nephew

Цзян Чен никогда не питал любви по отношению ко Второму Нефриту. Так исторически сложилось, что, во-первых, чтобы завоевать любовь Цзян Чена нужно быть исключительным человеком, и, увы, стандарт был высоким. Во-вторых, Цзян Чен немного… ревнивый. Типа, сильно. Очень. Может, он и прослыл крайне агрессивным человеком с эмоциональным интеллектом на уровне ложки, он всё же не идиот. И очень остро прочувствовал этот отвратительный момент, когда ему перестало доставаться всё внимание его брата. Так что, да, Цзян Чен не в восторге от Второго Нефрита. И это взаимно. Конечно, по лицу Лань Ванцзи понять можно примерно нихуя, но тем не менее, аура убийственного раздражения сопровождает его повсюду. Особенно хорошо Второй Нефрит преуспел в технике съёба. Цзян Чен за последние несколько месяцев так часто видел его спину, когда он демонстративно удалялся с любого официального собрания, что уже подзабыл, как выглядит его лицо. Немного завидно, если честно. Лань Ванцзи может уйти, потому что он не Глава клана. Лань Ванцзи может уйти, потому что никто не подозревает, чем именно вызвано его возмущение. Лань Ванцзи позволено открыто горевать о смерти Вэй Усяня, потому что никто не понимает, что он делает именно это. Цзян Чен терпеть не может этого придурка, ладно? У Цзян Чена траур по сестре (и брату), восстановление ордена, забота о племяннике, потому что он скорее руку себе отгрызёт, чем позволит частичке своей сестры расти в таком гадюшнике как орден Цзинь, и совершенно нет сил. Он так, блять, устал. Он с непониманием смотрит на безупречного Лань Ванцзи, стоящего в главном зале (одной из немногих отстроенных комнат Пристани Лотоса). Это точно не официальный визит. Не только потому, что Лань Ванцзи не лучшая кандидатура для переговоров, но и потому, что Цзян Чен чётко и ясно обозначил, что любые переговоры он будет проводить только с другими Главами. У него сейчас нет времени, так что такое требование позволяет ему сократить количество визитов до минимума. Да и вообще, у Цзян Чена сложилось некоторое представление, что Лань Ванцзи предпочтет сожрать землю, чем встретиться с ним. Это, кстати, тоже взаимно. — Ханьгуан-цзюнь, — Цзян Чен ни разу не произносил этот титул вслух. Так получилось, что за время нескольких месяцев (вынужденного) перемирия они всё-таки перешли на вежливые имена. Но с тех пор… мир сошёл с ума. Да и единственная нить, связывавшая их, оборвалась. — Глава Цзян. И как он умудряется смешивать сталь и безразличие в голосе? Цзян Чен не уверен в том, хочет ли он остаться в тишине, чтобы заставить Лань Ванцзи говорить (раз уж тот так это ненавидит), или нарушить её, потому что у него нет желания смотреть на Второго Нефрита дольше положенного. (Из-за того, что теперь его одежды просто белые, без какого-либо намёка на клановую голубизну Гусу, чего Цзян Чен себе позволить, разумеется, не может). — Мне… необходима ваша помощь. Цзян Чен вскидывает бровь. Вот уж неожиданность. Лань Ванцзи выглядит так, будто ему пришлось приложить титанические усилия, чтобы произнести это вслух. Что само собой разумеется, ведь, насколько Цзян Чену известно, Второй Нефрит ненавидит его. Честно говоря, он не уверен, что не ненавидит сам себя. В любом случае, он просит о помощи, и Цзян Чен заинтригован. — Если это как-то связано с кланом Лань, то мой орден пока что не может позволить себе распределять ресурсы… У них пиздец как не хватает людей, денег и времени, но, пфф, Цзян Чен считает, что его уже ничем не сломать. — Нет, это личная просьба. Что за нахуй? — Я слушаю. Цзян Чен откидывается на спинку кресла, преувеличенно расслабленно устраивая руку на подлокотнике. Внутри он обеспокоен. Какая ещё личная просьба? С чем это может быть связано? То есть, понятно, с чем. С кем. Это единственная точка соприкосновения между Цзян Ченом и Лань Ванцзи. И эта точка мертва. Цзян Чен проверял. Он месяцами искал тело брата, но ничего не нашел. Призывы души ничего не дали, а те темные заклинатели, которых приводили на допрос в Пристань Лотоса все оказались ложными следами. Вэй Усянь мёртв. Цзян Чен до сих пор в это не верит. Он чувствует что-то… что-то живое. Где-то в этом мире существует частичка его брата, и он, блять, найдёт её. (Если бы он знал). Конечно, ему не позволено её искать. Поэтому другие заклинатели свято уверены в том, что Цзян Чен, преисполненный ненависти, пытает всех заклинателей, которые пошли по тому же пути. Да, он в ярости, но его сестра всегда говорила, что он прячет раны за злостью. Это удобная эмоция, знакомая. И никого он не пытает, конечно, у него на это нет ни сил, ни времени. Да, ресурсы его ордена ограничены, но реабилитационную программу Цзян Чен поставил в приоритет. О чём он не говорит. Он также не говорит о пустой табличке в храме предков, стоящей неподалеку от таблички их сестры. О футляре с флейтой, лежащем в его спальне. О долбанной красной ленточке, завязанной узлом на его предплечье под ханьфу. Там, на самом деле, две ленты. Да, Цзян Чен в курсе, что это самоистязание. Ему плевать. — Я хочу, чтобы один из младших учеников клана Лань изучал техники Юньмен Цзян. Это… не то, чего ожидал Цзян Чен. Судя по плотно сжатой челюсти Лань Ванцзи, он и сам от себя такого не ожидал. — У нас пока закрыт набор учеников, и даже если бы был открыт, разве ваши старейшины позволяют своим ученикам обучаться в других кланах? Нет, точно нет. Это даже есть на стене правил. Лань Ванцзи опускает глаза, а затем, быстро собираясь с силами, поднимает их вновь, и его обжигающе-ледяной взгляд до странного решительный. — Мне плевать. Цзян Чен честно давится. Он никогда не слышал ни одного грубого слова от Лань Ванцзи. Тот и голос поднимал только… ну, да. На Вэй Усяня. Но там любой человек не выдержит, даже святой. — Сколько лет этому ученику? Не поймите неправильно, меньшее, чего хочет Цзян Чен — проблемы с Гусу Лань. Но если… в смысле, у Лань Ванцзи наверняка есть причины, чтобы просить что-то подобное, и Цзян Чен не отрицает, что ему нравится заставлять благочестивых заклинателей из других орденов плеваться кровью от искажения ци… В этом они с Лань Ванцзи, пожалуй, схожи. — Около четырёх лет. Около? Он что, не в курсе, сколько лет воспитаннику его же ордена? Но даже так… — В моём ордене нет мастеров, которые занимаются с такими маленькими детьми. Даже если он уже сформировал золотое ядро, это против правил Юньмен Цзян, — Цзян Чен про себя хмыкает, думая о том, что эти праведники из Гусу начинают мучать детей тренировками чуть ли не с младенчества. Это… ужасно. Впрочем, если ребёнок начал формировать золотое ядро всего в четыре года, не значит ли это, что скоро повсюду будут говорить о будущем гении нового поколения? Лицо Лань Ванцзи выражает… беспомощность. Обычно в такие моменты Второй Нефрит уже привычно демонстрирует свою технику съёба, но сейчас он остаётся непоколебимо стоять. Это странно. Цзян Чену это не нравится. Ему также не нравится то, что тот, похоже, настраивается на то, чтобы сказать что-то… тяжёлое. Или ему просто тошно смотреть на Цзян Чена. Возможно, и то и другое — Я не так выразился, — Второй Нефрит редко когда бывает таким: растерянным и, внезапно, не уходящим из подобной ситуации, едва услышав отказ. Почему он пытается настаивать? Цзян Чен не… — Этот ребёнок не ученик клана Лань. В прошлом году я… подобрал его на горе Луаньцзан. … Понимает. Блять. Блять, блять, блять, блять. Там был ребёнок. Цзян Чен знал это, но предпочёл не помнить. Кажется, (лёгкий) шок