nephew

Цзян Чен взволнован. И взбешён. В большей степени взбешён, если честно. Начался июнь, и вскоре (как его известило вежливое и очень короткое письмо из Облачных Глубин) в Юньмен должны были приехать Лань Ванцзи с а-Юанем. Собственно, это — причина, по которой Цзян Чен был взволнован. (Он не собирался это признавать, и когда чересчур обнаглевший Мао Чженьян попытался над ним подшутить, Цзян Чен в наказание отправил его чистить все пруды в Пристани Лотоса. Никто не знает, сколько прудов в Пристани Лотоса.) И это должны были быть приятные заботы — он планировал проверить подготовленную для Лань Ванцзи и а-Юаня комнату, уведомить слуг об изменениях в меню, потому что он помнит о том пресном ужасе, который едят в Гусу, и подозревает, что Второй Нефрит не осилит ничего из того, что принято готовить в Юньмене. Не стоит травить человека, который привезёт Цзян Чену племянника, верно? Кого Цзян Чен хочет отравить — собственно, причина, по которой он взбешён, — это ёбаный Цзинь Гуаншань. Поэтому ни о каких приятных заботах больше речь не идёт. Получив официальный ответ из Башни Золотого Карпа, Цзян Чен молча несколько секунд смотрит на письмо, прежде чем разорвать его в клочьях. Он пугает этим и посыльного Цзиней, и Мао Чженьяна, до этого бесцельно валявшегося в углу зала с обгоревшим носом, чтобы разжалобить Цзян Чена и добиться отмены наказания. (Провальная затея, до получения этого письма, Цзян Чен планировал отправить его подметать все причалы.) Когда он всё также молча встаёт из-за стола, задевая рукавом вазу и вдребезги её разбивая, ученики в дверях немного пятятся в сторону. Никому не хочется на своей шкуре испытать удар Цзыдяня, потрескивающего на его пальце. Посыльному Цзиней повезло, что Цзян Чен слишком зол на одного конкретного уебана, чтобы срываться на его слугах. Впрочем, он решительно настроен сорваться на этом конкретном уебане. Он стремительно покидает зал, на ходу поднимаясь на меч и взлетая над постройками Пристани Лотоса и тренировочным полем. Он настолько зол и возмущён тем абсурдом, которым Цзинь Гуаншань попытался от него откупиться, что даже не совсем видит, куда летит. Лишь оказавшись далеко за пределами города он немного приходит в себя, слегка замедляя полёт меча и делая несколько глубоких вдохов, чтобы Цзыдянь на его пальце перестал искриться. Кроме того, теперь он слышит, что у него компания. — Я не помню, чтобы приказывал тебе следовать за мной, — огрызается Цзян Чен, когда с ним равняется Мао Чженьян, запыхавшийся от обилия усилий и духовной энергии, которые ему пришлось вложить, чтобы догнать его (и это он — Первый Ученик ордена?! Когда он вернётся, заставит тренироваться без сна и отдыха). — Вали обратно. — Глава Цзян, — Мао Чженьян предусмотрительно держит небольшую дистанцию, — прошу прощения за мое самовольное решение пойти за Вами, но мне показалось, что Вы немного… рассержены. Этот ученик переживал, что Вы можете совершить глупость. Цзян Чен возмущённо вскидывает бровь. Что он себе позволяет? Может, ноги ему сломать? Мао Чженьян тут же осознаёт свою ошибку и пытается выкрутиться. — Этот ученик не смеет сомневаться в мудрости Главы! Он всего лишь решил помочь Главе избежать случайных ошибок. Цзян Чен задаётся вопросом, почему его собственный подчинённый настолько ни во что его не ставит. Серьёзно, он умудряется оставаться язвительным даже когда оправдывается. Впрочем, Цзян Чен не удивлен. Мао Чженьян — один из немногих нынешних учеников ордена, который лично знал Вэй Усяня. И эти интонации более чем ему знакомы. Наверное, поэтому он чувствует себя ещё более раздражённым. Тем не менее… — Ой, закрой рот, — Цзян Чен закатывает глаза, и Мао Чженьян понимает, что больше его жизни ничего не угрожает, поэтому подлетает поближе. Видимо, просьбу исчезнуть отсюда он решил проигнорировать. Может, другого человека назначить Первым Учеником? Серьёзно, это какая-то проклятая должность. — Так что произошло? Цзян Чен давит в себе желание столкнуть своего Первого Ученика в озеро прямо с высоты их полёта. Вместо этого он устало растирает точку между бровей, не давая себе возможности снова разозлиться от одной только мысли. — Глава Цзинь, — с нажимом произносит Цзян Чен, и Мао Чженьян никогда не думал, что чьё-то имя может звучать как ругательство, но вот они здесь, — выразил желание оставить Цзинь Лина в ордене Цзинь. — И это разозлило вас потому что…? — Он настаивает, что Цзинь Лин сможет покидать свой орден только после достижения четырнадцатилетия, как и предписано в правилах, — цедит Цзян Чен, скрипя зубами, и Мао Чженьян тихо охает, — так что это не будет «случайной ошибкой», я совершенно специально сломаю этому ублюдку шею! Если его ученик и обеспокоен из-за того, что Цзян Чен потенциально планирует убийство, он ничего не говорит. Потому что вроде как понимает, почему он зол. Все в Пристани Лотоса знают, что их Глава обожает своего племянника. Более того, несмотря на то, что ученикам заклинательских кланов действительно нельзя покидать свой орден до завершения основных тренировок, Цзинь Лин всегда был исключением. Когда Цзян Яньли выходила замуж, переговоры длились много часов. Во многом потому, что орден Цзян был ослаблен, и Цзинь Гуаншань уже не очень-то хотел, чтобы его единственный наследник был с ними связан. Однако, так как Цзинь Цзысюань и Цзян Яньли любили друг друга и были обручены с детства, свадьба всё-таки состоялась. Переговоры насчёт свадьбы были крайне болезненными и, по общему признанию, не немного унизительными для ордена Цзян, но Цзян Чен смог буквально выгрызть зубами внесение обязательного пункта о том, что и его сестра, и её будущие дети обязаны посещать Пристань Лотоса несколько раз в год, в общей сложности сроком не менее трёх месяцев. В отношении детей также было условие, что Цзинь Цзысюань и Цзян Яньли имеют право выбирать, в каком ордене будут воспитываться их дети, при условии, что первенец в любом случае становится наследником или наследницей (ебало Цзинь Гуаншаня представили?) ордена Цзинь. После смерти обоих родителей Цзинь Лина, Цзян Чен также добивался для него возможности жить в ордене Цзян, и Цзинь Гуаншань согласился, пообещав, что до тех пор, пока Цзинь Лин будет обучаться техникам их ордена и сохранять за собой официальный статус наследника, нет никаких проблем в том, что Цзян Чен хочет брать его с собой в Пристань Лотоса. (Не то чтобы Цзинь Гуаншаню вообще было до него дело, учитывая что Цзинь Лин сейчас слишком мал, чтобы заниматься самосовершенствованием. Цзян Чен буквально берёт на себя ту задачу, которой всем лень заниматься — возится с младенцем.) Потом, когда Цзинь Лин станет старше, условия немного изменятся, но он всё равно сможет по собственному желанию приезжать в Юньмен в любом возрасте. Это то, о чём они договорились. (То, что хоть немного поддерживало Цзян Чена на плаву, потому что он знал, что всегда может увидеть своего племянника.) И это нихуя не похоже на то, что ему сегодня пришло в письме. Поэтому его гнев оправдан. Тем не менее, планировать убийство Главы одного из четырёх Великих Орденов? Звучит как самоубийственная затея, поэтому Мао Чженьяну нужно срочно придумать план, как этого не допустить. Проблема лишь в том, что он не очень хорош в планировании. Поэтому всю дорогу до Башни Золотого Карпа (потому что Главу Цзян невозможно убедить отступить), Мао Чженьян предусмотрительно молчит. Он знает, что попытки увещевать Цзян Чена не принесут никаких плодов; более того, существует риск получить Цзыдянем по хребту. Таким образом, он делает единственное, что может: молча следует за Главой Цзян, в надежде, что случится чудо, и появится тот, кто магическим образом усмирит гнев их Главы. Что-то из области невероятного, да? Цзян Чен, в свою очередь, слегка замедляется, давая своему непутёвому ученику возможность хотя бы поспевать за ним (от идеи отделаться от него пришлось отказаться — этот болван наверняка не послушается и будет втихую за ним лететь, истощив все свои силы). Спустя два часа полёта, благодаря отрезвляющему ветерку и тишине, он уже не настолько зол, но когда он издалека видит Башню Золотого Карпа, Цзыдянь снова начинает потрескивать в предвкушении. Они приземляются в середине