nephew

Когда лето заканчивается, Цзян Чен мысленно подводит его итоги. И они, по большей части, великолепны. Во-первых, разумеется, формирование золотого ядра у а-Юаня — главное событие не только лета, но и всего года. И да, Цзян Чен в этом списке учитывает то, что он только в этом году вообще узнал о существовании ещё одного племянника. После первого успешного применения духовной энергии, Цзян Чен и Лань Ванцзи неоднократно просят а-Юаня повторить, и он повторяет, так что никаких сомнений не остаётся — то был не одноразовый выброс энергии и не случайность. Конечно, это огромное достижение. Лань Ванцзи, без преувеличений, светится от гордости. После того, как они оба (и весь орден вместе с ними) проводят приемлемое (читать как: «абсолютно абсурдное») количество времени заслуженно балуя а-Юаня, приходит момент, когда нужно решать, что делать в дальнейшем. Ни Цзян Чен, ни тем более Лань Ванцзи (он высказал суровое «хм» на этот вопрос) не собираются заставлять четырёхлетнего карапуза серьёзно учиться — это, во-первых, против правил ордена Цзян, пускай и негласных, а во-вторых, у них просто… духу не хватит лишить а-Юаня радостей беззаботного детства. (Цзян Чен подозревает, что детство Второго Нефрита, вероятно, было ничуть не лучше его собственного. Просто потому что тот выглядит в два раза напряжённее, когда кто-то спрашивает о том, хочет ли он, чтобы Лань Юань стал «номером один нового поколения» и собирается ли начать его обучение раньше. Цзян Чен не уверен, что от желаний или, если уж на то пошло, нежеланий Второго Нефрита что-то принципиально изменится, но ничего не говорит. Лишь злобно зыркает на задающих эти вопросы. Больше никто не смеет интересоваться планами Лань Ванцзи на его собственного ребёнка.) Тем не менее, хоть они оба и яро против слишком раннего начала обучения… также существует понимание, что это нужно сделать. Потому что это потенциал, который они не имеют права ограничивать, даже если они делают это из любви к ребёнку. Так что они находят компромисс. Точнее, его предлагает Лань Ванцзи (что удивительно, потому что даже спустя несколько лет, пусть и с перерывами, их знакомства, Цзян Чен всё ещё каждый раз пугается того, что вечно молчаливый Ханьгуан-цзюнь может говорить полноценными предложениями.) А-Юань будет проводить дни так же, как и раньше: играя, рисуя, бегая и прыгая, или что там делает эта малышня, — но несколько раз в неделю Цзян Чен будет лично с ним заниматься всем, что требует активных движений. (И от Цзян Чена не укрывается тот факт, что Лань Ванцзи явно раздражён тем, что его раны не позволяют ему быть достаточно подвижным, чтобы играть со своим собственным ребёнком. Ему даже почти его жаль: Цзян Чен прекрасно понимает, что бессилие — самое болезненное, что может случиться с заклинателем. Он сам чувствовал его чаще, чем стоило бы.) В любом случае, он соглашается. Та же ловля бабочек, но «а-Юань, а попробуй подпрыгнуть повыше, смотри, для этого ты можешь использовать ту же энергию, что и для колокольчика, но только направь её в свои ножки». Та же игра в куклы, но «а-Юань, а давай шушу покажет тебе как заставить куколок шевелиться, уверен, а-Лин будет в восторге». Та же беготня, но «а-Юань, а давай побегаем с мечом как у взрослых ребят, нет, конечно, мы дадим тебе твой собственный, давай, я научу тебя, как его правильно держать». И так далее. Честно, Цзян Чен иногда вечерами просто устало тупит в стену, потому что ему очень трудно каждый раз придумывать что-то новенькое. К счастью, а-Юань — славный ребёнок, который любит раз за разом возвращаться к старым играм. Со своей стороны, Лань Ванцзи тоже не остаётся в стороне. Они рисуют вместе с а-Юанем, и Второй Нефрит учит его правильно держать кисть. Он играет на гуцине, что не только заинтересовывает а-Юаня настолько, что после он сидит на коленях отца, неумело перебирая струны, но и благотворно влияет на течение духовной энергии чуть ли не всего ордена — Лань Ванцзи играет классические мелодии, направленные на улучшение уровня совершенствования, и так как он — невероятно талантливый заклинатель, музыка действует на всех, кто даже просто проходит мимо. В том числе и на а-Юаня. К концу лета запас его духовной энергии существенно увеличивается, а контроль над ней улучшается до такой степени, что а-Юань может звонить в колокольчик около часа без остановок (после того, как он демонстрирует этот ебучий навык, потому что капризничает и хочет, чтобы страдали все, Цзян Чен настойчиво просит его никогда больше так не делать). (Ну, или если делать, то только в Облачных Глубинах. Цзян Чен никогда не говорил, что он хороший человек.) Во-вторых, Цзинь Лин прекрасно себя чувствует в Пристани Лотоса, что не может не радовать. Пару раз его навещает мадам Цзинь, и Цзян Чен не знает, как к ней относиться, но она любит своего внука и всегда была дружна с его матерью, так что ему не на что злиться. (Он ничего не может с собой поделать и всё равно злится, но тихонечко.) Сам Цзинь Лин начинает разговаривать более уверенно — видимо, сказывается то, что он постоянно крутится рядом с Лань Юанем. И то, что он, наконец-то, живёт там, где людям не похуй на него. Удивительно, да? В любом случае, Цзинь Лин учит новые слова и даже неумело собирает их в предложения, громко требуя внимания или о чём-то рассказывая Лань Юаню. Один раз Цзян Чен решил послушать, о чём мелкие шушукаются, и ничего не понял. Вот вообще. Но они друг друга, видимо, прекрасно понимают. Наверное потому, что а-Юань уже привык к манере общения Второго Нефрита, и по сравнению с ним, Цзинь Лин прям прирождённый оратор. Несмотря на то, что Цзинь Лин развивается в соответствие с нормой, о чём ему постоянно восторженно рассказывает лекарь, Цзян Чен всё ещё чувствует себя не до конца уверенным в своих родительских способностях. Потому что… у него нет никакого… безусловного инстинкта, или типа того. К нему не пришло естественное понимание, что делать, и он пытался научиться, но проблема в том, что, ковыряясь в воспоминаниях о своём детстве, он не узнаёт как нужно делать, лишь то, как делать не нужно. Он думал, что этого будет достаточно. Оказалось, что нет. Потому что теперь, когда он видит перед собой пример удивительно успешно справляющегося Второго Нефрита, его гложет собственная несостоятельность. И если с Цзинь Лином пока что не слишком сложно управляться, потому что он совсем крошечный, то а-Юань доказывает, что дальше будет лишь сложнее. И это при том, что а-Юань — удивительно воспитанный и послушный ребёнок. Надеяться на то, что Цзинь Лин будет таким же, не приходится. И даже с потрясающим и очаровательным а-Юанем Цзян Чен не раз ловил себя на том, что не знает, что делать, когда тот начинал плакать. Он также не мог объяснить ему что-то или ответить на вопрос, или не знал очевидных вещей, которые ему просто неоткуда было узнать. (Потому что Цзян Чен понятия не имел, что с выпавшим зубом нужно что-то делать, и просто выбросил его, из-за чего а-Юань был, без преувеличений, безутешен. Конечно, потом он его простил. Во многом потому, что Лань Ванцзи магическим образом успокоил его.) Поэтому, Цзян Чен немного в ужасе от будущего. Ему страшно проебаться с Цзинь Лином, страшно проебаться с а-Юанем и тошно от того, что они оба остались именно с ним, ведь и а-цзе, и Вэй Усянь были бы куда лучшими родителями, чем он. Лань Юаню, пожалуй, в какой-то степени повезло, потому что Лань Ванцзи как будто бы понимает, что он делает. Цзян Чен не хочет признавать этого, но иногда он благодарен, что он не один, и отчаянно надеется, что их присутствие хорошо повлияет на Цзинь Лина. (Конечно, замученный собственными страхами, Цзян Чен не замечает, что Лань Ванцзи тоже в душе не ебёт, что он делает. Потом, много лет спустя, он с удивлением услышит от своего названного брата, что тот тоже был напуган и тоже иногда завидовал тому, насколько просто, на первый взгляд, Цзян Чен управлялся с детьми.) Как бы то ни было, жизнь не останавливается только от того, что Цзян Чену тревожно. Единственной неудачей этого лета — и Цзян Чен считает, что это ужасающее пятно на его репутации, явно похуже его «я-основал-тёмный-путь» брата, — остаётся один прискорбный факт: а-Юань так и не научился плавать. Как бы сильно Цзян Чен ни пытался, всё без толку. А-Юань даже устроил ещё одну недельную забастовку, отказываясь с ним разговаривать (и да, Цзян Чен поплакал из-за этого в своей комнате ночью, потому что расчувствовался и переживал, что сын его брата, его милейший племянник, теперь его ненавидит). Мао Чженьяну в тот злополучный период не повезло попытаться подбодрить Цзян Чена (вот реально, благими намерениями вымощена дорога… к зверским тренировкам). Бедолага, но в следующий раз будет помалкивать. Цзян Чен ни о чём не жалеет. Таким образом, если не считать тотального провала Цзян Чена как Главы Ордена, который буквально стоит в озёрном крае, в обучении плаванию, и нескольких тяжёлых эпизодов кризиса родительства… это успех. А-Юань крепко-крепко обнимает его перед отъездом, почти плача, потому что он «будет скучать без шушу и а-Лина», и Цзян Чен борется с желанием уверить его, что они скоро снова увидятся, но это неправда, а а-Юань всегда чувствует, когда ему врут. (Да, всё правильно, это было выяснено путём ещё одного родительского проеба™️ — Цзян Чен имел неосторожность сказать а-Юаню, что маленьким детям запрещено есть острую еду, и когда тот спросил, почему так, Цзян Чен ответил что-то вроде «потому что от этого они превращаются в лягушек», на что Лань Юань посмотрел на него самым разочарованным взглядом, который Цзян Чен видел за всю свою жизнь. А он вырос со своей матерью. В любом случае, в тот раз а-Юань заявил, что если «шушу будет как баба меня обманывать», то он снова не будет с ним разговаривать. Видимо, мелкий просёк, что это отличная тактика, которая сводит Цзян Чена с ума, и теперь часто будет к ней прибегать. Увы, Цзян Чен не настолько далеко продвинулся в общении с Лань Ванцзи, чтобы спросить как именно он обманывал а-Юаня, и какое за этим следовало наказание, но ему, конечно, было пиздец как любопытно.) Поэтому Цзян Чен не обещает скоро увидеться, лишь обнимает а-Юаня и говорит ему, чтобы тот хорошо себя вёл (опционально), слушался отца (а он как будто нет) и не расстраивался, потому что они обязательно ещё встретятся (точно). С Лань Ванцзи они обмениваются вежливыми поклонами, и на этом их пребывание в ордене Цзян подходит к концу. Как и лето.

