Мгновение длиною в жизнь

      На следующее утро после этого происшествия мне позвонила Байхэн. Она спрашивала меня о том, как я устроился, нравится ли мне здесь все. Но когда она поинтересовалась о том, не обижает ли меня кто-нибудь и смог ли я завести друзей, я едва сдержал слезы. Возможно, она поняла, что у меня не все гладко, потому что по моему прерывистому дыханию и молчанию, наверное, было все понятно. Но она не спросила меня. И тогда, и сейчас я благодарен ей за это мудрое молчание. Если бы она стала настаивать, требовать рассказать, то я бы не сдержал слез, возможно, собрал бы вещи и вернулся на Лофу. Может, ей кто-то сказал не лезть ко мне в душу, но именно в этом отстраненном молчании я нуждался.       По просьбе Хуайяня меня, несмотря на правила, перевели в пустую комнату. Через несколько месяцев в ней у меня появились соседи, но к тому моменту я стал чувствовать себя увереннее.       Нападки от моих прежних соседей не прекращались. Они подстерегали меня в коридорах, пока я шел в душ, строили козни на занятиях, крали мои вещи, переворачивали все в комнате, поколачивали, когда никто не видел. Но я больше не плакал. Сколько бы ни издевались, как бы больно и тяжелом мне ни было, но пока они были рядом я не плакал. Уже потом, опустив голову, чтобы мое искаженное лицо не смогли увидеть, я бежал прочь, чтобы забиться где-нибудь и выплакаться. Первые недели я просто садился в узком промежутке между домами, куда мог заползти только ребенок моих лет, и давал волю слезам. Но однажды я убежал дальше, за пределы общежития.       Я оказался где-то в шумном районе, где пахло едой и не прекращался смех мужчин. Это была обеденная улица: во время перерывов или в конце дня кузнецы собирались здесь компаниями, чтобы поесть или выпить. Незаметно, робея перед такой толпой, я встал у ресторанчика с морепродуктами. О своей горечи я уже забыл, потому что рассматривал яркие вывески, шумных и красных от алкоголя и вкалившегося в кожу жара печей кузнецов, ловил запахи вкусной еды, обрывки разговоров.       Тогда-то меня заметили кузнецы, с которыми я прибыл на Чжумин. Они обрадовались и подозвали к себе. В них был алкоголь, поэтому я побаивался их шумной радости, но вскоре убедился, что они были не злыми людьми. Спиртное не портило их. Угощения, рассказы дня текли рекой от них. Они спрашивали меня, как я обжился здесь, как моя учеба. Я рассказывал многое и от этого мне становилось легче. То легкое одиночество и потерянность, которые я ощущал эти недели рядом с этими мужчинами рассеивалось.       Так я стал приходить к ним каждый день. Они были рады мне, ждали, сажали на места получше, не давали в обиду злым от пьянства людям, шутили и смеялись со мной. Невольно тогда их компания стала накладываться в моей голове с одним воспоминанием. Я даже немного испугался, посчитал это кощунством. Мой отец с охотниками временами точно так же сидели у нас дома и разговаривали. Если мама не уводила меня в другую комнату, то я устраивался на коленях у отца и звонким голосом смеялся с ними и рассказывал какие-то свои детские и наивные истории, чтобы тоже быть частью этой компании.       В этих кузнецах я начинал видеть тех людей из детства, я чувствовал пугающую тягу к ним, ловил, надеялся в их словах и жестах найти отцовские жесты. И находил. У многих из этих мужчин дома тоже были дети, многие просто по-отцовски относились ко мне.       Через пару недель наши с ними отношения пошли еще дальше. Как-то вечером они предложили мне после учебы приходить к ним в мастерскую. В моем возрасте и классе еще не учили чему-то сложному: нас готовили только в подмастерье, рассказывали основы кузнечного ремесла, раз в неделю после долгих инструктажей позволяли попытаться воспользоваться какой-нибудь техникой, чтобы к концу первого учебного года мы смогли сделать свой первый кинжал или наручи. Кузнецы же мне предложили большее.       В их мастерской во время работы они ставили меня на стул, чтобы мне было виднее, ковали, занимались своей работой и параллельно, если успевали, рассказывали мне какие-нибудь тонкости или секреты работы, которые приобретаешь только с опытом. Я смотрел во все глаза, мне казалось, что искры, вылетающие между молотом и раскаленным металлом, попадают в мои глаза и сияют там.       Через неделю кто-то из мужчин сковал мне инструменты по моей силе. Теперь во время отдыха кто-то из кузнецов помогал мне опробывать их, следил, чтобы я не поранился и делал все правильно.       Не знаю, может, я и правда, как говорили кузнецы, был не по годам талантлив, может, просто их внимание и желание научить помогли мне так быстро освоиться в ремесле. Однако уже через две недели я смог сам вполне сносно сковать лезвие для ножа. Все мои друзья кузнецы из этой мастерской так ликовали, словно я смог сковать полноценный доспех для адмирала. Я переходил из рук в руки, которые подкидывали меня, лохматили мою неравномерно отрастающую шевелюру, стискивали, проверяли пальцем остроту лезвия моего ножа. А вечером они еще более шумной компанией, чем обычно, отмечали мое первое изделие. Они и раньше баловали меня, но в это день сладости и угощения просто сыпались на меня потоком.       Конечно, я рассказал об этом событии Байхэн. Как всегда, она мило кричала и хвалила меня. Я почувствовал, что все прекрасно. Что я смогу вытерпеть все нападки неприятелей, пока меня поддерживает Байхэн и эти добрые кузнецы.       