на лице Цзян Чена трактуется не совсем так, как предполагалось, потому что Лань Ванцзи внезапно встаёт в оборонительную позицию. Интересно, это потому что он такой сам по себе или Цзян Чен настолько преуспел в демонстрации своей ненависти к собственной семье? Блять, у него начинается мигрень. — Даже если по крови он — Вэнь, он всего лишь невинный ребёнок, который даже не помнит, кто он та… Вау, это самое длинное предложение, которое Цзян Чен когда-либо слышал от Лань Ванцзи. Интересно, что это с ним? Впрочем, сейчас речь не об этом. — Он не помнит Вэй Усяня? — Цзян Чен… давно не произносил это имя вслух. Перед кем-то. Он невольно оглядывается, но тут только они двое. Хорошо. — Не знаю, кем ты меня считаешь, Лань Ванцзи, но я бы не стал убивать ребёнка. Это Цзян Чен почти выплёвывает, но, кажется, Лань Ванцзи удовлетворён. Он опускает плечи, а затем совершенно неприлично шумно вздыхает. — Он не помнит ни Вэй Ина, ни своего детства. Когда я нашёл его, у него был жар, кажется, он потерял память из-за лихорадки. Цзян Чену хочется удариться головой об стену. Почему он не додумался проверить гору? Он же знал, что там был ребёнок. Что, блять, с ним не так? Насколько долго маленький мальчик пролежал в одиночестве на горе, где совсем недавно убили всю его семью? Цзян Чен знает, почему он не заметил его — Вэй Усянь наверняка позаботился о том, чтобы спрятать ребёнка заранее, да и… Несмотря на то, что, по слухам, именно он возглавлял осаду, на самом деле, Цзян Чен только формально участвовал в зачистке остатков Вэней. Да, он привёл людей, но никто, кроме него, не поднимался на гору. В тот раз Цзян Чен сказал другим заклинателям, что это на случай приближения мертвецов. Он знал, что его люди не поднимут руку на Вэй Усяня. Он был их наставником, он вырос среди них. Он до сих пор ловит на себе неоднозначные взгляды своих подчинённых, и, на самом деле, он этого заслуживает. Цзян Чен слишком поздно осознал, что ему никогда не стоило участвовать в этом. Тогда он был потерян. Один. Предан своим братом, ослеплён яростью из-за того, что Вэй Усянь предпочёл оставить свой клан и защищать врагов, бросить свою семью. Тогда он думал, что будет невозможно защитить и орден, и Вэй Усяня. Сейчас… он понимает, что Вэй Усянь был частью ордена. Ему никогда не нужно было выбирать. Ему никогда нельзя было позволять другим людям внушить ему, что Вэй Усянь способен бросить свою семью. Для этого осознания его брату и сестре пришлось умереть. — Где ты его нашёл? — В дупле. Блеск. Лань Ванцзи не было там в тот день, разумеется, он бы никогда не смог поднять оружие на Вэй Усяня. Он пришёл позже и нашёл только ребёнка, но… Вэй Усянь не мог знать, что тот придёт. Вэй Усянь наверняка надеялся, что кто-то из присутствующих заклинателей будет прочёсывать гору после всего этого и что у них рука не поднимется забрать жизнь ребёнка. Блять, он вполне мог надеяться, что это будет Цзян Чен. (И он искал. Но не ребёнка, а тело брата). Цзян Чен действительно ненавидит себя, и он бы уже давно покончил со всем, но… у него есть Цзинь Лин, он не может позволить себе оставить его одного. А теперь… — И ты хочешь, чтобы ребёнок обучался в Юньмене? — У тебя, — поправляет Лань Ванцзи со своей привычной непоколебимостью, однако дальше его голос слегка срывается, — Вэй Ин… называл его своим. О, господи, блять, боже. Он… дядя… дважды… Второй племянник? Он понятия не имеет, что делать с первым. Каким образом у него появился второй племянник? — Ты собираешься оставить его здесь? Лань Ванцзи качает головой, и теперь в его глазах читается это дурацкое упрямство и капелька презрения. Конечно. Если бы не племянник (!!!), то Лань Ванцзи даже не приблизился бы к Пристани Лотоса. Он слышал слухи о пытках и… оу. — Ты же знаешь, что это не я его убил? — уточняет Цзян Чен, поднимаясь со своего кресла и подходя к Лань Ванцзи. Тот смотрит настороженно. — Наши отношения никогда не были гладкими, но я любил его, даже когда он творил чёрт знает что. И я даже не могу объявить траур в его честь. По крайней мере, он не вонзил меч в тело Вэй Усяня. Конечно, он сделал гораздо худшее и ему никогда не забыть безумие и ужас в глазах брата, когда тот увидел его среди кланов, осадивших гору. Цзян Чена вырвало трижды, но это несравнимо с тем, что случилось с Вэй Усянем. — Ты отрёкся от него. Вот то худшее. Цзян Чен подавляет раздражение и желание приложить Второго Нефрита за то, что тот так спокойно давит на его гноящиеся раны. Сестра сразу после того, как узнала, что они вытворили подобное, сказала, что Цзян Чен — идиот (впервые в жизни она на него накричала и даже если в тот момент он был слишком упрям, чтобы признать, что она права… она всегда была права). Потому что даже если идея отречения исходила от Вэй Усяня, даже если они только сделали вид, что подрались, даже если они сами выбрали места, куда должны были друг друга ранить, сам факт того, что Цзян Чен согласился на эту идиотскую идею… это ранило хуже всего. А потом он был ещё большим уёбком (не идиотом, как выразилась сестра, но она всегда жалела их чувства). Он и сейчас уёбок. Он уверен, что если бы Лань Ванцзи прямо сейчас не ткнул его лицом в факт наличия второго племянника, он бы и не вспомнил об этом ребёнке. (Цзян Чен в ужасе от того, каким человеком он стал, но ещё больше он в ужасе из-за того, каким человеком он может стать в будущем, потому что он знает себя. Без сестры, нежно любящей и сглаживающей его углы, и без брата, который был его единственным другом несмотря ни на что… Цзян Чен может не осознавать этого сейчас, но он хватается за ребёнка Вэй Усяня, как за последнюю ниточку). (Как, собственно, и Лань Ванцзи, и именно поэтому он здесь. Поэтому он нарушил назначенное ему в качестве наказания уединение, несмотря на то что его спине, выражаясь на Юньменском диалекте, пиздец. Потому что Лань Юань — это единственная ниточка, оставшаяся ему от Вэй Ина, но даже эта ниточка начинает истончаться, потому что орден Гусу Лань не особо способствует воспитанию таких же ярких и свободных личностей, каким был Вэй Ин). — Я хуёвый брат, но я бы умер за него. Он практически умер за него однажды, но Вэй Усянь никогда бы ему этого не позволил. — Ты жив. Да, в этом и проблема. — Ты тоже. Это достаточно жестокое наказание, не так ли? Лань Ванцзи несколько секунд молчит, а затем просто кивает. Он понимает, о чём говорит Цзян Чен. Конечно, ему всё ещё не нравится этот человек, но он хочет верить в искренность его сожалений. Потому что он сам пришёл сюда. Ради а-Юаня. Ради Вэй Ина. Цзян Чен знал. Третья причина не любить Лань Ванцзи — их с Вэй Усянем совершенно идиотская влюблённость друг в друга. Когда шицзе впервые сказала об этом, Цзян Чен ей не поверил. Но… шицзе всегда была права. — Я оставлю а-Юаня в Облачных Глубинах, — Цзян Чену, возможно, кажется, но Лань Ванцзи… улыбается? — Возможно, я позволил старейшинам думать, что он — мой сын, и я хочу, чтобы так всё и оставалось. Пиздец. Вэй Усянь влюбился в такое же чудовище, как и он сам? (Многие годы спустя, когда Цзян Чен вспоминает этот день, он мысленно поражается, как он мог не заметить насколько нехарактерным было поведение Второго Нефрита. Конечно, к тому времени Цзян Чен уже неплохо так преуспел в чтении настоящих эмоций своего… друга поневоле, так что он с уверенностью может сказать, что весь их первый разговор Лань Ванцзи пидорасило от боли, паники, ненависти и горя. И, конечно, никому об этом знать не стоит).