лестницы, и Цзян Чен одним своим взглядом распугивает юных стражников, спешивших его задержать. Мао Чженьян одновременно в ужасе, потому что с каждой минутой они всё ближе к кровавой расправе над Главой Цзинь, и восхищён, потому что Глава Цзян невероятен. Он всего на пару лет старше самого Мао Чженьяна, но его властная аура ничуть не уступает более опытным Главам. Возможно, это из-за войны — слава о мощи Саньду Шеншоу не переставала греметь и через месяцы и годы после окончания военной кампании по Аннигиляции Солнца. Возможно, это из-за всех потерь, которые ему довелось испытать. Мао Чженьян с трудом представляет, сколько ужасов пришлось пережить Главе Цзян, но он точно знает, что они сделали Цзян Ваньина одним из самых сильнейших и достойнейших заклинателей своего поколения. Пожалуй, даже среди Глав других великих кланов, их Глава мог быть одним из самых выдающихся. По скромному мнению Мао Чженьяна, единственным, кто мог составить ему конкуренцию, был Глава Лань... — Глава Цзян? Мао Чженьян никогда не был более благодарен судьбе, чем сейчас. Потому что чудо случилось. Едва они достигают конца лестницы, перед ними появляются знакомые лица Главы Лань и Цзинь Гуанъяо, до этого, очевидно, оживлённо беседовавших с Не Хуайсаном. — Приветствую, — цедит сквозь зубы Цзян Чен, а Мао Чженьян вежливо кланяется. Затем Глава Цзян круто поворачивается к Цзинь Гуанъяо, и его глаза яростно сверкают, — где твой папаша? Все трое выглядят озадаченными, а Мао Чженьян тихо охает, глазами умоляя Цзэу-цзюня, известного своими дипломатическими качествами, сделать хоть что-то. — Глава Цзинь сейчас занят, возможно, я смогу помочь Вам, Глава Цзян? — учтиво интересуется Цзинь Гуанъяо, а Не Хуайсан косо поглядывает на руки Цзян Чена. Мао Чженьян тоже смотрит — они сжаты в кулаки. Ой-ой. — Нет, спасибо, я предпочту задушить его самостоятельно, — Цзян Чен давит очень кривую улыбку, — поблагодаришь за скорое наследство позже. Теперь все осознают серьёзность ситуации, поэтому Лань Сичень делает шаг вперёд, улыбаясь своей самой дипломатичной улыбкой. Мысленно Цзян Чен отмечает, что ему куда больше нравится улыбка Первого Нефрита, когда он совершенно недипломатично смеётся над плохими шутками, потому что по вот этому лицу для переговоров ему, откровенно говоря, хочется вмазать. — Глава Цзян, не знаю, что тебя расстроило, но уверен, что проблему можно решить… — Да, и я даже знаю как. Мао Чженьян неловко улыбается, вклиниваясь в разговор, и пытается не замечать на себе убийственный взгляд Цзян Чена. — Глава Цзинь решил в одностороннем порядке изменить соглашение, касающееся визитов молодого господина Цзинь в Пристань Лотоса. — Почему ты до сих пор здесь? Ноги лишние? Мао Чженьян спешно кланяется, отступая от Главы Цзян на добрые пять метров. Однако, его цель достигнута: в глазах Лань Сиченя появляется понимание, и он подходит ещё ближе к Цзян Чену, на пробу кладя руку ему на плечо. К абсолютному шоку Мао Чженьяна, Глава Цзян недовольно морщит нос, но руку не сбрасывает. — Цзян Ваньин, — Лань Сичень тихо кивает, негласно выражая то, что он понимает его чувства. Пожалуй, он единственный, кто вообще осознаёт, почему Цзян Чен настолько взвинчен. — Позволь мне решить этот конфликт. Цзян Чен усмехается, слыша завуалированное «я разберусь с этим уебаном», и поднимает руки, сдаваясь. Мао Чженьян, Не Хуайсан и Цзинь Гуанъяо выглядят в разной степени шокированными. Пожалуй, на основании выражений их лиц можно создать полноценную градацию удивления, которое когда-либо испытывали люди. За единицу примем Лань «Мне-Нефритово-Поебать» Ванцзи, а за десятку Мао Чженьяна, который сейчас выглядит так, будто его мир рухнул. Цзян Чену хочется стукнуть его, чтобы это глупое выражение наконец-то сошло с его лица, но, кажется, бедняга чувствует надвигающуюся угрозу, поэтому берёт себя в руки (и отступает ещё на два метра). — Мы с а-Яо ненадолго, — объявляет Лань Сичень, звуча удивительно решительно, — может, вы с Хуайсаном подождёте в саду? Как изящно он всем нашёл занятие — Не Хуайсан не выглядит особенно радостным от идеи проводить с Цзян Ченом время, а Цзинь Гуанъяо, похоже, взвешивает, что предвещает больше проблем: разговор с отцом или бездействие. Оба, впрочем, не возмущаются, и делают как велено. — Передавайте Главе Цзинь мои наилучшие пожелания, — Цзян Чен даже не пытается придать голосу хоть какую-то эмоциональную окраску, и Не Хуайсан ёжится от холодка. — Если вы не справитесь с этой проблемой, они ему понадобятся. Лань Сичень отводит взгляд, пытаясь скрыть смешок (к ужасу его братьев!), и Цзян Чен окончательно успокаивается. Есть что-то всё-таки в этих Нефритах. Он разворачивается в сторону садов, бросая предупреждающий взгляд на Мао Чженьяна, чтобы тот не смел ему на глаза попадаться (и, поверьте, Мао Чженьян благодарен за это), и оставляет Не Хуайсану возможность остаться в стороне. В конце концов, он же не маленький. С чего это Первый Нефрит решил, что ему нужна нянька? (Возможно, с того, что Цзян Чен прилетел сюда, источающий ауру убийственной ярости, но… ладно, здесь он вряд ли сможет поспорить — в подобных ситуациях он и сам посылал сестру присмотреть, чтобы кое-кто не набедокурил.) Не Хуайсан, что парадоксально, в стороне не остаётся, а нагоняет Цзян Чена у входа в цветник, деловито обмахиваясь веером. Только теперь, оставшись вдвоём, Цзян Чен осознаёт, что это весьма неловкая ситуация. Они вроде как дружили в Облачных Глубинах, но опосредованно, полностью полагаясь на Вэй Усяня в качестве связующего звена, да и с тех пор уже столько воды утекло… — Как ты вообще умудрился побрататься с Лань Ванцзи?! Ах, да. Это же Не Хуайсан — человек, не слышавший о неловкости. Цзян Чен игнорирует падающий с души груз, ухмыляясь. — Отчаянные времена требуют отчаянных мер. — Это насколько серьёзное у вас двоих отчаяние? Я думал, что вы скорее глотки друг другу перегрызёте. А это — действительно неожиданность. Цзян Чен, если честно удивлён, что Не Хуайсан в курсе существующей между ним и Лань Ванцзи неприязни. Насколько ему известно, они никогда не демонстрировали её, так что единственные, кто догадывается о настоящем характере их отношений, это те, кто так или иначе знают про ситуацию с Вэй Усянем. До сих пор Цзян Чен думал, что это только между ним и Двумя Нефритами (и, вероятно, их дядей). Цзян Чен хмурится. Были ли они столь очевидны, что даже Не Хуайсан всё понял? Это важно. Это вопрос безопасности а-Юаня — что-то, чем никто не может пренебречь. Если Не Хуайсан догадается о скрытых мотивах этого союза, кто ещё сможет это сделать? Расскажет ли он что-то своему старшему брату — пугающему человеку, который был чуть ли не основной силой на войне против Вэней? Что Не Минцзюэ сделает, когда узнает, что его названный брат укрывает в своём ордене ребёнка Вэней? Цзян Чен запрещает себе развивать эту мысль. Не Минцзюэ всё-таки человек чести. Он никогда бы не опустился до убийства невинного ребёнка. Конечно, есть те, кто опустятся… А что, если узнает Цзинь Гуанъяо и разболтает своему папаше… — Цзян Чен, — голос Не Хуайсана вырывает его из тревожных размышлений, и Цзян Чен встречается глазами с удивительно серьёзным взглядом наследника Не, — это было правильное решение. Кроме того… наверное, я был несправедлив к тебе, прошу прощения. Если Лань Ванцзи смог протянуть оливковую ветвь, я тем более не могу таить обид. Цзян Чен чувствует, что от него что-то ускользает — не в словах Не Хуайсана, они-то кристально понятны, но в его поведении. Когда он успел..? Не Хуайсан громко цокает, качая головой, а потом защёлкивает веер и капризно распахивает глаза, очень и очень наигранно. Что за… — Однако я всё равно обижен. Как так получилось, что я — единственный, у кого до сих пор нет названного брата? Даже дагэ умудрился себе двоих отхватить! С его-то характером… Цзян Чен чувствует себя охуенно растерянным из-за такой резкой смены настроения, но показать это сейчас — признать, что он совершенно не представляет, что происходит всю эту беседу. Цзян Чен не может позволить себе такую роскошь с тем, кто прямо сейчас ведёт себя настолько подозрительно. — Разве ты не называешь братьями Лань Сиченя и Цзинь Гуанъяо? Теперь Не Хуайсан дуется. — Это не