Детские игры дружбы: тайны закулисья

      Дазай и не думал, что вновь будет получать нагоняй в отцовском кабинете. Как будто ему не восемнадцать скоро, а всего лишь восемь. Акио поставил локти на стол и положил подбородок на сцепленные в замок пальцы рук. Взгляд карих глаз был холоден. Впрочем, как и атмосфера в кабинете.       Высокие шкафы, забитые донельзя папками и прочей документацией, сужали размеры комнаты до узкой полоски красной дорожки с двумя диванами по сторонам и столиком между ними, что оканчивалась внушительным письменным столом. Столешница его была демонстративно пустой, лишь закрытый ноутбук лежал в уголке. А сзади, подсвечивая фигуру сгорбившегося отца, находилось открытое окно с шевелящемися от сквозняка шторами.       Было тепло, вечернее солнце продолжало греть окружающий мир, но в кабинете пробирало до костей от холода. Осаму казалось, что вздохни он глубже и пар повалит у него изо рта, застывая в тиши узорами.       — Почему ты пропустил репетитора?       — Мне нужно было отдохнуть. Я отлично знаю…       — Ты не ответил. Почему. Ты. Пропустил. Репетитора.       Осаму сглотнул. Тяжёлый взгляд отца деморализовывал, а ровный голос сковывал. Комок в груди нарастал, руки мелко задрожали. Пальцы сжали ткань джинс. Парень вперил взгляд в тонкую полоску ткани, сдерживающую тяжёлое полотно шторы. Медленное и глубокое дыхание так же помогало не погрузиться в панику.       — Это всё из-за этих друзей? Я тебе уже говорил: семья Дазай стала крепкой благодаря лишь себе. Нам никто не помогал. И мы никому не помогаем. Все вокруг нас — лишь отбросы, паразиты, желающие нажиться за наш счёт. И эти так называемые «друзья» не исключение. Нет. Они заставили тебя пропустить занятие. Они тащат тебя на дно.       — Я знаю эту тему. — Осаму тихо выдавил из себя оправдание, желая защитить друзей. Но это прозвучало жалко. — Я сам им предложил погулять.       — А если бы их не было, у тебя и мысли подобной бы не возникло. Телефон.       Осаму вздрогнул. Дыхание сбилось, став прерывистым. Дрожь прошлась по телу, выкручивая каждую мышцу. Акио не торопил сына, откинувшись на спинку кресла. Парень медленными шагами на непослушных ногах подошёл к столу и положил смартфон.       — Разблокируй его.       Осаму исполнил приказ и легко подтолкнул технику на бархатистой подложке столешницы ближе к отцу. Тот в пару кликов что-то настроил внутри и вернул резким движением. Парень едва успел телефон поймать у края, не дав упасть.       — Родительский контроль. Узнаю, что был в соцсетях, отберу телефон вовсе. Больше не разочаровывай меня.       — Да, отец.       Осаму поклонился, едва не ударяясь лбом об стол, и вышел из кабинета. Шаг, который казался твёрдым, на деле оказался предательски ненадёжным. Пошатнувшись, парень схватился за стену. Попытка хотя бы дойти до комнаты провалилась. Смартфон выпал из резко вспотевшей ладони.       Дазай прижался спиной и спустился на корточки. Дыхание сбилось окончательно. На лбу проявился пот. Дрожь скрутила мышцы, выгибая пальцы и руки в немыслимые фигуры.       Перед глазами было темно, в голове стучали молотки, мешая понять откуда идёт звук, но Осаму буквально на ощупь нашёл подошедшего и вцепился мёртвой хваткой. Даже если это отец, ему ныне всё равно. Ему плохо. Ему нужна помощь.       Сердце пропустило несколько ударов, глухо содрогаясь в грудной клетке. Глаза залило слезами. Тело совершенно не слушалось.       Лёгкий цветочный запах успокаивал. Медленно Осаму приходил в себя. Он был ныне не в коридоре, а в своей комнате и сидел на ковре в объятьях Мисаки-сан. Женщина поглаживала его по волосам, что-то напевая.       Парень всхлипнул и выпутался из объятий. Зябкое ощущение чего-то липкого и неприятного обступило, грозя новым приступом. Пару глубоких вдохов помогло сдержать эмоции, которым лишь оставалось литься слезами.       — Не трогай меня. Мне… Мне не нравится.       — Господин, вам следует прекратить пропускать приёмы лекарств.       — Я не псих. Мне это не нужно…       — Это поможет вам продержаться до момента, когда вы сможете покинуть этот дом. Господин…       — Никому ни слова, что у меня был приступ. — Осаму утёр лицо и обхватил себя за плечи. — Никому.       — Как вам будет угодно. — Мисаки-сан склонила голову, перед тем как встать, и протянула смартфон. Парень вцепился в технику как в спасительный круг, прижимая к груди. — Я позову вас к ужину.       Горничная поднялась и тихо вышла. А Дазай, крутя в руках ныне бесполезный кусок пластика, очнулся. Откуда женщина могла знать, что он не пьёт лекарства? От них он всегда избавлялся за пределами дома. В сердце неприятно кольнуло. Осаму схватился за ноющий бок, поражённо смотря на закрытую дверь.       Можно ли доверять этой горничной или нет? Не подослана ли та кем-то из вне? Можно ли ей вовсе доверять?