***

Осенью Цзян Чен ловит себя на мысли, что скучает по а-Юаню. Это, на самом деле, неудивительно. Что удивительно, так это то, что он иногда ловит себя на мысли, что было бы неплохо, если бы здесь был Второй Нефрит. Эта мысль всегда появляется буквально на несколько мгновений, но их достаточно, чтобы потом Цзян Чен начинал яростно хлопать себя по щекам и рычать на подчинённых, которые, к своему невезению, оказались в радиусе досягаемости его взгляда. Честно, с возрастом Цзян Чен начинает лучше понимать свою мать и Не Минцзюэ, который слегка пугал его своей яростью во время военных собраний. И это тоже немного его напрягает. И хотя внезапно появившееся… Цзян Чен даже не знает, как назвать эту эмоцию, но, предположим, что это — чувство товарищества, конечно, представляет собой пугающий поворот судьбы, но, серьёзно, Цзян Чен и сам понимает, почему так происходит. Потому что Лань Ванцзи был очень полезен, пока находился в Пристани Лотоса, а теперь им снова приходится испытывать дополнительную нагрузку, потому что немногие заклинатели способны так же блестяще выполнять свои обязанности. Орден Цзян растёт — за несколько месяцев людей прибавилось достаточно, чтобы не спихивать дополнительные задачи на Мао Чженьяна и других старших учеников и заклинателей ордена, и они могут распределить обязанности более… безболезненно. (Мао Чженьян в какой-то момент пустил драматичную слезу и обмолвился о том, что их «пощадили», и Цзян Чен с милой, или типа того, улыбочкой отправил его бегать на тренировочном поле от рассвета до заката.) Тем не менее, с новыми умелыми заклинателями прибавились также и те, кого нужно всему учить. И это хорошо, набирать учеников и распространять свои техники и знания — это буквально основная задача ордена, но это также что-то вроде нескончаемого ада, состоящего из ежедневной монотонной работы, и Цзян Чен хочет себя убить. Или нет — зависит от того, добавляется ли к его уже существующим обязанностям задача успокаивать Цзинь Лина от очередной детской истерики. Если да, то чем дольше Цзинь Лин рыдает (по любой причине, включая то, что ему не дали захлебнуться и утонуть в пруду), тем сильнее Цзян Чену хочется самому пойти и утопиться. И это — вторая причина, по которой ему вроде как не хватает Второго Нефрита. Потому что за три месяца вынужденного сотрудничества Цзян Чен немного привык к тому, что не он один несёт ответственность за жизнь детей. Есть в каменном лице Лань Ванцзи что-то… заземляющее, особенно в те моменты, когда рядом разносится истошный плач. Потому что по нему непонятно, напрягает ли его окружающий хаос, ведь он всегда так выглядит, а значит, всё, что происходит, происходит в пределах нормы. Или вроде того. В любом случае, Цзян Чен точно знает, как будет выглядеть лицо Второго Нефрита, если мир будет рушиться. Так что, когда этого выражения нет? Это охуеть как успокаивает. Что не имеет никакого смысла, думает он, после того как Цзинь Лин, вдоволь наревевшись, сладко сопит у него на руках, но ничего не может с собой поделать. И, да, Цзян Чен сам от себя не в восторге. С каких пор этот раздражающий придурок кажется ему кем-то надёжным? (Цзян Чен прекрасно знает, с каких. С тех, когда они три месяца вдвоём искали Вэй Усяня по всему миру. Тогда он тоже это отрицал, но знание, что не только он и а-цзе верят в то, что Вэй Усянь ещё жив, давало ему силы продолжать поиски. И он был благодарен Второму Нефриту больше, чем когда-либо позволит себе показать.) Тем не менее, эти мысли существуют, и Цзян Чен очень рад, что у него не так много свободного времени, чтобы они появлялись слишком часто — а то вместе с ними появляется желание пару раз хорошо приложиться головой об стену, и его подчинённые явно не обрадуются, если однажды он так и сделает. Они и так считают его немного пришибленным. Цзян Чен позволяет им думать, что он не знает, что они о нём говорят, чтобы когда-нибудь напугать их… чтоб не втыкали. Из неочевидных плюсов, Цзян Чен отмечает, что теперь он снова может ходить на ночные охоты. Раньше на это решительно не хватало времени, поэтому туда отправлялись только заклинатели и самые старшие и хорошо обученные ученики — в конце концов, они обязаны защищать простых людей от монстров, даже если в ордене царит хаос. Более того, по мнению Цзян Чена, ночные охоты, пожалуй, являются ключевой причиной существования кланов заклинателей как таковых, поэтому даже во время войны, когда орден был разорён, не все люди были задействованы на поле боя. Ведь чудовища не перестают третировать простых ремесленников, чтобы дать заклинателям время помахаться мечами друг с другом. Так было и после войны, даже когда работы в ордене было очень много, а рук не хватало катастрофически: ночные охоты проводились регулярно. Даже если Цзян Чену приходилось не спать по несколько дней, чтобы закончить с делами. Даже если сестра полностью взваливала на себя обеспечение ордена едой и лекарствами. Даже если Вэй Усянь в одиночку уходил охотиться на нечисть, не взирая на то, что потом ему приходилось выслушивать упрёки за своё тёмное заклинательство. Конечно, до того, как он решил спасти Вэней и оставить Юньмен позади. Пожалуй, как раз из-за того, что они делали всё возможное, чтобы казаться сильными и не терять веру своих подданных, ремесленников, простых земледельцев и торговцев, тех, кто всегда полагался на их защиту и помощь, они смогли выстоять и восстановиться. И то, что сейчас у него самого появилось время, чтобы вернуться к ночным охотам — это потрясающий прогресс. Потому что Цзян Чен, как Глава Ордена, обязан быть примером для подражания. Чаще всего он берёт с собой группу талантливых, но неопытных заклинателей, чтобы совместить полезное (истребление зла) с полезным (укреплением практических навыков). За последние несколько лет, наполненных сортированием бумажек и бесконечными политическими кризисами, Цзян Чен успел забыть как сильно, оказывается, ему нравится ходить на ночные охоты. Он с огромным удовольствием объясняет своим подопечным их ошибки и хвалит за хорошие решения, а возможность выпустить накопившиеся усталость, раздражение и прочие неприятные чувства, засевшие глубоко у него внутри, порубив пару-тройку врагов мечом? Она бесценна! Поэтому, помимо ночных охот, Цзян Чен решает выделить хотя бы несколько часов в неделю на собственные тренировки. Не то чтобы он совсем не практиковался всё это время, просто, в основном, все его упражнения ограничивались занятиями с учениками ордена. Достаточно, чтобы не утратить мастерство (и, честно говоря, Цзян Чен не думает, что утратит его когда-либо; не после всего того, что ему довелось пережить, потому что… его умения — не просто результат тренировок, он выковал их в огне войны, а такое невозможно забыть), но недостаточно, чтобы его усовершенствовать. Цзыдянь хорошо его слушается, но есть что-то, что подсказывает Цзян Чену, что он может лучше. Имея настолько мощное духовное оружие, он не может позволить ему пропадать впустую. Таким образом, его график оказывается весьма плотно забитым. Настолько плотно, что он почти забывает про приближающийся день рождения Цзинь Лина. Первая мысль, пришедшая ему в голову, когда один из учеников, помогающих ему разбирать почту, упомянул, что ему написала мадам Цзинь насчёт празднования трёхлетия внука, звучала примерно так: «Пиздец, я что, серьёзно забыл про это?! И что я за человек после этого? Худший, блять, дядя в мире!», — или типа того. Плюс-минус двадцать слов на чистом матерном. Потом, конечно, он немного успокоился. В конце концов, Цзинь Лину три, не то чтобы он вообще знал что такое «день рождения» и, тем более, когда он у него. Да и… он ведь не пропустил его, верно? В любом случае, когда с самобичеванием было покончено (а реагировать надо было быстро, ведь ученик всё ещё хлопал глазами, смотря на Цзян Чена с немым вопросом), началась подготовка. Дни рождения таких маленьких детей в их семье всегда отмечали очень скромно, однако, Цзинь Лин всё-таки не совсем в ордене Цзян Чена. Поэтому, в честь него, как наследника Цзиней, просто обязаны закатить пирушку. И чем громче и роскошнее, тем лучше. Потому что им же нужно пустить всем пыль в глаза, напомнив о том, какие они богатые и классные. Праздник — это, разумеется, всего лишь пёстрое оправдание для того, чтобы ничего не делать, и повод завести новые знакомства или укрепить старые, попутно перемывая кости всем соседям. Стоит ли говорить, что Цзян Чен терпеть не может такие мероприятия? Однако в этот раз выбора нет. Потому что Цзян Чену и самому не помешает хотя бы видимость дружбы с орденом Цзинь. Чем ближе их отношения выглядят для других орденов, тем лучше. Поэтому он освобождает свой график настолько, насколько может, чтобы несколько дней отсутствовать в ордене. Конечно, Цзян Чен не понимает, зачем отмечать день рождение трёхлетки (даже не совершеннолетие! не четырнадцатилетие! не свадьбу! не… ну, вы поняли) целую неделю, но так даже лучше. У Цзинь Лина нет поддержки родителей, только Цзян Чен (который в другом ордене, как бы это ни было прискорбно) и не самые любящие родственники среди Цзиней, поэтому ему будет сложно в будущем. Мир заклинателей должен видеть, что Цзинь Лин всё ещё официальный наследник, чтобы ни у кого не было соблазна судачить за его спиной. И, пожалуй, Цзян Чен был бы готов признать, что мадам Цзинь, наверное, любит Цзинь Лина, а значит всё не совсем потеряно, но он не совсем уверен, что её поступками движет лишь желание защитить Цзинь Лина. Скорее всего, она также хочет унизить Цзинь Гуанъяо, или что-то в этом духе, потому что… она дружила с матерью Цзян Чена, это более чем говорящий показатель того, что эта женщина способна на то, чтобы мстить бастарду своего мужа вместо того, чтобы мстить этому самому мужу. Цзян Чену плевать на их междоусобицы ровно до тех пор, пока это идёт на благо Цзинь Лина. Хотя ему нравится Цзинь Гуанъяо — насколько Цзян Чен вообще может испытывать положительные чувства к кому-то из Цзиней, кто не является его племянником. Но он может сам за себя постоять, а Цзинь Лин нет, так что выбор очевиден.

