Краски жизни

      Шло занятие по портрету, которое проводил мистер Гринвуд – пожилой господин с бородой и в очках. Он был настроен куда мягче Хэнкса и доброжелательно проговаривал, как поправлять ту или иную неточность. После урока Бен показал ему портрет Донны и спросил мнение. Мистер Гринвуд сказал, что технически изображение выполнено хорошо, но есть некоторые ошибки в тех же светотенях.       - На следующем занятии начнем с азов как портретных, так и человеческих: будем рисовать лица детей! – объявил учитель, когда все стали расходиться.       Бен задумался: портрет ребенка… Тут он вспомнил соседку Джули. Для обучения можно попросить ее попозировать ему. Этой малышке явно грустно и одиноко, к тому же она интересуется рисованием, и он таким образом убьет двух зайцев: и развеет ее печаль, и получит новый опыт в рисовании портрета.       Бен тем временем тоже продолжал оттачивать свое мастерство в школе при Ассоциации, и так незаметно прошло целых два месяца. Теперь занятия проходили по средам и воскресениям. Преподавателя было всего три: мистер Хэнкс – по графике и штриховке, мистер Гринвуд – по портрету, и мистер Дункан – по акварели. Последний из них, плотный мужчина лет пятидесяти, вел свои занятия в весьма дружелюбной и жизнерадостной манере. Мистер Гринвуд остался таким же, каким показал себя в самом начале – уравновешенным и интеллигентным, а вот с мистером Хэнксом все было не так просто. Он явно тяжело переживал период расставания с женой, и, видимо, поэтому ему иногда было сложно четко доносить до учеников, чего он от них хочет, к тому же, нередко переходил на личности. Бен слышал от ребят, что Хэнкс и раньше был не сахар, но теперь у него точно поехала крыша, и он им всем до ужаса надоел. Да что уж говорить, Бену, на самом деле, тоже; Хэнкс то и дело ворчал, стоя возле него:       - И за что вы все такие деньги платите? Думаете, они сделают из вас гениев? Цвета добавь, а в углу сотри!       Но, с другой стороны, что было делать? Другого преподавателя по графике негде было взять, это зависело не от учеников. Поэтому приходилось терпеть, да и к тому же они все-таки многому научились у него за это время. Один раз Хэнкс довел самого младшего, Шелдона Салливана, назвав его бездарностью, и тот, бросив кисть, выбежал из мастерской со словами: «Пошел ты!».       - Зачем вы так, - произнес Бен, обидевшись за Шелдона. – Он не бездарность.       - Если он будет продолжать считать себя тем, кем считает, он никогда не вырвется вперед, - резко ответил Хэнкс. – Таких порой следует спускать с небес на землю. Я даже могу предсказать итог: он вернется. Если не сегодня, так на следующем занятии, это точно.       Бен был в некотором негодовании. Хоть Шелдон Салливан нередко зарывался и вел себя высокомерно, все же это был ответственный и старательный малец, крайне требовательный к себе. Он нормально сотрудничал и с Гринвудом, и с Дунканом, а вот с Хэнксом у него время от времени происходили стычки, которые за последние две недели лишь усилились. Бен видел, как Шелдон старается, сдерживает себя и, возможно, даже пытается угодить Хэнксу, но тот вот-вот слабую струну ученика да заденет.        Сам Бен неплохо подтянулся за этот период: человеческие фигуры, за которые он все переживал, у него теперь выходили гораздо «живее», так же он поднаторел и в плане светотеней. Как только он показал Гринвуду и Дункану портрет Джули, те в целом одобрили рисунок, но дали ему Бену несколько рекомендаций, ибо те тени, что он наложил на картину, несколько «старили» девочку (так что Чак, оказывается, был недалек от истины, окрестив дочь «старушкой»). Дело в том, что до того момента, как Бен наложил краски на портрет Джули, был всего один урок акварели, и он, разумеется, не сумел постичь всех нюансов, но теперь они давались ему куда лучше, и в рисунках уже не было той «прямолинейности», которую обозначил мистер Дункан.       С другими учениками Бен, если не подружился, то вполне наладил отношения и понял, что те не такие уж снобы, какими казались в самом начале. Ребята, в свою очередь, тоже прониклись доверием к Бену; им понравилось, что тот не обижался на их изначальные подковырки, да и вообще, он помогал им, если они чего-то недопоняли на уроке, и общался легко и непринужденно.       