The tiny rabbit

      – Мам? Привет, – Ван Ибо устало расположился на диване, оставив вытянутыми ноги.       Он только вернулся в свою квартиру, и единственное, чего ему хотелось – улечься и вычеркнуть весь белый свет из своих мыслей. Сначала он даже порадовался, что его постель больше не занимал Бай Мин, и можно вдоволь поваляться в своё удовольствие, но быстро ощутил себя будто в вакууме. Он подтянул к себе подушку и обнял её.       Связь прервалась, и Ван Ибо ещё раз перезвонил матери.       – Сынок! Что-то вдруг перестала тебя слышать, сбросила звонок… Ты меня слышишь?       – Ага, слышу. Привет.       – Всё не было времени тебе позвонить. Как ты, милый? Ты сходил к врачу?       – Угу, – буркнул он недовольно.       В его планах не было начинать разговор с мамой, сыпля обвинениями и негодованием. Только она будто распознавала его беспокойство даже сквозь расстояние и начала с самого наболевшего.       – Что он тебе сказал?       – Назначил несколько исследований и анализов.       – А поставил хоть какой-то диагноз?       – Предварительно – обострение гастрита, – Ван Ибо отвечал сухо, потому что пока не видел, как обойти самые острые углы.       Его состояние всё-таки было не таким важным, как то, что столько лет скрывала его мать. Впервые та была тактичной: уловила его настроение и перевела тему.       – Как твои соревнования? Бай Мина ещё не погнали из команды? Как тренироваться без него? Ты вроде бы говорил, что ваши отборочные будут проходить в Лояне.       – Пока ничего не изменилось, первый шоукейс заявлен на июль. Если не вылетим с нашей рутиной, то следующими будут баттлы в Лояне.       – Опять твои непонятные словечки, – с укоризной добавила она. – Не можешь с мамой говорить на понятном языке, а?       – Извини. Говорю, что в Лоян приеду в лучшем случае к августу. Как раз смогу погрустить дома, а не в отеле.       – Ох, милый, ну что ты такое говоришь? Ты можешь всегда приехать домой и погрустить, когда и сколько тебе захочется.       Ван Ибо шмыгнул носом и обнял подушку крепче.       – Я знаю, ма. Но звучит обидно, ты хочешь, чтобы я всегда грустил или как?       – Я лишь хотела сказать, что ты не одинок, у тебя всегда точно есть я и па. Приедешь, а он наготовит тебе любимой еды. Крылышки в коле тебе всё ещё нравятся?       – Думаете подкупить меня едой? Конечно же, я люблю ваши крылышки в коле. Обязательно приеду, чтобы их покушать. Когда будут соревнования. Как у вас с па дела? Я немного соскучился... С тех пор как Бай Мин съехал, дома стало… одиноко.       – Бедненький мой сыночек, – засюсюкала мама, чем вызвала у Ван Ибо лёгкую улыбку, пусть это и прозвучало непривычно для её речи. А вот последующий за этим деловой тон был очень знаком. – У нас всё хорошо, как ещё могут быть дела. Работаем. Отдыхаем. Снова работаем. Ругаем твоего братца, когда он не лечится и только ноет, что его гэгэ должным образом о нём не заботился, бросал одного в большой квартире и ругал, ругал, ругал. И плачется, что мы не лучше. Это же неправда?       – Ты и сама всё знаешь, мам, – он издал горловой звук, обрывая смешок. – Передай этому глупому диди, что когда он вернётся в Шанхай, гэгэ станет с ним обращаться гораздо строже. Совсем от рук отбился.       – Так и передам, – поддерживающе хихикнула мама. – Как же я рада, что ты к нам скоро выберешься из-за этого далёкого Шанхая! Мог бы приезжать и почаще.       – Если я буду часто вас навещать, то вы не будете успевать по мне соскучиться.       – Голос у тебя что-то грустный. Рассказывай, случилось ещё чего? Вы же просто так маме своей и не звоните.       Ван Ибо и не думал скрывать причину своего звонка, просто пытался набраться храбрости перед прыжком в бездну. Он вздохнул, стиснул меж собой колени и подтянул их выше.       – Мам, скажи, – он хорошенько прокашлялся перед тем, как задать этот животрепещущий вопрос, – почему ты никогда не говорила мне, что я не альфа?       По ту сторону стало тихо. Настолько, что Ван Ибо вжался щекой в телефон, вникая в это молчание, различая приглушённые звуки дома. Другого, уже не своего дома. Он кашлянул ещё раз и ссутулился.       – Ты ведь знаешь, что я – гамма, правда? Это для тебя ведь не сюрприз же?       – Конечно, я это знаю, сынок. Было бы как-то неловко, если бы мать не знала вторичный пол собственного ребёнка.       Сказанное ею было полно печали. Смешинки и деловитость, с которыми мама всегда разговаривала с ним, сменились чуждым безучастием. Ван Ибо ещё сильнее проникся своим одиночеством, как будто даже такой близкий человек, который привёл его в этот чудовищный мир, дистанцировалась от него.       – Тогда почему? – голос у него всё же сорвался, Ван Ибо отодвинул телефонный микрофон ото рта, чтобы не был таким отчётливым его всхлип, и перевалился набок.       Уткнуться в спинку дивана лицом было безопасно. Без света, без чёрствых белых стен, без пустого пространства съёмной квартиры. Ван Ибо старался не дышать, ему не хотелось себя выдать. Ему было страшно. Больно.       Сиротливо.       Ван Ибо видел перед собой прошедшие дни: как доктор Цао, к которому он в конечном счёте попал на осмотр, долго подбирал слова, чтобы признаться ему в этой отвратительной лжи. Ван Ибо не верил, до сих пор не верил. Отказывался верить. Даже когда у него отобрали кровь из пальца и влили по капельке в каждую лунку на планшете, и она стала такой насыщенной красной в одной из них, он не желал принимать это.       Гамма.       Ван Ибо всю жизнь был гаммой. Он родился ею и был ею. Ему врали, не сообщали, держали в неведении. Но зачем? Что это им всем дало?       – Зачем была нужна эта ложь, мам?       – Это сложно объяснить так сразу, сынок… Дай мне минутку, и я сформулирую свои мысли более понятно.       За невидимой гранью, разделяющей Ван Ибо с матерью, снова образовалась полнейшая тишина. Она давила на уши, врывалась в голову и набатом стучала по вискам. А потом мама заговорила, неспешно и так обыденно, что у Ван Ибо волосы на затылке встали дыбом, и его пробила дрожь.       – Что?       – Мне пришлось, Ибо. Мне пришлось это сделать ради безопасности своей семьи.       – Как мой вторичный пол мог подвергнуть нас опасности?!       Конечно, он не понимал. Не видел никаких видимых причин, по котором необходимо было бы прятать свой пол. Альфа, омега или кто-то другой, какая разница, кем ты был рождён? Важным было, как ты жил, как ты справлялся с обстоятельствами и выходил из конфликтов, как уважал выбор других и ценил их чувства. Вот, что было значительным и правильным.       – Мог, сынок. Раньше мог. Сейчас этим прошлым не делятся, гораздо проще ведь не слушать и не спрашивать, поэтому такие проблемы не изучают на уроках истории, не позволяют рассказывать в университетах, не говорят между собой вслух. Иногда мне кажется, что это был всего лишь дурной сон. Прикроешь глаза – и ничего этого нет.       – О чём ты? Чего нет?       – Мира, который существовал, когда я была маленькой. Но даже миром его назвать я не могу.       – А каким он был? Чем отличается от сегодняшнего? Ты будто хочешь сказать, что пару лет назад он был самым ужасным местом на Земле.       – Я это не хочу сказать, я это говорю, Ибо. Сейчас мы живём в более благосклонном и добром обществе, стремившимся к равновесию.       Ван Ибо не удержался и рассмеялся.       – Удивительно, какая ты наивная, мам. Не думаю, что закостенелые принципы мироустройства могли поменяться за такой короткий промежуток времени.       – Может быть. Но родилась и я, и твой па, и даже вы с братом, в то время, когда им безраздельно правили альфы.       – Но, мам, разве они не продолжают делать то же самое? Зайди в любую контору, и их совет директоров будет состоять сплошь из альф.       – И всё же у других теперь есть реальный шанс получить руководящую должность. С трудом, конечно, ты здесь прав, особенно если ты омега, но всё-таки это возможно. Раньше же… о таком даже не заикались.       – Допустим, несколько десятков лет назад альфы доминировали больше, чем сегодня, но почему ты говоришь об этом с таким страхом?       