***

Двадцатого ноября Цзян Чен, поднимаясь по ступеням Башни Золотого Карпа, ворчливо отмечает, что орден Цзинь действительно знает толк в показухе. В золоте абсолютно всё. Начищенное до блеска, оно отражает свет фонарей, изысканно вырезанных из лучших материалов. Парча, драгоценные камни, даже наряды слуг — такое чувство, будто праздник уже начался. — Мне не нравится, — тихо поддакивает ему Мао Чженьян, и Цзян Чен ухмыляется. Вот ведь подлиза. Но это правда слишком вычурно для их взгляда. У каждого великого ордена есть свой узнаваемый почерк, если можно так сказать, и каждый придерживается разных взглядов на многие вопросы: начиная с обучения, принятия фамилии, боевых техник и заканчивая даже выбором декора. Так как изначально пять великих орденов считались символами пяти стихий, где Цишань Вэнь, Гусу Лань, Юньмен Цзян, Цинхэ Не и Ланьлин Цзинь отражали в себе огонь, воздух, воду, землю и энергию ци, соответственно, это легко прослеживалось в их стилях жизни. Сейчас, когда Вэни уничтожены, место огня опустело, поэтому такое сравнение больше неуместно, но от того менее верным не становится. Цинхэ Не, например, тяготеют к строгой военной дисциплине во всех отношениях, поэтому самые яростные воины происходят как раз из их ордена. Они тверды, надёжны и стабильны — даже после войны, потерпев самые серьёзные лишения из-за непосредственного соседства с Вэнями, они остались непоколебимы. Как великий орден, они, конечно, также хороши и в искусстве, но их стиль может показаться грубым, а большая часть поэзии посвящена, и это не удивительно, прославлению военных подвигов. Даже клановые одежды, на первый взгляд, могут показаться простыми, но лишь на первый: Не богаты в той же мере, что и Лани. Конечно, Не Хуайсан выбивается из общей картины, но даже он придерживается традиционных для Не орнаментов и стиля, пускай и старается выглядеть немного нежнее. Юньмен Цзян более свободны во многих взглядах, а благодаря территориальному расположению в стиле их ордена, как в бою так и в убранстве, прослеживается текучесть, присущая воде. Цзян Чен даже считает, что в чём-то они могут казаться грубее, чем Не. Как минимум, из-за того, что у них на юге много торговцев и рыбаков, даже их язык не так изящен, как у тех же Цзиней или, упаси боже, Ланей. Цзян Чен, которого воспитывали как наследника ордена, конечно, может разговаривать возвышенно, но ебал он это всё. Визуально, впрочем, они тяготеют к более простым, природным цветам. И, да, фиолетовый тоже считается природным — из-за особого сорта лотосов, которые растут лишь в Пристани Лотоса, откуда, собственно, и произошло название. Гусу Лань и их Облачные Глубины, располагающиеся высоко в горах, сияющие ханьфу и возвышенное поведение, похоже, крайне серьёзно воспринимают символизм и историю своего ордена. Цзян Чен, правда, с трудом понимает, каким образом непостоянство и лёгкость ветров может быть связано с тремя тысячами правил, но им виднее. Зато, при всей строгости в воспитании и откровенно никакущей еде, искусство клана Лань признают самым изящным среди всех кланов. А их шмотки… честно, Цзян Чен не уверен, что Цзинь на самом деле являются самым богатым орденом. Возможно, эти праведники из Гусу просто позволяют им так думать. Потому что их одежда и аксессуары, хоть и не кричат о богатстве, как у Цзиней, но уж точно им не уступают. Собственно, Ланьлин Цзинь — это про изобилие. Они одеваются в золото, чтобы вновь и вновь показать свой достаток. Как заклинатель, который стремится похвалиться своим уровнем самосовершенствования и сильным золотым ядром. Благодаря своему географическому положению, Цзинь находится практически в центре мира заклинателей. Они ведут торговлю со всеми кланами, а их земли плодородны и находятся на равнинах. Без сомнений, орден Цзинь в своём влиянии более чем напоминает золотое ядро. И, пожалуй, понятно, почему среди них так много не самых достойных людей. Золото развращает и так же быстро темнеет, как развращает заклинателей тёмный путь. Наверное, в прошлом в ордене Цзинь было больше честных заклинателей, но Цзян Чен, конечно, может судить только о том, что он сам видит. А видит он Цзинь Гуаншаня, который ему отвратителен. Поэтому, каким бы красивым ни был пейзаж вокруг, Цзян Чену не нравится. Цзинь Лин, впрочем, не разделяет его чувства — он тянется к какой-то блестящей висюльке, кажется, с яшмой, чтобы засунуть её в рот. В любой другой день Цзян Чен бы не позволил ему ничего облизывать, но яшма натёрта до блеска, так что всё в порядке. Не говоря уже о том, что с утра Цзинь Лин умудрился поесть песок. После обмена любезностями с мадам Цзинь, у него забирают Цзинь Лина, чтобы «дать Главе Цзян немножко передохнуть». Он больше предпочитает отдыхать вместе с Цзинь Лином, а не без него, но так уж и быть. Он также раздумывает о том, стоит ли оставить Си Миньли присматривать за Цзинь Лином, но решает дать ей выходной. В конце-концов, до начала этого лета Цзинь Лин часто оставался под присмотром мадам Цзинь. Они справятся. Гости постепенно прибывают — судя по всему, мадам Цзинь лично встретила только его, а остальных приветствует Цзинь Гуанъяо. Где ошивается сам Глава Ордена, конечно, никто не знает. Так даже лучше, если вы спросите мнение Цзян Чена. После того, как их размещают в гостевом крыле, ближайшем к покоям хозяев, разумеется, Цзян Чен оставляет часть учеников разбирать вещи и отдыхать, а сам решает прогуляться в саду. Потому что… он не может просто сидеть на месте. Как оказалось, после того, как Цзинь Лин провёл с ним без малого шесть месяцев, ему тревожно не иметь его в поле зрения дольше десяти минут. Поэтому теперь, когда ему нечем занять голову или руки, он… бродит. Раньше на таких банкетах у него хотя бы была компания. Сейчас компания тоже есть — Мао Чженьян, тот ещё прилипала, Си Миньли и Цзян Лифэн попросились сопровождать его. Наверное, им интересно поглазеть на знаменитые сады, особенно когда они также роскошно украшены. Это всё равно не то. — Глава Цзян, неужели это лотосовый пруд там? — Цзян Лифэн указывает в сторону южного сада, и Си Миньли тут же оборачивается в ту сторону, вытягиваясь на носочки, чтобы рассмотреть. — Разве в Ланьлине растут лотосы? — Давайте поближе посмотрим, — просит Си Миньли, почти подпрыгивая на месте. Цзян Чену хочется закатить глаза. И он не отказывает себе в этом желании. — А что, пионы вас уже не впечатляют? — плечи Си Миньли немного никнут из-за невысказанного отказа, но он уже разворачивается, шагая в сторону пруда, так что не видит, как она тут же приободряется. Он испытывает совсем немного слабости к этой девчонке, потому что она очень терпелива к Цзинь Лину, а любой человек, который относится к нему хорошо, мгновенно становится привлекательнее для Цзян Чена. К тому же, лотосы действительно не растут в Ланьлине, и большинство людей знают, откуда здесь этот пруд. Просто так получилось, что Цзян Лифэн и Си Миньли впервые в Башне Золтого Карпа. И они вступили в орден после смерти а-цзе. Зато Мао Чженьян, конечно же, в курсе. — Этот лотосовый пруд стал подарком на помолвку для молодой госпожи Цзян, — поясняет он, и на лицах юных адептов ордена загорается понимание. И чуточка вины — от Цзян Чена не ускользает то, как они косятся в его сторону. Ему плевать. Он тоже смотрит на пруд. Аккуратный и чистый, за ним явно следят. Не сказать, что лотосы здесь чувствуют себя также естественно, как и в Юньмене, но несколько цветков есть. Когда сестра рассказывала об этом подарке, она светилась от счастья. Для неё он был не просто показателем того, что Цзинь Цзысюань влюблён в неё, но и кусочком дома. Он уже видел этот пруд раньше, в день их свадьбы. В полном цвету, сияющий на солнце почти также ярко, как его сестра в свадебном платье. Пожалуй, есть ещё одна причина, по которой ему не нравится весь блеск ордена Цзинь — он никогда не будет таким ярким, какой была а-цзе. — Глава Цзян, — Си Миньли осторожно подходит к нему, склоняя голову, — простите, я не знала. Цзян Чен может только догадываться о том, насколько разбитым он выглядит, когда вспоминает о сестре. Видимо, достаточно разбитым, чтобы его собственные ученики чувствовали необходимость его утешать. — Что за вздор, за что ты извиняешься? Ты-то что сделала? — Цзян Чен круто разворачивается, уходя обратно к жилым комнатам. — Мао Чженьян, ты за главного. Делайте, что хотите, но постарайтесь не опозорить орден Цзян, а то ноги переломаю. Все трое в растерянности переглядываются. — Г-глава Цзян? А вы куда? Цзян Чен не отвечает, стремительно удаляясь. Они ведь не обязаны всюду таскаться за ним, а Цзян Чену немного невыносимо находиться в этом ордене. Так что ему лучше просто помедитировать, а они пусть гуляют, они заслужили отдых. И он действительно медитирует. Да, с парой кувшинов вина, ну и что? Это особая техника медитации такая. Весь следующий день проходит в приготовлениях к банкету. Цзян Чена, хвала небожителям, никто не трогает до самого обеда. В любой другой день его бы выбесило то, что его ученики пытаются провернуть эту херню на нём. Как там её называют? «Забота»? Но сегодня он вроде как благодарен. Когда он просыпается в очень неблагопристойный час, то обнаруживает, что Мао Чженьян подсуетился и раздобыл ему обед в городе, чтобы не нужно было обращаться на кухню Цзиней. Очень любезно с его стороны — Цзян Чен даже не говорит ему, что такими выкрутасами можно оскорбить хозяев. Цзян Лифэн и Цзян Бийи идут разведать, кто уже приехал и как там Цзинь Лин, так что ему снова нечего делать. Поэтому он решает немного почитать, не мешая слугам