***

Он был приглашён в Облачные Глубины через несколько месяцев после этого разговора, чтобы они смогли придумать какой-то более или менее официальный повод, по которому юный Лань Юань мог бы проводить время в Юньмене. Очевидно, говорить, что «этот мальчик тот, кого Старейшина Илина считал своим сыном, и теперь он мой племянник» не вариант, хотя бы потому что тогда старейшины Лань не дадут этому ребёнку жизни. Впрочем, судя по понимающему и отчаянному выражению лица Лань Сиченя, он знает. Вероятно, он не одобряет, но Лань Сичень — хороший человек. Он не станет вредить ребёнку, даже если не может принять чувства своего брата к Вэй Усяню. И он любит Лань Ванцзи достаточно сильно, чтобы молчать о происхождении этого ребёнка. Это уже половина дела. Так Цзян Чен, качая на бедре крошечного Цзинь Лина, оказывается в кабинете Главы Клана Лань. Он нагло пользуется тем фактом, что он — ближайший кровный родственник Цзинь Лина, чтобы не оставлять его в Башне Золотого Карпа дольше, чем на несколько недель. К тому же, никто не рискует подходить к нему слишком близко, на что его ученики говорят, что с ребёнком на руках он выглядит ещё более устрашающе. По какой-то причине. Очень удобно. В кабинете только он, Цзинь Лин и Лань Сичень, так что единственное, что нарушает тишину — это сонный детский лепет и шорох одежды. Они ждут Лань Ванцзи, молча ушедшего за своим — и Вэй Усяня — ребёнком. Цзян Чен не совсем уверен, что Второй Нефрит действительно потрудился посвятить своего брата в контекст ситуации, потому что тот периодически кидает на Цзян Чена изучающие взгляды. Он мог бы сам сказать что-то. Объясниться. Это было бы вежливо и правильно. Но, вообще-то, он немного взволнован перед встречей с племянником. Когда Лань Ванцзи возвращается с малышом, удобно устроившимся у него на руках, Цзян Чен понимает, что имеют ввиду его ученики. Должно быть, это ещё одна общая черта между ними: держа в своих руках ребёнка человека, которого беззаветно любили и потеряли, они действительно похожи на людей, способных убить за это дитя. — Привет, бобо! — мальчик радостно машет Лань Сиченю, и тот улыбается и кивает в ответ, как будто его брат не оставлял его на двадцать минут один на один с Цзян Ченом в качестве какой-то непонятной пытки. (Непонятной для Цзян Чена. Лань Сичень, конечно же, понимает, что брат всё ещё в ярости. Немного в растерянности. И, безусловно, горюет). А-Юань маленький, но он старше Цзинь Лина на пару лет. В идеальных голубых одеяниях клана Лань и крошечной налобной ленте он совсем не похож на ребёнка в лохмотьях, прижимавшегося к ногам его брата. Однако… когда мальчик улыбается, Цзян Чен видит ту самую улыбку, до боли сдавливающую его грудь. Интересно, хочется ли Второму Нефриту вырвать своё сердце, чтобы оно перестало болеть каждый раз, когда он видит эту улыбку? Цзян Чен откладывает дремлющего Цзинь Лина в люльку, поднимаясь на ноги и слегка улыбаясь малышу. Почему-то он чувствует, что его горло пересохло. — Это Цзян Ваньин, — тихо представляет его Лань Ванцзи, и ребёнок с интересом склоняет голову. — Привет, а-Юань, — Цзян Чен молчаливо спрашивает разрешения у Лань Ванцзи, и тот, спустя секунду колебаний, всё-таки передаёт ребёнка в его руки. Сейчас он также взволнован, как был, когда сестра положила новорожденного Цзинь Лина ему в руки. Конечно, а-Юань далеко не младенец, но… это первый раз, когда Цзян Чен держит сына своего брата. Какое же это всё… блять… Кажется, малыш в восторге от того, что его сегодня столько тискают, даже несмотря на то что Цзян Чен явно переживает кризис прямо в эту секунду. — Здравствуйте, — тоненько пищит он, не выговаривая несколько букв, и Цзян Чен находит в себе силы нежно ему улыбнуться. Как выяснилось, он неплохо ладит с детьми. По крайней мере, с самыми маленькими. Они с любопытством разглядывают друг друга, и Цзян Чен отмечает всё больше и больше сходства между а-Юанем и Вэй Усянем. Да, они не родные по крови, но помимо улыбки мальчик перенял у его брата озорной блеск в глазах, привычку склонять голову, когда его что-то интересует… Возможно, это просто игра его воспалённого сознания. — У меня есть подарок для тебя, а-Юань, — мягко отмечает Цзян Чен, и на него устремляются сразу три взгляда, а не один. Мальчик с любопытством распахивает глаза, когда Цзян Чен достаёт из рукава небольшую коробочку. Когда а-Юань осторожно раскрывает подарок и достаёт небольшой серебряный шарик, Цзян Чен слышит, как Лань Сичень резко выдыхает. Лань Ванцзи молчит, но это достаточно громко, потому что он знает. Все они знают. — Что это? — а-Юань с любопытством вертит шарик в руках, и Цзян Чен невольно вспоминает, что слышал этот вопрос многие годы назад. Цзян Чен не может прийти и сказать всем, что это его племянник, однако он может сделать так, чтобы его действия говорили об этом достаточно громко, чтобы нарушить все ебучие правила Облачных Глубин. — Это очищающий колокольчик. В моей семье принято дарить их всем детям, которые проявляют талант к заклинательству, — пока что он игнорирует взгляд Лань Сиченя, прожигающий его спину, — когда ты сформируешь золотое ядро, ты сможешь заставить его звенеть с помощью духовных сил. Он поднимает свой собственный колокольчик, и когда в комнате раздаётся нежный перелив, глаза а-Юаня восторженно сверкают. — Спасибо, — мальчик делает небольшую заминку, явно не зная, как к нему обратиться, — …Цзян-шушу! Ах, ну, Вэй Усянь, вероятно, настаивал бы, чтобы а-Юань называл Цзян Чена «цзюцзю» по какой-нибудь абсолютно идиотской причине, но… шушу — это хорошо. Цзян Чен опускает ребёнка с рук и кивает на Лань Ванцзи. — Отдай пока что своему отцу, потом он поможет тебе привязать его. А-Юань послушно подбегает к Лань Ванцзи, и тот приседает, аккуратно убирая подарок в рукав и поправляя сыну ленту. Цзинь Лин в люльке шуршит чуть громче, видимо, разбуженный их голосами. Пока он не плачет, это успех. — Шушу, а это кто? — а-Юань с любопытством таращится на люльку, где сопит Цзинь Лин, а затем дёргает Лань Ванцзи за подол одеяния. — Баба, смотри, там малыш! — Мгм, — Лань Ванцзи жестом показывает ему быть потише, а Цзян Чен кидает взгляд на Цзинь Лина, мысленно радуясь, что тот сегодня, видимо, в хорошем настроении. Цзинь Лин громкий ребёнок. Сейчас уже не настолько, но когда у него активно резались зубы… Первые несколько месяцев Цзян Чен понятия не имел, как заставить его не плакать. Иногда ему хотелось лечь рядом и тоже заплакать. Иногда он поддавался этому желанию. — Можешь подойти поближе, — предлагает Цзян Чен, смотря на сонную мордашку Цзинь Лина, — его зовут а-Лин. Думаю, никто не будет против, если ты будешь звать его диди. Кажется, это восхищает а-Юаня куда сильнее любого подарка, потому что живой братик — это гораздо круче, чем любая вещь, которую можно себе представить. Цзян Чен с теплотой внутри наблюдает, как Лань Юань воркует над а-Лином, а затем переводит взгляд на менее приятное (кому как) зрелище. Два Нефрита до абсурда похожи внешне, но в то время как Лань Сичень находится где-то на грани нервного срыва из-за грядущих проблем со старейшинами, Лань Ванцзи потрясающе доволен собой. Пока оба ребёнка заняты друг другом, можно и дела насущные обсудить. — Летом в Юньмене лучшее время года и проходят все основные фестивали, — начинает Цзян Чен, смотря на Лань Ванцзи и Лань Сиченя, одинаково каменных, — я подготовлю комнаты для тебя и а-Юаня. — Думаю, это необязательно… — Спасибо. Это звучит одновременно, и Нефриты переглядываются. У Цзян Чена начинает болеть голова, потому что это явно давний спор и он не хочет при нём присутствовать. — Ванцзи, ты не можешь покинуть клан на такой долгий срок, а а-Юань слишком маленький, чтобы обучаться в чужом ордене. — Это его орден, — судя по тону голоса, речь идёт максимально не о Гусу. Лань Сичень массирует виски и от него разит усталостью. Цзян Чен искренне сочувствует ему: он знает, как это тяжело, когда тебе едва за двадцать, а на твоих плечах лежит ответственность за целый клан и упрямого брата. Причем проблема с братьями у них, по сути, одна. Он был бы рад поддержать Лань Сиченя просто из вредности, потому что, вообще-то, Лань Ванцзи ему не нравится куда сильнее, но судьба распорядилась так, что сейчас он, почему-то, на стороне Второго Нефрита. Если бы не племянник… — И мы не можем об этом объявить, — вздыхает Лань Сичень, — я правда не пытаюсь препятствовать тебе, Ванцзи, но если твой ребёнок собирается ходить по Облачным Глубинам с семейным колокольчиком Главы Цзян, это может стать и станет проблемой. Цзян Чен знал об этом, выбирая подарок, но, во-первых, это традиция, и Лань Юань такая же часть его семьи, как и Цзинь Лин. А во-вторых, Цзян Чену нравится делать всё возможное, чтобы блядей корёжило. Он, конечно, не планировал мучить Лань Сиченя, но это просто побочная жертва. — Было бы гораздо проще, если бы вы с Вэй Усянем поженились до того, как заводить ребёнка, — фыркает Цзян Чен, и тишина, которая встречает его… необычная. Он знает, что никто не ожидает услышать имя Вэй Усяня из его уст не в негативном контексте. Он знает, что Лань Ванцзи в целом подвисает, когда