Мгновение длиною в жизнь

      Удивительно, но несмотря на то, что после нашей пьяной проделки меня еще несколько дней приводили в живое состояние, а Дань Фэну было назначено наказание, расстались мы друзьями. Как будто и не было той дуэли. Я отправился на Чжумин, чтобы отбывать наказание и ковать оружие. Первую партию надлежало поставить уже в конце этой недели. Конечно, работать я буду не один, но спрос будет с меня. Я начальник, и я посредник между Лофу и моей планетой.       Как я ни старался в эти дни отвлекать себя во время работы от мыслей о том, для чего именно я кую, я не мог не волноваться. Казалось бы, все эти люди, которые спустя десятилетия гнета наконец нашли силы для восстания, уже не имеют со мной ничего общего: я уже больше десяти лет живу на Лофу, меня воспитали по местным порядкам, я держу меч по их правилам. Однако те блеклые воспоминания о раннем детстве, о бесчинствах борисинцев, о потере родителей не могут не касаться меня.       Пожалуй, больше всего я волновался именно из-за родителей. Я не знаю толком, почему они умерли, почему мне некуда было возвращаться. И сейчас я мог вернуться туда. Что-нибудь узнать.       Я ковал мечи один за другим, руки двигались сами по привычке, с уверенностью, но в голове был беспорядок. Я невольно думал о человеке, который возьмет этот меч, как он закончит, что после него останется? Я соучастник их убийств? Почему за эти безмятежные года у меня не разу не возникло мысли, смелости вернуться в родной мир, помочь им? Остался ли у меня в памяти инстинктивный страх перед этой землей, порабощенной борисинцами? Остался. Жгучий и животный, который сложнее всего пересилить и осмыслить.       Я старательно подбирал материалы, обрабатывал эфесы, не заботясь о ценах и расходах, потому что где-то глубоко внутри теплилась слабая надежда так оправдаться перед своими земляками, подарить им больше шансов на успех.       Я работал со своими друзьями, которых знал уже давно. Но они видели, чувствовали, что что-то со мной не так, и почти не обращались ко мне.       К концу недели, к условленному сроку, все было готово. Я стоял в доках, смотря, как оружие грузят на корабль. Невольно это перекликалось с моими воспоминаниями о том дне, когда меня спасла Байхэн. Время движется по спирали: да, мы движемся вперед во времени, но события через несколько витков повторяются. Разница лишь в отношении к этим событиям.       — Ни в коем случае не снимай одежду Лофу. Даже спи в ней. И спи только на корабле. Вообще не выходи без необходимости. Понял? — я вздрогнул, голос принадлежал Байхэн. Ее вылет был завтра, но она, нервная и уставшая, пришла ко мне сейчас. — Может, тебе осветлять лицо там? — она протянула мне какие-то флаконы. — Оно выдает, что ты не с Лофу.       — Спасибо, Байхэн, — я принял ее косметику, хотя уже четко решил, что не воспользуюсь ей.       Она что-то взволнованно говорила мне, советовала, в один момент мне даже стало казаться, что она отговаривает меня от экспедиции, но я не слушал ее. Я жил ощущением, что и это повторяется. Да, Байхэн уже не так сумасбродна, более ответственная, но это детское чувство защищенности рядом с ней…       Мне было пора всходить на корабль, погрузка почти завершилась. Я неловко махнул рукой и стал поворачиваться, когда девушка быстро и испуганно шагнула вперед и обняла меня. Я замер, а после тоже прижал ее к себе. Ей было страшно. Я осторожно похлопал ее по плечу и отстранился, пошел. Я не знал, чем ее успокоить, я не мог унять собственных тревог.       Почти весь путь я провел у себя в каюте, ни с кем не говорил. Волнение во мне нарастало с каждым часом. Куда я все же возвращался: домой или в чужое мне место? К чему привело мое равнодушие во все эти года?       Только после объявления о посадке я выше из каюты и встал у окон, наблюдая за тем, как серая голая планета приближается к нам. Всегда ли она была такой бедной, беззащитной и увядающей? Я не помню.       В доках нас уже ждали. Я быстро огляделся. Борисинцы стояли у входов и рядом с моими людьми. Цзинлю предупреждала нас, что оружие предоставить будет непросто, из-за чего треть поставки состояла из коробок муляжей с продуктами питания и тканями. Их мы и должны были показать борисинцам. Они не должны были проверять каждый ящик, потому что за столько лет сотрудничества их бдительность уснула.       