суетиться над нарядами для праздника. Им и так не очень комфортно, что он где-то поблизости, а если бы он ещё и помочь предложил… наверное, пришлось бы искать новых слуг. Это в равной степени дар и проклятье, что не все люди в ордене Цзян такие же непосредственные как Мао Чженьян — Цзян Чену было бы гораздо проще, если бы они были, и невыносимее одновременно. Впрочем, его Первый Ученик успешно распространяет дурной пример, так что это дело времени. Вот, например, Си Миньли. Раньше она ужасно его шугалась, а теперь что? Почему она на него так смотрит? У Цзян Чена сейчас глаз задёргается. — Ты поджидаешь момент, чтобы меня убить? Девочка аж подпрыгивает. — Что?.. Н-нет! Простите, Глава Цзян! Я не хотела вам мешать, я пойду… — Стой, — Цзян Чен вздыхает, откладывая книгу в сторону, и поднимает на неё взгляд, который, он надеется, не слишком строгий, — я пошутил. Си Миньли просто хлопает глазами и выглядит ничуть не впечатлённо. Его никто не понимает. Хорошо, что она слишком вежливая, чтобы начать над ним насмехаться, как делают некоторые Первые Ученики. — А-а-а, да, очень… забавно. Понятно. Может, ему вообще уйти отсюда? — Что ты хотела? — Цзян Чен прочищает горло, делая вид, что ничего не произошло, и Си Миньли выдыхает с облегчением. — Глава Цзян, я просто вспомнила, как вы выглядели на фестивале лотосов, и подумала, что было бы здорово, если бы вы снова сделали ту причёску. Цзян Чен некоторое время просто молчит, не зная, что ему вообще говорить. Так, а с каких пор он напоминает своим слугам куклу? Он что-то не понял. Видимо, Си Миньли принимает его растерянность за гнев (и Цзян Чен не виноват, это просто его лицо!), поэтому тут же кланяется. — Простите за мою дерзость, Глава Цзян, я не хотела вас оскорбить. Вряд ли слова о том, что ей понравились те странные цветочные косы можно считать оскорблением, но Цзян Чен подозревает, что его лицо говорит об обратном. Он правда пытается смягчить его выражение. — Да не извиняйся ты, — Си Миньли послушно выпрямляется, и Цзян Чен склоняет голову набок, — почему ты об этом подумала? И прежде чем ты снова извинишься, я просто спрашиваю, а не собираюсь тебя отчитывать. Ему правда не хочется её обижать, иначе кто тогда будет следить за Цзинь Лином? К тому же она даже не заклинательница, а просто обычная девушка. И она умудряется находить в себе смелость ежедневно иметь дело с кем-то вроде Цзян Чена (читать как: «человека, которого побаиваются многие заклинатели»), что характеризует её как очень смелого человека. Таких людей нельзя упускать — Цзян Чен втайне надеется, что она выйдет замуж за какого-нибудь заклинателя из их ордена. — Глава Цзян, мне кажется, что здесь вы чувствуете себя неуверенно. Я не знаю, как проходят такие праздники обычно, но мы все помним, как летом Глава Цзинь оскорбил вас, поэтому мы переживаем, что сегодня вас снова попытаются задеть, — Цзян Чен чувствует укол вины и старается удержать нейтральное выражение лица, потому что… серьёзно? Уже даже его ученики и слуги чувствуют необходимость его защищать? — Вчера, после того, как мы увидели лотосовый пруд, я подумала, что если бы у вас с собой тоже была часть дома, то вы бы чувствовали себя увереннее. Стоит ли мне извиниться за это предположение? В её последних словах сквозят нотки ехидства, и Цзян Чен, не сдержавшись, фыркает. — Не стоит, — Цзян Чен скрещивает руки на груди, смотря прямо на неё, и уже были прецеденты, когда его ученики от такого взгляда начинали плакать и убегали, — те двое решили послать тебя, надеясь, что я не догадаюсь, что это коллективная идея? Си Миньли лишь мило улыбается, потупив взгляд. Конечно, скромностью тут и не пахнет, она просто-напросто игнорирует его вопрос, потому что он прав. — Ладно, раз вам так неймётся, я уступлю. Но я понятия не имею, как правильно это всё заплетать. — Я — девушка, Глава Цзян, — напоминает Си Миньли, хитро сверкая глазами, — если позволите? Цзян Чен ещё в начале этого разговора понял, что у него никогда не было права отказаться, поэтому молча взмахивает ладонью, позволяя ей делать, что ей хочется. Он уверен, что это — идея Мао Чженьяна. Когда он вернулся с фестиваля лотосов, именно его неразумный Первый Ученик громче всех восторгался сделанной причёской. Настолько громко, что Цзян Чену было неловко его за это наказывать. И это предположение подтверждается, когда вечером он выходит из своих покоев, встречаясь с небольшой группой учеников, которые будут сопровождать его на празднике. Потому что Мао Чженьян сверкает от восторга. По скромному мнению Цзян Чена, напоминая этим щенка. Только хвоста не хватает. — Если уж подбили Си Миньли на это, должны были тоже так заплестись, — указывает Цзян Чен. — На нас даже никто не посмотрит, Глава Цзян, — ухмыляется Цзян Бийи и тут же почтительно кланяется, когда Мао Чженьян бесцеремонно пихает её в бок. — Ай! Разве можно толкаться? Я же твоя шимей… — Вот и веди себя прилично! Цзян Чен терпеть их не может. — Мне подождать, пока вы друг друга прибьёте и пойти одному, или вы, наконец, успокоитесь? — почти рычит он, и они отвечают ему хором. — Простите, Глава Цзян! Святые небожители, за что ему это всё?

***

Главный зал Башни Золтого Карпа, без сомнений, украшен ещё более роскошно, чем все остальные места в ордене. Должно быть, они компенсируют то, что Ланьлин Цзинь не проводили никаких громких торжеств последние три года, из-за предполагаемого траура по Цзинь Цзысюаню (месяц не дотерпели, но ладно уж), потому что праздник более пышный, чем Цзян Чен предполагал. А он вообще не сдерживал своих ожиданий. — Приветствую вас, Глава Цзян, — Цзинь Гуанъяо вежливо улыбается ему, и Цзян Чен кивает, оглядывая зал. Гости уже прибыли, поэтому повсюду разносятся возбуждённые разговоры и взрывы смеха. Цзинь Лина, конечно, пока нет, он будет только для части с дарением подарков. Наверное, он ещё спит, и Цзян Чен ему очень завидует. Однако, есть проблема поважнее, потому что кто-то другой в зале уже должен быть. А его нет. И вот сейчас Цзян Чен максимально не понял. Цзинь Гуанъяо ловит его вопрошающий взгляд и понимающе улыбается. Цзян Чен подозревает, что вот эту мерзкую дипломатичную улыбочку Цзинь Гуанъяо подхватил от Лань Сиченя, но на Первом Нефрите она выглядит куда органичнее. Впрочем, Цзян Чена такие вещи в любом случае бесят, потому что в его сторону они обычно направлены тогда, когда собеседник решает, что Глава Цзян вот-вот взорвётся. И он не то чтобы не прав. — Отцу нездоровится, — тихо поясняет Цзинь Гуанъяо, — он приносит извинения за то, что не сможет посетить торжество. Цзян Чен очень сомневается. — Надеюсь, компания, в которой ему так сильно нездоровится, состоит хотя бы из совершеннолетних. Улыбка Цзинь Гуанъяо становится чуть тоньше. — Все лекари в нашем ордене, разумеется, уже достигли совершеннолетия и отлично образованы, можете не переживать, Глава Цзинь скоро поправится. — Разумеется. Мао Чженьян неловко кашляет, и Цзян Чен прерывает гляделки с Цзинь Гуанъяо, проходя в зал. — Это просто неуважение, молодой господин Цзинь ведь его наследник, — тихо бормочет Цзян Лифэн, и Цзян Чен фыркает. — Так даже лучше. По крайней мере, никто не будет приставать к прислуге на глазах у Цзинь Лина. Лица его учеников как по команде кривятся в отвращении, и Цзян Чен чувствует, что его настроение немного поднимается. Конечно, не слишком. Потому что следующий час ему приходится слушать разговоры абсолютно не интересных ему людей, вежливо им улыбаться и кивать. Хуже, чем разговоры о будущем сотрудничестве, могут быть только притворные сочувствия, которые ему то и дело пытаются выразить, ведь «как же Глава Цзян, мы слышали, что это вы занимаетесь воспитанием юного господина Цзинь, а ведь вы сами ещё не женаты, теперь вам и вовсе не до того». Он почти готов обнажить меч и поточить его о шею Главы Яо, когда его спасает Не Хуайсан, громко зовя Цзян Чена. Он даже не знал, что может испытывать такую благодарность по отношению к нему, но вот они здесь. Цзян Чен спешно откланивается, говоря о том, что ему нужно поприветствовать старого друга, и весьма буквально сбегает оттуда (под крайне осуждающие взгляды своих учеников, на которых теперь обратилось внимание Главы Яо). — Цзян-сюн, ты выглядел так, будто собираешься сломать ему шею. Знакомый взгляд, у брата часто такой! — Не Хуайсан очень безуспешно скрывает ухмылку за веером, весело чирикая, когда Цзян Чен подходит к этому островку спасения. Опять-таки, раньше никогда Цзян Чен не замечал за Не Хуайсаном такой наблюдательности. Видимо, он действительно начинает походить на Главу Не. И пока не знает, к лучшему ли это. Из-за того, что Не Минцзюэ выглядит в той же мере недовольным, что и сам Цзян Чен, к ним ещё никто не успел подойти. Ученики их ордена уже отошли, чтобы занять свои места, и судя по тому, что рядом с ними затесались и знакомые нежно-голубые одеяния, Лань Сичень тоже где-то здесь. Видимо, они прибыли вместе. Повезло. — Что же тебе такого говорил наш почтенный Глава Яо? — фыркает Не Минцзюэ, и Цзян Чен рад, что он решил проигнорировать часть с приветствием. Наверное, потому, что его брат уже слишком много сказал, и после такого здороваться было бы просто неловко. — Может, хотел женить тебя на своей дочке, а? — Не Хуайсан складывает веер с щелчком, открыто улыбаясь. — Кажется, у него их девять. А, ну да. Тогда в этом есть смысл. — Они что, где-то согрешили, раз он решил сплавить одну из них мне? — Цзян Чен даже не пытается скрыть удивление в голосе. Не Минцзюэ усмехается, а Не Хуайсан снова принимается обмахиваться веером. Если бы Цзян