считается! Эх, судьба так несправедлива ко мне. Цзян Чен думает, что к нему тоже. После этого Не Хуайсан не показывает никаких признаков необычного поведения — они чинно прогуливаются между великолепных клумб с пионами, пока не раскрывшимися, но уже благоухающими одними только бутонами, и Не Хуайсан ведёт беседу на какую-то отстранённую тему. Что-то о театральных постановках и своих трудностях с братом, яро отрицающим пристрастия младшего брата к искусству. К удивлению Цзян Чена, это очень приятная беседа. Так как он не особо сведущ в таких вещах, он по большей части молчит, позволяя Не Хуайсану развить каждую из своих мыслей, и его болтовня отлично отвлекает от переживаний за ситуацию с Цзинь Лином. Так что… когда их прерывает Мао Чженьян, от бега слегка запыхавшийся (серьёзно, Цзян Чен в бешенстве — почему у него такая плохая выносливость?!), ему почти жаль. Почти — потому что его Первый Ученик наконец-то перестал быть бесполезным и принёс хорошую новость: Глава Лань попросил сообщить, что проблема улажена, а Цзинь Гуаншань, в качестве извинений за сложившееся недопонимание, готов предоставить карету, чтобы «Глава Цзян с племянником благополучно добрались в Пристань Лотоса». Ну не уебан ли? Цзинь Гуаншань своим присутствием его не удостаивает, за что Цзинь Гуанъяо также приносит глубочайшие извинения (никто не расстроен — честно говоря, Цзян Чен даже рад, что дело приходится иметь с его сыном, он хотя бы толковый), прежде чем поспешно откланяться. Не Хуайсан уходит вместе с ним, потому что он тут, оказывается, не праздно шатается, а по делу. Поэтому Цзян Чен остаётся с Лань Сиченем, очевидно, чувствующим ответственность за нынешнюю ситуацию, и какой-то служанкой Цзиней, принёсшей Цзинь Лина. Мао Чженьян отсылается проверить подготовку кареты — хотя Цзян Чен предпочёл бы наплевать на правила безопасности и унести племянника на мече. Увы, под бдительным взглядом благочестивого Цзэу-цзюня такое вытворять не стоит — хочется, всё-таки, сохранить хоть каплю достоинства. Цзинь Лин охотно идёт к Цзян Чену на руки, растягивая наполовину беззубый слюнявый рот в сияющей улыбке. Отвратительно. Цзян Чен его обожает и выпадает из реальности на несколько минут точно, занятый тем, что тискает крошку всевозможными способами. А кто бы смог устоять? Цзинь Лин так очаровательно хихикает, когда его чмокают в лобик. Или когда Цзян Чен притворяется, что вот-вот съест его щёку… Или ручку… Цзинь Лин — это действительно благословение свыше. Когда он возвращается в реальность, Цзэу-цзюнь всё ещё тут. Хотя, казалось бы, кризис миновал. Не будет же Цзян Чен буйствовать с ребёнком на руках? Или будет? — Спасибо, — Цзян Чен прочищает горло, делая вид, что это не он только что бессовестно тетёшкал ребёнка, — как вам удалось договориться с Главой Цзинь? Это практически звучит как признание в собственной несостоятельности как Главы, но Цзян Чену действительно любопытно. Он столько усилий прикладывает для любого взаимодействия с орденом Цзинь, что даже немного завидно, что у Лань Сиченя это всё получается так легко и играючи. В чём секрет? Взятка? Угрозы? Тайный союз? — А-Яо очень убедителен, когда это необходимо, — просто отвечает Лань Сичень и совершенно неприкрыто сверкает обожающей улыбкой, расхваливая своего младшего названного брата, — думаю, Глава Цзинь высоко ценит его мнение. Цзян Чен, откровенно говоря, сомневается, что Глава Цзинь способен ценить что бы то ни было, но если так говорит Лань Сичень, то, наверное, это может быть правдой. В конце-концов, Ланям запрещено лгать. — Вот как? — задумчиво мычит Цзян Чен, пока они прогулочным шагом идут к стоянке карет, и вытирает Цзинь Лину нос. — Полагаю, Цзинь Гуанъяо теперь рассматривают в качестве возможного наследника? Теперь, когда Цзинь Цзысюань погиб, а Цзинь Лин слишком мал, чтобы возглавить великий орден в случае непредвиденной кончины Цзинь Гуаншаня, у них, наверное, есть запасной план. Вот блин! Цзян Чен опять забыл спросить жив ли тот раздражающий парень из Цзиней… как его там? — Это не подтверждено, — тихо отзывается Лань Сичень, но больше никак это не комментирует. Оно и понятно — Цзян Чен помнит, что вступление Цзинь Гуанъяо (тогда ещё Мен Яо) в клан и получение им официального признания от отца сопровождались большим количеством пересудов. Избрать наследником мальчишку низкого происхождения было бы ударом по репутации ордена Цзинь и гордыни Цзинь Гуаншаня. Тем не менее, Цзян Чен не видит других достойных альтернатив. Впрочем, это не такая уж большая проблема. Сейчас воцарилось мирное время, а Цзинь Гуаншань, как ни грустно признавать, хороший заклинатель, так что скорая смерть ему не грозит. И на том спасибо — Цзян Чен его не любит, но никогда бы не пожелал, чтобы Цзинь Лин стал Главой Ордена в юном возрасте. Как он сам. Его племянник должен сполна насладиться своим детством и юностью, и Цзян Чен постарается обеспечить ему самую беззаботную жизнь из всех возможных. Какой не было у него. Ну, не суть. Он ещё раз ласково чмокает малыша в лоб, уставший от собственных мыслей, и кивает Лань Сиченю. — Возвращаешься в Облачные Глубины? — Да. Ванцзи с а-Юанем завтра отправятся в Юньмен, так что мне стоит вернуться домой, чтобы, хм, — глаза у Лань Сиченя сверкают от плохо сдерживаемого веселья, — обеспечить соблюдение дисциплины среди старейшин. А ведь Цзян Чен говорил, что они угрозы. Он слегка фыркает. — Ваш дядя так и не смог смириться? Улыбка Цзэу-цзюня становится тоньше. — Полагаю, что Ванцзи ещё не уведомил его о своём отъезде. Цзян Чен не верит, что такая мысль вообще пришла в его голову, но ему начинает нравиться этот парень. — Передай своему дяде, что если у него появятся жалобы, он может в письменной форме отправить их в Пристань Лотоса. Я отвечаю на них каждый второй четверг месяца. — И часто ты получаешь жалобы? — О, каждый день. Половина из них исходит от моего первого ученика. Лань Сичень, кажется, пребывает в ужасе от подобной картины, но что есть — то есть. Если без шуток, жалоб поступает много и они проходят тщательный отбор. Те, которые являются срочными, вроде донесений о нечисти или природных катаклизмах, угрожающих жизням простых людей, рассматриваются сразу же. Те, которые относятся не к срочным, но важным, вроде восполнения запасов бумаги или лечебных трав, рассматриваются во вторую очередь. Остальные — бесполезную чушь, вроде дипломатии или приглашений на какие-то сомнительные встречи, проводимые Главами орденов, чтобы потешить своё самолюбие, — Цзян Чен добросовестно просматривает раз в месяц и сжигает. Иногда пишет ответы, но, в основном, конечно, сжигает. Он правда планирует однажды найти помощника в этом деле, но это сейчас не во главе угла. Наверное, можно было бы доверить это Мао Чженьяну, раз уж это и так должны быть одна из его обязанностей, но Цзян Чен здраво взвешивает его способности: он и без того занимается большей частью тренировок и проводит занятия по каллиграфии и истории. Парень просто взорвётся, если будет ещё и на письма отвечать. (Это только с первого взгляда выглядит плохо — на самом деле, было хуже. Они очень гордятся текущим результатом.) — В таком случае, я передам, — деловито кивает Лань Сичень, а потом кидает взгляд на карету. — Это твой Первый Ученик? Цзян Чен тоже смотрит туда, где Мао Чженьян проверяет колёса повозки, сундук с необходимыми для путешествия с ребёнком вещами и лошадей. Он хорош. Цзян Чен явно несправедливо к нему придирается. И ему почти жаль… — Ага. Он очень неплох, — он мягко улыбается, немного гордясь этим парнем, прежде чем убрать улыбку с лица и рявкнуть, — Мао Чженьян! Отойди от этой лошади, она тебе не понадобится. — Г-глава Цзян? — Ты идёшь пешком! И не смотри так, ты думал, что я не заметил, что у тебя выносливость хуже, чем у а-Лина? Цзинь Лин, слыша своё имя, заливается милым детским смехом, совершенно не разделяя страданий бедного Мао Чженьяна, который с каждой секундой выглядит всё несчастнее и несчастнее, но всё равно покорно отходит от лошади. Лань Сичень выгибает бровь в, мягко говоря, ахуе, и Цзян Чен широко ухмыляется. — Чтоб не втыкал. Мао Чженьян неверяще протирает глаза, видя Главу Цзян и Главу Лань, совершенно точно хихикающих. Ему никто и никогда не поверит.