Иногда на занятия заходили мистер Томпсон и два других организатора Ассоциации – мистер Лэнгли и мистер Холлис. Ходя мимо мольбертов, они внимательно следили за тем, куда вкладываются их деньги (чаще всего – за процессом работы именно Бена как «чужеродного элемента»), и иногда вызывали преподавателей на пару слов. В эти минуты Бен опасался, что его могут прогнать, но, к счастью, подобного пока ничто не предвещало, да и преподаватели нередко хвалили его за трудолюбие и ответственность.       Как-то мистер Томпсон появился с холеной женщиной лет сорока пяти и, представив ее всем как миссис Нортон, сказал, что она – новый член их Ассоциации и первоклассный скульптор. Это была невысокая стройная светловолосая женщина, державшаяся весьма солидно, и, как показалось Бену, будто бы несколько отстраненно. Но самое явное, что привлекло его внимание – взгляд ее светло-голубых глаз: глубокий, задумчивый, будто бы она познала всю скорбь этого мира.       - Интересно, откуда она взялась, - гадал потом Дэвид Самптер и уставился на Барри Томпсона, который, судя по виду, даже и не сомневался, что к нему будут вопросы: привел-то ее ведь его отец.       - Да-да, ты угадал, - тут же ответил он. – Отец с ней уже месяц как общается. Пока толком ничего сказать не могу, но, похоже, что все дело к тому идет. Кстати, ее скульптуры действительно знатные.       - То есть, бюсты? – насмешливо уточнил Дэвид, указывая на его грудь.       - Бюстов я не видел, но, полагаю, что еще все впереди, - в том же тоне ответил Барри, и ребята расхохотались.       - Ты смотри, а то отец тебя по головке не погладит, если слишком приблизишься к прекрасному, - не унимался Дэвид.       - Неизвестно порой, до чего может довести любовь к искусству, - добавил Бен, на что ребята усмехнулись.       Мать Барри Томпсона умерла, когда тому было восемь; отец с тех пор не женился, но нередко приводил в дом «подруг», как он их называл. Барри сперва не строил иллюзий насчет того, миссис Нортон что задержится в обществе его отца, а тем более в Ассоциации, но, как только он увидел скульптуры авторства этой женщины, то подумал, что Ассоциация может ее так просто не отпустить.       - У нас что, теперь будет урок лепки и ваяния? – уныло спросил все-таки вернувшийся Шелдон Салливан, который с детства лепить терпеть не мог.       - Может, и не будет, но это только в том случае, если она кого-то заменит. Лучше бы Хэнкса, - произнес Тимоти Шелдон.       - Да ничего она, скорее всего, преподавать не будет, ни скульптуру, ни изо, - махнул рукой Барри. – Засядет, вон, в кабинетах, как Лэнгли и Холлис… Это когда откроется галерея, - если откроется, - они, скорее всего, развернутся и заткнут собой все дыры.       Мистер Томпсон вновь привел миссис Нортон на занятие по акварели и, водя нового члена Ассоциации между мольбертами, приговаривал:       - Вот, вы только посмотрите, какой прогресс по сравнению с тем, что они рисовали на первых занятиях!       - Видеть бы мне еще, что они рисовали на первых занятиях, - улыбнувшись, произнесла миссис Нортон.       - Сейчас организуем! Мистер Дункан, у вас ничего не сохранилось с начала триместра? – обратился Томпсон к преподавателю.       - Увы, нет. Хотя, подождите… Мистер Моррисон принес свою старую картину, чтобы перерисовать ее и наложить новые штрихи. Как, Бен, покажете?       Сначала мистер Дункан уговаривал своего ученика попробовать наложить новые светотени на старое изображение Донны, но Бен отказался, решив оставить все так, как есть, ибо ему была дорога память о том дне, когда били волны, и солнце то пряталось, то появлялось, а он рисовал портрет своей возлюбленной… В итоге они приняли решение скопировать его с поправками, чтобы заодно посмотреть, насколько все может быть иначе.       Согласившись, Бен достал из портфеля портрет Донны и показал миссис Нортон; она долго его разглядывала, затем спросила:       - То есть это начальный вариант? А где же тот, который показывает результат обучения?       - Да вот он, на мольберте, - кивнул мистер Томпсон.       - Не знаю, каким выйдет второй портрет, но первый мне очень понравился: он очень самобытный и видно, что художник вложил в него всю душу. Вы ведь очень любили эту женщину? - внимательно глядя на Бена, спросила миссис Нортон.       - Когда-то, - просто ответил тот. - Может, и не любил, а просто был влюблен. Но мои чувства тогда были сильными.       Миссис Нортон смотрела на Бена еще несколько секунд, затем начала изучать работы других художников. Бен продолжил рисовать вторую версию портрета и краем уха услышал, что на следующей неделе в другом зале поставят скульптуры авторства миссис Мэри-Луизы Нортон.

