Пути к рассвету

Рыцари, которые прибежали вслед за Кейей, ушли, увидев, что уже слишком поздно, рыжая шевелюра Дилюка растворилась в пелене непогоды. Шум дождя и вой ветра окружили Кейю, а лёгкая на первый взгляд одежда отца придавила к земле непосильным грузом. Однако не только смерть лишила его почвы под ногами. Парню хотелось буквально рвать на себе волосы от того, насколько легко и освобождённо его заставила чувствовать себя смерть Крепуса. Бездна, да он же настоящее чудовище! Как… Как так можно реагировать… Кейа вонзил себе в лицо ногти, пытаясь одновременно наказать себя за такое поведение и унять желание кричать от терзавших его противоречивых эмоций. Скорбь и облегчение, привязанность и равнодушие – он не знал, не знал, совершенно не знал, что чувствовать! Сердце бешено колотилось от нарастающей паники и безысходности, а пальцы судорожно сжали уже насквозь промокшую одежду отца. Но ведь теперь выбор очевиден, правда? Теперь уж он точно знает, кого стоит выбрать? Знает же? Каэнри’ах – это его дом, это то, что следует защищать, ради чего стоит лгать. Но разве хоть что-то осталось от этого «дома»? Он сам точно этого не знает. А вот все, кто его окружают – они живы, реальны, и до боли в сердце добры к нему. Крепус, не давший погибнуть в урагане и не делавший различия между ним и родным сыном, рыцари, относящиеся к нему как к равному, добрые и свободные люди Мондштадта и Дилюк. Имя брата разбило его душу на кусочки. Единственный человек, чьи двери для него всегда открыты, последний из его семьи. «Но чтоб не потерять это всё, нужно лгать дальше, не переставая, убедительнее», - насмешливо произнёс голос где-то в глубине сердца. И именно тогда Кейа закричал, разрывая шум дождя, чувствуя, как крик не приносит облегчения, терзает душу, позволяя прочувствовать всё по отдельности. Ему хотелось расплакаться, чтоб высвободить боль, но единственными слезами на щеках парня оставались капли дождя. Он не вытирал их, находя странное, изощрённое наслаждение в этом. Пусть он не может, тогда пусть небо рыдает о смерти Крепуса Рагнвиндра. Кейа начал медленно складывать одежду, по-прежнему не зная, что делать, когда вернется домой и даже не зная, дом ли это всё ещё. Но нужно что-то делать. И не важно, что будет потом. * * * Двери легко поддались, и Дилюк вошёл в ярко-освещенный коридор Ордо Фавониус. Путь в штаб совершенно не ослабил боль и оцепенение в душе, но позволил хотя бы начать говорить с обычной интонацией. Несколько раз он пытался что-нибудь произнести в пути, пока результат не устроил. Не обращая внимания ни на что, он просто направился к кабинету магистра. Сзади раздался резковатый голос: - Не поздно ли ты решил беспокоить магистра? Парень обернулся, изобразив абсолютно автоматически рыцарское приветствие: - Прошу извинить, господин Эрох. Но дело очень срочное. Мужчина холодно приподнял брови: - Настолько, что ты не можешь сказать об этом мне? - Ну почему же не могу, - не менее равнодушным голосом ответил юный рыцарь. Всё-таки Эрох был инспектором Ордо Фавониус и имел право знать, что произошло. В ответ на это мужчина молча открыл дверь в свой кабинет и сделал приглашающий жест. Дилюк зашёл, застыв напротив рабочего места. Эрох же облокотился на стол. - Итак? – спросил он. И тогда парень необычайно отрешённым тоном заговорил. Ему и самому казалось, что он лишь сторонний наблюдатель. Однако Эрох не проявлял никаких чувств, а периодически даже склонял голову, но Дилюк мог видеть лёгкую усмешку, которую тот прятал. В сердце рыцаря разгоралось ощущение, что над ним издеваются. И поэтому на последних словах его тон стал почти безнадёжным. Настала тишина. Эрох скучающим тоном произнёс: - Соболезную твоей утрате. Однако… Это не мог сделать простой торговец. Алые глаза сощурились: - Вы хотите обвинить меня во лжи? - Ну, что ты, - тоном, которым говорят с пятилетним ребёнком, ответил инспектор, - просто хочу тебе сказать, что в это мало кто поверит. А может… Будет лучше, если история будет звучать по-другому? - Я не понимаю, что вы хотите сказать, - медленно заговорил Дилюк, чувствуя, как по венам начинает распространяться пламя нарастающего гнева от этих слов. Тот же в ответ взмахнул рукой, будто отрицая эти слова: - Не думаю, что ты не понимаешь. Просто будет лучше, если все будут думать, что это сделал кто-то из рыцарей… Например, ты. Кровь застыла в жилах парня. Ему захотелось зажать уши и забыть, что слышал. Но, к сожалению, это невозможно. - Вы меня вообще слушали? – резко и абсолютно не заботясь о вежливости, произнёс Дилюк: - Дракона победили не рыцари и не я, а мой отец! Маска показного дружелюбия слетела с лица