***

Получив Цзинь Лина в своё безграничное владение, Цзян Чен успокаивается, а вместе с ним выдыхают и все ученики Пристани Лотоса. Они приезжают буквально за день до предполагаемого приезда Лань Ванцзи с а-Юанем, и весь этот день Цзян Чен тратит на обустройство… лужайки. На улице тепло и свежо, то, что нужно маленьким детям, поэтому во дворе Пристани Лотоса выбирается самый неглубокий пруд (в котором не утонет ещё-даже-не-двухлетка), огораживается травка у кустов гибискуса, приносятся мягкие покрывала и игрушки. Цзян Чен, махнувши рукой, устраивает выездную версию своего кабинета в соседней беседке и умилённо наблюдает, как Цзинь Лин ползает и шатко бродит по траве, жуя цветок гибискуса, до которого сумел дотянуться. Девчонку из семьи лекаря по его же просьбе приставляют приглядывать за Цзинь Лином, чтобы немного облегчить Цзян Чену жизнь. Си Миньли — хорошая девочка, не слишком талантливая заклинательница, но очень хорошо ладит с детьми и играет на цине. Поэтому она также занимается основами музыки с младшими учениками. (Цзян Чен уже пообещал её отцу, что подготовит ей достойное приданое, даже несмотря на то, что она не является полноценной заклинательницей ордена, когда она решит выйти замуж, но, учитывая, что ей едва стукнуло пятнадцать, он надеется, что это ещё не скоро случится. Серьёзно, она очень нужна здесь.) В любом случае, наблюдать за Цзинь Лином — умиротворяюще. Иногда Цзян Чен отрывается от бесконечных отчётов о строительстве, тренировках, продовольственных запасах, просьб о гуманитарной помощи для деревень, пострадавших от недавнего шторма, доносах о нечисти и заклинателях, практикующих тёмный путь, и видит, как Си Миньли придерживает бултыхающегося в воде Цзинь Лина поперёк живота. Дышать сразу становится легче. Так что, когда на следующий день в Пристань Лотоса прибывают долгожданные гости, Цзян Чен, сам от себя такого не ожидая, расслаблен и даже добродушен. А-Юань, первую секунду смущённо выглядывавший из-за одежды своего отца, расплывается в широкой беззубой улыбке, радостно махая Цзян Чену. — Добро пожаловать в Пристань Лотоса, — Цзян Чен кивает и ребёнку, и Лань Ванцзи (да, именно в такой последовательности), — привет, а-Юань! — Привет, шушу! Ого, сколько тут воды… баба, смотри, там цветочки! — Мгм, — Лань Ванцзи отпускает руку ребёнка, чтобы тот мог подбежать к причалу, — лотосы. — Ого!!! Цзян Чен подходит чуть ближе к нему, чувствуя приятное тепло в сердце от вида сияющих глаз ребёнка. — Скоро начнётся сезон цветения, и лотосы раскроются во всех озёрах Юньмена. Это будет выглядеть как огромная поляна цветов, только на воде. Глаза а-Юаня становятся ещё шире, хотя казалось, что это не совсем возможно. — Правда?! Баба, мы посмотрим? — Мгм. Цзян Чен тоже кивает. На третий день цветения будет проходить большой фестиваль — традиционно, днём проводится ярмарка, а вечером, когда стемнеет, все запускают водные фонарики в виде лотосов на воду, чтобы загадать желание. Об этом Цзян Чен намеренно умалчивает, чтобы а-Юань сам всё увидел, потому что подобное зрелище невозможно описать словами. К тому же, в этом году фестиваль будет проводиться в первый раз с момента сожжения Пристани Лотоса — первый год было не до него совсем, даже простые жители Юньмена отказались праздновать, скорбя о всеобщей утрате, а в прошлые два лотосы не успели разрастись достаточно, чтобы покрыть озёра, и фестиваль пришлось отменить. Поэтому сейчас Цзян Чен, иногда посещающий город, то и дело слышал о приготовлениях к грядущему празднику. Люди заслужили отдых. Он и сам, если честно, с нетерпением ждёт этот фестиваль. Такие праздники, они как тропинка в прошлое, по которой идёшь не глядя, зная каждый камень и веточку на своём пути, из-за чего становится так тепло и волнительно, ведь ты помнишь, что впереди ждёт только хорошее. Прежде, чем эта мысль могла бы сделать ему больно, Цзян Чен напоминает себе, что это первый фестиваль лотосов для Цзинь Лина и а-Юаня. Так что это не может быть чем-то плохим. Слуги, специально выделенные для заботы о комфорте Лань Ванцзи и а-Юаня, забирают их багаж и относят в поместье, показывая первому подготовленные для них комнаты. А-Юань, так-то, шёл следом за отцом, стараясь вести себя как послушный мальчик, но на полпути приметил Цзинь Лина и, дождавшись молчаливого разрешения Лань Ванцзи, унёсся к нему. (Возможно, Цзян Чену стоило проявить чуть больше гостеприимства и хотя бы поговорить со Вторым Нефритом, но он выбрал быть счастливым, и, сославшись на работу, ушёл в беседку.) Ничего страшного, Лань Ванцзи явно был не против. И, похоже, с ним действительно что-то не так. Цзян Чен не уверен, что за странная болезнь развилась у Второго Нефрита, но, подмечая его присутствие в течение дня, он замечал, что тот действительно выглядит подозрительно слабым — практически не шевелится, как будто это слишком его утомляет, а Лань Юань, похожий на очень непоседливого и активного ребёнка, видимо, хорошо знакомый с таким состоянием родителя, особо не беспокоит Лань Ванцзи. Размышляя логически, вряд ли у такого сильного заклинателя могла просто внезапно развиться какая-то болезнь, так что, вероятно, это боевая рана. Однако все битвы уже давно закончились, а мысль о том, что Лань Ванцзи мог настолько серьёзно пострадать на ночной охоте, что это продолжает беспокоить его многие месяцы спустя… это странно. Тем не менее, Цзян Чен не решается задавать вопросы, и оставляет себе мысленное напоминание о том, чтобы приказать слугам разместить несколько курильниц с восстанавливающими травами. Лишним не будет. Не поймите неправильно, это не забота о названном брате, просто здравый смысл. После обеда, который а-Юань с умоляющим глазами просит провести прямо в саду («Баба, ну это же совсем как чаепитие!»), Цзинь Лин отправляется на дневной сон, а Лань Юань исследовать Пристань Лотоса. Так-то Цзян Чен почти уверен, что дети его возраста тоже должны спать днём, но сегодня, видимо, Лань Ванцзи решил сделать исключение. Цзян Чен не то чтобы следит, просто иногда, отрываясь от работы, замечает белые клановые одежды Лань то тут, то там, а ещё слышит влюблённое воркование своих учеников, остановивших тренировку, чтобы посмотреть что это за малыш тут бродит. Цзян Чен не может их осуждать и даже не прикрикивает, чтобы не отлынивали, на что Мао Чженьян совершенно неоправданно дуется. (Для распределения гуманитарной помощи нужно несколько пар рук, поэтому с ним тут ещё несколько учеников, разносящих свитки с приказами, а парочка более опытных заклинателей уже отправились к дальним деревням, чтобы успеть расспросить местных перед ночной охотой.) Работы много. Цзян Чен хотел бы пожаловаться, но это необходимо сделать. Да и ему необязательно постоянно торчать рядом с племянниками. В любом случае, полноценно под одной крышей с Лань Ванцзи Цзян Чен оказывается только после ужина. Теперь спят оба ребёнка, причём а-Юань отрубился прямо на коленях у своего отца, свернувшись в клубочек и очаровательно сопя. Когда слуга забирает его, чтобы отнести в постель, Цзян Чен и Лань Ванцзи остаются один на один. В тишине. Это не то чтобы неловко — Цзян Чен убил в себе часть, что отвечает за смущение при социальных