Чен не знал, что он делает это ради драмы, то подумал бы на нервный тик. — Ну, не скажи, Цзян-сюн, ты сегодня выглядишь как очень завидный жених. Скоро этот разговор сведёт Цзян Чена в могилу, но это лучше, чем возвращаться к Главе Яо, поэтому Цзян Чен не выёбывается. — А, это, — Цзян Чен склоняет голову, давая Не Хуайсану лучший обзор на старания Си Миньли, — мы прибыли раньше остальных, поэтому моим ученикам от безделья в голову пришли дурацкие затеи. Не Хуайсан только присвистывает, рассматривая искусную работу Си Миньли. Цзян Чен и сам знает, что выглядит хорошо. Она прекрасно выдержала баланс между женским и мужским стилем плетения и не переборщила с украшениями. На самом деле, у неё получилось ничуть не хуже, чем когда похожее делала а-цзе. Но Цзян Чен был бы очень рад, если бы они перестали обсуждать его волосы, спасибо большое. Ему… странно. Он привык носить волосы собранными в пучки, почти как у матери, а отец всегда отдавал предпочтения более простому внешнему виду. Так что, как бы хорошо это всё безобразие ни смотрелось, ему всё ещё странно. Хотя… как бы странно ему ни было, изначальная задача выполняется просто прекрасно. Не факт, что это обязательно из-за причёски, может быть, дело в том, что стоит за ней: традиции его дома, забота его учеников, воспоминания о сестре. Когда эта ситуация вновь рискует стать неловкой, появляется Лань Сичень. — А вот и ты, Сичень-гэ, — Не Хуайсан, наконец, переключает своё внимание, — ты так долго общался с Яо-гэ, что мы успели встретить Цзян Чена. — Спасибо, что подождали. Я хотел должным образом поздравить а-Яо, — Лань Сичень нежно улыбается, и Цзян Чен замечает, что они с Лань Ванцзи реально похожи. Особенно, когда улыбаются. — Поздравить? Я чего-то не знаю? Лань Сичень уже оборачивается к нему, чтобы ответить, но внезапно застывает. Это… необычная реакция. Не Хуайсан снова прячет лицо за веером, явно посмеиваясь, а Не Минцзюэ недоумённо прищуривается. — Там что-то настолько серьёзное? — Цзян Чен искренне не представляет, что происходит. Неужели он пропустил мимо ушей какое-то крайне важное событие в жизни Цзинь Гуанъяо, о котором, видимо, все знают, раз Лань Сичень так на него таращится. К счастью, Лань Сичень прекрасно справляется со своими эмоциями, поэтому почти сразу же он прочищает горло, слегка краснея. — Прошу прощения, — Лань Сичень пару раз моргает, как будто он и сам в шоке со своего внезапного ступора, — да, а-Яо… недавно Глава Цзинь официально назначил его временным наследником ордена Цзинь, до наступления совершеннолетия Цзинь Лина. О, это неожиданно разумно со стороны Цзинь Гуаншаня. Надо бы тоже его поздравить. Не Минцзюэ пару мгновений хмурится, а потом качает головой. — Похоже, с этим назначением он совсем стыд потерял, раз решил не явиться на день рождения собственного наследника, — почти один в один бухтит Не Минцзюэ, и Цзян Чен очень рад, что Глава Ордена Не оскорблён за Цзинь Лина. Может, Не Минцзюэ не такой уж и пугающий, каким он казался Цзян Чену во время войны? — Главе Цзинь нездоровится, — ядовито добавляет Цзян Чен с милой улыбкой. Он знает, что выглядит очень злым в такие моменты. — Но я считаю, что он просто уебан. Не Хуайсан давится смехом, а выражение лица Лань Сиченя становится ещё более растерянным. — Ха, ничего лучше придумать не смог? — Не Минцзюэ осуждающе качает головой, и Цзян Чен решает, что ему всё-таки нравится Глава Не. — Пойдём, выпьем за его здоровье. И вот примерно с этого момента Цзян Чен даже готов назвать праздник терпимым. В конце концов, когда все гости прибыли, Цзян Чен благословлён снова увидеть своего карапуза. Он выглядит довольным и выспавшимся, шлёпая за руку с мадам Цзинь. Видимо, он сегодня чувствует себя достаточно милосердным, чтобы не зарыдать при виде толпы. Наоборот, он с интересом хлопает глазками, рассматривая всех вокруг, только для того, чтобы радостно запищать, увидев Цзян Чена. — Зюзю! Блять, Цзян Чен сейчас сам разрыдается. Вместо этого он подхватывает Цзинь Лина на руки ровно в тот момент, когда тот разгоняется достаточно, чтобы вот-вот споткнуться, и громко чмокает его в лоб. Ему плевать, что они на виду у целого зала заклинателей, он уже полтора дня не видел свою капусточку. — Ах, как мило, — воркует Не Хуайсан, и Цзян Чен бы треснул ему, если бы не держал в этот момент с руках своего племянника. В который раз за вечер Цзян Чен замечает на лице Первого Нефрита странное выражение лица, но задаться вопросом не успевает: раз уж Цзинь Лин решил требовать его внимания, то так тому и быть. Он поднимается вместе с ним, подходя к мадам Цзинь, которая ласково улыбается внуку. Вероятно, она говорит какую-то речь, потому что толпа весело чествует а-Лина, но Цзян Чен не слушает — он занят тем, что не даёт драгоценному племяннику запустить свои ручонки в причёску бабушки, потому что она явно не обрадуется ни тому, что он разрушит старания её служанок, ни тому, что он выколет себе глаз её шпилькой. Маленькие дети — это счастье. Церемония дарения подарков также проходит весьма спокойно. Цзинь Лин не плачет и пребывает в восторге от того, что всё, что ему дают в руки, можно трясти и облизывать. Наконец-то его мечта сбылась. Противный цзюцзю не отбирает из рук потенциальную вкусняшку. (Обычно такой вкусняшкой оказывается камень, рукоять меча, перо, книга, цзыдянь или, ну, к примеру, чья-то флейта.) В основном все, конечно, дарят талисманы и деньги с пожеланиями здоровья и благополучия, но так как Цзинь Лин не обычный ребёнок, а наследник ордена Цзинь, многие подарки просто абсурдно дорогие. Когда приходит очередь клана Лань поздравить Цзинь Лина, тот в растерянности смотрит на Лань Сиченя, прежде чем повернуться к Цзян Чену. — Зюзю, братик? — Цзинь Лин очаровательно хмурит брови, очевидно, не видя поблизости «братика». Ну, да. — Братик дома, — объясняет Цзян Чен, пытаясь не расстроить ребёнка. Иначе они все рискуют стать свидетелями неконтролируемой истерики, а так всё хорошо начиналось. — Это — не папа а-Юаня, это Глава Лань. Цзинь Лину, кажется, похуй кто есть кто. Вероятно, теперь он замечает, что перед ним не Второй Нефрит, а Первый (не то чтобы он прямо понимал в чём разница), но… Он не видит своего лучшего друга перед собой, поэтому его личико опасно краснеет. — А-Лин, пожалуйста, не плачь. Если ты не будешь плакать, потом поедем к братику, хорошо? Цзинь Лин обдумывает это предложение, и истерика отступает. К счастью, его обмануть легче, чем а-Юаня. — А-Лин, а-Юань не смог приехать, но он тоже передал тебе подарок, — Лань Сичень неловко улыбается после того, как отдаёт подарок от своего клана — талисман, вырезанный из белого нефрита. — Хочешь посмотреть? Цзян Чен вскидывает бровь, а Цзинь Лин тут же кивает, протягивая ручки вперёд. Первый Нефрит невозмутимо достаёт из рукава ещё один свёрток, в котором… игрушка в виде кролика. И вот так Цзинь Лин, среди всех драгоценных подарков, буквально сокровищ, без сомнений выбирает мягкую игрушку. Цзян Чен так им гордится, это просто невероятно. — Братик подарил? — Да, — кивает Глава Лань, а потом гладит а-Лина по голове. — С днём рождения. На этом один кризис их минует. Только для того, чтобы немедленно наступил следующий. Заклинатели, стоящие достаточно близко к ним, чтобы услышать этот разговор, выглядят озадаченными. Даже мадам Цзинь непонимающе косится на Цзян Чена. — Глава Цзян, у вас ведь нет детей? — уточняет Глава Оуян, и он уже немного выпивший, поэтому вопрос звучит достаточно по-доброму, чтобы Цзян Чен решил, что может удостоить его ответом. — Откуда у меня взяться детям, Глава Оуян? Он видит непонимание в глазах заклинателей — все они знают, что у Цзинь Лина нет других кровных родственников. Кроме бастардов Цзинь Гуаншаня, но у единственного признанного, Цзинь Гаунъяо, детей пока нет (и под «пока» Цзян Чен подразумевает то, что супруга Цзинь Гуанъяо уже слишком глубоко беременна, чтобы присутствовать на праздниках), и очень маловероятно, что Цзян Чен позволил бы кому-то другому приблизиться достаточно близко к а-Лину. К тому же, Цзинь Лин так отреагировал именно на Главу Лань. — У моего названного брата, впрочем, есть сын, и они с а-Лином крепко сдружились за лето. Что же, судя по всему, часть людей здесь даже не были в курсе, что у Цзян Чена есть названный брат. Что странно, ведь они рассылали письма. Но это сейчас не так уж и важно, потому что те, кто впервые об этом слышат, разумеется думают не на Лань Ванцзи. Ведь у Цзян Чена есть более известный брат. И они явно не в восторге от своих собственных предположений. Цзян Чену даже немного жаль, что сейчас день рождения Цзинь Лина, иначе он бы позволил им устроить скандал только для того, чтобы потом невинно хлопать глазами и спрашивать: «Неужели вам настолько не нравится Ханьгуан-цзюнь?», — но это он оставит на какой-нибудь другой случай. Прежде, чем ситуация успевает выйти из под контроля, Лань Сичень решает, что теперь говорить будет он, поэтому тут же вежливо улыбается, чуть ли не силой задвигая Цзян Чена себе за плечо. — Боюсь, это моё упущение. Мой младший брат был вынужден отрешиться от суеты для медитаций в холодном источнике, а потому настоял на том, чтобы не проводить церемонию, — в ужасе ли Цзян Чен от того, с какой лёгкостью Первый Нефрит нарушает правила своего же ордена? Да. Благоговейный ли это ужас? О, да. — Глава Лань, ваш младший брат… Ханьгуан-цзюнь и Глава Цзян стали побратимами? Глава Цзян как бы присутствует тут собственной персоной, но раз уж его старший брат настаивает на том, чтобы он не открывал свой рот и не усугублял ситуацию, он