Мама взяла паузу, а когда снова заговорила, то с волнением в голосе:       – Они не притесняли омег, дорогой. Может быть, ты мог столкнуться с преследованием в детстве, с отчуждённостью, злобой. Тогда же их не притесняли, потому что использовали бедолаг в своих целях, не гнушаясь доводить их до смерти.       – Разве таким могучим альфам не нужны были омеги? Зачем их доводить до смерти?       – Безусловно, они были нужны. Без омег прервался бы любой влиятельный род, не рождались бы у альф их же дети. Бет тогда было слишком мало, на них не возлагались подобные надежды, к тому же их труднее было контролировать.       – Почему бет-то было мало?       – Потому что омегам на стадии овуляции, а затем и во время беременности вводили сыворотку, чтобы они вынашивали только альф. Бетам же было и вовсе запрещено заводить детей, потому что гормональное медицинское вмешательство на них не действовало. На них были организованы гонения и охота.       Ван Ибо передёрнулся. Сказать ему было нечего, ведь он даже не мог представить, что подобное существовало. Может, лет пятьсот назад такое и могло происходить, при какой-нибудь святой инквизиции, однако мама сказала, что она сумела застать этот период. Не прошло и ста лет!       Конечно, быть альфой всегда было почётно. Даже не потому, что ты родился им, окружённый привилегиями и уважением, а из-за твоих возможностей. Альфы могли без устали достигать собственных целей, они были в меру эгоистичны и амбициозны. Ван Ибо ещё не встречал никого из них, кто бы мог притеснять другого из-за вторичного пола.       Он стал воображать себе альф из прошлого. Холоднокровных, равнодушных, непоколебимых, тех, которые отлавливали несчастных омег и сажали их в клетки. Как бедолаг отбирали, отводили в пугающие светлые кабинеты, пропитанные запахом спирта и лекарств, как их задействовали в своих бесконечных опытах по исследованию сыворотки, чтобы выяснить условия, при которых могли рождаться только альфы. Оставались ли эти омеги в живых?       – И всё-таки, если омег убивали, то их численность тоже должна была сократиться, нет? Как тогда появлялись дети? Это должно было стать демографической катастрофой!       – Так и было. Настоящая катастрофа. Ведь омег не убивали, дорогой. Я сказала, что их ждала смерть, но напрямую их, разумеется, не убивали. Просто их дальнейшая жизнь напоминала нескончаемый кошмар. Омег использовали как инкубатор для новых альф, их оплодотворяли и заставляли рожать до тех пор, пока они не погибали от мучительных болей и истощения организма из-за постоянных беременностей. Как и бет, численность омег держали в определённых рамках. За семьями следили, чтобы отыскать незаконнорождённых детей. Мама, твоя бабушка то есть, рассказывала, что у неё был такой брат-омега, и его участи вряд ли можно было позавидовать.       Ван Ибо перевернулся на спину. Телефон был горячий и обжигал ладонь, щека пылала, и он зачесал волосы назад, помахивая ладонью перед лицом.       – Жуткое времечко.       – Да. Ты прав. Попал в самую точку.       – Но я не омега, мам. И не бета.       – Поэтому я ещё и не закончила. Не знаю, что было лучшим: участь истерзанных омег или несчастливцев-гамм. Знаешь, последние всегда считались для альф конкурентами. Те же задатки, если правильно их обучить, те же амбиции, те же стремления. Да, иногда гамм заставляли изменять свой пол, либо естественным путём, либо искусственно, чтобы можно было их включить в свои эксперименты. Тем более, если в ходе исследований обнаруживалась предрасположенность к вынашиванию альф. Но чаще – уничтожали. Не позволяли совершить переворот.       – Поэтому…       – Когда я забеременела, эти законы всё ещё имели силу. Мне пришлось скрыть твой пол. Учитывая твой хромосомный набор, внешность, гены отца… ты был почти альфой. Ты меня не подвёл, сынок.       Этой похвалой Ван Ибо не проникся. Наоборот. Ему казалось, словно мама теперь вверяла ему ответственность за сказанную правду.       – Как у тебя вышло всё это провернуть? Ведь наверняка были проверки, осмотры… Врачи не могли соврать руководству, ведь мою кровь-то не подменишь.       – Они и не врали, – мама эмоционально хохотнула, видимо, вспоминать о таком прошлом ей вовсе не хотелось. – Нам просто повезло. Просто повезло.       – Что ты имеешь в виду?       Мама громко выдохнула и прошептала:       – Давай мы это обсудим не по телефону, хорошо?       – Почему? Если бы всё было по-прежнему, то меня бы уже забрали. Значит, был переворот?       – Потом сменилась власть, это единственное, что я могу тебе сейчас сказать.       – Но, мам, я гамма. Я должен это теперь знать.       – Не совсем.       – Ты делаешь только хуже!       – Возможно, однако я не хочу обсуждать это по телефону.       – Я могу приехать. Нам надо поговорить, мам.       Он сел на диване, поморщился и прижал руку к животу, уговаривая глупый желудок помолчать. У него вырвалось хриплое «ой».       – Ты сначала вылечи свой гастрит, пожалуйста. А потом мы поговорим, – была непреклонной мама. Она перевела дух. – Я бы очень хотела, чтобы ты этого никогда не узнал… Так было бы проще. Как так случилось, что тебе стало это известно?       – Из-за болей я записался к врачу. Не к Цао-ишэну.       – О… понимаю. Другой врач что-то сказал про гаммолога, так?       – Верно, я попал к альфологу, и его очень удивило, когда я стал настаивать, что Цао Ши – мой лечащий врач. Добавляя, что я альфа.       – Мне так жаль.       – Мне тоже.       Сердце у Ван Ибо стучало медленно, без энтузиазма. Услышанная история тронула его, заставила оторопеть от того, какими могли быть бездушными люди, только это не решало его проблемы. Как ему теперь жить дальше?       – Как ты себя чувствуешь?       – Да всё в порядке, ма, я думаю, что ничего плохого не обнаружится. Сделаю УЗИ на всякий случай, останется только гастроскопия, чтобы исключить язву. Сама знаешь, как у меня это бывает.       – Ты уверен, что всё в порядке, сынок? Через две недели я смогу приехать, поддержать, поухаживать и поготовить всякую лёгкую еду, сходить к врачам с тобой, если переживаешь. Или могу прислать па. Это не может быть гормональный скачок? Тебя направили сдавать кровь?       – Да, я уже сдал, но пока мне официальный диагноз не поставили, – разочарованно поделился он, рухнул на кровать, позволяя ногам взметнуться вверх и упасть на диван. Живот снова скрутило, и Ван Ибо свернулся клубком, отдышался. – На гормоны я тоже сдал, но ответ немного задерживается. На следующей неделе у меня УЗИ, пока пропиваю курс таблеток, чтобы снизить газообразование в кишечнике.       «И мне нельзя пить алкоголь. Знаешь, как мне сейчас от этого тоскливо, мам?»       – Ты же мне сразу позвонишь, когда что-нибудь станет понятно? Если ты себя плохо чувствуешь, не стесняйся сказать об этом. Я сразу же отправлю к тебе па, слышишь?       От её слов в теле расцвело лепестками тепло, Ван Ибо снова обнял подушку и пробормотал:       – Конечно, мам. Спасибо, мам. Пока я в полном порядке, не переживай.       По всей видимости, он преимущественно успокаивал самого себя. Он отбрасывал всё дальше и дальше ту мысль, что у него были какие-то сложности. Наутро перед исследованиями у него никак не получалось оценить своё состояние. Он был голодным, вывернутым наизнанку из-за принятого вчера слабительного, и ему как-то не верилось, что все его мучения были ради выздоровления.       На УЗИ брюшной полости врач задумчиво покусывала щёку изнутри, водя датчиком по его животу, размазывая противный и холодный гель. Она чуть надавливала им, чтобы рассмотреть форму, размеры и положение внутренних органов, кивала, не сводя глаз с монитора. Улыбалась и подбадривала Ван Ибо, когда он тяжело вздыхал или сжимался от боли.       – Печень у вас хорошенькая, не увеличенная, без каких-либо изменений в цвете, – озвучивала женщина свои наблюдения. – Подождите, я её получше сфотографирую, да, вот так.       – Посмотрите, – она привстала, чтобы развернуть экран в его сторону, и указала место, на котором остановилась. – Как видите, ваша селезёнка на своём месте, никуда не подевалась.       Ван Ибо скривился, не оценив шутки. Врач вернулась к нему, просматривая живот ниже.       – Никаких опухолей или аномалий по своей части я не вижу, – и Ван Ибо успел выдохнуть от облегчения, повернулся к врачу лицом и нахмурился: женщина не казалась ему расслабившейся.       