взаимодействиях, — просто странно. Это первый визит Лань Ванцзи в Пристань Лотоса, и они оба знают, что он должен был проходить при других обстоятельствах. Здесь должен был быть Вэй Усянь, чьим гостем был бы Второй Нефрит, который бы водил его по рынку, нелепо флиртуя и покупая сладости, и показывал бы свои любимые места у озёр, на причалах, в лесах и тавернах. Наверное, Вэй Усянь отвёл бы его в Храм Предков (что не сильно бы понравилось Цзян Чену, но когда его брата это волновало?) и потащил бы купаться. Цзян Чен почти видит, как тот отводит благонравного Второго Нефрита воровать лотосы, и почти слышит враньё о том, что лотосы на самом деле ничейные. Вряд ли сам Лань Ванцзи может себе так ярко это представить, ведь он не успел это всё увидеть, но Цзян Чену кажется, что тот всё равно чувствует эту потерю. — У тебя мало помощников. Удивительно, но это первое, что ему говорит Лань Ванцзи за весь день. Цзян Чен пока что не понимает контекст. — Вербовка проходит медленно, — соглашается он, — сейчас уже лучше, но большинство новых людей в ордене ещё не обучены. Некоторые из них даже неграмотны, но Цзян Чен работает над этим. Ни один орден не появлялся сам собой, так что он считает, что преуспевает. — Плохо, — Цзян Чен вскидывает бровь, возмущаясь такой оценкой своей деятельности, но Лань Ванцзи добавляет, — тяжело. А… Ну, да. Если кто-то и знает, насколько тяжело восстанавливать орден, то это Лань Ванцзи. Впрочем, после сожжения Облачных Глубин у них было гораздо больше людей, способных работать и продолжать развитие клана. Цзян Чену действительно нужно немного времени, чтобы осознать, что то, что он слышит от Лань Ванцзи — это сочувствие, а не критика. В его-то сторону? — Пожалуй, — осторожно пробует он, — но это временно. — Мгм. Бля. Цзян Чен сдерживает желание закатить глаза — как же этот Второй Нефрит его бесит. Вот буквально просто так. И этот человек — его названный брат. Разительное отличие от его прошлого брата, и Цзян Чен, раньше ежеминутно бесившийся на Вэй Усяня, теперь понимает, что, похоже, был несправедлив. Потому что с Вэй Усянем хотя бы не нужно было придумывать темы для разговоров — тот просто сам по себе никогда не затыкался, иногда уходя в долгие монологи, где от Цзян Чена требовалось только кивать и не злиться. Иногда он с этим не справлялся, конечно, но даже это не было проблемой. — Могу помочь. Чего? Цзян Чен хочет переспросить просто потому, что ни в одной вселенной он не ожидал услышать что-то подобное от Лань Ванцзи. Он хочет помочь? С орденом? Ему? В любой другой день Цзян Чен уже бы взорвался, потому что он, блять, не нуждается в снисхождении. Вот только он, как бы, нуждается. Помогает и то, что Лань Ванцзи не проявляет снисхождения (Цзян Чен пока не понял, что именно он проявляет, но достаточно и того, что он звучит достаточно искренне — уж что-что, а насмешку в голосе Второго Нефрита он теперь никогда не забудет, а следовательно и не пропустит). Видимо, Цзян Чен молчит слишком долго, что заставляет Лань Ванцзи тихо вздохнуть, поправляя свои рукава. — Я здесь три месяца, — поясняет он свою мотивацию, внезапно рассщедрившись на слова, — я не привык ничего не делать. Справедливо — Цзян Чен, в целом, мало представлял, как устроена повседневная жизнь в Гусу, но, судя по тому году, когда они учились в Облачных Глубинах, Лань Ванцзи уже тогда вёл занятия и был, скажем так, на подсосе у своего брата и дяди. Нет ничего необычного в том, чтобы брать на себя обязанности, для человека, который всегда рассматривался как второй наследник своего ордена (в случае, если с Лань Сиченем что-то случится сейчас или в случае, если Лань Сичень в будущем умрёт первым, не обзаведясь преемником). Он также мало представлял, что Лань Ванцзи будет делать всё лето в его ордене — не будет же он праздно шататься все три месяца? И, предложив свою помощь, Второй Нефрит, в принципе, разрешил эту проблему одним из самых… выгодных Цзян Чену способов. В плане… кто бы отказался от помощи одного из самых одарённых заклинателей своего поколения? Таким образом, это вопрос между его гордостью и его орденом. Гордость Цзян Чена сама по себе имеет дурную славу среди заклинателей, и никто никогда бы не подумал, что он сможет наступить себе на горло в таком вопросе. Однако… на его плечах тяжёлым грузом лежит ответственность за орден. И это не только ответственность, но и любовь к своему дому, переживания за своих людей, желание сделать их жизнь чуточку лучше, страх не оправдать их ожидания, надежда создать стабильное будущее, вина за их страдания и многое, многое другое. Так что его гордость потерпит. Впрочем, есть то, что не потерпит, из-за чего Цзян Чен раздражённо цокает, ведь, вообще-то, он планировал игнорировать именно эту ситуацию. Но это может быть важно, если он собирается что-то поручить Лань Ванцзи. — Это очень щедро с твоей стороны, — Цзян Чен навскидку может придумать минимум пять заданий, которыми Лань Ванцзи может заняться прямо сейчас, но есть небольшая загвоздка, которая никак не может выйти у него из головы, — я более, чем готов найти подходящую работу, но… Поправь меня, если я ошибаюсь, но разве ты не ранен? Челюсть Лань Ванцзи напряжённо сжимается. Ой-ой. — Брат сказал? Ага, значит он всё-таки ранен. И, видимо, в прошлый раз он не слышал разговор Цзян Чена с а-Юанем. — Нет, Лань Сичень достойно хранит твои секреты. А-Юань сказал, что ты болен, — Цзян Чен пожимает плечами, мол, до остального я дошёл с помощью критического мышления. Поразительно, но из-за такого объяснения Лань Ванцзи расслабляется также быстро, как напрягся. Значит, его волновал не сам факт того, что Цзян Чен знает, что он ранен, а то, что об этом рассказал именно Лань Сичень. Это наталкивает на многие мысли, но Цзян Чен сейчас от них отмахивается. Лань Ванцзи очень медленно моргает. Ох, это забавно. Он похож на большого кролика, только очень неторопливого. Фу, боже. Почему Цзян Чен это подумал? Он раздражённо щипает самого себя под рукавом ханьфу, чтобы навсегда выгнать подобный образ из своей головы. — Это не проблема. — Значит, ты всё же ранен? Лань Ванцзи вздыхает. Цзян Чен, если честно, не знает, почему он до сих пор не съебался, потому что это привычный для Второго Нефрита способ избегать неприятных разговоров. У него, опять-таки, есть мысли на этот счёт, но он не хочет их думать. А то не ровен час его мозг снова придумает какое-то странное сравнение. Серьёзно, Цзян Чена аж передёргивает. — Почти зажило. — Ладно. Это твоя спина? Он уже знает это от Лань Юаня (хороший ребёнок), но ему просто нравится бесить Лань Ванцзи. Тот снова вздыхает, а на его лице отражается лёгкое недовольство. — Мгм. Да бля. Существует огромный соблазн продолжить эту, объективно бессмысленную, беседу, чтобы посмотреть, в какой момент Второй Нефрит взорвётся и сбежит, но это не очень-то гостеприимно. — Я посмотрю, что ты можешь сделать, при этом не навредив себе. Кажется, Лань Ванцзи не ожидал, что Цзян Чен перестанет расспрашивать, поэтому его лицо выражает лёгкую степень удивления (бровь дёрнулась на долю секунды, чего Цзян Чен бы никогда не заметил, но он специально всматривался). — Мгм. Да, Цзян Чен действительно терпеть не может этого парня.