инспектора, и его тон стал надменным и насмешливым: - Твой долг, Дилюк, как рыцаря Ордо Фавониус в первую очередь защищать нашу честь. Твоему отцу восхваления уже не нужны, а вот живым доверие рыцарям пригодится. Смотри, у тебя же невероятный шанс – стать вровень с самой Венессой. Дилюк закрыл глаза и сделал пару шагов назад. Этот цинизм потушил его пламя, желание что-то доказывать перед такими словами и человеком исчезло. Не хотелось ничего. Второй раз за вечер парень захотел умереть прямо на месте. По телу быстро разлился яд разочарования и горечи. И поэтому решение пришло мгновенно: - В таком случае… Я больше не рыцарь Ордо Фавониус. И делайте со своей честью, что хотите. Он развернулся и пошёл к двери, на глазах у не шелохнувшегося Эроха. Положив руку на ручку двери, Дилюк обернулся и заговорил настолько надменным тоном, что клан Лоуренсов просто зарыдал бы от зависти: - И не забывайте, что от этого «простого торговца» зависело в большей части благосостояние Мондштадта. Имейте в виду. И за ним захлопнулась дверь с громким треском. Его мозг и все чувства оказались, как в тумане. Парень не видел и не слышал ничего вокруг, шёл абсолютно по наитию через город, не понимая где находится. Адреналин, на котором он держался с момента битвы и до конца разговора с Эрохом, постепенно отступал, и всё тело пронзила боль, в особенности левую руку. Дилюк опустил взгляд на нее и увидел, что кисть уже опухла. При падении он проигнорировал хруст, но сейчас понял, что вызвало неприятный звук. Однако даже эти ощущения не могли заполнить пустоту внутри, в которой буквально за час боль поселилась, как у себя дома. Голова закружилась так, что парень упал на колени, почувствовав, как ударяется о брусчатку моста. Теперь уже точно смысла вставать не было. Защищать теперь никого не нужно. Он теперь один. Без рыцарей. Без отца. Один. Так зачем жить? Дилюк медленно поднялся и подошел к краю моста, оперевшись здоровой рукой на перила. Внизу спокойно текла река, опоясывающая Мондштадт. В детстве они с Кейей часто здесь играли, сбегая от отца, а теперь он думает, как хорошо было бы в этой же реке утопиться. От воспоминаний хотелось кричать, особенно если учесть, что его жизнь перевернулась буквально за вечер. Дилюк закрыл глаза. «Нужно пойти помочь Кейе отнести домой отца… Точнее то, что от него осталось», - только и подумал он. Последняя фраза вызвала истерический смешок. Хотя там же остался Кейа… Архонты, Кейа! Серьёзно, как он может тут стоять и думать о самоубийстве, абсолютно не думая о том, каково будет Кейе хоронить и его, и отца? Тут же захотелось отхлестать себя по щекам. И именно эта мысль заставила отойти от перил и медленно, шаг за шагом, направиться к винокурне. * * * Терзания не прекращались ни на секунду – ни по дороге домой, ни когда он относил в комнату отца его вещи. Кейа тут же после этого бросился в свою комнату, захлопнул дверь и сполз спиной по ней, осев на пол. Парень запустил пальцы в волосы, сжав их у корней до боли, и думал, думал, думал… Мысли кружились в голове, не складываясь в единую композицию или хотя бы во что-то внятное. Хоть какое-нибудь решение, уговаривал он себя, хоть что-нибудь. Нет. Смесь чувств, которую он испытывал ранее, постепенно и беспощадно заменяли вина и всепоглощающая скорбь. Мало того, что он не смог помочь, так он ещё и… порадовался смерти приёмного отца?! Что это вообще за реакция была? Кто это в нём на такое способен? Это же не Кейа, да? Правда ведь? Парень поднял лицо и ударился затылком о дверь, чтобы хоть таким образом прийти к чему-то. В абсолютной тишине дома с лестницы послышались шаги, направившиеся к комнате Дилюка и затихшие после хлопка двери. Кейа почувствовал себя, словно в ловушке. Внезапно сердце забилось, как у испуганного воробья, а дыхание стало поверхностным и прерывистым. Стены давили, а присутствие брата в доме стало непомерным грузом. Страхи и сомнения превратились в полную уверенность, что все вокруг увидят кто он на самом деле, если не расскажет сам. Паника нарастала, и Кейа уже не мог сидеть на месте. Он метался из угла в угол, не находя ни покоя, ни выхода. Нужно хоть раз в жизни поступить правильно и честно. Кейа заставил себя остановиться и попытаться глубоко вдохнуть. Ни с первого, ни со второго, ни даже с десятого это не получалось, однако в результате он сделал глубокий вздох. Это не принесло облегчения, но ему хотя бы удалось нормально дышать и сердце немного замедлилось. Кейа оглядел комнату невидящим взглядом и медленно подошёл к двери. На смену панике пришло предчувствие неминуемой беды, которое в общем-то логично. Дилюк явно спокойно это слушать не