Она водила и придавливала что-то слева и справа от пупка, мрачнела и цокала языком. Сняла перчатки, чтобы поднять трубку стационарного телефона, набрала код и затихла. Когда кто-то ей ответил, врач затараторила:       – Ляо-дайфу, скажи, пожалуйста, у тебя есть сегодня свободное время? Если через часик к тебе подойдёт пациент, ты сможешь провести ему УЗИ? Нет, никаких патологий я не заметила, но хотела бы, чтобы кто-нибудь более компетентный проверил мои предположения. Гамма. Да. Простите, – женщина отстранилась от трубки и позвала Ван Ибо, – господин Ван, скажите, вы ведёте половую жизнь?       – Да.       – Он сказал, что да. Угу. Хорошо. Первичный пол мужской. Да. Спасибо. Тогда я отправлю его к тебе. Спасибо!       Ван Ибо в замешательстве сел, и врач подала ему салфетки.       – Что происходит?       – Не волнуйтесь, господин Ван, это стандартная проверка для людей вашего вторичного пола. Вы же в курсе своих анатомичных особенностей, были уже на УЗИ малого таза?       – Простите, нет. Смешно признаться, только я совсем недавно узнал о своём вторичном поле.       – О, – женщина не показала своего удивления, подняла голову от бумаг и поглядела на него с сочувствием. – Ещё и такие проблемы, да? Ничего, не переживайте, наша клиника обязательно позаботиться о вас и выяснит причину ваших недомоганий. Сейчас я вам отдам распечатку проведённого мной исследования, вы пока побудьте в коридоре. Ох, и да, вам необходимо выпить воды, а лучше сладкого некрепкого чая, потому что моей коллеге Ляо Вань для дальнейшей работы нужен ваш полный мочевой пузырь.       Сунув ноги в кроссовки, Ван Ибо неровной походкой вышел из кабинета. Никакой поверхности, на которую можно было бы присесть, не наблюдалось, и он прислонился к стенке плечом.       «Всё в порядке, Ибо. Всё в порядке. Ты ещё не умираешь».       Он сомкнул веки, потёр их, собрался и по лабиринту из коридоров добрался до вестибюля и автоматов с напитками. Нажал на кнопку с чаем, оплатил, дождался своего стаканчика и вернулся к кабинету.       Ему не пришлось ждать долго, женщина позвала его минут через десять, вручила бумаги, пожурила, что он всё ещё пил первый стакан, и наказала купить ещё три-четыре, проинформировала, где найти свою коллегу, и попрощалась.       Спустя полтора часа тщетных попыток добиться желания помочиться по просьбе дотошной Ляо Вань он наконец-то был допущен к кушетке. Не закончились ещё следующие пять минут, как Ван Ибо замотал головой, не веря в то, что услышал.       – Что вы сказали?       Ляо Вань оказалась альфой, но была милой, удивительно тонкой и миниатюрной женщиной в годах, она точно улыбнулась ему через маску.       – Я понимаю, что это достаточно неожиданно было узнать, господин Ван. Но взгляните на монитор, – она достаточно ощутимо надавила датчиком у него под пупком, и Ван Ибо поморщился. – Что вы видите?       – Не понимаю, что я должен увидеть, объяснитесь же!       – Глядите, – альфа свободной рукой показала область, на которую стоило обратить внимание, – тут будут ручки, видите, почти сформировалось уже плечо, а вот здесь, смотрите, ещё пока хвостик. Если бы мы использовали другой вид датчика, можно было бы услышать сердцебиение.       – Госпожа. Я не понимаю, о чём речь. Какое сердцебиение?       – Я бы поставила вам шестую или седьмую неделю, господин Ван, вот о чём идёт речь. Уже скоро у него будут расти ручки и ножки, представляете?       Ван Ибо потрясённо замолчал.       – У вас будет малыш, господин Ван. Прелестный, маленький ребёночек. И если мы все вместе постараемся, он будет расти хорошеньким и здоровым.       И от её сладкого умилительного тона Ван Ибо затошнило. Он закрыл рот рукой, сдерживая порыв наблевать прямо на себя, и задержал дыхание, в моменте желая больше никогда не делать вдоха.       «Ну и как ты об этом скажешь маме, м? Опять соврёшь, что всё в порядке, да?»       Ван Ибо оттолкнул руку Ляо Вань и отвернулся от неё, садясь на кушетке. На него даже не небо свалилось, а он оказался в самом центре стопроцентного апокалипсиса.       «И что мне теперь с этим делать?!»