***

Цзян Чен терпеть не может, а вот весь остальной орден, похоже, пребывает в абсолютном восторге. Особенно этот маленький предатель Мао Чженьян. Цзян Чен злобно клацает зубами, смотря на своего Первого Ученика, сияющего ослепительно счастливой улыбкой рядом с Вторым Нефритом. В ходе некоторых перестановок и перераспределения обязанностей Цзян Чен предложил Лань Ванцзи вести несколько занятий и работу с документами, чтобы снизить его физическую активность до такого уровня, при котором он не травмирует себя сильнее, чем уже есть. И из-за этого у Мао Чженьяна снизилась нагрузка. (С одной стороны, Цзян Чен рад, что у его ученика появилось время на отдых. С другой стороны, если он не перестанет восторженно виться рядом с Лань Ванцзи, Цзян Чен утроит ему нагрузку по тренировкам. Просто так.) В любом случае, учиться каллиграфии у одного из лучших представителей поколения… это должно пойти на пользу детям, и, возможно, если Гусу Лань снова откроют эту свою программу для совместного обучения в будущем, Лань Цижень не сможет придраться хотя бы к умению его подчинённых писать. (Цзян Чен так-то надеется, что если это случится, Учитель Лань всё-таки зацепится за каллиграфию какого-нибудь ученика. Ну, знаете, чтобы у Цзян Чена была возможность увидеть как лицо старика побагровеет, когда тот узнает, что это его драгоценный Второй Нефрит так наставил детей. Не то чтобы это было какое-то осознанное желание со стороны Цзян Чена. Нет, говоря откровенно, он уверен, что в Облачных Глубинах вообще больше не будут проводить такие эксперименты, хотя бы потому, что прошлый закончился огромным провалом, скандалом, войной и, что самое худшее, развращением вышеупомянутого Нефрита. Так что… да, шансы невелики.) Особенно хорошо то, что помощь пришлась как раз вовремя — Цзян Чен, ехидно потирая руки, тут же отправил освободившегося Мао Чженьяна на дополнительные тренировки выносливости и приставил его контролировать организацию фестиваля. Пусть поработает на общее благо. В целом, пребывание а-Юаня и Второго Нефрита в его ордене пока что можно было назвать успехом. Это оказалось проще, чем Цзян Чен рассчитывал (а он пару месяцев не мог даже уснуть, не задавшись вопросом о том, не было ли всё это соглашение ошибкой), и ему даже не нужно было тревожиться больше положенного, потому что ни Второй Нефрит, прекрасно умеющий занять себя какими-то своими молчаливыми делами, ни а-Юань, потрясающий ребёнок, увлечённо играющий с любыми игрушками (камушками, карандашами, оружием, что, если честно, немного пугает), не нуждались в каком-то пристальном внимании. Кроме того, они были более чем счастливы проводить время друг с другом (и Цзян Чен абсолютно точно не ревнует). У него есть кое-кто, кто всегда нуждается в пристальном внимании. Обычно это внимание сопровождается активным ослюнением одежды и волос Цзян Чена, но… по-крайней мере, он уверен, что Цзинь Лин от него в восторге. Впрочем, в этот раз Цзян Чен занимается ровно тем, ради чего началась вся эта заварушка с названными братьями и «обменом опыта». Он реально обменивается опытом. В отличие от клана Лань, где детей чуть ли не с младенчества учат сидеть в благопристойных позах и играть хотя бы на одном музыкальном инструменте, в ордене Цзян отношение к обучению детей… немного специфичное. Одно из самых важных занятий, лично по мнению Цзян Чена, это еженедельная тренировка у озера. Ученики разного возраста занимаются ей в разное время, но, по правилам ордена, старший ученик или Глава Ордена всегда должны присутствовать в день, когда у озера находятся самые маленькие. Не только из соображений безопасности. Так как результатом этой поездки должно быть формирование золотого ядра — Цзян Чен присутствовал, чтобы официально засвидетельствовать первое использование очищающего колокольчика. (Он до сих пор помнит день, когда он сам смог заставить колокольчик звенеть — тогда с ними на острове был его отец, и он даже погладил Цзян Чена по голове. Он дорожит этим воспоминанием. Впрочем, назвать его счастливым… получается с натяжкой. В конце-концов, Вэй Усянь смог сделать это на несколько недель раньше, и тогда Цзян Фенмянь обнял его. Но не суть.) Если сравнивать эту тренировку с техниками других кланов, то в голову приходят знакомые Цзян Чену медитации в холодных источниках Гусу. Так как орден Юньмен Цзян находится в долине озёр, очевидно, что главным местом для медитаций и сосредоточением духовной энергии будет озеро. Лань Юань не особо оценил это поначалу — чтобы добраться до этого конкретного озера, необходимо было плыть на лодках, а мальчика, как выяснилось, нехило так укачивало. Вэй Усянь был бы в ужасе. Впрочем, если отойти от части с лодками, сама тренировка а-Юаню понравилась. Её проводили по большей части в игровой форме, а главной задачей было почувствовать отклик энергии своего золотого ядра. Или хотя бы сформировать его. Из немногословных ответов Лань Ванцзи, Цзян Чен уловил то, что они уже приступили к формированию золотого ядра у а-Юаня, но что именно они делали и когда приступили… оставалось загадкой. Была также вероятность, что Лань Ванцзи попросту и сам не знал, когда именно а-Юань начал заниматься. В любом случае, с основами медитации и основными упражнениями на концентрацию он был знаком. Поэтому уже третью неделю он, вместе с остальной малышнёй, Мао Чженьяном, Цзян Ченом и Лань Ванцзи отправлялся к озеру. — Шушу, смотри, — а-Юань подбегает к нему и тянет за подол ханьфу, — я построил башню из камушков! Упражнение на нахождение баланса. — Очень красиво, — Цзян Чен искренне восхищён, потому что… это весьма высокая башня. На самом деле, Главе Ордена, конечно, не пристало иметь любимчиков (ха-ха), но Цзян Чен всё равно особенно внимательно наблюдал за результатами а-Юаня. И из того, что он увидел, ребёнок был невероятно талантлив. Он с лёгкостью справлялся с любым заданием, блестяще выполняя указания и опережая всех своих одногодок. И даже детей постарше. На вторую неделю Цзян Чен даже решается спросить об этом у Лань Ванцзи — у него есть эта крохотная доля сомнений… неужели техники Гусу Лань настолько хороши? Ведь Лань Сичень и Лань Ванцзи считались лучшими молодыми господами их поколения, и… мог ли Лань Юань быть настолько хорош из-за того, что его воспитывал его сиятельство Второй Нефрит? (Цзян Чену и самого эта мысль корёжила — ну так ведь не бывает, верно? Не может четырёхлетка быть таким классным из-за какой-то там учёбы? Либо у него врождённый талант, либо весь мир делает что-то не так.) Однако… ответ Лань Ванцзи был не совсем ожидаемым. И не таким уж неожиданным, ведь Цзян Чен мог и сам догадаться. Потому что на вопрос Цзян Чена, как именно они научили а-Юаня тому, что он уже умеет, Лань Ванцзи чуть неохотно ответил лишь: — Всегда такой был. Потому что, ну, разумеется. Цзян Чен придерживался двух теорий. Первая, и её он не может сможет проверить до тех пор, пока а-Юань не подрастёт, потому что нельзя вмешиваться в течение ци у таких маленьких детей, но всегда есть вероятность, что у мелкого реально есть генетическая предрасположенность к тому, чтобы быть талантливым культиватором. А именно — хорошие, широкие меридианы. Некоторым приходится годами тренироваться и буквально ломать себя, чтобы облегчить течение ци. Другие, и да, Цзян Чен прекрасно знает одного такого парня, просто рождаются такими. У самого Цзян Чена нормальные меридианы, и он не жалуется. Он много тренировался, чтобы расширить их. У сестры меридианы были тоньше, поэтому ей было тяжело культивировать — и в какой-то момент она перестала. Никто не знает, кем были биологические родители а-Юаня, но он вполне мог быть ребёнком или потомком какого-то талантливого заклинателя из ордена Вэнь. Или даже просто мог выиграть в такую своеобразную генетическую лотерею. Вторая теория, и её Цзян Чен не сможет проверить никогда, заключается в том, что Вэй Усянь, даже если он и практиковал тёмный путь, вполне мог начать обучение а-Юаня ещё на горе Луанцзань. И тогда, на самом деле, неудивительно, что а-Юань хорош в том, что он делает. Потому что Цзян Чен искренне (пускай и в глубине души, и никогда этого не признает) считает, что его брат был гением во всех отношениях. Цзян Чен многому у него научился, когда они оба были детьми, что