***

      Спустя неделю ученики зашли в соседний зал, чтобы посмотреть на его новое оформление, которое, как оказалось, еще не было закончено; в данный момент зал в целом не отличался от их мастерской, разве что вместо мольбертов в определенном порядке на постаментах стояли бюсты из гипса.       Бен стал внимательно рассматривать каждое изваяние, не вслушиваясь в насмешливые комментарии ребят (надо сказать, шутили они не над техникой, а над выражениями лиц изображенных людей). Бюстов было около двадцати, и почти все - довольно небольших размеров, разве что три из них (в дюймах). Бен видел совершенно разные образы - и мужские, и женские, и молодые, и старые, и два детских. Лица двух мужчин - юноши и старца - исказило страдание: первый будто ловил ртом воздух, второй пребывал в глубоких и горьких думах. Оба были изображены настолько реалистично, что Бену даже стало несколько не по себе. Женские образы в основном несли в себе спокойствие, мягкость и легкую задумчивость; в одном из них Бен узнал саму миссис Нортон. Мужские, на его взгляд, вообще ни о чем не говорили (разве что юноша смотрел весело и беззаботно, - к слову, тот же, чей образ был преисполнен страданий на другом бюсте); пухлые (а как удалось передать эту пухлость!) лица детей выглядели невинно и непосредственно.       Затем Бен стал изучать три больших изваяния; первое отражало образ бородатого мужчины средних лет, который источал гордость и непреклонность. Второе - женщины, которая будто передавала миру (или транслировала в мир) мягкость и мудрость. Третье - того самого юноши, страдающего и радующегося в других воплощениях. Здесь его лицо выражало оптимизм и уверенность в том, вся жизнь (или все) впереди.       - Да, молодец тетка, - произнес Тимоти Салливан. - Может ведь.       - Я гляжу, она лепила одного и того же парня три раза, - заметил Дэвид Самптер.       - Возможно, это ее сын, - ответил Барри Томпсон. - Я слышал, он погиб.       "Погиб!" - пронеслось в голове Бена. Он вспомнил, как его родители переживали смерть Линды и знал не понаслышке, что означает для матери потерять собственного ребенка.       - И все равно я этого не понимаю, - критическим тоном произнес Шелдон Салливан. - Какие то куски... глыбы... То ли дело рисование.       - Молчи, малец, - хмыкнул Дэвид. - Не дорос еще.       - Ты дорос, - съязвил в ответ Шелдон.       - Шел, ты просто завидуешь, - сказал Тимоти. - Лепить гораздо сложнее, чем рисовать.       - А ты, братец, гляжу, аж растекся в восхищении! - не унимался Шелдон. - Сам ведь два года назад проклинал лепку, на чем свет стоит.       - Проклинал... Но да, работами других людей я восхищаюсь, - признался Тимоти.       - Ага, чувствую, эта Нортон скоро будет ходить облизанной с головы до ног, - проворчал Шелдон.       - Шел, заткнись! - не выдержал Бен. - Ты не слышал, что сказали об её сыне?       - Ну, слышал, - с вызовом ответил Шелдон. - Он умер. И что дальше? Из-за этого я должен полюбить ее скульптуры?       - Да нет, конечно же, не должен, но хотя бы не говори о ней в таком тоне!       - О боже, какой ты нудный! - скривился Шелдон. - И вообще, мне здесь с вами аж стало душно, пойду выйду.       Он так и сделал, после чего Дэвид с насмешкой произнес:       - Так вот кто духоты навел! Насколько легче сейчас стало дышать! Как ты его вообще терпишь, Дэвид?       - За много лет хочешь не хочешь, привыкнешь, - усмехнулся в ответ тот.       После этого они отправились на занятия, где Бен закончил вторую версию портрета Донны. Мистер Дункан одобрил рисунок, а Бен, хоть и видел воочию все достоинства нового произведения, все равно счел лучшим первый портрет, нарисованный непосредственно у озера Уотсон.       Перед сном он много думал о сегодняшнем. Все сплелось в одно, а, может, и было взаимосвязано со дня знакомства с миссис Нортон: и скульптуры, и факт о смерти ее сына, и изображение Донны... Бен заметил, что именно сегодня он с особенной твердостью убедился в несравненности первого портрета бывшей возлюбленной, хотя и раньше не сомневался в этом... И дело отнюдь не в том, что он просто увидел завершенным второй вариант. Может быть, это от того, что первый портрет оценила миссис Нортон - женщина, познавшая жизнь и создающая такие чудесные произведения искусства? Быть может, дело во внушении?