бездействует. — Да, — миролюбиво кивает Лань Сичень. И, закономерно, следующий вопрос, разносящийся по залу волны и шёпота, это… — У Ханьгуан-цзюня есть ребёнок? — Но откуда, он ведь так молод и никогда не был женат… — У Ханьгуан-цзюня? Улыбка Лань Сиченя становится куда менее миролюбивой. — Мой орден не обсуждает личные дела его членов публично. Особенно когда дело касается наследников. И это Цзян Чен тут угроза?! Ни от кого не укрывается то, что Лань Сичень говорит слово «наследники». Во множественном числе. Что, в общем-то, не должно быть сюрпризом ни для кого, ведь никто не знает, что Лань Юань не связан с Ханьгуан-цзюнем кровно, а значит, никак не выбивается из линии наследования. Вот только, заклинатели — самые большие любители посплетничать, поэтому, когда не прошло и пяти минут с тех пор, как Глава одного из Великих Кланов объявил о наличии ребёнка у своего неженатого брата, известного своей непоколебимой праведностью, а этого ребёнка уже называют наследником? Толпа сходит с ума. К счастью, Цзинь Гуанъяо помогает хотя бы окончить церемонию дарения подарков и отправить Цзинь Лина отдыхать, что позволяет Цзян Чену слинять обратно к Не Хуайсану и Не Минцзюэ, которого все всё ещё боятся достаточно сильно, чтобы не подходить к ним слишком близко. — Знаешь, я начинаю подозревать, что Лань Ванцзи не просто так не открывает свой рот, — фыркает Цзян Чен, и Лань Сичень прячет улыбку за чашкой чая. — Кто вообще объявляет о появлении наследника таким образом? Если Цзян Чен и чувствует себя немного лицемерным, отчитывая Первого Нефрита, из всех людей, то он хотя бы не один. — Твой брат обзавёлся ребёнком? Как он вообще умудрился? — недоумевает Не Минцзюэ. Не Хуайсан подозрительно молчалив, и обычно Цзян Чен посчитал бы, что тот просто не хочет вмешиваться в разговор, но в прошлый раз он вёл себя капец как подозрительно, а сегодня снова был слишком… внимательным. Такое чувство, будто он знает. Цзян Чен надеется, что это лишь означает, что он знал всё это время и не стал говорить брату. Конечно, какую бы бурю ни вызвало сегодняшнее объявление Лань Сиченя, оно также призвано защитить Лань Юаня. И отнюдь не от угроз извне: теперь, когда весь мир знает о том, что он существует, что он наследник клана Лань, их старейшины вряд ли смогут хоть что-то им противопоставить. Когда пиршество заканчивается, и все расходятся по своим комнатам, Цзян Чен именно это и озвучивает, смотря на Лань Сиченя с плохо скрываемым любопытством. — Мой дорогой брат, полагаю, не в восторге, — Цзян Чен умудряется произнести это, лишь слегка закатив глаза. — Что у вас там происходит, раз вы решили рассказать о существовании а-Юаня? — Ничего особенного, — Лань Сичень тяжело вздыхает. — Ванцзи иногда ведёт себя… провокационно. — Ты же знаешь, что можешь назвать его самодовольным засранцем? Я уже в курсе, — поддевает Цзян Чен просто потому, что ему нравится плохо говорить о Втором Нефрите. Чего он не ожидает, так это того, что Лань Сичень закроет лицо ладонью, массируя виски, и… — Тоже верно. Согласится с ним??? Ого. — Проблема не в Ванцзи, но он тоже не помогает. Думаю, он обижен и на меня. Так, так, стоп. Цзян Чен не готов к эмоциональному разговору с Первым Нефритом. Он хочет держаться как можно дальше от любых эмоциональных разговоров. Он также не может просто уйти, когда он, по сути, втянут в их семейные проблемы, хочет он того или нет. Затем, Цзян Чен с ужасом понимает, что из-за Вэй Усяня это теперь и его семейные проблемы. Парадоксально, но как только он понимает это, он также знает, что должен сказать Лань Сиченю. Потому что в области проблем с братьями? Цзян Чен — эксперт. А уж в области проблем с братьями, когда ты пытаешься управлять орденом, а они чинят неприятности? Боже, Цзян Чен мог бы написать книгу. И назвал бы её «Как проебать даже то, что казалось нерушимым». — Поговори с ним, — Цзян Чен не верит в то, что предлагает это, и Лань Сичень, похоже, тоже. — Знаю, звучит безумно, но я не поговорил, и ты знаешь, как это закончилось. Лицо Лань Сиченя так откровенно печально, что Цзян Чен знает, что за этим последует. — Не надо. Ты уже говорил, что тебе жаль. Давай обойдёмся без извинений и благодарностей, сейчас уже слишком поздно для этого дерьма, — Цзян Чен притворно морщит нос, и Лань Сичень тихо фыркает. — Хорошо. Доброй ночи, Глава Цзян. — Доброй ночи, Глава Лань. И почему он каждый раз оказывается где-то в саду, посреди ночи, разговаривая с Лань Сиченем о чувствах? Цзян Чен хочет, чтобы это перестало случаться.

***

Следующие дни гуляний не отличаются такой высокой информативностью, как первый. Цзян Чен поздравляет Цзинь Гуанъяо с его новым назначением, видя то, что кажется достаточно искренней улыбкой, и предпочитает проводить время с Цзинь Лином. Белоснежный кролик становится их постоянным спутником на всех прогулках, компаньоном во всех играх, и то, что он всё ещё не потерял свой цвет — загадка для Цзян Чена. Его ученики умудряются завести много знакомых среди подопечных других кланов, и Мао Чженьян даже отчитывается о том, что в следующем месяце он организовал Цзян Чену встречи с Главой Фан и молодой госпожой Мин насчёт сотрудничества и взаимопомощи. Так что, в какой-то мере, цель торжества оказывается выполнена. Цзян Чен более чем рад уехать отсюда при первой же возможности, и он очень рад, что Не Минцзюэ решает, что не будет оставаться всю неделю (неважно, из-за того ли, что у них какие-то сложности в общении с Цзинь Гуанъяо, или из-за того, что у него есть дела), чем даёт Цзян Чену прекрасный повод также вернуться домой пораньше. Цзинь Лин вежливо машет ручкой мадам Цзинь и Цзинь Гуанъяо, но даже не плачет — успех. Цзинь Гуаншаня так никто и не видит, и Цзян Чен допускает, что он действительно может быть болен. Или нет. Абсолютно плевать. Кроме того, Цзян Чен, наконец, выясняет, что тот раздражающий парень, кузен Цзинь Цзысюаня, всё-таки мёртв. Неудивительно, кажется, его чем-то сильным прокляли. Не то чтобы Цзян Чену было до него дело — он даже имени его не смог запомнить, как бы цинично это ни звучало. На этом информативная ценность поездки в Ланьлин заканчивается, и начинаются привычные, скучные будни. Цзян Чен в восторге. Никто не претендует на внимание Цзинь Лина, они дома, а когда его кто-то бесит, он может кричать. Даже ученики, сопровождавшие его в Ланьлин, выглядят довольнее, когда на них орут из-за ошибок, чем когда они были в Башне Золотого Карпа. Конечно, с приближением зимы дел становится несравнимо больше — нужно готовиться к холодам, пускай они не такие суровые в Юньмене, как в Гусу или в Цинхэ, но готовиться всё равно приходится: распределять заготовленные продукты, заказывать тёплую одежду и покупать дрова, чтобы обеспечить ими горожан. К тому же, Цзинь Лина приходится утеплять вдвойне: на горизонте маячит поездка в Гусу. Цзян Чен, как можно догадаться, не то чтобы думал о таком, но однажды ему пришло письмо — и на данном этапе жизни он задумывается о том, что ему стоит прекратить их читать, — от а-Юаня. Выяснилось, что он поднаторел в умении держать перо и, похоже, Лань Ванцзи обучил его нескольким базовым словам. Поэтому письмо, очаровательно корявое, сообщало, что а-Юань «соскучился по а-Лину и шушу» и хотел бы их увидеть на свой день рождения. Было ли двенадцатое декабря его реальным днём рождения, случайной датой, выбранной Лань Ванцзи, или результатом того, что маленький ребёнок, не так давно услышавший про подобный праздник у Цзинь Лина, решил, что ему тоже такое надо, — неизвестно. Да и неважно. Как Цзян Чен мог ему отказать? Слава небожителям, праздник в Гусу явно не будет таким же, как в Ланьлине, а потому можно со спокойной душой оставить всех учеников в Пристани Лотоса, предварительно пригрозив, что за любые разрушения он им ноги-то переломает, и упаковать Цзинь Лину тёплые вещи на несколько дней того, что можно назвать «оздоровительной поездкой». Цзян Чен не знает почему, но когда он был в Гусу в прошлом году, это подействовало как сильнейший лечебный отвар для укрепления духовной энергии. Возможно, дело в том, что у них, высоко в горах, действительно лучше всего медитировать из-за обилия чистой ци в воздухе. Возможно, дело в том, что там людям запрещено быть шумными и раздражающими (что не мешает им быть тихими и раздражающими). В любом случае, в Гусу его золотое ядро чувствует небывалый прилив спокойствия — это хорошо. А ещё в Гусу есть а-Юань. А-Юань очень положительно воздействует на темперамент Цзян Чена. Не сказать, что он ожидает тёплый приём. В прямом и переносном смысле: на улице дубак, да и Цзян Чен нигде не ждёт тёплый приём, однако… недалеко от ворот их встречают лично Два Нефрита и а-Юань, который радостно ахает, бегом бросаясь навстречу, чтобы обнять сначала а-Лина, а потом и Цзян Чена. Лань Сичень мило им улыбается, а Лань Ванцзи… мило дышит? В любом случае, ожидания не оправдываются, и это к лучшему. Первый день а-Юань весьма буквально не отлипает от Цзян Чена, задавшись целью показать ему все самые-самые-самые замечательные места в Облачных Глубинах: двор, где он любит играть, лес с холодным источником, от вида которого у Цзян Чена пробегают ледяные мурашки, поляну с кроликами… На ней они застревают надолго: кролики уже знакомы с а-Юанем, поэтому охотно скачут вокруг него, и а-Лин абсолютно счастлив, когда они прыгают на него. Он уже давно заметил, что Цзинь Лин очень любит животных. Цзян Чен даже думал о том, чтобы подарить ему собаку, но… что-то в этом кажется ему неправильным. Он не может заставить себя привести в Пристань Лотоса