его брат упоминается хотя бы мельком. Он знает, что Лань Сичень уже не в восторге от этой ситуации, и имя первопричины всех проблем явно его не обрадует. Однако тишина не связана ни с чем из этого и Цзян Чен медленно начинает понимать, в чём тут дело, когда замечает, что уши Второго Нефрита горят. — Только не надо делать вид, что это было неочевидно, — Цзян Чен медленно мотает головой, — Вэй Усянь был влюблён в тебя с первого дня в Облачных Глубинах. Тишина становится ещё более пугающей, пока Лань Ванцзи просто таращится на Цзян Чена так, будто у того выросла вторая голова. — Вэй Ин? — голос Второго Нефрита звучит до болезненного слабо. Нет. Этого не может быть. Цзян Чен недоверчиво пялится на него, затем кидает вопросительный взгляд на Лань Сиченя, но и тот выглядит в высшей степени поражённым. — Вы, должно быть, блять, шутите. К сожалению, этот разговор не может продолжиться сейчас, потому что Цзян Чену действительно интересно услышать, почему, во имя всего святого, Второй Нефрит думал, что его чувства могли остаться без ответа. Напряжённую тишину прерывает а-Юань, восторженно зовущий отца. — Баба! Смотри, а-Лин держит меня за палец! Ладно, им всё равно нужно время, чтобы собраться с мыслями. Лань Сичень, несколько смущённый, предлагает Цзян Чену и Цзинь Лину остаться в Гусу на несколько дней, пока «решается вопрос», а Лань Ванцзи уводит а-Юаня в свою цзинши, чтобы уложить спать. Возможно, думает Цзян Чен, он сейчас плачет. Он почти уверен, что так оно и есть. Цзян Чен и сам не знает, что бы он чувствовал, если бы узнал о том, что его любимый человек разделял его чувства, только после смерти этого человека. Наверное, он бы чувствовал облегчение и горе одновременно. Наверное, это очень больно. Он выходит из предоставленной ему цзинши уже после отбоя, вдыхая холодный ночной воздух. Когда он учился здесь, после отбоя они прятались по углам, лишь бы не попасться под горячую руку Учителя. Сейчас он — Глава Цзян, так что никто не посмеет упрекнуть его в несоблюдении постельного режима. Особенно когда и сам Цзэу-цзюнь нарушает этот режим. Цзян Чен молча кивает ему, подходя к небольшому пруду, у которого сидит Лань Сичень. Поначалу они просто молчат, потому что Цзян Чену абсолютно не хочется лезть в душу Первому Нефриту. Они никогда не были близки, несмотря на мнение, что наследники должны хотя бы поддерживать приятельские взаимоотношения. Цзян Чен в целом был плох во взаимоотношениях: с Цзинями у него не складывалось и он с радостью позволил сестре разбираться с этой проблемой, а все его друзья были скорее друзьями Вэй Ина и связь с ними оборвалась одновременно с началом войны. После войны… Цзян Чен был занят делами ордена, воспитанием племянника и трауром по всей своей семье, так что ему было не до поддерживания отношений. Не говоря уже о том, что Орден Цзян был существенно ослаблен войной, существовала ещё одна проблема, отрезавшая его от мира заклинателей. И нет, это не его брат-отступник. В момент, когда Не Минцзюэ, Лань Сичень и Цзинь Гуанъяо поклялись стать названными братьями, Цзян Чен не мог знать, как сильно это отразится на политической обстановке. Он был занят хаосом, происходившим вокруг и, честно говоря, плевать хотел на все эти клятвы. Однако, как оказалось, когда три великих клана заключают такой союз, это всегда сулит проблемы тем, кто в этот союз не вошёл. Цзян Чен не был официально связан ни с одним из великих кланов, если не считать Цзиней, которые… Цзян Чен действительно терпеть не может то, что ему каждый раз приходится сражаться за возможность забрать себе сына а-цзе. По сути, пока во главе стоит Цзинь Гуаншань, можно считать, что и с Цзинями у него нет никаких деловых отношений. Таким образом, Цзян Чен вообще не может сказать, что он близок хоть с кем-то. — Я хочу извиниться, Глава Цзян, — спокойно произносит Лань Сичень и Цзян Чен не может припомнить ни одной ситуации, за которую тот мог бы чувствовать себя виноватым. — За что? Это невежливо. Ему стоило просто принять извинения и забыть об этом, но у Цзян Чена никогда не хватало терпения для правильных вещей. Лань Сичень задумчиво прикрывает глаза, как будто бы медитируя. — Я злился на молодого господина Вэя. К сожалению, я не могу принести извинения ему. — Все злились на моего брата, Цзэу-цзюнь, нет нужды извиняться. Цзян Чен до сих пор злится на него. Он не думает, что сможет когда-либо перестать. На самом деле, он боится переставать. Потому что если он не будет злиться, то… что у него останется? — Боюсь, это не совсем то, что я имел ввиду, — Лань Сичень качает головой, а потом поджимает губы, — я злился на него, когда понял, что Ванцзи неравнодушен к нему. Я злился, когда думал, что молодой господин Вэй просто играет с чувствами моего брата. Я не мог понять, почему Ванцзи был готов отвернуться от своего клана ради того, кто не ценит его, и это злило меня. Но после того, что ты сказал, должно быть, я ошибался. Отвернуться от своего клана? Цзян Чен не уверен, что понимает это правильно, но, судя по тому, что он видел в глазах Лань Ванцзи, тот мог так поступить. Может. В любой момент. Не задумываясь. — В таком случае, мне тоже стоит извиниться, — Цзян Чен весело ухмыляется, ловя на себе непонимающий взгляд Лань Сиченя, — я терпеть не могу Лань Ванцзи. В шестнадцать у меня даже выработалось что-то вроде рвотного рефлекса на его имя, потому что Вэй Усянь никак не мог заткнуться. Теперь Лань Сичень улыбается. — Полагаю, с братьями всегда так. Ох, Цзян Чен очень сомневается. — Разве Лань Ванцзи вообще способен говорить достаточно долго, чтобы это считалось хотя бы развёрнутым предложением? Лань Сичень вскидывает брови, выглядя в равной степени удивлённо и позабавлено. — Конечно, он может… ладно, — Лань Сичень тихо вздыхает, смущённо улыбаясь, — пожалуй, это не совсем несправедливое замечание. Но Ванцзи действительно разговаривает с людьми. Цзян Чен никак это не комментирует. Ему не хочется слишком сильно дразнить Лань Сиченя, особенно когда тот уже делает достаточно, чтобы Цзян Чен получил возможность видеться с племянником. И когда он даже выглядит так, будто любой стресс приведёт его к искажению ци. Уставший вид Лань Сиченя заметен даже при отсутствии нормального освещения. Впрочем, когда он улыбается, то становится чуть более похожим на живого человека. Конечно, Цзян Чен не собирается ему об этом говорить и уж тем более выражать какую-либо обеспокоенность. Даже если сам Лань Сичень не знает, что ему нужен отдых, чтобы не распугивать малышню своим видом, у него есть братья — родной и названные, которые должны с этим разбираться. С Цзян Ченом они не близки. Что забавно, ведь если бы всё сложилось по-другому, Цзян Чен, вероятно, мог бы называть его старшим братом. Минуточку… — Я понял, что мы должны сделать, — Цзян Чену физически неприятно об этом думать, но это ради племянника, так что… Он решительно смотрит на Лань Сиченя, — если Лань Ванцзи и я поклянёмся стать названными братьями, то никто не станет задавать вопросов, если мы будем встречаться. Лань Сичень некоторое время молчит, очевидно, раздумывая. Однако, ему стоит признать, что это действительно гениальная идея. Конечно, многим покажется, что это взялось из ниоткуда, но всегда можно сказать, что Ванцзи и Цзян Ваньин сблизились во время войны, а после долгое время были заняты делами своих орденов, так что отложили проведение официальной церемонии. Это даже не будет ложью. По крайней мере, не всё из этого. И тогда Ванцзи сможет покидать Облачные Глубины с благопристойной целью, а близкие отношения между Главой Цзян и Лань Юанем можно будет списать на любовь к сыну своего названного брата, да и детям в целом. К тому же, все уже знают, что Цзян Ваньин заботится о малолетнем сыне своей сестры, так что не будет ничего необычного, если двое братьев, попавших в одинаковую ситуацию (у Лань Сиченя до сих пор случаются приступы мигрени, когда он вспоминает, что брат не стал опровергать мнение старейшин, что Лань Юань — это ребёнок его «погибшей возлюбленной»), проводят много времени вместе, обмениваясь опытом. Это… удивительно крепкое алиби. — А что случилось с тем, что ты терпеть не мог Ванцзи несколько минут назад? Цзян Чен вздыхает куда громче, чем положено приличиями и вообще разрешено в Гусу. — Он будет не первым братом, которого я терпеть не могу, не находишь? — смешки, которые они издают, отнюдь не весёлые, но удержаться невозможно. — Я согласен на что угодно, если это решит проблему и мне не придётся угрожать ещё одному великому клану, чтобы видеть своего племянника. Изящная бровь Лань Сиченя выгибается, и Цзян Чен улыбается чем-то, похожим на оскал. — Цзинь Гуаншань — уебан. Лань Сичень слегка вздрагивает, слыша столь грубые выражения, однако он не может опровергнуть это утверждение. А-Яо… никогда не говорил об отце, но слухи, которые доходили до Цзэу-цзюня, были крайне нелестными. — От лица Ордена Гусу Лань смею заверить тебя, что мы не будем… хм, — Цзян Чену любопытно, сможет ли Лань Сичень сказать это слово вслух, — не будем искать конфликтов. «Не будем уебанами», если переводить на юньменский диалект. Цзян Чен кивает.