Помощь мужчин ощутимо сказалась на моих успехах в учебе. Многое из того, что другие впервые проходили на уроках, я уже выполнял своими руками. Я стал быстрее, понятливее, мои ответы, попытки применить технику становились лучше, точнее, оставляя остальных учеников далеко позади. Некоторых детей это восхищало, некоторых настраивало против меня из зависти. Но я был сильнее теперь, я нашел ту каменную стену, за которой мог укрыться от всех неприятностей.       Так пролетали месяцы. Прекрасные месяцы, в которые я понимал, что нахожусь именно там, где должен. Наступил конец учебного года, а значит и время демонстрации своих умений. Кузнецы, которые учили меня, всю неделю до этого события снабжали меня советами: странными и серьезными, о ковке и спокойствии. Я внимательно слушал, но с трудом представлял, как применить все это на практике.       В день испытания мне предстояло выковать лезвие топора странной формы. Форма была нестандартной для демонстрации нескольких полученных навыков. На этот экзамен пришел даже генерал Хуайянь. Я был предельно спокоен: за эти месяцы, проведенные в компании кузнецов я, хоть и учился меньше по времени, чем остальные, но выполнял все эти действия довольно часто. Они даже разрешали мне быть их маленьким подмастерьем, хотя до достижения 13 лет это было запрещено.       Пока все остальные с ужасом и волнением смотрели на чертеж задания и думали, как к нему подступиться, я уже начал работу. Экзаменаторы предполагали, что мы за этот год сможем лишь придать форму металлу. Но я хотел пойти дальше. С учетом времени, которое нам дали, я понимал, что если все буду делать правильно, то успею и закалить металл.       Шаг за шагом по отработанным ежедневным трудом правилам я ковал. Шел стремительно, не обращая внимания на окружающих. Для меня существовали только металл и то, чем он должен стать. Хотя на экзамене давали инструменты, но я принес с собой те, что мне сделали кузнецы: привычнее и спокойнее пользоваться ими. Когда я придал форму, приступил к закалке. Мне показалось, что когда я подошел с раскаленным металлом к резервуару с водой, откуда-то раздался крик, но за ним ничего не последовало, поэтому я не обратил внимания и продолжил работу. Сделал на совесть, как требовали кузнецы.       Несколько раз взмахнув лезвием топора, прислушиваясь к звуку по привычке, я остался доволен и пошел к экзаменаторам. Внезапно оробев перед ними, вспомнив, что я был не наедине со своим ремеслом, а за мной наблюдали, я склонил голову и положил свое творение на самый край стола. Я не поднимал глаз, видел, как мой топор взяли, слышал, как его осматривают.       — Сколько тебе лет? — голос был басовиты, но женский.       — Не знаю, — это правда. Может, кто-то и говорил мне мой возраст на родной планете, но никто не принуждал меня заучивать это, для выживания этого не требовалось.       — Примерно 6, может чуть старше или младше, — это голос генерала Хуайяня.       — Даже не верится, что это он сковал. Еще и закалил.       — Причем закалил довольно неплохо, — голос какого-то молодого парня, возможно, ему даже 18 не было.       — Где ты научился этому, малыш? Ты так быстро со всем справился, что не верится, что ты только уроками занимался, — женщина встала, чтобы видеть меня. Из-за моего роста над столом возвышалась только копна волос.       — Я наблюдал за кузнецами, — я не мог сказать всю правду, мои друзья-кузнецы говорили, что их могут наказать, если выяснится, что ребенок выполняет такую работу.       — Поразительно, — она протянула мне руку и пожала ее. — Ну тут однозначно аттестация. Если бы можно было, то я бы даже перевела его в класс повыше.       Меня попросили подождать. Мое творение оставили на столе экзаменаторов. Я наблюдал, как мои однокурсники суетились, волновались, совершали ошибки или четко следовали учебникам. Когда время стало истекать, они стали подходить к столу.       Многим кивали, указывали на ошибки, некоторых хвалили, другим сразу говорили о провале. Но никому больше не говорили того же, что и мне. По истечении времени генерал Хуайянь вышел вперед с моим топором.       — Мы решили не говорить вам, чтобы не отвлекать от мыслей о создании хорошего изделия, но человеку, создавшему лучшее лезвие полагается награда, — он махнул мне рукой. — Инсин, выйди вперед.       Я робко, оглядываясь на остальных, сделал два шажка.       — Твое творение без каких-либо сомнений было признано лучшим. В этом году награда достается тебе. Ты хорошо постарался и победил самого себя, перерос себя.       Хуайянь опустил руку в карман и достал оттуда мою шпильку. Ту саму, которую сломали в мой первый же день на Чжумине. Я, не веря, смотрел на свое сокровище, целое и невредимое, в руках мужчины, стараясь сдержать слезы. Сколько раз я пытался узнать о судьбе этой вещицы, сколько раз я пытался выпросить ее, чтобы починить, но мне отказывали. И сейчас я вижу ее целую и прекрасную, без следов поломки в руках Хуайяня.       Он подошел ко мне, опустился на колено и вставил рядом с моей новой простенькой шпилькой подарок Байхэн.       — Не плачь, я же говорил, что ты будешь хорошим кузнецом. Старайся и дальше так, — он пожал мне руку и встал.       Я, чувствуя, что слезы мне все же не остановить, широко улыбнулся, сощурив глаза. Мне не важно было, что в спину мне смотрят завистливые глаза, что это только первый шаг большого пути. Я был здесь и сейчас, я был рад, я хотел рассказать обо всем Байхэн и кузнецам.