***

      Фёдор выдохнул и поправил рубашку. Все домашние хлопоты остались позади: пыль, мытьё полов, неудачная готовка… Теперь он мог уделить время себе. Возможно, для кого-то это было бы эгоистично, оставлять пожилого человека в одиночестве в запертой квартире. Однако семья Достоевских не была обычной с самого начала. Как и их отношения с Богом.       Чтобы попасть в церковь нужно было всего лишь пройти улицу, перейти дорогу: и вот тихое, умиротворённое место для встречи с Ним. Фёдор в пути словно вновь переживал свой первый визит в храм. Когда его маленького за руку ввели внутрь, наставляя тихим шёпотом. Матушка Ефросинья стала его духовной наставницей, к которой мальчик часто сбегал. То помочь с уборкой, то просто так. Он тянулся к Богу, и матушка Ефросинья с батюшкой Алексием убедили деда Григория в необходимости посещения храма Фёдором. А после и в крещении, где крёстным отцом стал нынешний атаман городского казачьего общества — Ахматов Андрей Владимирович. И как его сумел убедить батюшка Алексий осталось тайной за семью печатями.       Фёдор крёстного отца побаивался: тот мог зарубить молча. Нет, не шашкой. Взглядом. Так что особой связи между ними не возникло.       Заприметив издали ровный ряд служебных автомобилей с символикой казачества, Фёдор было растерял весь свой пыл. Угораздило ж его прийти после приезда местной дружины, но пропускать вечернюю службу из-за такого казалось глупостью. Так что он лишь опустил голову, проходя мимо стоявших особняком казаков. Взрослые мужчины в форме стояли кругом, вполголоса обсуждая дела насущные. Женщины в цветных платках хлопотали вокруг совсем маленьких деток. Им помогали девушки постарше, ещё незамужние, если судить по неловкости в их движениях и молодым лицам.       Среди них мелькнуло знакомое лицо. Аня, укутанная в персикового цвета платок, устало показала ему в знак приветствия «Виктори». Как и все остальные дети казачества, одета та была не по погоде плотно. Отсюда и была причина капризов маленьких.       Фёдор перекрестился, смотря на купола, и перешагнул через синюю линию, накапанную краской. Глубоко набрав воздуха в лёгкие, он прикрыл глаза, окунаясь в благодать. Иначе это состояние невозможно было описать. С каждым шагом в сторону белоснежных стен с него словно осыпались песком все тревоги и тяготы мирской суеты.       Здесь был не Фёдор, а Феодор, что пришёл на вечернюю литургию. Четвёртая неделя Великого Поста. Да, он не постился, здоровье не позволяло, но это не мешало ему усердно молиться дома. Весь вечер субботы он провёл за чтением Евангелия и молитв. И от того на сердце было спокойно.       При входе Фёдор помог вечно ворливой прихожанке. Он знал эту старушку. Бубнёж и клюка в руках словно срослись с маленькой фигуркой пенсионерки в пуховом платке. Даже в такую жару она не изменяла себе, повязав именно его. Вот уже лет десять ничего не менялось, кроме тональности бурчания и медлительности движений бабули. А, ну и он вырос настолько, что мог помочь той преодолеть ступеньки и не устать.       Перекрестившись вновь, Фёдор вошёл внутрь церкви. Да, небольшой, но достаточно просторной, чтобы вместить всех прихожан. Даже в притворе было просторно, несмотря на приближающееся время службы. Никакого столпотворения, загораживающего фрески вокруг.       У церковной лавки стоял Олег, что поздоровался с Фёдором кивком головы. Он не был в своём традиционном служебном наряде, но всё равно гармонично вписывался в обстановку храма.       Фёдор поприветствовал Олега в ответ. Раньше они общались, но после Фединого бунтарского периода, что длился два или три года, перестали. Совершенно разошлись интересы: забивы и выпивка с друзьями против каждодневного физического и духовного роста. Но никто никого не осуждал за выбор и до сих пор они могли пообщаться на нейтральные темы — совсем как хорошие знакомые.       — Феодор, доброго вечера. Давно ты у нас не был. — Простое и доброе лицо с лёгким юношеским пушком под носом озарилась радостью от встречи.       — Учёба. А я как погляжу ты ещё сильнее вымахал.       И правда, Олег теперь возвышался над далеко не низким Фёдором. Хорист смутился, рассматривая носки туфель.       — Что есть, то есть. Ты на Пасху придёшь? Девочки спрашивали.       — Вот почему ты тут стоишь. Они тебя подослали?       — Велели спросить, если увидимся. Хотели, чтобы ты им помог вербу раздавать или организовывал с ними пасхальное представление в школе.       — Ой, ты сам им веришь? — Фёдор позволил себе тихий смешок. — Нет, скажи, что не смогу. В Москву улетаю. До июня точно не вернусь.       — А куда ты?       — С Ахматовой в школьную сборную России позвали. Из резерва вырвали. Ничего не понимаю, если честно, — посетовал Фёдор. — Сколько лет обо мне не вспоминали, а стоило только восстановить КМС так сразу…       — Может ты обошёл по очкам бывшего чемпиона? — Олег нахмурился, вспоминая о шахматных турнирах всё, что знал. — Может так выбираются участники команды?       — Или по возрасту не подходит. Почему мне не восемнадцать? Не хочу вновь участвовать в этих игрищах. Там скучно.       — А отказаться?       — Неа. Это международное, понимаешь? К этому готовятся. Замену так быстро не найдут. Визы надо делать, оплачивать номера, с документами возиться... В общем, некогда там имена менять. А тут ещё и из резерва. Я тут посмотрел информацию: Игры Дружбы пройдут совсем скоро. Значит, сроки поджимают. Россия всегда полностью укомплектованная туда заявляется. Престиж. Все планы испортили.       — А у тебя они были?       — Не поверишь: я собирался помочь с облагораживанием территории храма. Но сейчас засяду за учёбу, надо закрывать год. Хотя могли бы и прикрыть глаза, особенно гуманитарии. — Фёдор прервался. — Ты уже решил, куда поступать будешь?       — Да. В семинарию. Уже ездил, узнавал. Батюшка Алексий обещал помочь, если возникнут вопросы по подготовке.       — Как жизнь повернулась, а? Ты же воскресную школу ненавидел, бунтовал прямо на собраниях. Матушку Ефросинью чуть ли не сварил заживо водой из чайника. А теперь собираешься сам наставлять таких же детей?       — А ведь такую судьбу тебе пророчили, наблюдая как ты тянешься к Богу и наставляешь таких как я.       — Смешная шутка Бога…       — Мы не во Франции. Гуманитарий.       — Что есть, то есть.       Между парнями повисло молчание. Оно не давило, не нагнетало, а умиротворяло. Так в шуме готовящейся службы они могли простоять долго. Мимо проходили люди: кто-то останавливался у фресок, кто-то заходил сразу в зал.       Фёдор кашлянул в кулак и, пообещав обязательно встретиться после возвращения с соревнований, отправился внутрь. Мерное жужжание человеческого шёпота окружило, помогая вновь погрузиться в себя.       Лики святых, апостолов и Сына Божьего сурово взирали на прихожан. Фёдор ощутил комок в груди, что медленно рассасывался. Пока не остался неприятный осадок. Всё же даже тут его не оставляло неприятное чувство вины. Но теперь оно было не таким сильным, как дома. Остаток времени до начала богослужения Фёдор провёл за рассматриванием прихожан и знакомого убранства. Казачество ровным строем заняло своё место среди толпы людей, выделяясь не только внешним видом, но и организованностью. Даже в таких моментах проявлялась их суть.       Как бы Фёдор хотел не стоять рядом с ними, каким-то образом он всё же оказался под боком у Андрея Владимировича. Высокий и до сих пор статный мужчина окинул крестника равнодушным взглядом и обратился во внимание, слушая слова священника.       Вечерняя служба проходила неторопливо. Фёдор вслушивался в ровный голос. Знакомые слова читаемого отрывка настраивали на спокойный лад. Неуловимые движения рук, за которыми Фёдор по привычке наблюдал, вводили в некое подобие транса. Долгожданная лёгкость появилась и на душе, и в теле.       