***

Как можно догадаться, на следующее утро Лань Ванцзи не в восторге. По крайней мере, это то, что чувствует Цзян Чен, потому что внешне тот непоколебим. Возможно, его глаза немного покрасневшие, как если бы он не спал всю ночь или плакал, но это было, вроде как, очевидно, и Цзян Чен не может его судить. Сегодня с ними нет детей, но есть Лань Цижень. Дядя Двух Нефритов молчал всё то время, пока Лань Сичень крайне дипломатично вещал о том, что «союз между орденами Гусу Лань и Юньмен Цзян давно пора закрепить и что может быть лучше, чем становление братьями двух выдающихся заклинателей своего поколения?». Ни слова о Вэй Усяне или ребёнке, хотя Лань Цижень явно должен был об этом догадываться. Его племянники — абсолютные катастрофы, которые умело отвлекают всех своими идеальными манерами и хорошенькими личиками, чтобы никто не заметил, что они бешеные. И ладно Лань Сичень, он хотя бы может быть нормальным… но его брат. Цзян Чен всегда чувствовал, что Лань Ванцзи — тот ещё язвительный ублюдок. У него просто не было никаких доказательств, кроме того, что его брат не был бы так сильно заинтересован этим парнем, если бы тот был таким скучным и праведным, каким он хочет казаться. Теперь у него есть эти доказательства. — Это была моя идея, поэтому нужно только согласие Ханьгуан-цзюня, — Цзян Чен тоже подготовил небольшую дипломатическую речь, но она немного нетипичная, — мой орден уже не в упадке, но сейчас он держится исключительно на моей репутации и я не могу позволить себе полагаться на Цзиней. Лань Цижень задумчиво приглаживает свою бороду. Конечно, то, что говорит Цзян Чен, известно всем. С политической точки зрения, союз между ним и Лань Ванцзи нужен именно ему и будет даже невыгодным для последнего. Однако… так как все это знают, со стороны будет казаться, что святой Ханьгуан-цзюнь из абсолютно благих побуждений безвозмездно помогает другу, пострадавшему от войны. Все в плюсе: у Второго Нефрита — репутация святого, у Цзян Чена — один из сильнейших заклинателей своего поколения, стоящий на его стороне. И маленький а-Юань. — Мгм, — Лань Ванцзи кивает, — согласен. — Ванцзи, — строго начинает Лань Цижень, — это нужно сначала обсудить… — Не нужно. И он прав. Это нужно было бы обсуждать, если бы Цзян Чен предложил такой союз Лань Сиченю, ведь они оба — Главы Орденов. Но с Лань Ванцзи это действительно выглядит как вопрос в рамках дружеских отношений (и, да, Цзян Чена передёргивает от мысли об этом). Лань Цижень смотрит на своего любимого племянника так, будто пытается понять, где он просчитался в его воспитании. Он пытается ещё раз. — Я понимаю, что у тебя хорошие отношения с Главой Цзян, но это большая ответственность… И вот в этот момент Цзян Чен замечает проблеск в глазах Лань Ванцзи, кричащий, что тот собирается учинить неприятности (выглядя всё также безмятежно и безукоризненно вежливо). Лань Сичень тоже это замечает, но, почему-то, не спешит его остановить. — Не хорошие. Он не друг. Ну да, этого следовало ожидать. Цзян Чен позволяет себе ухмыльнуться, потому что теперь он точно знает, что они оба ненавидят идею называть друг друга братьями. Однако то, что делает Лань Ванцзи дальше… по сути, он просто пытается свести своего дядю в могилу. — Он — брат Вэй Ина. Ему не нужно говорить что-то ещё, потому что его дядя явно понимает суть. Его лицо становится бордовым, а на лбу вздувается вена. А вот Лань Сичень, похоже, ничуть не смущён тем, что Лань Ванцзи так просто выдаёт весь их план. Если честно, у Цзян Чена даже складывается впечатление, что Цзэу-цзюнь немного… упивается страданиями своего дяди. Любопытно. — Ванцзи! Даже не начинай это! Цзян Чен более, чем уверен, что Второй Нефрит ещё как собирается начать это, чем бы это ни было. Он стремительно поворачивается к своему брату, склоняясь в безупречном поклоне. Цзян Чен слышит, как внутри Лань Ванцзи рычит. — Брат, если ты сочтёшь, что мой выбор, — сейчас он говорит отнюдь не о принесении клятвы, и Цзян Чен краем глаза наблюдает, как Лань Цижень стискивает зубы от плохо сдерживаемого гнева, — порочит репутацию клана, я буду рад его покинуть. — Ванцзи! — гаркает Лань Цижень, и даже Цзян Чен отшатывается от взгляда, которым мужчину награждает Второй Нефрит. — Ванцзи, — голос Лань Сиченя звучит гораздо мягче и почти умоляюще, — я не против, но, пожалуйста, мы уже это обсуждали… Уже обсуждали? Извините, а как часто Лань Ванцзи вообще угрожает покинуть клан? Цзян Чен понимает, что это семейная проблема, и он правда не хочет вмешиваться, но… Лань Ванцзи идёт в комплекте с его племянником, и… если он угрожает покинуть свой орден из-за его, Цзян Чена, брата, то он в любом случае уже вовлечён. — Учитель Лань, — Цзян Чен скрещивает руки на груди и цзыдянь опасно поблескивает на его пальце, что само по себе является неприкрытой угрозой, но также абсолютно недопустимо, ведь он здесь в гостях, — скажу прямо. Я не знаю, что происходит в вашем клане, но знаю одно. Мой брат уже мёртв. На лице Лань Ванцзи отражается неприкрытое горе. — Как бы сильно вам ни хотелось бы его наказать, это невозможно. Сейчас вы наказываете только своего племянника, — Цзян Чен указывает на Лань Ванцзи рукой, — и вы его потеряете. — Глава Цзян, это дела исключительно нашего ордена… — Он зовёт себя отцом моего племянника, хотите вы того или нет, теперь это дела и моего ордена тоже, — Цзян Чен приподнимает бровь, — сколько раз Вэй Усянь должен был облапать его ленту, чтобы по правилам вашего ордена считаться его супругом? Лань Сичень закрывает лицо руками и издаёт протяжный стон, и Цзян Чен хотел бы ему посочувствовать, но прямо сейчас он сосредоточен на том, что Лань Ванцзи выглядит так, будто впервые не видит в нем врага. — Цзян Ваньин, прекрати это безобразие! Он-то прекратит, но Лань Ванцзи? Очень маловероятно. — Дядя, достаточно, — наконец, Лань Сичень собирается с силами, чтобы вмешаться в этот балаган, — я понимаю, что тебе это не нравится… — Очевидно! Грудь Лань Циженя яростно вздымается, и он, очевидно, рассчитывает на то, что хоть кто-то здесь будет благоразумен, однако… Оба его племянника — угрозы. — Но это не меняет того факта, что это произойдёт. Я намерен позволить Ванцзи делать то, что он считает нужным. Это то малое, что я могу сделать для него, после всего, что произошло. Лань Цижень прикрывает глаза, явно сдерживаясь, чтобы не высказать обоим своим племянникам пару ласковых. С другой стороны, Цзян Чену кажется, что на лице Учителя проскальзывает раскаяние. Он не должен спрашивать, но, видят боги, ему интересно. — Единственное, о чём я тебя прошу — сказать старейшинам те причины, которые назвали мы с Главой Цзян. Лань Цижень внимательно окидывает Лань Сиченя взглядом, а затем выходит из кабинета, не проронив ни слова. Это должно напрягать, но оба Нефрита расслабляются. — Он не?.. — Не скажет, — спокойно говорит Лань Ванцзи. Что же, раз он так уверен, то Цзян Чен не собирается сомневаться. Лань Сичень в свою очередь поднимается из-за стола и качает головой. — Дядя не прав, но и ты тоже, Ванцзи. Он желает для тебя лишь лучшего. — Лучшим был Вэй Ин. Лань Сичень не находит, что сказать, и Цзян Чен молча отводит взгляд. Всего, что происходило сегодня, можно было бы избежать. Он знает, что любит Вэй Усяня, несмотря ни на что. Всегда любил. Ему бы не было настолько больно, если бы он не любил. Это было сложно, порой он злился, почти всегда был раздражён, завидовал и никогда не признавал этого вслух. Но сказать это тогда было просто невозможно, а сейчас… Легко быть умным после того, как всё произошло. Легко говорить правильные вещи. Легко сожалеть о потерянном. Но пока этого не случилось, ты никогда на самом деле не задумываешься о том, что можешь кого-то потерять. Что твой старший брат — великолепный, умный и всесильный — может не справиться. Что вещи, которые ты думал, что будут важны, окажутся неважными. Что слова, которые ты должен был сказать, но не сказал, уже никогда не будут ни сказаны, ни услышаны. Что это твоя вина. Лань Ванцзи уходит, и Цзян Чен в который раз наблюдает его идеально прямую спину. Почему-то сейчас ему кажется, будто она вот-вот сломается.