уж говорить о настоящем ребёнке, растущем под боком у Вэй Усяня, не стеснённого правилами ордена? И всё-таки, если так подумать… если предположить, что Вэй Усянь обучал ребёнка основам светлого пути, значит он не до конца от него отказался? Тогда… почему? В любом случае, обдумать эту мысль дальше не получается. — Шушу, смотри, меня слушается бабочка! Ага, упражнение на обретение гармонии с окружающей средой. — Попроси бабочку сесть на твоего папу, м? — предлагает Цзян Чен, просто потому что его поражает абсолютная вседозволенность а-Юаня. Как и ожидается, Лань Ванцзи и глазом не моргает, когда бабочка садится ему на плечо. — Баба, ты такой красивый, — лопочет а-Юань, беззубо улыбаясь отцу, — хочешь я оставлю бабочку тебе? — Мгм. — Хорошо! — Наш а-Юань такой молодец, — воркует Мао Чженьян, подходя к нему ближе. — Ты пробовал позвонить в колокольчик? — Не звенит! — мотает головой а-Юань, но, кажется, ребёнка это ни в коей мере не расстраивает, потому что он уносится дальше играть у воды. Мао Чженьян лишь растерянно поджимает губы, косясь на Цзян Чена. — Я не понимаю, почему у него не получается. Он делает все задания идеально, значит на интуитивном уровне контроль у него превосходный. Цзян Чен лишь пожимает плечами. — Получится. Мы никуда не торопимся. К тому же, ему всего четыре года. Во сколько лет ты сам сформировал своё золотое ядро? — Почти в восемь. А вы, Глава Цзян? — Через неделю после того, как мне исполнилось семь. — А вы, Ханьгуан-цзюнь? — Мао Чженьян поворачивается к Лань Ванцзи, и тот секунду молчит, прежде чем ответить. — В шесть. Брат в семь. А-Юань ещё мал. Цзян Чен кивает. Практически все заклинатели начинают обучать своих детей с трёх лет, поэтому, впервые сформировать золотое ядро через три-четыре года — это так называемый «золотой стандарт». А после этого рубежа существует ещё один — длиной в семь лет, согласно которому к тринадцати-четырнадцати годам золотое ядро считается полностью сформированным. После этого заклинатели тренируются исключительно для улучшения своих способностей и контроля над энергией. Чем усерднее ты работаешь над укреплением внутреннего баланса, тем стабильнее и лучше по меридианам течёт ци. — Вэй Усянь тоже в шесть лет, — добавляет Цзян Чен, призадумавшись, и старается игнорировать болезненный выдох Второго Нефрита. Эта мысль тоже приходит внезапно… Ведь Вэй Усянь, по сути, не проходил тренировки так, как положено. Вероятно, его родители сами обучали его (и Цзян Чен предполагает, что если бы тот об этом помнил, то провернул бы тот же фокус с а-Юанем), но после их смерти он какое-то время просто выживал на улицах, а значит… Надо полагать, что Вэй Усяню, в нормальных обстоятельствах, понадобилось бы куда меньше четырёх лет на формирование золотого ядра. Потому после того, как он оказался в Пристани Лотоса, не прошло и года. В таком случае… Мао Чженьян, не заметив задумчивости Цзян Чена, бодро кивает. — Точно! А почему вы об этом вспомнили, Глава Цзян? Вот дурак. Впрочем, Цзян Чен знает, что конкретно этот дурак вырос в учениках Вэй Усяня, о чём регулярно напоминает своим абсурдным поведением. — Потому что это их общий ребёнок, — выражение удивления на лице Лань Ванцзи почти читаемо, но лицо его глупого Первого Ученика… вот где золото, — и если он его обучал, то вместе с тренировками в клане Лань… думаю, он справится раньше. Лань Ванцзи между тем обдумывает эту перспективу. Его взгляд падает на Лань Юаня, осторожно пускающего блинчики по озёрной глади. Раз, два, три… Семь. — Ты прав, — Лань Ванцзи смотрит на то, как а-Юань восторженно распахивает глаза, удивляясь собственному результату, и уже разворачивается, чтобы побежать к отцу и дяде и похвастаться. — Но это не цель. Цзян Чен понимает. На самом деле, только недавно он действительно понял, что цель любого родителя — чтобы его ребёнок был счастлив. Только после того, как он впервые взял в руки Цзинь Лина, понимая, что теперь они остались вдвоём. Когда а-Лин начнёт формировать золотое ядро, Цзян Чену, честно говоря, будет плевать на то, будет ли он укладываться в какую-то мнимую норму. Главное, чтобы ему было также весело, как сейчас Лань Юаню. — Баба! Шушу! Я кинул семь! Кинешь со мной? — а-Юань трогательно заглядывает в глаза Цзян Чену, очевидно зная лучше, чем беспокоить отца с больной спиной, и Цзян Чен, разумеется соглашается. Ему очень нравится уходить играть с классным ребёнком, чувствуя на себе абсолютно недоумевающий и преданный взгляд Мао Чженьяна (раз ему так нравится Ханьгуан-цзюнь, пусть его и расспрашивает, особенно об этом своём многострадальном да-шисюне). И хоть а-Юань так и не заставляет колокольчик звенеть, они выбивают девять прыжков камушка и прекрасно проводят время.

***

— Шушу, мы пойдём на озеро? Во-первых, Цзян Чен очень рад, что а-Юаню там нравится. Значит, всё идёт правильно. Во-вторых, он искренне в шоке, что четырёхлетний ребёнок способен запомнить расписание и так хорошо ориентироваться во времени. И, да, он прав — обычно, сегодня они бы отправились на озеро после завтрака. Но… — Нет, сегодня очень особенный день, — Цзян Чен объясняет с улыбкой, качая Цзинь Лина на своём колене. — Сегодня будет большой праздник. Помнишь, ты хотел посмотреть на цветы? На пристани будет праздник. А-Юань, кажется, абсолютно очарован словом «праздник». Конечно, перед тем, как пойти на фестиваль, им приходится заняться некоторыми приготовлениями: детей отправляют на послеобеденный сон, чтобы они смогли быть бодрыми вечером. Цзян Чен ещё раз обсуждает со стражей план патрулей пристани и сверяет результаты подготовки. И, кажется, всё просто отлично. Ближе к вечеру он встречает Лань Юаня и Лань Ванцзи на улице — они ждут их с Цзинь Лином (точнее, Лань Ванцзи ждёт: а-Юань нарезает круги по двору). Цзян Чен удивлён, потому что а-Юань носится в одежде традиционных Юньменских цветов. Лань Ванцзи никак это не комментирует, и Цзян Чен, разумеется, тоже ничего не говорит. В конце концов, это правильно. Именно за этим они здесь и собрались. Когда они выходят на пристань, грудь Цзян Чена болезненно сжимается. Всё вокруг пестрит цветами и залито светом фонарей, и выглядит так… знакомо. Люди, оживлённые разговоры, торговцы и сладости. Если он закроет глаза, он сможет услышать смех сестры и брата. Почувствовать вкус лотосового печенья. Ощутить прикосновение, с которым Вэй Усянь потянул бы его сквозь толпу… На секунду фантазия кажется настолько реальной, что Цзян Чен действительно чувствует прикосновение к своей ладони, только чтобы распахнуть глаза и увидеть любопытное личико а-Юаня. И нет, он не разочарован. Просто ему требуется на несколько мгновений больше, чтобы улыбнуться ребёнку. — Шушу, игрушки! Именно так они передвигаются от одного торговца к другому. А-Юань очень ответственно подходит к выбору игрушки для Цзинь Лина. Затем он, что называется, разводит отца на покупку конфет. И на много чего ещё. Это даже удивительно — насколько легко ребёнок умудряется вертеть Вторым Нефритом. Вэй Усянь бы позавидовал. Или… внезапно Цзян Чен с ужасом осознаёт, что… если бы Вэй Усянь был здесь, они вертели бы Вторым Нефритом вдвоём. Ему нужно перестать об этом думать. Серьёзно, так и искажение ци можно заработать. — Глава Цзян! — несколько торговцев приветливо окликают его, когда они проходят рядом с их лавками. — Не проходите мимо, возьмите эти рисовые булочки. Помнится, в юности вы постоянно их покупали. «Покупали» — это, конечно, громко сказано. Вэй Усянь либо очаровывал торговцев, чтобы те сами их угостили, либо нагло хватал и убегал, за что потом его часто заставляли стоять на коленях в Храме Предков. Цзян Чен слегка смущённо улыбается, чувствуя, как его затылок горит от таких воспоминаний. Впрочем, это всё равно приятно — в Юньмене осталось не так много торговцев, которые помнили бы их детьми. — Спасибо. Сколько с меня? — Обижаете, Глава Цзян, — торговец прищуривается, качая головой, а затем склоняется перед а-Юанем, протягивая ему танхулу. — И для юного господина. — Спасибо, дядюшка! Пожилой торговец охает, влюблённо прищёлкивая языком, когда Лань Юань широко ему улыбается. Чем дальше они заходят на ярмарку, тем чаще Цзян Чена окликают. Ему предлагают попробовать практически каждую сладость, и на третий раз он