Иногда парень ловил себя на мысли, что крестится двумя пальцами, и тут же спохватывался, прижимая третий.       За столько лет изжить из себя старообрядчество он не смог. Пример вечно находился перед глазами. У них с бабушкой были разные на слух молитвы, разные понимания Библии и Святого Писания, но оставалось место и тому, что их объединяло: любовь к Богу.       Те, кто знал Фёдора, снисходительно смотрели на него, прощая ошибки. Но некоторые прихожане неодобрительно пилили взглядом в спину, если невольно замечали оплошность. Их было легко заметить, чуть задумавшись над действиями.       Батюшка Алексий завершил службу, выдав наставление пастве и придав им сил на их нелёгком пути. Прихожане стали собираться возле него, спрашивая совета в житейских делах. Кто-то поспешил на выход сразу же, едва смолкли молитвы.       Фёдор в последний раз перекрестился и выскользнул назад, в пока ещё пустой притвор. На наручных часах показывалось около девяти вечера. Служба выдалась непривычно длинной. Он сел на лавочку и только тогда понял, насколько устали ноги.       — Нет правды в ногах, да, Феодор? — Инвалид на коляске проехала мимо, становясь у церковной торговой лавки. Женщина рыхлого на вид телосложения лет пятидесяти с русыми волосами, в чьих прядках с трудом угадывалась седина, проворно перескочила на стул. Сильные руки приподняли её на мгновение над сидением, перемещая на мягкую сидушку.       — Здравствуйте, баб Нюр. Вам помочь?       Старушка замотала руками, попутно трогая товар пальцами. Нательные крестики, молитвенники, брошюрки и прочие мелочи необходимые для прихожан. В том числе и свечи, за которыми обязательно придут.       — Олег поможет.       — Бог вам в помощь.       Фёдор никогда не брал с собой телефон в церковь. Считал, что хоть что-то должно быть по старинке. Общение с Богом уж точно. Так что он стал наблюдать за людьми.       Мимо проходили прихожане, кто-то тут же возвращался в зал после перебрасывания репликами с бабой Нюрой и помогающим Олегом. Буквально промаршивало казачество в полном составе. Дети гундонили, просясь поскорее наружу. Некоторые малыши зевали или устало, сонно моргали. Ахматова было подошла к Феде, но её остановил суровый взгляд отца. Без слов Анна поняла, чего тот хочет и лишь махнула другу рукой, выходя на улицу перед атаманом.       Достоевский сидел на лавочке, наблюдая за человеческим потоком, что медленно истончался. Взглянув вновь на часы, он встал и подошёл к старушке.       — Две свечки, пожалуйста. — На блюдце легла мелочь.       — Держи. За деда и отца поставишь?       — За умерших и живых.       — Ох, из головы вылетело, — баб Нюра покачала головой. — Я буду молиться за ваш успех, молодёжь.       — Олег, ну ты и помело. — Фёдор неодобрительно взглянул на рядом стоящего парня. Тот всеми силами пытался притвориться, что он тут ни причём, но потом сдался и виновато опустил взгляд:       — В прошлый раз ты был даже рад поддержке.       — Мне тогда было тринадцать лет. И мне было страшно ехать в Европу. Сейчас я еду в Японию, язык и культуру которой знаю. Так что… я даже рад такой возможности. Возможно, я даже увижусь с одним человеком. Очень на это надеюсь.       — У тебя есть друзья в Японии?       Фёдор улыбнулся и кивнул с видом победителя. Он написал Осаму, что едет к нему и будет рад хотя бы издалека увидеться. В идеале ему хотелось вновь встретиться, чтобы разобраться в себе. Хоть вероятность была крайне низкой. Каждый раз организаторы устраивали уникальные соревнования. Да и сборная Японии тоже должна была быть уже сформирована. Если бы Осаму туда попал, как два года назад, то обязательно бы похвастался. Уж что-что, а Дазай обожал демонстрировать успехи, мило смущаясь от похвалы Фёдора.       Улыбка скользнула по лицу парня, тут же исчезая. В святом месте не стоило думать о демоне, что ввёл его во грех.       