***

Церемонию не проводят. О ней объявляют и убеждаются, что извещение отправлено в каждый клан, но, по сути, никаких публичных клятв они не приносят. Вместо этого Цзян Чен остаётся в Облачных Глубинах ещё на два дня, чтобы, во-первых, поближе познакомиться с а-Юанем, а во-вторых, немножко избежать ответственности. Конечно, его подчинённые проклинают его, и Мао Чженьян, первый ученик Ордена, на которого Цзян Чен оставил клан, вероятно, плюётся кровью от негодования. Но два спокойных дня… чёрт возьми, он их заслужил. Цзинь Лин процветает рядом с любопытным Лань Юанем, а умиротворение холодного источника хорошо действует на нервы Цзян Чена. Его духовная энергия успокаивается, как если бы это место было её домом. Впрочем, даже в этом, казалось бы, спокойствии и расслаблении есть что-то, что ранит Цзян Чена раз за разом. Оно теперь всегда рядом, куда бы он ни пошёл. В последнюю ночь перед отъездом, он выбирается на склон горы, куда его как-то раз привёл Вэй Усянь. Повсюду видны тихо копошащиеся тушки кроликов, и Цзян Чен садится прямо на траву, стягивая красную ленту со своего предплечья. Он позволяет ей свободно развеваться на ветру, молча наблюдая. У сестры была светло-розовая, которую она иногда вплетала в свою косу. У него самого — тёмно-фиолетовая. Красный — это не цвет клана. Вэй Усянь никогда не носил цвета Цзян: что-то, о чём позаботилась Мадам Юй. Он не осмелился надеть фиолетовое даже после её смерти, хотя а-цзе предлагала, а вступив на тёмный путь… что же, чёрно-красными одеяниями Старейшины Илина ещё долгое время будут пугать детей. Каждый раз, когда Цзян Чен смотрит на эту ленту, он задаётся вопросом: считал ли Вэй Усянь себя частью клана? И он не может найти ответ. Потому что, конечно, он должен был. Он не мог не знать, что а-цзе любит его. Он любил младших учеников и был очарован Юньменом. Он защищал их орден всеми силами, и Цзян Чен не идиот. Он знает, что даже после того, как они разыграли это публичное отречение, не только его репутация держала клан на плаву. Никто не рисковал приближаться к Ордену Цзян, потому что он всегда был под защитой Старейшины Илина. И Вэй Усянь, разумеется, знал об этом. Однако… как он мог чувствовать себя своим, если всё, что делала Мадам Юй — это внушала ему, что он чужой? Ему не позволялось носить клановую одежду, ему не позволялось называть их сестру «а-цзе». Вэй Усянь должен был быть частью семьи, но ему не позволялось даже быть частью клана. Были ли они обречены на такой конец с самого начала? Цзян Чен устало опускает ленту, ложась в траву, и смотрит на небо. Ему даже нет тридцати, но он чувствует себя таким старым. Конечно, он надеялся провести эту ночь в одиночестве, однако, через некоторое время он слышит тихие шаги, приближающиеся к поляне. И он не удивлён, когда видит Лань Ванцзи. По сути, впервые, с тех пор как они сами объявили себя братьями. Взгляд Лань Ванцзи быстро скользит по ленте, обёрнутой вокруг ладони Цзян Чена, прежде чем он прикрывает глаза, как будто бы не желая этого видеть. — Я начинаю думать, что ваши правила — это какой-то прикол для приезжих, — сейчас уже давно за полночь, так что теперь Цзян Чен видел обоих Нефритов нарушающими свой комендантский час. Лань Ванцзи неопределённо хмыкает, опускаясь, чтобы взять на руки одного из кроликов. Кажется, они его знают. Он приглядывает за этой поляной? Или Цзян Чен случайно вторгся в личное пространство Второго Нефрита? Впрочем, его это не особо волнует. — А-Юань расплакался когда узнал, что мы с Цзинь Лином завтра возвращаемся домой, поэтому я заверил его, что он сможет навестить нас когда захочет. — Мгм. Цзян Чен фыркает себе под нос. «Действительно разговаривает с людьми»? Видимо, Лань Ванцзи не считает его за человека или типа того. Тем лучше. Он всё равно не хотел ни с кем разговаривать. Он распускает ханьфу, чтобы опустить рукав и обнажить предплечье, стараясь не замечать внимательный взгляд Лань Ванцзи. Конечно, его нутро всё равно тревожно сжимается, когда кто-то видит эти ленты, но, по крайней мере, сейчас их видит тот, кто не будет ничего говорить. Цзян Чен уверен, что у Лань Ванцзи есть свои способы самоистязания. И он решает действовать на опережение, чтобы Лань Ванцзи не успел их ему продемонстрировать. Потому что Цзян Чен уверен — что бы ни вертелось в голове у Второго Нефрита, им обоим будет отвратительно неловко. — Ты ненавидишь меня, но всё равно пошёл ко мне. Почему? Кажется, Лань Ванцзи не совсем понимает суть вопроса. К тому же, ему явно кажется, что он всё объяснил ещё в Пристани Лотоса. Однако, и это видно, он делает скидку на ограниченные умственные способности Цзян Чена. — А-Юань. Как будто бы это должно всё объяснять, вот только нихуя не объясняет. Цзян Чен понимает цель: Юньмен Цзян — клан Вэй Ина, если Лань Ванцзи хочет хотя бы попытаться дать ребёнку то, что мог дать Вэй Усянь, то нужно пойти в его клан. Это понятно. Понятно и то, почему он пришёл именно к Цзян Чену: во-первых, весьма вероятно, что Лань Ванцзи просто не знает больше никого в Юньмене, и привести ребёнка к незнакомцу было бы ошибкой; во-вторых, Цзян Чен был главой Ордена Цзян, значит, только он мог вообще Лань Ванцзи разрешить тащить неизвестного ребёнка в Юньмен; в-третьих, и это, разумеется, основная причина, это всё-таки его племянник. Предельно ясно. Неясно лишь то, как Лань Ванцзи вообще решился на это. Он вполне мог воспитать а-Юаня сам, и даже в Облачных Глубинах сделать из него катастрофу. Упрямства ему явно не занимать. — Не хочу, чтобы это прозвучало так, будто я тебя хвалю, но ты бы прекрасно справился и без меня. Мы оба знаем, что не в восторге друг от друга, и я не представляю, почему ты решил, что хочешь видеть кого-то вроде меня рядом со своим ребён… — Они запрещают ему улыбаться. «Вау, как грубо — Лань Ванцзи теперь ещё и перебивает», — так бы подумал Цзян Чен, если бы слова Второго Нефрита не были такими отчаянно печальными. Запрещать улыбаться ребёнку? Что, нахрен, не так с этим кланом? А учитывая то, что улыбка а-Юаня так сильно напоминает улыбку Вэй Усяня, Цзян Чен представить не может, какая ужасная буря поднялась в голове Второго Нефрита, когда он услышал такое замечание. — Запрещается шуметь. Запрещается бегать, — между тем, продолжает Лань Ванцзи, очень вольно цитируя правила своего ордена, из-за чего у их старейшин, наверняка началось бы искажение ци. — Не хочу видеть а-Юаня тихим. Цзян Чен медленно кивает. Он понимает, на самом деле. — Я вынужден улыбаться и кивать Цзинь Гуаншаню, чтобы забирать Цзинь Лина, — внезапно делится он, потому что у них одинаковая проблема. — Цзинь Цзысюань был тем ещё павлином, но… он был сносным, особенно когда женился на а-цзе. Я боюсь, что если оставить Цзинь Лина там… будет плохо. Теперь они оба молчат. Лань Ванцзи на его слова лишь моргает, но Цзян Чену, почему-то, кажется, что он согласился. Он надеется, что так всё и останется — к тишине Второго Нефрита он уже привык. Куда хуже будет, если он спросит то, что, Цзян Чен уверен, занимало все мысли Лань Ванцзи. И, конечно же, его надеждам не суждено сбыться, и Лань Ванцзи всё равно озвучивает свой способ самоистязания. — Тогда ты говорил о Вэй Ине, это правда? Видит Бог, Цзян Чен действительно предпочитал его молчащим. Но, разумеется, он должен был спросить что-то такое. Цзян Чен в последнее время непростительно много пиздит о Вэй Ине, но гадать о том, что имеет ввиду Лань Ванцзи не приходится. — Я не думаю, что он сам знал об этом, — Цзян Чен неловко потирает затылок, потому что он и сам понятия не имел, что Вэй Усянь интересовался не только девушками. — Но сестра знала. Она много спрашивала о тебе. Лань Ванцзи изящно выгибает бровь, выглядя абсолютно непонимающим, и Цзян Чен разводит руками, пытаясь подобрать слова. — У сестры были эти пугающие способности… как у Лань Сиченя, когда он понимает, что ты имеешь ввиду, — Лань Ванцзи выглядит невпечатлённым, но кивает, улавливая аналогию, — едва я вернулся домой, она спросила, что я думаю о том «особенном» человеке, которого встретил Вэй Усянь, и достаточно ли ты хорош для нашего брата. Лань Ванцзи ничего не говорит, но его глаза распахнуты достаточно сильно, чтобы Цзян Чен был уверен в том, что прямо на его глазах его новоявленный брат переживает кризис. — Тогда, ну, ещё на учёбе в Облачных Глубинах, я думал, что он цепляется к тебе, потому что хочет вывести на эмоции, как он всегда делал со мной, — но потом сестра зародила в нём сомнения. — Но он был уж слишком одержим тобой, чтобы это было причиной. Лань Ванцзи несколько минут молчит. Возможно, его мир рушится. Возможно, наоборот. — Я думал, что он шутит. Цзян Чен, так-то, тоже. Но а-цзе, самая мудрая сестра на свете, в один из вечеров, когда Цзян Чен «дулся» (читать как: «громил всё подряд, потому что Вэй Усянь вёл себя как всеобщая проблема, доставлял неприятности Второму Нефриту, с которым после вообще разругался, и куда-то сбежал»), сказала, что он просто ревнует а-Сяня. А после провела ликбез на тему «Как понять нашего а-Сяня» — в тот момент Цзян Чен не особо им проникся, потому что, ну, был зол, но позже неоднократно прокручивал его в своей голове. Однажды он даже задался вопросом, почему, если сестра всегда это всё понимала, она не рассказала ему раньше? Ведь они столько конфликтовали, и она всегда была посредником, чтобы их разнять и помирить. Может быть, потому что она боялась оказаться ненужной — Цзян Чен не знает наверняка, но ему тошно даже от идеи о том, что что-то (кто-то) в их семье мог внушить а-цзе идею того, что она не нужна. Она всегда будет им нужна. Другая идея, и от неё Цзян Чену не менее тошно, потому что тогда получается, что он подвёл а-цзе ещё больше, чем думал, заключается в том, что а-цзе, вероятно, понимала, что с её отъездом они останутся вдвоём, и хотела, чтобы они стали друг другу поддержкой. Эта идея также порождает множество других вопросов. Говорила ли она о том же с Вэй Усянем? Или не посчитала нужным? Или не успела? Или он, также как и Цзян Чен, не захотел прислушаться? Может быть, проблема всегда была только в Цзян Чене? Впрочем, он успеет закопаться в эти мысли чуть позже. Сейчас он просто пытается воскресить аккуратные слова а-цзе в своей голове под пристальным взглядом Второго Нефрита. — Он совмещает. Сестра считала, что Вэй Усянь до болезненного искренен в выражении своей привязанности. Если он любит, то никогда не стеснялся этого. И он всегда отчаянно пытался сделать так, чтобы те, кто ему дорог, любили его в ответ. Наверное, поэтому он так сильно пытался вывести тебя из себя — осознанно или нет. Цзян Чен, в принципе, понимает, что он проебался как брат. В конце войны они оба считали, что их привязанность друг к другу пустой звук. Вэй Усянь потому, что Цзян Чен слишком непробиваем, чтобы прямо показывать свои чувства (чёрт, да он даже не смог признаться, что Вэни поймали его не из-за того, что он решил сбежать). Цзян Чен потому, что Вэй Усянь был слишком независим, слишком силён и слишком отстранён, из-за чего Цзян Чен решил, что брат больше не хочет его видеть. А после смерти а-цзе… что ж, они не были способны сами это исправить, и лишились единственного человека, который мог исправить это за них. — Он не знал, что был дорог мне? — Цзян Чен почти в ужасе от того, сколько много ненависти к себе он слышит в голосе Второго Нефрита. «Почти» потому что он, в принципе, знает это чувство. — Дело не только в тебе, — конечно, их ебаное ланьское воспитание тут явно не последнюю роль сыграло, ведь если бы проблема была только в Вэй Ине, Цзян Чен бы (наверное) что-то заметил, но это спорно, — у Вэй Усяня было тяжёлое детство. Настолько тяжёлое, что он смог рассказать о нём только а-цзе. Поэтому она считала, что хоть сам Вэй Усянь был щедр на проявления своей любви, чтобы он понял, что его любят в ответ, нужно было приложить много усилий. Ему обязательно нужно было говорить об этом — много, постоянно. И не только говорить, но и подтверждать это действиями. Так делала а-цзе, наверное, поэтому он никогда не сомневался в ней. В отличие от него самого. В отличие от Лань Ванцзи. В отличие от отца. В отличие от мадам Юй. Лань Ванцзи тихо кивает. По его лицу непривычно ясно, что в его голове проносится каждый раз, когда он «подвёл» Вэй Усяня. Не сказал, то что думал, скрыв это за маской отчуждённости. Был недостаточно прямолинеен, чтобы объясниться до конца. Сомневался и не доверял. Цзян Чену не то чтобы нравится смотреть на страдания Второго Нефрита, но… хотя бы не он один облажался. Вопроса «Кто облажался сильнее?», конечно, не возникает, тут и думать не о чем. Цзян Чен отворачивается, тихо вздыхая. Он и не заметил, насколько сильно его истощил этот разговор — его бьёт мелкая дрожь, а пальцы, которые он прижимает к меридиану, чтобы почувствовать равномерную пульсацию ци (что-то, что стало его привычкой и самым быстрым способом успокоиться) просто ледяные. Многие заклинатели испытывают искажение ци из-за сильных эмоциональных потрясений — в основном, ярости, — однако Цзян Чен всегда чувствовал себя спокойнее после того, как выпустит злость. Что действительно тяжело сказывалось на его потоке ци, так это боль утраты и отчаяние. Наверное, поэтому ему проще злиться хоть на кого-то (и чаще всего на себя), чем вот так откровенничать о самом большом своём сожалении. Однако сейчас речь шла не только о нём, но и о его брате, и о человеке, который заслуживал знать, что его возлюбленный не ненавидел его. Поэтому впервые за долгое время Цзян Чен засовывает злость подальше, давая себе просто прочувствовать боль в тишине. Один из кроликов тычется мокрым носом в его ладонь, и Цзян Чен рассеянно гладит его по ушам. Откуда здесь столько кроликов, кстати? Они расходятся через пару часов абсолютной тишины, и Цзян Чен удивлён, что не чувствует себя опустошённым.

