Детские игры дружбы: тайны закулисья

      Неделя выдалась тяжёлой. И дело было не только в учёбе, но и в событиях тех дней. Выучить большое количество информации — не проблема для Достоевского. Куда серьёзнее дела обстояли с физкультурой: Игнат Иванович сам предложил пойти навстречу ученику, который банально не успевал написать реферат с нуля, но, вот незадача… Его избили какие-то отморозки.       Старика, милейшего учителя физкультуры, который был на хорошем счету не только у педсовета, но и у школьников, отправили в больницу, а его классы распределили между остальными физруками. И 10 «В» достался самому мерзкому преподу.       Роберт Ларсович Оркинсон.       Тот, от вида которого девушек бросало в дрожь, а парней — в холодный пот. Длинный, сухого вида мужчина с острыми чертами лица и крючковатым носом пугал не столько внешностью, сколько липким, неприятным взглядом серых глаз, буквально раздевающих школьника вне зависимости от его пола. Помогая отстающим или тем, кто остался без пары, преподаватель будто домогался их: все, кого постигала такая участь, сообщали об отвращении и ощущении себя грязным, но никто их не слушал. Школьники продолжали бояться.       Фёдор в вежливом разговоре с учителем чувствовал лишь отвращение к нему.       — Я не знаю о ваших договоренностях с Игнатом Ивановичем. Ты должен защищать свежий реферат, а не эту старую копирку трёхлетней давности.       — Роберт Ларсович, пойдите навстречу. Мне много предметов ещё сдавать, а вылет уже через неделю. Я не успею. Пожалуйста, зачтите.       — Нет. Новый пиши. Ты, думаешь, особенный? Достоевский, новый реферат или я ставлю два.       Фёдор натянуто улыбнулся, кивнул и забрал папку. Роберт Ларсович покрутил кубик Рубика и ленивым взмахом руки попросил освободить комнату отдыха физруков. Что парень с удовольствием и сделал, едва не хлопнув на прощание дверью. Забрав рюкзак у Сигмы, Фёдор с гримасой злости на лице потопал прочь, остановившись только у окна рекреационной зоны. Цветы на подоконнике шевелились от сквозняка, издавая непривычный шорох. Упав в кресло, парень запустил пальцы в волосы и выругался вполголоса.       — Что такое? — Сергей подтянул кресло-мешок к другу и сел рядом, смотря снизу вверх. — Разве реферат не…       — Ларсович не принял. Сука… Пидарас. — Достоевский осмотрелся и, убедившись в отсутствии учителей, продолжил ругаться: — Этот сукин сын хочет, чтобы я новый написал. Ты прикинь? Но-о-овый!       — А может попробовать надавить через Ульяну Сергеевну?       — Этот педик никогда не слушался её. Помнишь в прошлом году неаттестация была у девчонки одной?       — С восьмых? — Сергей призадумался, припоминая события. А после кивнул, соглашаясь с другом.       Девушку сбили на автомобиле, она ходить не могла и полгода провела в больнице. Потом ещё пару месяцев на домашнем обучении прилежно училась, учителя ту ставили в пример даже старшеклассникам. Но это не спасло школьницу от двойки по физкультуре, которую ей влепил Оркинсон. Словно он специально игнорировал существование несчастной, не дав ей ни одной темы для реферата. А в конце года напомнил о себе таким мерзким образом.       — Педик он. Отвечаю.       — Ха-ха, он не такой, — с улыбкой протянул Сигма неуверенный в своих словах.       — Есть геи, а есть педики и пидарасы. Он из вторых. Блять, буду сидеть с вами и учить грёбаный стих по английскому, одной рукой набирать реферат по физре, а другой писать в тетради эссе по литературе. Охуенный отдых будет.       — Федь, не всё так и плохо.       — Сигм, я договорился с Иванычем. Он сам мне предложил, чтобы я старую работу принёс. Только титульник поменять просил. Всё. А тут этот ебучий препод. Педик, блять…       — Выговорился?       — Нет. — Федор устало вздохнул, зарываясь пальцами в волосы и сгибаясь словно под тяжестью обстоятельств. — Отвечаю, он — женоненавистник, педофил, пидарас и чайлдфри в одном лице.       — И что делать будешь? Правда собрался писать реферат вместо отдыха с нами? — Серёжа коснулся рукой колена парня. На вид случайный жест, но не для них двоих. Достоевский благодарно улыбнулся.       — Закажу. Мне некогда ещё и его писать.       — Ты злой. Очень. — Как бы между делом бросил Сыромятников, поправляя волосы и оголяя шею. Федя согласно кивнул, глядя на того.       — Сигма, пойдём ко мне? У меня печенье есть. Много видов. Даже те с джемом, твои любимые, имеются. А Коля после уроков к нам присоединится.       Сергей улыбнулся и согласился. Через полчаса парни уже сидели у Достоевского. Маленькая, как и у Гоголя, комната почти ничем не отличалась от любой другой подростковой обители. Плакаты музыкальных групп, полки с мангой, комиксами и фигурками любимых героев. Идеально заправленная покрывалом кровать с ковром на стене, письменный стол с ноутбуком напротив шкафчика, полного учебной литературой и какими-то книжками. Рядом с ним высился платяной шкаф с вещами, куда Фёдор и забросил их с Серёжкой рюкзаки, перед тем как умчаться на кухню за чаем.       Сигма повесил пиджак на спинку компьютерного стула и с интересом стал рассматривал фотографии. Он их видел далеко не в первый раз, но в каждый визит не мог оторвать взгляда. На них друг выглядел неподдельно счастливым. Вне зависимости от возраста: девятый класс, детский садик или поездка за рубеж.       Сергей ему немножко завидовал: в его вечно засранной комнате не было того, что отображало бы всю его жизнь. Всего парочка фотографий родных за холодными стёклами старенького серванта. Родных ли? Бабушка в последний раз писала на 23 февраля, так и не ответив на поздравление с 8 марта, а дед усиленно игнорировал (вместе с дядями!) существование непутёвой матери парня. Всё, что их связывало с ним, — это фамилия.       Сигма с задумчивым выражением лица сел на постель, где его и обнаружил Фёдор. Он зашёл в комнату и поставил на стол поднос с чаем и печеньем.       — Ты чего грустишь весь день? Сказал бы, даже в облаках витаешь, — подметил Достоевский, садясь на компьютерный стул. — Меня приободрить пытаешься, а сам в тоске пребываешь. Сигм, так и до депрессии недалеко.       — Не будет у меня депресняка, не переживай. — Сыромятников вытянулся, сцепляя руки над головой. Спину приятно потянуло, на лице появилась лёгкая улыбка. — Я в неком мечтании. Не знаю даже, как объяснить.       — И о чем же мечтаешь? — Федя склонил голову, внимательно наблюдая за парнем.       — Не знаю. — Глупая улыбка растянула губы ещё сильнее. — Наверное, о тебе.       Сергей встал с места и сел на колено друга, обхватывая того за шею и прижимая голову к себе. Пальцы ласкали кожу, перебирая прядки волос. Федя закрыл глаза, обнимая парня в ответ. Было так приятно сидеть и чувствовать заботу. Эти неуловимые касания, ненавязчивый массаж… А его еле уловимый аромат вгонял в транс. Корица и бергамот — парфюмерку с этими нотками на Новый год подарили ему парни, зная как тот обожает печенье и эрл грей. Волноваться, что сюда зайдёт Зинаида Петровна не было смысла. Старушка никогда не нарушала покой молодёжи. Этим и решил воспользоваться Сигма.       — Федь, пойдём на кровать?       — Зачем? — млея от тепла, поинтересовался Достоевский. Ему совершенно не хотелось двигаться.       — Так удобнее.       — Удобнее «что»? — Федя распахнул глаза, чувствуя чужие губы на своих. Сергей поцеловал его вскользь, как бы между делом. — Сигма, ты ластишься подозрительно сильно.       — Я хочу провести время с тобой. Пока Коля не пришёл.       Фёдор пожал плечами и отпустил парня. Тот вернулся на кровать, на которую его вскоре аккуратно уложили.       Достоевский целовался осторвенело, словно их могли в любой момент прервать. Мял губы, хозяйничал языком в чужом рту. А может, он так выражал недовольство произошедшей ситуацией с рефератом?.. Сергей отвечал нежностью и покорностью, что пугало. Настолько на него это не походило.       — Сигма, если не нравится, просто скажи. Я прекращу. — Фёдор было отстранился, но его удержали руки на плечах.       — Я сам этого хочу. — И вновь Сигма нежно вовлёк партнёра в поцелуй, полностью отдаваясь в его власть.       