станет. Впрочем, и поделом. Расстояние между их комнатами показалось Кейе невыносимо коротким. На секунду он застыл, прежде чем постучать в неё. Получив разрешение, он переступил порог, в нерешительности застыв. Дилюк обернулся, и твёрдость намерения Кейи снова начала гаснуть – лицо брата приобрело примерно такой же цвет, как у отца перед смертью, а взгляд застыл. Кейа пересек комнату и сел за стол напротив него. - Ты что-то хотел? – абсолютно мёртвым тоном спросил Дилюк. Хотелось сказать нет. Хотелось сказать, что он пришёл поддержать и не оставаться наедине с горем. Хотелось быть нормальным братом. Но... - Да, - почти шёпотом ответил Кейа, - мне нужно тебе кое-что рассказать. И он заговорил. За несколько минут всплыла вся правда о его предназначении в Мондштадте, о том, зачем родной отец его оставил здесь и даже о настоящих чувствах при смерти Крепуса. Поток слов не иссякал, затапливая их обоих, и откровенность делала лишь хуже и хуже, сгущая напряжением воздух. И когда он замолчал, в комнате залегла тишина, таившая неведомую опасность. - Дилюк… - начал Кейа, но тот вскинул ладонь, заставляя замолчать. Его лицо посерело ещё сильнее, а в глубине глаз окончательно что-то погасло. Парень невольно подумал о том, что так, вероятно, выглядит чистое и концентрированное безумие. Дилюк поднялся из-за стола и оперся ладонями на него: - И что я, по-твоему, должен с этим делать? Понять и простить тебя? – не меняя равнодушный тон, спросил он. Кейа покачал головой: - Я не для этого рассказал. Просто не мог больше скрывать. Тот усмехнулся страшной, неподвижной ухмылкой: - Правильно думаешь. Потому что прощать я это не стану. Как и позволять тебе ещё хоть что-то узнать. На ощупь Дилюк снял меч со стены. Кейа в это же мгновение вскочил с места, уронив стул, и тоже выхватил оружие. «То, ради чего я и пришёл. Вот и наказание», - только и подумал парень. Лицо брата исказилось от боли, когда сжал пальцы левой руки на рукояти двуручного меча, но решимости он не утратил. Металл зазвенел о металл, по лезвию меча Дилюка побежали языки пламени… Когда их окутал пробирающий до костей холод. Лёгкие снежинки и осколки льда закружились вокруг Кейи, единственный видимый голубой глаз засверкал еще ярче, а его меч стал белоснежным от изморози на нём. Лёд и пламя столкнулись, вокруг них поднялся непроглядный туман, а ужасный вихрь расшвырял их по комнате, как кукол. Веко глаза под повязкой пронзила боль – вероятно, Дилюк, когда падал, ранил. Из раненого глаза потекли кровь и слёзы. Когда все рассеялось, ладонь Кейи буквально примерзла к хрустальному шару, который внезапно появился там. Он опустил взгляд и увидел нежно-голубой сияющий Глаз Бога. Дилюк, которого уже второй раз за день куда-то швыряли, с трудом поднялся, но его взгляд был прикован не к артефакту, а к лицу брата. Алые глаза расширились, и вместо пустоты и безумия в них появилась вина и раскаяние. - Кейа, - в ужасе выдохнул он, - я… - парень замотал головой, не находя слов, чтобы оправдать свой поступок. Тот же сам будучи в полнейшем потрясении автоматически вытер рану на глазу, поглядев на руку, будто не веря себе. Потом он перевел взгляд на Дилюка, заметив, как тот сделал шаг к нему, протягивая руку, будто желая помочь… Но потом будто бы передумал. - Всё нормально, - выдохнул Кейа, - нормально. Дилюк отвернулся к стене и тихо бросил: - Уходи. Лучше уходи. Кейа кивнул, на секунду застыв, будто запоминая обстановку комнаты и силуэт… Брата ли теперь? Он не знал. Дверь закрылась за парнем, и он просто автоматически пошёл прочь. Но Кейа даже не успел дойти до лестницы, как услышал пронзительный, полный боли вопль из покинутой им комнаты. На секунду он замер, желая вернуться, помочь, сказать что-то, что сказал бы нормальный брат. Но нет. Нет. Нет. Выход казался невыносимо далеко, но он больше не останавливался, боясь не решиться уйти. Дождь не прекращался, однако Кейа не обращал внимание ни на что. Он опустился на землю возле стены дома. Что же теперь остается? Своим рассказом Дилюку он сам лишил себя не только дома, но и права скорбеть. Но при этом скорбь не исчезала от этого осознания и даже не заглушалась. И от этих противоречий Кейа затрясся сначала от беззвучного, а потом от нарастающего истерического смеха. Он смеялся и смеялся, не мог ни успокоиться, ни остановиться, и эти жуткие звуки разносились над виноградниками, перекрывая шум дождя. Истерика прервалась, не достигнув максимальной ноты крещендо, и превратилась в рыдание. Слезы, стекая по лицу, обжигали раны на глазу, но Кейа просто игнорировал боль, как и то, что они мешаются с кровью. Прощай, отец. Прощай, детство. Прощай, Дилюк.