собак, сказывается застарелая привычка. Пристань Лотоса должна быть безопасной. Даже если того, для кого это делается, уже нет. Само празднование проходит очень спокойно, но так даже лучше. Выясняется, что Лань Ванцзи купил сладости и специи в Цайи, потому что Лань Юань, разумеется, предпочитает еду поострее. Вручение подарков тоже проходит гораздо уютнее: все «официальные» подарки остаются лежать на столе, а вот игрушки тут же используются по прямому назначению. Лань Юаню нравятся ханьфу, подаренные Лань Сиченем, сладости, фонарики, мягкие игрушки, яркие деревянные бабочки, которых выбирал Цзинь Лин, и настольный театр теней от Цзян Чена. Лань Юань широко улыбается и целует их всех в щёки, и Цзян Чен не знает, от кого он этому научился, но думает, что догадывается. Они пьют чай в небольшом зале, по которому скачут два кролика, а потом дети бегают друг за другом до тех пор, пока оба не выматываются настолько, чтобы упасть и уснуть мгновенно. Цзян Чен считает, что именно так и должны выглядеть детские дни рождения. Хорошо, что у них это есть. Следующие несколько дней в Гусу проходят, как он и предсказывал, умиротворяюще. С ним особо никто не разговаривает, за исключением Лань Сиченя и детей, что можно засчитать за успех. Единственным исключением из правил становится вечер незадолго до их отъезда. Он с Лань Ванцзи прекрасно молчат друг с другом в библиотеке, находясь там лишь потому, что Цзинь Лин и Лань Юань захотели порисовать (что превратилось в небольшую драку, из-за чего они были все грязные, и Лань Ванцзи, очевидно вытерпев достаточно, посадил их обоих перед собой и начал учить складывать оригами). Именно в такой момент в библиотеку заходит Лань Цижень. И Цзян Чен готов к осуждению за внешний вид детей (без шуток, они все в чернилах, с их крошечных ножек до малюсеньких чумазых лиц), но осуждения не следует. — Глава Цзян, Ванцзи, вас обоих просят срочно подойти в кабинет Главы Ордена. Сичень получил важные новости, я послежу за детьми. Лань Ванцзи поднимается без колебаний, так что Цзян Чену, очевидно, тоже не о чем переживать. Конечно, Лань Циженю можно доверять. Цзян Чен просто иррационально встревожен каждый раз, когда ему нужно выпустить детей из поля зрения. Он знает, что это неправильно. Он также не хочет задумываться, почему так происходит, потому что уверен, ответ ему не понравится — он просто обнаружит в себе новую рану, а их и без того немало. — Брат, — Лань Ванцзи слегка хмурится, заходя в кабинет. Цзян Чен понимает почему. Лань Сичень выглядит встревоженным и очень нехарактерно постукивает пальцами по столу. — Видимо, что-то действительно серьёзное? — уточняет Цзян Чен, и Лань Сичень кивает. — Пришли новости из Ланьлина, — вот теперь Цзян Чен тоже встревожен, ведь что бы ни произошло в Ланьлине, это точно коснётся Цзинь Лина. — Сегодня утром обнаружили тело Цзинь Гуаншаня. Пишут, что Глава Цзинь долго болел и скончался от искажения ци. Цзян Чену требуется несколько секунд, чтобы это осознать. Цзинь Гуаншань — мёртв? Нет, он, конечно, был тем ещё уебаном, но… Цзян Чен не желал ему смерти. А теперь, когда он мёртв, что будет… Кажется, Лань Сичень читает и его мысли. Или они просто написаны у него на лице. — В Ланьлине сейчас объявлен траур, а после него исполнять обязанности Главы Ордена будет а-Яо. До достижения Цзинь Лином совершеннолетия. — Точно, — Цзян Чен чувствует, что может выдохнуть. Ему не придётся расстаться с племянником так скоро. Что, на самом деле, радует, но… не прошло и двух месяцев с тех пор, как Цзинь Гуанъяо назначали преемником, а Цзинь Гуаншань уже мёртв. Это… странное совпадение. Видимо, он говорит это вслух, потому что оба Нефрита теперь на него таращатся. — Глава Цзян! — Лань Сичень даже не успевает сформулировать своё негодование, но оно явно слышно в голосе. — То, что вы говорите — серьёзное и необоснованное обвинение, а-Яо не стал бы… В любой другой момент он бы смутился своих слов, но у Цзян Чена внезапно есть небольшой опыт в общении с Первым Нефритом, поэтому он пробует объясниться. Будет не очень хорошо, если он разозлит людей, дающих ему возможность видеться с а-Юанем. — Я знаю, — Цзян Чен перебивает его и качает головой, — Ляньфан-цзюнь твой брат, я не сомневаюсь в его добродетели. Это было неуместно, но это будет тем, о чём подумает каждый заклинатель, получивший сегодня это письмо. Лучше предостеречь его от возможной критики, и лучше, если это сделаешь ты. Лань Сичень не успевает ничего ему ответить, потому что Лань Ванцзи согласно кивает. — Цзян Ваньин прав, — это даже звучит нереалистично! — Хорошо, — Лань Сиченя, кажется, отвращает даже мысль об этом, но он не спорит. Видимо, он и сам понимает, какая у Цзинь Гуанъяо репутация. — Нам с а-Лином стоит вернуться, — добавляет Цзян Чен. — Скорее всего, придётся ехать в Ланьлин для соблюдения всех норм. Мы поедем сегодня. Лань Сичень лишь кивает, всё ещё растерянно барабаня пальцами по столу. И затем, от умиротворения, найденного в Гусу, не остаётся ни следа. Цзян Чен не является близким родственником, а Цзинь Лин слишком мал, чтобы посещать похороны, поэтому они их пропускают. Зато приходится решать другие вопросы: отменять и переделывать договора, которые не могут быть выполнены в период траура, отвечать на письма и переделывать соглашения, касающиеся Цзинь Лина. Цзинь Гуанъяо не требует, чтобы Цзян Чен вернул его в Ланьлин, но они также не могут позволить Цзинь Лину просто расти, где он хочет, потому что наследника должны видеть в его ордене. Конечно, с Цзинь Гуанъяо куда приятнее иметь дело, чем с его отцом, но легче не становится. Ещё одним минусом становится то, что мадам Цзинь уезжает из Башни Золотого Карпа. Она пишет Цзян Чену лично о том, что не собирается переставать видеться с внуком, однако её гордость не позволяет ей жить в ордене, Главой которого является бастард её мужа. Цзян Чен даже не может её за это винить. Но он варится в котле из тревог и забот несколько месяцев, прежде чем обнаружить себя там, где он никогда не хотел бы оказаться. Снова в Башне Золтого Карпа. Он, нахрен, ненавидит это место. Цзинь Гуанъяо, а вместе с ним и весь орден, проводят в трауре три месяца — положенный срок по правителю, прежде чем официально провести церемонию передачи власти. Конечно, Цзинь Гуанъяо и без этой церемонии полностью выполнял свои обязанности, но это традиция и повод другим заклинателям ещё разок посмотреть на нового Главу Ордена. Отсюда следует то, что Цзян Чену непонятны шепотки пересудов, которые разносятся по залу, набирая громкость пропорционально количеству выпитого вина. Некоторым людям в зале не нравится, что Цзинь Гуанъяо провёл в трауре не три года. Это действительно положенный срок, когда речь заходит о смерти отца, но… Цзян Чен тоже провёл церемонию наследования раньше, чем истекли три года, но никто не смел ему ничего сказать — всё-таки, Цзян Чен был героем войны с жутким и крайне сильным братом на его стороне. И обычно Цзян Чена бы не смущала подобная болтовня, но так получилось, что за эти три месяца регулярных обсуждений будущего Цзинь Лина, он немного проникся уважением к Цзинь Гуанъяо. Тому, в отличие от его отца, было хотя бы не похуй на этого ребёнка. Так что… Цзян Чен сам навлекает на себя то, что происходит дальше. Цзинь Гуанъяо, так-то, делает вид, что ничего не слышит. Но у Цзян Чена есть кое-какой опыт в общении с мало эмоциональными людьми, и Цзинь Гуанъяо не так хорош в маскировке своих эмоций как тот же Второй Нефрит. Так что, Цзян Чен решает высказаться просто из чувства солидарности. Ему давно стоило бы уяснить, что его язык — его главный враг. — Было бы неразумно лишать Великий Орден Главы на столь долгий срок, — вмешивается он в один из самых громких разговоров, выглядя настолько невозмутимо, насколько ему позволяет плохо сдерживаемое раздражение и несколько чашек вина. — Ах, Глава Цзян, — один из пожилых мужчин, предположительно глава клана Чан, неприятно хмыкает. Конечно, все в компании пьяны и раззадорены, поэтому Цзян Чен подозревает, какую реакцию он вызовет. — Но это основы основ! О какой сыновьей почтительности может идти речь? Ну, вообще, ни о какой, учитывая, что Цзинь Гуанъяо незаконный сын, на которого Цзинь Гуаншаню всё это время было абсолютно плевать. И даже так, Цзян Чен уверен, что следующие три года Цзинь Гуанъяо будет носить траурный пояс, но кого это волнует? В любом случае, у всех уже есть мнение по этому вопросу. — Хотя чего ещё можно ожидать от сына шлюхи? Это вызывает у них хохот в переменку с гневными плевками, и Цзян Чен чувствует, как потрескивает на пальце Цзыдянь. Впрочем, прежде чем он успевает что-то сказать, объект обсуждения меняется. — Ну, что вы такое говорите, — вмешивается какой-то не очень ему знакомый, но явно пользующийся популярностью среди стариков заклинатель, — Глава Цзян и сам не выдержал трёхлетний траур. Что нынешние юнцы вообще знают о почтительности? Кто-то, кажется, не соглашается со сказанным, но его протесты тонут в шуме зала. И теперь Цзян Чен понимает, что почти все прислушиваются к их разговору. Блять. — Повторишь это ещё раз? — Цзян Чен лишь слегка склоняет голову набок, но уже чувствует как ярость сочится из-под кожи. — Возможно, твой сын покажет нам пример. Зал охает. Вот ведь бесполезные глупцы — они что, смотрят какое-то представление? — Глава Цзян! — Не стоит, не стоит, — обрывает возмущённые возгласы мужчина, которого Цзян Чен слегка пригрозил убить, — кому как не Главе Цзян знать о трауре? Ваши отец и матушка, сестра, её супруг… Должно быть, вы и по своему брату-отступнику, убившему