начинает отказываться, чувствуя, что такими темпами у а-Юаня (и у него самого, если честно) заболит живот. Торговцы игрушками пытаются одарить обоих мальчиков с ног до головы, а торговцы тканями предлагают Цзян Чену самые лучшие свои товары для одежды Цзинь Лина (и вот здесь он соглашается — а-Лин умудряется уничтожать всё на своём пути, а ведь он даже ходит пока с трудом). Иногда Цзян Чен посматривает на Лань Ванцзи, но по его лицу невозможно определить насколько он не в духе. Есть вероятность, что ни насколько — а-Юань обычно более чем восприимчив к настроению отца, и он сияет, периодически подбегая к нему с всё новыми и новыми впечатлениями. — Глава Цзян, — окликает его одна из женщин, когда они пробираются ближе к воде. Вообще они собирались уже купить фонари, чтобы потом выпустить их на воду, но он всё равно останавливается, смотря на красочную лавку и нескольких смешливых девушек, озорно переглядывающихся и хихикающих между собой. Самая старшая, вероятно, бабушка этих девушек, когда он останавливается, гостеприимно улыбается а-Юаню. — Большое спасибо за фестиваль, Глава Цзян. Его так давно не было. — Не стоит, это не моя личная заслуга, а каждого жителя Юньмена, — он качает головой, — скоро можно будет опустить фонари на воду, не забудьте об этом. — Кончено, Глава Цзян, — она кивает, а потом ещё раз смотрит сначала на него, а потом на а-Юаня, — пока у нас есть время, не хотите, чтобы я заплела вам традиционные косы? У юного господина это ведь первый праздник лотосов? Должно соблюсти традицию. Цзян Чен до этого момента даже не помнил, что на праздник было принято заплетать косы… А ведь сестра всегда уделяла этому особое внимание — просто в последние годы Цзян Чен, из соображений практичности, носил только упрощённый стиль юньменских причёсок, смешанный с привычным пучком мамы. — Баба, можно? — а- Юань с любопытством поглядывает то на отца, то на сестричек, которые весело махали ребёнку. — Мгм. — Молодой господин, хотите и вам сделаем? — уточняет тётушка, но Лань Ванцзи качает головой. — Ну, ничего. Глава Цзян, а вы? Цзян Чен всерьёз думает отказаться — в конце-концов, ему не пять лет, но… а-Юань смотрит на него огромными глазами. — Шушу, ты сделаешь? И как после такого сказать нет? К счастью, это не занимает слишком много времени. Лань Ванцзи пользуется этим небольшим перерывом, чтобы дать передышку спине, и, к удивлению Цзян Чена, сам предлагает подержать Цзинь Лина. Через несколько минут, женщины заканчивают с плетением кос, и Цзян Чен молча (и сокрушительно) умиляется а-Юанем. Одна из девушек добавляет ему заколки в виде бабочек и цветов, и а-Юань выглядит, по меньшей мере, волшебно. Как ангел. Пожалуй, эта затея действительно стоила того. — Шушу, ты такой красивый, — пищит а-Юань, залезая ему на колени и бесцеремонно хватая его руками за щёки. Что ж, теперь этот ребёнок вертит и им тоже. — Правда? Хорошо, что тебе нравится. Цзян Чен точно не уверен, как он выглядит, но похоже, что это что-то вроде того, что ему заплетала сестра: много разных узоров, собранных в сложную причёску наверху, а затем уходящие в одну длинную косу за спиной. — Вы выглядите как принц, Глава Цзян, — хихикает тётушка, — очень завидный жених. Почему-то, это звучит… ужасно отталкивающе. Может быть, потому что Цзян Чен совсем недавно снял траур, поэтому ему претит мысль о браке. А может, так было всегда. В любом случае, Цзян Чен выдавливает из себя кривоватую улыбку. — Спасибо. — Тётушка, шушу нельзя жениться! Ему некогда будет играть с а-Юанем и а-Лином! Откуда вообще а-Юань знает, что такое жениться?! — Видите, пока запрещают, — Цзян Чен кивает, поднимаясь и подбрасывая а-Юаня в воздух, — ты готов запускать фонари? — Да!!! То, что они делают можно назвать побегом. Но даже Лань Ванцзи ничего не говорит, спокойно держа Цзинь Лина в руках. Странно, как они умудрились обменяться карапузами? И разве Лань Ванцзи не ненавидит физический контакт? Или дети не считаются? В любом случае, когда они оказываются у лавки с фонарями, оба ребёнка оказываются на своих собственных ногах. А-Юань с любопытством оглядывает прилавок, а затем очаровывает торговца, да так, что он выбирает самый красивый цветочек для Лань Юаня. Цзян Чен в итоге покупает три фонаря — и ещё один, до которого дотягивается Цзинь Лин, сминая лепестки своими чудовищно проворными ручонками. Как Главе Ордена, Цзян Чену полагается отдельный пирс. На нём уже бродят несколько его учеников, а вдоль всего берега можно рассмотреть сотни людей с фонарями в руках. И Цзян Чен знает, что их ещё больше. Цветы лотоса, озарённые светом Луны и фонарей, мерно качаются на воде. Чем ближе они подходят к воде, тем более взволнованным кажутся дети. Рот а-Юаня распахнут в немом восхищении, а а-Лин яростно тянет Цзян Чена за прядь волос, лопоча, чтобы, очевидно, привлечь его внимание к этому зрелищу. Он ведь явно не сможет ничего увидеть без подсказок своего драгоценного племянника. В любом случае, вид дух захватывает. А ведь ещё не произошло самое главное. Цзян Чен даёт а-Юаню и Лань Ванцзи несколько минут, чтобы вобрать в себя пейзаж, а потом осторожно зажигает все четыре фонаря, подталкивая их вперёд по водной глади. Лань Ванцзи молчаливо повторяет, помогая а-Юаню самостоятельно опустить один из лотосовых фонарей на воду. Сначала это всего шесть фонарей, медленно плывущих по воде, но затем… — Баба! Смотри! От берега, от каждого пирса и причала, медленно расползается океан огней. Сверкая, они отражаются в воде, распространяясь по всей поверхности озера, пока вся его поверхность не становится похожа на золото. Настоящие цветы лотоса, распустившиеся и прекрасные, выглядят ещё более волшебно в окружении светящихся фонарей. Лань Юань громко ахает, опускаясь на коленки на самом краю пирса и всматриваясь вдаль, и Цзян Чен может его понять. Он знает это чувство. — Правда, красиво, баба? — Красиво, — соглашается Лань Ванцзи, легко улыбаясь а-Юаню. И он на самом деле улыбается. Это видно. Его губы не вздрагивают на долю секунды, а на самом деле, полноценно изгибаются в улыбке. К ужасу Цзян Чена, Лань Ванцзи красив. Это шокирует. В ещё большем шоке Цзян Чен от того, что Лань Ванцзи действительно выглядит по-другому, когда улыбается. И внезапно он понимает, что именно Вэй Усянь в нём рассмотрел. Какой, мать его, пиздец. Цзян Чен бы ударил себя, если бы не держал в этот момент на руках двухлетку. Впрочем, Цзинь Лин наконец-то встаёт на сторону своего цзюцзю и отвлекает его от странных мыслей, очевидно, решая, что все слишком долго не обращают на него внимания. И делает он это единственным знакомым ему способом — начинает громко плакать. — Ой-ой, — фыркает Цзян Чен, смотря на сморщенную мордашку Цзинь Лина, — давненько мы не плакали, да? — А-Лину не нравится праздник? — тут же спрашивает а-Юань, отрываясь от своего любопытного занятия (перевешиваться с пирса, чтобы подтолкнуть проплывающие мимо фонарики: абсолютно безопасное занятие, учитывая, что Лань Ванцзи всё это время держал его за шкирку… ткань ханьфу, то есть). — Нравится, — уверяет Цзян Чен, покачивая разбушевавшегося а-Лина в попытке успокоить, — он просто ещё маленький, поэтому устал и капризничает. А-Юань понимающе мычит (от отца, похоже, нахватался), и когда Цзинь Лин не показывает никаких признаков успокоения, его личико внезапно загорается идеей. — А можно я попробую? Цзян Чену, в общем-то, не жалко, поэтому он опускается на колено, чтобы Лань Юань хотя бы видел Цзинь Лина. — Не переживай, если не получится, а-Лин любит иногда попла… Он даже не успевает договорить, потому что а-Юань, в который раз, заставляет его потерять дар речи. Потому что он действительно успокаивает а-Лина всего за несколько мгновений. И это само по себе удивительно, но то, как он это делает… Цзян Чен в полном смятении смотрит на знакомый серебряный колокольчик, лежащий в ладошке а-Юаня, и мягко звенящий. Колокольчик издаёт нежный ритмичный перезвон, и Цзинь Лин даже хихикает, а Лань Юань что-то ему говорит, но Цзян Чен не слышит этого. Потому что колокольчик звенит. И, когда он поднимает взгляд на Лань Ванцзи, тот выглядит в равной степени ошарашенным. — Охуеть. И если нужно подтверждение того, насколько это незаурядная ситуация… Лань Ванцзи согласно кивает на его слова.