***

Он хотел бы остаться в Облачных Глубинах подольше, хотя бы потому, что его единственная обязанность здесь — это наблюдать как два его очаровательных племянника очень мило играют друг с другом. Однако, ему нужно вернуться в Пристань Лотоса до того, как Мао Чженьян начнёт писать ему письма с истериками, и вернуть Цзинь Лина его бабушке. К сожалению. Она каждый раз пытается убедить его, что это к лучшему, ведь у него невероятно много дел, да и сам он до сих пор не женат, и присутствие ребёнка только вредит брачным перспективам (Цзян Чен каждый раз сдерживает желание закатить глаза только из уважения к дружбе мадам Цзинь и его матери). Цзян Чен, если честно, предпочёл бы, чтобы Цзинь Лин жил с ним всё время, даже если это сократит его «брачные перспективы» до нуля. Было бы даже славно. Однако он понимает, что не может воспитывать наследника ордена Цзинь вдали от этого самого ордена. По крайней мере, мадам Цзинь действительно его любит и балует. Да и Цзинь Гуанъяо не такой конченный, как его папаша и кузен. (Цзян Чен каждый раз планирует спросить, жив ли тот вообще, но это постоянно вылетает из головы. В любом случае, Цзинь Цзысюня уже давно не видно и не слышно, и всем абсолютно плевать.) Таким образом, покидая Облачные Глубины, Цзян Чен подозревает, что следующая его встреча с племянником (а-Юанем) состоится только летом. Что через два с хвостиком месяца, а для ребёнка — это огромный срок. Поэтому он решает наведаться к нему и попрощаться перед отъездом (вчера он мягко намекнул, что они собираются уезжать, и а-Юань разрыдался, так что сегодня Цзян Чен планирует сделать это помягче, чтобы оставить хорошее впечатление; кроме того, есть вероятность, что Лань Ванцзи уже обсудил это с а-Юанем, потому что он внезапно хорош в воспитании детей, и сегодня ребёнок будет более спокоен). А-Юань обнаруживается на поляне перед цзинши Лань Ванцзи, мирно играющий с цветами и бумажными бабочками. Он широко улыбается, видя Цзян Чена, и демонстрирует два отсутствующих зуба. — Шушу! — Цзян Чен с умилением смотрит как этот колобочек немного неуклюже, но очень благопристойно кланяется, и подходит поближе, опускаясь перед ребёнком на колени. — Хотите присоединиться к чаепитию? Охуеть как. Именно так он узнаёт про то, что а-Юань устраивает чаепитие для своих бабочек. Так как бабочки, о чём ребёнок прочёл в книгах, пьют нектар из цветов, для чаепития используют ранние цветы сливы, подснежники и местные сорные цветы, которые, кажется, растут только на поляне перед домом Лань Ванцзи как раз для таких целей. А-Юань важно проводит традиционную чайную церемонию, возясь с цветами и листьями на толстом голубом одеяле. У каждой бабочки есть имя (их ребёнок позаимствовал из легенд про бессмертных, так что Цзян Чен чувствует себя немного иронично, когда ему предлагают напоить «чаем» Баошань Саньчжень), любимый «сорт чая» и даже какая-то предыстория, которые Цзян Чен не совсем понимает, ведь а-Юань рассказывает уж слишком сумбурно, чтобы уловить сюжет. — А этого, — а-Юань машет изящной голубой бабочкой, — зовут как бабу! Ханьвань-сюн! Цзян Чен обожает этого ребёнка. — Ханьгуан-цзюнь, — поправляет Цзян Чен, замечая, что ребёнок откладывает бабочку в сторону от импровизированного чаепития. — Он не будет пить чай вместе со всеми? А-Юань качает головой, нежно гладя бабочку, как будто это домашняя кошка. Или, если уж на то пошло, кролик. — Он болеет, поэтому ему всегда приносят чай домой, — объясняет ребёнок, а потом очаровательно супит бровки, — когда у бабы выздоровеет спинка, он тоже будет пить чай со всеми. И играть с а-Юанем в чаепитие… он пока только смотрит, но уже всех знает! Шушу, а а-Лин во что любит играть? Цзинь Лин сейчас в том возрасте, когда его любимой игрой является «кусай своего цзюцзю, чтоб не втыкал». Но это сейчас неважно. Лань Ванцзи болен? Цзян Чен не совсем уверен, что речь шла о настоящем человеке, а не о бабочке, но а-Юань выглядел уж слишком опечаленным, говоря о непонятной болезни своего отца. Цзян Чену он не показался больным — если не считать той части, в которой у них состоялся настоящий разговор, вот уж что можно счесть за симптом необъяснимой болезни. — А-Лин пока не очень хорошо играет в игры, — отвечает Цзян Чен, вспоминая, что ребёнок задал вопрос, — но ему нравится всё хватать. И когда ты с отцом приедешь ко мне в гости, а-Лин уже научится немножко говорить. И будет более уверенно ходить. Глаза а-Юаня сияют, и он засыпает Цзян Чена вопросами о Пристани Лотоса и своём будующем визите. Если бы где-то между этими вопросами Цзян Чен бы спросил про загадочную болезнь Лань Ванцзи, то, наверное, ребёнок бы рассказал, даже не задумываясь. Он уверен, что это действительно что-то из ряда вон, потому что заклинатель такой силы, как Лань Ванцзи, не должен болеть и уж тем более не так сильно, чтобы это заметил четырёхлетка. Возможно, это что-то серьёзное. Однако, Цзян Чен не спрашивает, решая, что это не его дело. Лань Ванцзи и так пустил его достаточно близко, что нарушить собственный комфорт, так что Цзян Чен не будет лезть ещё дальше. Таким образом, чаепитие продолжается до тех пор, пока из цзинши Лань Ванцзи не выходит его старший брат. Несомненно, он давно услышал, что Цзян Чен здесь ошивается, поэтому он просто приветственно кивает, а затем предлагает Лань Юаню вернуться в дом, чтобы составить отцу компанию за обедом. Цзян Чен ничего не говорит. Он обнимает ребёнка на прощание, желает ему приятного аппетита и наблюдает за тем, как этот колобочек бежит домой, (совершенно-не-по-ланевски) громко делясь с Лань Ванцзи всем, что ему успел рассказать Цзян Чен об Юньмене. (Цзян Чен понимает, что это нерационально: ребёнок просто радуется перспективе отправиться в новое место, но его глупое сердце сжимается от мысли о том, что сын Вэй Усяня хочет увидеть Пристань Лотоса.) Цзян Чен с Лань Сиченем удаляются от цзинши, соблюдая почтительную тишину, и расходятся в разные стороны, единогласно решая не обсуждать ничего, из того что интересует Цзян Чена (а он уверен, что Первый Нефрит, да и Второй, прекрасно слышали их с а-Юанем разговор). Через несколько часов, собрав Цзинь Лина в дорогу, Цзян Чен прощается с Лань Сиченем у ворот в Облачные Глубины. По правилам приличия, его, так-то, должны провожать более… официально, но Цзян Чен вообще не жалуется. Ему даже нравится, что тут только Лань Сичень. — Благодарю за Ваш визит, Глава Цзян, — Первый Нефрит неглубоко кланяется, — и за то, что Вы сделали для моего брата. Он собирается поклониться ещё раз, гораздо более глубоко, чем положено, но Цзян Чен ловит его за предплечья, не давая этому случиться. Его немного подташнивает от смысла, который вкладывает в эти слова Лань Сичень. Он не заслуживает этого — он буквально подвёл Второго Нефрита, хоть ему и неприятно думать об этом в таком ключе. Однако сейчас неподходящее время для откровений, да и Цзян Чен не готов показывать эту часть себя Лань Сиченю, поэтому он просто качает головой. — Не надо. Слишком много неуместных формальностей. Разве ты теперь не считаешься моим братом? Лань Сичень позволяет себе тихо фыркнуть, слыша такую неумелую попытку сменить тему, но снова поклониться не пытается — наверное, он понимает чувства Цзян Чена. В конце концов, если он так хорош в чтении своего брата, то и с Цзян Ченом проблем возникнуть не должно. Цзян Чен неловко переступает с ноги на ногу. Ему, как бы, пора идти, но… почему-то, кажется, что уйти вот так будет неправильно. Впрочем, говорить им больше не о чем, поэтому Цзян Чен кланяется и уходит к повозке, приказывая трогаться. Ему предстоит изнурительная поездочка, потому что Цзинь Лин (с которым ему всё ещё запрещено летать на мече из-за каких-то там соображений безопасности) ненавидит блядские повозки. Ничего страшного, по крайней мере, он не сможет слышать мысли в своей голове, если их заглушат крики и плач младенца. Во всём нужно искать положительные стороны, правильно? Цзян Чен не знает и не берётся загадывать, что ему принесёт эта авантюра с Вторым Нефритом, но надеется, что и она будет к лучшему.