их всех, несёте траур, верно? Цзян Чен чувствует себя так, будто его облили ледяной водой. Если раньше ярость бурлила в нём, то сейчас он не чувствует ничего. Просто пустоту. Он знает, что ему хватит одного удара, чтобы убить этого человека. В таком состоянии он может обезглавливать людей Цзыдянем. Он мог бы. Он хочет. Он не делает этого. Он просто смотрит на этого мужчину, который продолжает что-то говорить, но Цзян Чен сквозь толщу пустоты не слышит, что именно он говорит. Он смотрит до тех пор, пока мужчина не начинается заикаться и дрожать под его взглядом. До тех пор, пока не понимает, что зал погрузился в звенящую тишину. — Да, несу, — почти рычит он, когда точно знает, что все могут это слышать. И после этого он уходит. Лишь когда он оказывается далеко от этого зала и от этих людей и останавливается в пустом дворе, Цзян Чен чувствует, что задыхается. Бежал ли он? Он не знает. Мир всё ещё сжимается вокруг его горла, и Цзян Чен понимает, что его руки дрожат лишь когда пытается схватиться за колокольчик очищения. Ему требуется время, чтобы просто сфокусировать взгляд перед собой, и только тогда он понимает, что уже не один. Он не знает, как давно эти двое тут стоят, но их присутствие заставляет волну тревоги вновь подняться. — Любопытное зрелище, не так ли? — он даже не хочет грубить ни Первому, ни Второму Нефритам, но это получается само собой. Он слишком уязвим, чтобы пытаться быть вежливым, и они слишком много видели того, что Цзян Чен не хочет никому показывать. — Глава Цзян, — начинает было Лань Сичень, но он явно не знает что сказать. Цзян Чен усмехается, чувствуя привкус горечи во рту. — Нечего сказать? Тогда чего пришли? — Цзян Ваньин! — Лань Ванцзи открыто хмурит брови, а затем делает шаг вперёд, судя по очень сосредоточенному лицу, планируя что-то сделать. Цзян Чен отбрасывает его руку прежде, чем тот успевает его коснуться. — Не трогай меня! — Цзян Чен, ты плохо выглядишь. Возможно, у тебя нарушилось течение ци, Ванцзи просто хочет помочь… Цзян Чен в этом и не сомневается, и даже если у него сейчас действительно нарушено течение ци… он выглядит плохо не из-за этого. — Что вы вообще в этом понимаете? Лучше бы я умер! Лань Ванцзи выглядит разъярённо. — Ты ничего не сделал, чтобы так злиться. Лань Сичень без преувеличений смотрит на брата с ужасом. Цзян Чен тоже смотрит на него, но по его лицу расползается злая улыбка. — Надо же, кто говорит? И как ты смеешь осуждать меня, когда ты сам ничего ради него не сделал? Лань Сичень пытается вмешаться, но уже слишком поздно, потому что Цзян Чен зол и расстроен, а Лань Ванцзи, видимо, решил использовать эту возможность, чтобы выпустить то, что наболело у него самого. Не лучшее решение. — Позволь, я кое-что тебе объясню. Если ты считаешь, что ты — лучше меня, то ты ошибаешься. Всё, что он слышал от тебя — это упрёки и осуждения. Он был так тобой очарован, что искал встречи несмотря на то, что знал, что ты ему скажешь. Но это неважно. Важно то, что ни ты, ни я, ни даже моя сестра, — голос Цзян Чена срывается, и он вздрагивает, чувствуя подступающие слёзы, — никто ему не помог. Никто бы не смог, потому что он не просил о помощи. Но мы — я и моя сестра — всё равно пытались. А-цзе умоляла его, мы спали под его дверью, когда он нас не пускал. Он позволял ей помочь себе, хотя бы просто накормить, только тогда, когда она начинала рыдать, а после снова запирался. Утром они никогда это не обсуждали, но глаза а-цзе всегда были опухшими. Когда война с Вэнями закончилась, их кошмары не прекратились. Возможно, Вэй Усянь ушёл не только потому, что хотел помочь Вэнь Цин, но и потому, что видел, насколько сильные страдания его боль причиняла а-цзе и Цзян Чену. Конечно, от его ухода лучше не стало. — Я знаю, что был хуевым братом, и, будь уверен, я никогда себя за это не прощу, но ты думаешь я не пытался его спасти? Я — не он, я не мог просто бросить вызов всему миру, и он это знал. Что бы стало с сестрой? С людьми в ордене, которых мы с детства знали и поклялись защищать? Я знаю, что я должен был защитить и его, и я не ищу оправданий. Легко говорить об этом сейчас, когда понятно, что именно стало моей ошибкой, но тогда мир был настолько хрупким, что всё могло привести к краху! Я пытался изо всех сил с этим справиться, но разве меня одного хватило бы, чтобы удержать его?! Цзян Чен чувствует, как боль пульсирует в нём всё сильнее с каждым всхлипом и словом, но теперь он просто не может остановиться. И если сначала ему хотелось уколоть Лань Ванцзи, то теперь он… просто устал. Потому что он устал делать вид, что он не пытался. Что это — не больно. Что это — справедливо. — Мы всю жизнь спасали друг друга! Мы с сестрой защищали его так, как могли. Всегда. От собак, от темноты, от кошмаров, от опасности, от всего, что ему вредило, но как я должен был защитить его от него самого? Вцепиться в него и не дать уйти, чтобы он вечно ненавидел себя за то, что не помог другим? Связать его и запереть, чтобы вернуть на светлый путь? Если ты считаешь, что я, сделав всё это, не пытался его защитить, то что тогда сделал ты? Лань Ванцзи ничего на это не отвечает, но Цзян Чен по его глазам видит, что у него разбилось сердце. Поэтому он не кричит, когда Второй Нефрит молча разворачивается и уходит. Потому что он уходит не из презрения. А из-за боли, так знакомой им обоим. Кажется, Лань Сичень не совсем понимает, за кем из них двоих ему стоит последовать, но Цзян Чен пошатывается, оседая на землю от усталости, и, видимо, Первый Нефрит решает убедиться, что он не отключится прямо здесь. — Цзян Чен. Цзян Чену требуется немного времени проморгаться, чтобы с глаз спала пелена слёз, и он устало поднимает взгляд на Лань Сиченя. — Что? — его собственный голос звучит хрипло. — Жизнь жестоко обошлась с вами. Но ни тебе, ни Ванцзи не надо корить себя за то, что случилось с Вэй Усянем. Цзян Чен не чувствует в себе силы возразить, поэтому просто слушает. — Если я что-то и понимаю, то это то, что спасти можно лишь того, кто хочет быть спасённым. Возможно, Лань Сичень прав. Однако, даже если так, разве это не вина Цзян Чена, что его брат чувствовал себя настолько большой проблемой, что сам оставил их, не стал просить о помощи? Разве это не вина Цзян Чена, что он не верил в то, что его могут любить настолько, насколько он любил их? Могло ли всё быть иначе, если бы Цзян Чен рассказал из-за чего он тогда попал в руки Вэней, или на тот момент ничего уже нельзя было исправить? — Я виню себя за то, что заставил его чувствовать себя так, будто он был чем-то меньшим, чем моим братом.

***

Не Хуайсан честно не собирался подслушивать. Но Цзян Чен и Лань Ванцзи с Лань Сиченем так стремительно вылетели из зала, а его собственный брат начал орать на собравшихся заклинателей, обвиняя их в отсутствии всякой чести, так что он решил, что стоит сматываться. Хотел ли он становится свидетелем нервного срыва своего, потенциально, друга? Не-а. Однако, он не мог себя обнаружить, а возвращаться обратно, чтобы получить нагоняй от брата, ему не хотелось, поэтому Не Хуайсан справедливо решил переждать бурю в каком-нибудь тихом месте. Поэтому, он ушёл лишь когда убедился, что Лань Сичень проверил пульс и течение ци Цзян Чена. Раньше уходить всё равно не было смысла — ещё не повезло бы нарваться на Лань Ванцзи, и Не Хуайсан не уверен, что хотел бы этого. Тот явно сейчас либо плачет в три ручья, либо что-то крушит. И тот, и другой вариант Не Хуайсану не подходят: он уверен, что не хочет видеть заплаканное лицо Второго Нефрита, потому что это явно будет душераздирающее зрелище, а таких ему на сегодня хватило, и он также уверен, что не хочет стать грушей для битья. Возможно, ему стоит просто переночевать в этом саду. Скажет потом брату, что напился… да, его за это не похвалят, но не убьют же? Эх, был бы тут Вэй Усянь. Без него мир как будто с ума сошёл, да и собутыльники приличные закончились. Не Хуайсан лишь качает головой. Вот ведь. Один человек, а сколько всего из-за него произошло? Не Хуайсан уверен, что Вэй Ин был бы в полном недоумении, если бы узнал, какие тут страсти из-за него разворачиваются. Впрочем, уже не узнает. Не Хуайсан расстроенно поджимает губы. А ведь он тоже ничего не сделал. И никто другой. Цзян Чен и Лань Ванцзи винят самих себя, хотя на самом деле, все в мире были не правы. Разве могло всё так плачевно кончиться из-за всего-то двух человек? Их личные обиды просто подтолкнули колесо, запущенное миром. Действительно, какая трагическая судьба. Он почти и сам пускает слезу, но что-то не так. Не Хуайсан вскидывает голову, всматриваясь в сторону, откуда доносится звук. И кто тут бродит, Второй Нефрит, вроде ушёл в другую сторону, а Цзян Чен с Первым Нефритом либо всё также сидят там, где их видел Не Хуайсан, либо уже вернулись в свои комнаты. Когда он, наконец, рассматривает человека, то в удивлении вскидывает брови. Яо-гэ? Зачем Главе Ордена посреди ночи красться по собственному саду? Что-то здесь не так, и Не Хуайсан правда не хочет в это лезть, но ему интересно, и он уже подслушал сегодня то, что не должен был, так что, если он ещё один раз посмотрит, не будет критично… К тому же, Яо-гэ в последнее время тоже какой-то странный… может он тоже ночами плачет по Вэй Усяню? Не Хуайсан бы не удивился, учитывая, что, кажется, каждый второй таким занимается. С такими мыслями, Не Хуайсан тихо отступает от стены, бесшумно следуя за Яо-гэ вглубь сада. Разок посмотрит, убедится, что с Яо-гэ всё в порядке, и пойдёт получать заслуженный нагоняй от брата. Ну, правда, что такого он там увидит?