказать, или какие умницы женщины, которые почти сумели победить врагов! Лишь пара слов об отваге женщин — и целый свиток о мужском горе!       Целый свиток о том, как мужчины бросались в самоубийственную атаку, давя инстинкт выживания любой ценой. Целый свиток о том, как боролись все — даже те, что обычно не держат в руках ничего страшнее ножика для нарезки грибов в похлёбку.       Как патрон Дома защищал своих эльфят, а затем, когда по-мужски наивная матрона согласилась сдаться, попавшись в коварную ловушку, перерезал глотки всем своим сыновьям… каким успел. Сыновьям… Красивым и… «Желанным». Что значит это слово?       Как дротик с дозой парализующего яда, пущенный вражеским мужчиной-арбалетчиком, сразил его в спину, чтобы сохранить самый ценный трофей для ликующих победительниц.       Как самого красивого из принцев постигла та же участь, и он услышал: мужчины, явившиеся с вражескими солдатками, хохочут, обвиняя поверженного красавца в глупости, ведь такому ценному трофею следовало убиться не медля, а не строить из себя храбрую женскую особь, хватаясь за оружие.       Как старший из царственных пленников очнулся в цепях, и не мог помочь младшему — голому, избитому, распростёртому на холодном полу.       Как мужчины победительниц смеялись громче самих женщин — ведь некоторым везёт отсрочить своё унижение, терпя насилие дома, в комфорте, — а другим приходится страдать на глазах у врагов.       Как дочь матроны-победительницы, самая властная и сильная, пнула пленного принца в бок, чтобы тот не потерял сознание в очередной раз — ведь когда-то он отказался от «по-хорошему», наслышанный о её бесцеремонной жестокости.       Как триумфаторши — и матрона, и её жрицы, и даже те, кого прежде казнили бы за одну мысль коснуться знатного мужчины, — делали с захваченными отцом и сыном загадочное «всё, что хотели», пока, наконец, не уложили издевательски два остывающих тела в обнимку — и тут же, заметив, что на выжженные световой вспышкой глаза опороченного патрона продолжают наворачиваться слёзы, заживо сбросили их через портал в кислотное озеро. Кто-то будто бы даже признал такую казнь за великую честь, ибо опороченные не достойны погребения.       А затем, матрона-победительница приказала всем возвращаться к своим делам, будто ничего не случилось.       И разобрать пленников, оставив её младшей дочери самого красивого. Всё-таки, девица уже подросток, ей надо подсунуть какую-нибудь игрушку, чтобы отвадить, наконец, от племянников и братьев. Ну, хотя бы от патрона. Мать, гордая этой малолетней образцовой самкой, устала в ревности казнить вечно меняющихся мужей за то, что свирепая детина портит её вещи, а затем похваляется своим насилием, вызывая всеобщее умиление своими прелестными девичьими шалостями.

***

      О том, что сказала Ауна, не найдя по возращении свою бедовую подопечную в комнатке, маленькой принцессе знать совсем не следовало, да и поняло бы малое дитя всё отчаяние обречённой женщины, чей план по спасению собственной шкуры грозил сорваться?

***

      Сос’Ампту решительно плелась по холодному коридору в тренировочный зал, волоча за собой проученные Ауной конечности — и какая ей разница, что где-то здесь может разгуливать злющая Блэйден’Кёрст! В конце концов, она женщина в семье или кто?! Пусть даже всего семи лет от роду, и вечно бегающая то от карающего сапога, то от ещё какой напасти!       Да, поверженный мужчина склонен преувеличивать свои мучения, ведь — подумаешь! — он вынужден теперь спать в кровати не с одной женщиной, а с любой, какая сильнее, даже если она не дарит ему подарки и не говорит, что он красивый! А может даже не в кровати, а на полу, или ещё где-нибудь! Мужчины и без того постоянно спят, и почему-то не одни, а с женщинами! Некоторые даже сами разрешают женщинам спать в их спальнях!       Но это не значит, что настоящая женщина позволит обижать своих братьев и делать так, чтобы они умирали и плакали!       — Тебе чего здесь надо, создание? — вопрошает, наконец, прекрасный Дантраг, отрывая зачарованный взгляд от своего любимого меча.       Сос’Ампту, с таким трудом добравшаяся до него, вдруг теряется… Так же, как сам Дантраг, увидевший на пороге тренировочного зала — пустого, огромного и освещённого отголосками пламени далёкого факела…       Увидевший эльфёнка. Дитя с такой решимостью на пухлощёком личике, что невольно поведёшь ухом, ловя отзвуки не то начавшегося штурма, не то демонического рокота, сулящего безумие и гибель.       Увидевший эльфёнка, раненного и переломанного везде, где только можно, с неведомо где стащенной сабелькой в дрожащих ручонках и отчаянно пытающегося устоять на худых, подгибающихся ногах.       — Я… Я хотела сказать, — сознаётся младшая Бэнр сбивчивым от избытка чувств голосом, упорно игнорируя горячечный бред из-за жара и незалеченных ран, — сказать, что… Что буду тебя защищать! Всегда-всегда защищать! Даже если придут чужие жрицы из… Из второго Дома! И из третьего, и остальных тоже! И… И про что бывает с красивыми принцами, а я сделаю, чтобы так не было, и…       Дантраг созерцает неведомое нечто с самым растерянным лицом, какое только доводилось видеть младшей из ныне живых детей Бэнр. Так, наверное, смотрят те, кто, случайно сказав о Триль плохое, вдруг слышат её голос прямо за своей спиной, но верят, что всё будет хорошо, если не оборачиваться.       Дантраг, очевидно, не знает, что ответить.       И в смятении смотрит на младшенькую прекрасными золотыми глазами.       И мягко отбрасывает самой щадящей, магической ударной волной, когда другой давно схватил бы за шкирку и спустил насмехающуюся нахалку с лестницы, добавив нравоучительный пинок.       И так хорошо не видеть Ауну над собой, когда в безграничной темноте растворяется даже твоё имя…