Вернувшись в практически пустой зал, Фёдор неторопливо подошёл к иконостасу, осенил себя крёстным знамением, помолился, едва шевеля губами, и отправился к иконе святой Матроны. Он после поклона и креста в молитве просил святую дать сил его престарелой бабушке пережить столь долгую разлуку, здоровья ей, заботы и любви, пока его не будет. Конечно, сиделка была проверенная, но та не могла полностью заменить внука.       После Фёдор молча отправился к неприметному углу и поставил свечу за упокой близких. Пусть ни дед, ни отец не были верующими, он верил, что за прижизненные заслуги врата Рая распахнулись перед ними. Бог любит всех. Верно?..       — Феодор, — до боли знакомый голос раздался совсем рядом. Батюшка Алексий остановился в шаге от юноши, что вздрогнул, покидая царство мыслей, — с тобой всё в порядке? Ты давно не приходил, а теперь стоишь у поминальных свеч недвижимо. Твоя пожилая бабушка в порядке?       — Задумался. — Фёдор взглянул на часы. Большая стрелка приближалась к десяти. — Ох… Уже настолько поздно?       — Храм Божий открыт для страждущих в любое время. Ты не ответил на вопрос.       — Благодаря заботе Господа моя бабушка чувствует себя хорошо. Сейчас зайду и куплю ей любимых печенек.       — Славно. Славно. — Священнослужитель кивнул, его округлое лицо с аккуратной бородой выражало удовлетворение. Карие глаза выглядели усталыми, под ними залегли тени и синяки, но внутри горел огонёк. Или так отражалось в очках пламя свечей?.. — Надеюсь её когда-нибудь увидеть в нашем храме.       — Я тоже на это надеюсь. Церковь приняла меня с любовью, и я желаю, чтобы бабушка тоже пришла сюда вместе со мной. И испытала ту же любовь и благодать, что испытываю я. Не буду же я силком тащить, она меня всё же отпустила в никонианскую церковь, хотя и была против.       — Да, больше всего духовно упрямилась твоя бабушка. Но Бог любит всех и заботится обо всех вне зависимости от их отношения к Церкви. Посему можешь быть покойным: Он услышал тебя.       — Я пойду с вашего разрешения, батюшка. Уже поздно же. Вам завтра рано вставать, мне рано вставать.       — Истину глаголешь. Иди, Федя. — Батюшка перекрестил Фёдора и тот отправился домой. Попрощался с Олегом, с баб Нюрой и вынырнул в темноту парка, кажущуюся непроглядной после яркого света церкви. Дорожки практически не освещались, но возвращаться было не страшно. Внутри царила уверенность и небывалая лёгкость, чувство безопасности и любви.       Заскочив в магазин и набрав печенек, Фёдор вернулся в квартиру, где всё ещё витал лёгкий аромат моющего средства. Цветы или что-то вроде того.       С улыбкой на лице парень вошёл в комнату к бабушке. Зинаида Петровна не спала, читая сборник стихов и слушая какой-то новостной канал.       — Лучше бы ты так допоздна с девками гулял. Ей-богу! Мои братья в твоём возрасте с девками по сеновалам прятались, с гармонью ходили, танцы плясали. А твой отец так и вовсе бегал от них в прямом смысле. А ты?       — А может я и гулял. — Фёдор забрался с ногами на кровать и обнял пожилую женщину. — Я тебя люблю, бабуль.       — Ластишься, — Зинаида Петровна взлохматила волосы внука, силясь не улыбаться. Но уголки рта предательски приподнимались. — Как всегда… И что в этих поповских стенах особенного?       — Не знаю. Мне легко на душе. Почитаем вместе? — Парень посмотрел в незнакомый доселе стих.       — Делай чай, негодник. Печенье хоть есть?       Юноша кивнул и подорвался на кухню. И пусть завтра рано вставать, он не упустит возможности пообщаться с бабулей. Ну, и с Дазаем, который почему-то до сих пор не ответил на сообщение.       «Занят наверное подготовкой к контрольным или что там у них», — устраиваясь поудобнее подле бабушки, Фёдор убрал телефон после ответа на сообщения друзей. Да, с завтрашнего дня придётся много трудиться, чтобы просто хотя бы пообщаться в мессенджерах. А пока…       Тихий голос бабушки наполнил комнату вместе с ароматом чая и погрузил в дивный мир японской поэзии.