И Федя продолжил терзать губы парня. Прикусывал, тянул, посасывал. Пока не почувствовал боль. Это Серёжа в отместку содрал кусок кожи с губы. Отстранившийся Достоевский слизнул кровь с ранки, что вновь наполнилась сукровицей. Металлический привкус с солью слегка было отрезвил Федю, но поступок Сигмы вновь свёл его с ума. Сыромятников приподнялся на локтях и языком прошёлся по раненной губе, скользя внутрь рта. Фёдору ничего не оставалось как ответить и продолжить ласки с привкусом крови. Теперь они были нежнее.       Его медленно отпускало чувство несправедливости. Сигма действовал как сорбент, впитывающий и выводящий весь негатив. Так что вскоре Федя целовал парня мягко, даже можно сказать, лениво. А после и вовсе улёгся рядом, чтобы уже самому получить любовь и внимание.       Сигма заправил за ухо прядь своих волос и навис над ним, легко оцеловывая лицо. Невесомые касания губами щёк, скул, рта и кончика носа. Ничто не осталось без его внимания. Но вскоре ласки прекратились, и он положил голову парню на грудь, прикрывая глаза. Ноги они переплели, как и пальцы свободных рук.       Фёдор перебирал выбившиеся из хвостика прядки и наслаждался комфортом и уютом. За стенкой работал телевизор, бурчал что-то невнятное диктор, или, быть может, кучка бездарных актёров мелодрамы монотонно проговаривала реплики. А рядом тёплым котом грел Сыромятников.       — Сигма, а что ты хочешь на годовщину?       — До неё ж ещё пару месяцев. — Серёжа ответил незамедлительно, но слова всё равно прозвучали лениво, словно тот ответил через силу.       — Ну всё равно. Может у тебя есть конкретные пожелания. Хочешь новый ноут или телефон? Ты только скажи: я куплю.       — Ничего мне не нужно. — Парень заёрзал, словно пытаясь спрятаться, и сжал ладонь Достоевского. — Я не содержанка.       — Да? А я был бы не против, чтобы ты больше не работал и встречал меня и Колю каждый вечер. Чтобы мы втроём наслаждались жизнью в своё удовольствие.       — Втроём? — Сергей выпутался из объятий парня и навис, сев на его бёдра. Освобождённые от резинки волосы бросили тень на хмурое лицо, что придало некий шарм. — Федь, а, если я скажу, что не хочу быть с Николаем, то, как мы поступим?       Достоевский удивлённо посмотрел на него. В серых глазах не было и намёка на шутку. В глубине души зашевелился старый и хорошо подавляемый страх. Федя искривил губы в подобии улыбки, обнажая зубы.       — Это как? Подожди… Я не понимаю.       — Ну… Расстанемся с ним. Мне некомфортно с Колей. А вот ты иное дело… С тобой уютно. Нет никакого неприятного ощущения. Мне не страшно, мне не надо следить за тобой, одёргивать. Да и ты сам замечал, небось, что Николай сильно озабочен. Это неприятно. Я… В общем, я к нему не чувствую ничего. Любовь живёт три года, да? Ну вот… Прошло всё. — Сергей краснел с каждым словом и под конец монолога отвёл взгляд в сторону.       Фёдор привстал на локтях. Конечно, он догадывался, что когда-нибудь подобный вопрос встанет, но не ожидал, что так скоро и в такой форме. Ему скорее казалось, что его первым бросят. А не Николая. Это ведь он паразит. Не Коля.       — Подожди… Думаю, мы просто привыкли к отношениям или что-то типа такого, так что это скорее всего кризис. Мы его преодолеем. Втроём.       — Втроём? Федь, не строй иллюзий.       — Ты меня к Коле ревнуешь? Из-за того, что у нас более близкие отношения? — Достоевский придал твёрдости голосу. — Я не могу разорваться между вами. Нам всё равно придётся продолжать общаться.       — Это другое и не имеет отношения к моему отношению. Ну, понимаешь…       — Нет, Сигма. Всё я верно сказал: ты ревнуешь. Только в странной форме.       — Не ревную я. Тебе просто плевать на мой комфорт. Зря я вообще завёл разговор.       Сигма поднялся с кровати и пересел на компьютерный стул. Руки он сложил на груди, обиженно закусив губу. Фёдор сел на постели. Он пытался поймать блуждающий взгляд серых глаз, но они скользили по комнате, минуя её хозяина. Тот недовольно цокнул.       — Посмотри на меня, Сигма. Посмотри, не буду ж я разговаривать со столбом.       — О чём?.. — Сыромятников зажмурился.       — О нас. О нас троих. Хочешь ты этого или нет.       — Тут и говорить не о чем. Ты меня не услышал.       Фёдор рывком поднялся на ноги. Надо было объяснить всё раз и навсегда.       Голова закружилась от резкого движения. Перед глазами потемнело. Парень упал на колени, хватаясь за Серёжу. Тот шумно задышал, помогая Достоевскому сесть на пол и опускаясь рядом. Руки Сыромятникова суетливо прошлись по торсу парня, поддерживая того вертикально.       — У тебя кровь пошла, — голос Сигмы дрожал, как и руки. — Мне — за льдом?..       — Нет. Дай салфетку. Они в первом ящике у кровати.       Фёдор и в такой ситуации оставался спокоен. Опустив голову, он ждал пока пройдёт резкий перепад. Сигма прополз и открыл тумбочку, сразу находя картонную упаковку. Взгляд невольно зацепился за иные предметы внутри ящика. Какая-та книга в чёрной обложке и упаковка презервативов. Серёжа вздохнул и вернулся к парню, что уже приложил вторую салфетку.       — Может всё же лёд? — он погладил Достоевского по спине.       — А ты всему веришь, что написано в учебниках? Я свой организм лучше знаю, — зажимая нос, раздражённо протянул Фёдор. — Лучше окно открой пошире. Душно.       Сигма метнулся к окну и открыл створку полностью, впуская прохладный ветерок внутрь. Достоевский сменил салфетку и повернулся в его сторону. Серёжа застыл на месте, поправляя волосы. Он с увлечением рассматривал узор ковра на полу.       Переплетение коричневых и красных цветов на бежево-синем фоне. Изображения переходили из одного в другое, необычно сочетаясь при таком сильном контрасте. Это отвлекало от неприятностей вокруг. Хотелось лишь скользить взглядом между цветных узоров и ни о чём не думать. Его тут нет.       — Сигма, подойди. Пожалуйста.       Сыромятников вздрогнул, выходя из транса, и послушно опустился на колени рядом с Федей, что приобнял того за плечи. Кровь из носа не останавливалась, продолжая пачкать бумажные салфетки, но уже в меньшем объёме, чем в начале. Прижимая запачкаными и липкими пальцами новый прямоугольник к лицу, Достоевский успокаивал Серёжу.       — Ты не виноват. Это давление скакануло. Ты же знаешь, как это у меня бывает.       — Зря я завёл тот разговор…       — Нет, не зря. Эти отношения мы строили втроём. Нам втроём их и подстраивать под каждого. Я поговорю с Колей. А после, как я вернусь из поездки, мы поговорим уже втроём. Пойми, Сигма, мы не можем по простой хотелке отказаться от одного из нас.       — О чём ты поговоришь с ним?       Федя пожал плечами и проверил салфетку. На ней уже были совсем маленькие капельки крови.       — Попробую убедить держать себя в руках и быть внимательным к тебе и к твоим желаниям. К тебе, Сигма. Не к себе. Ну, ты понял.       Сыромятников кивнул и пальцами коснулся кровавого следа на щеке парня. Тот слабо улыбнулся, шмыгая носом.       — Я пойду умоюсь. И переоденусь. Рубашке конец.       — Нет. Я с тобой пойду. Отстирается в холодной. Пока свежее.       — Хозяюшка, — игриво протянул Достоевский.       — Я тебе щас нос разобью. Видно, понравилось пачкать одежду. — Сигма схватился за его рубашку, выдергивая ту из брюк. — Раздевайся и пошли.       — Ну и кто из вас с Колей больший извращенец? — Фёдор шутливо прикрылся руками. — Даже он себе такого не позволяет… Хотя бы прелюдия… — Сигма ударил кулаком того в плечо. — Ай! — Достоевский упал на пол.       — Пошли скорее. — Сергей вновь дёрнул одежду, поднимая парня на ноги. — Потому что ковёр я уже не отстираю. Тут нужна будет химчистка.       Федор поплёлся в коридор, на ходу расстёгивая рубашку, под которой оказалась майка. Сигма пошёл следом, читая нотации. И умолк лишь тогда, когда в его руки была засунута грязная вещь, а он сам остался один на один с раковиной в маленькой ванной комнате. Со смешком Федя отправился умываться на кухню.       Откуда же Достоевский вышел открывать дверь новому гостю: Гоголь присоединился к их собранию по подготовке к майской вечеринке.