Пока я занимался документами, общением с борисинцами, а мои люди сгружали безопасную часть товара, я невольно поглядывал на своих земляков. Те же голубые и серые глаза, смуглая кожа, темные волосы. Я уже успел забыть, как красив мой народ. Я настолько привык к жителям Лофу, что уже и сам считал себя таким же, как они. Но нет, у меня были голубые глаза, не карие, у меня был смуглый оттенок кожи, не отдающий желтым, у меня были более резкие черты лица, не округлые и худые, я был таким же высоким, как они! И они были красивы!       Борисинцы наблюдали за процессом минут пятнадцать, а после, оставив несколько охранников, удалились. Мои люди без опасений сгрузили в хранилище и оружие.       — Спасибо Лофу, — рядом со мной встал мужчина несколькими годами старше меня. Я невольно вздрогнул от этого забытого акцента этой планеты. Красивого акцента.       — А у вас… получится? — я не знал, как выразить свои тревоги.       — Или мы свергнем их, или умрем все. Я предпочту убить своих детей своими руками, только бы они не остались после поражения. Наш народ не может и дальше жить так. Когда-то мы были великой нацией, на которую равнялись остальные.       — Я не знал этого, — я всегда считал, что мой народ был жалким, поэтому и стал рабствовать.       — Где бы ты ни был, ты должен знать, какая кровь течет в твоих жилах, — в голосе мужчины я услышал осуждение. Он принял меня за своего, видит это по внешности?       Он помолчал, а потом тише добавил.       — Нас много. Больше людей уже не будет. Мы или рискнем сейчас, или будем медленно вымирать. Мы не можем исчезнуть так.       Я кивнул, не зная, что ответить. Бледно и пресно я чувствовал, понимал, о чем он говорит. И все же я уже был далеко от его духа, памяти предков. И мне было горько от этого. Потому что я уже не принадлежал их миру, потому что я никогда не буду целиком принадлежать миру Лофу. Застрял серой массой, у которой все переворачивается от осторожности Лофу, но у которой и не хватает смелости и воли остаться и взяться за меч. Цзин Юань запретил, Байхэн расстроится, моя жизнь и без этого коротка — оправдания, но им я повинуюсь. Я живу, как недолгоживущий, но отношусь к своей жизни с той хрупкостью, с которой к ней относятся мои долгоживущие друзья. Не живу я вовсе. Трясусь, боюсь умереть, но не совершаю ничего такого, что могло бы сказать: он прожил свою жизнь не напрасно. Я завидовал этим людям, которые были готовы умереть ради будущего и ради своей гордости.       После разгрузки, хотя Байхэн и просила этого не делать, я вышел из доков и двинулся по улице. Все было чужим и незнакомым кроме общего ощущения угнетенности, бедности и усталости. Худые дома, заношенная одежда на людях, хмурые лица и настороженность. Мне, одетому в хорошие ткани, упитанному было неловко, тягостно среди них.       Я шел в надежде вспомнить какое-нибудь место и найти так свой дом. В памяти он горел, но может, что-то осталось, может его кто-нибудь отстроил?       И вот крайний дом на одной из улиц мне показался знакомым. Да, это, наверное, был дом Софии. Моей подруги из детства. Если это так, то сразу за ним должна стоять колонка и металлический лист, за которым ее отец прятал шкуры зверей, пойманных в поле. Да, колонка есть, а листа уже нет. Но это моя улица.       Осторожно, как будто все вокруг могло рассыпаться в любой миг, я шел по родной стороне, всматриваясь и смутно узнавая и дома, и даже иногда людей. Они меня, верно, не узнают. Остановился я у пустыря. Никто не стал отстраивать мой дом. Некому было. На том месте, где когда-то мы жили, стоял камень, на котором было выведено всего две буквы, видимо, с них начинались имена моих родителей.       У меня не осталось здесь корней, мне и нечем было укрепиться здесь. Все слабые надежды найти здесь родню, дом, ощущение родного исчезло, сменившись пустотой.       — Азариас? Мне же не показалось? Это ты? Простите, если я ошиблась, — ко мне подошла бледная и утомленная худая женщина с ребенком на руках. Смутно — а может мне просто казалось — я видел в ней ту девочку Софию, с которой часто играл в детстве. Жила ли она в эти года с надеждой на то, что я выжил? Если и жила, то смысла в этом было немного.       — Извините, — я попытался улыбнуться, — вы, видимо, ошиблись. Я Инсин. Прибыл с делегацией с Лофу.       Я отвернулся и быстро пошел прочь. Больше я не сходил с корабля. Мне было горько.