Мгновение длиною в жизнь

      Я рос. Рос, как всякое живое существо, просто быстрее, чем другие долгоживущие. Рос, как мастер. Может, из-за того, что моя жизнь была значительно короче остальных жителей альянса, но я был быстрее, расторопнее, тщательнее и учился всему с большим темпом. Все мои недоброжелатели, все мои приятели, которых я успевал заводить, оставались в прежних классах, у прежних учителей. Я же нырял из одного класса в другой, из одного курса в следующий, я чувствовал, как в сравнении с остальными сама жизнь торопит меня, говорит, что мне нельзя стоять, думать, нельзя быть нерешительным — я просто умру, если буду чего-то бояться или сомневаться в чем-то, ничего не сделав. Через несколько лет, когда мне было 15 лет, те, с кем я начинал учиться, выглядели на свой прежний возраст. Мне было немного смешно, ведь теперь я мог уже заломить им руки, стукнуть так, что искры из глаз полетят, ведь они были ниже, меньше и слабее. Но я не делал этого. Своими успехами в кузнечном ремесле я уже давно все доказал, указал им свое место.       Да, я стал заносчив за эти года. Виновата в этом была и моя одаренность, и отношение окружающих, и — поразительно — Дань Фэн. Пожалуй, если бы не было этой самодовольной ящерицы в моей жизни, я бы не задрал нос, не стал считать себя чуть выше того, чем я являюсь на самом деле. Мои друзья кузнецы, с которыми я теперь вечерами мог и выпивать, в мастерской которых уже официально подрабатывал, не дали бы мне возгордиться. Они были простыми и добродушными людьми, рядом с ними мне было бы стыдно корежить из себя невесть что.       Но этот Дань Фэн!       До 12 лет все шло прекрасно. Я не часто наведывался на Лофу. Только после экзаменов и на большие праздники. Часто я даже на них не заставал Байхэн, но мне и без этого было с кем провести время. У Цзинлю и Цзин Юаня я был желанным гостем. Часто я привозил с собой им подарки, выкованные своими руками, многими они даже начали пользоваться. Они были рады мне. Но не Дань Фэн.       Его еще детская ненависть, ревность никуда не исчезли. Просто он стал действовать аккуратнее, разумнее. Сначала стал гадить мне исподтишка, обставляя все даже так, что я становился виноватым. Например, однажды я, проходя мимо библиотеки в Чешуйчатом ущелье, услышал шум в одной из комнат. Не знаю, какое любопытство дернуло меня проверить это место, но позже оказалось, что был утерян какой-то свиток с облачным гимном. Ну и, разумеется, последним в этом помещении видели меня. Меня чуть не посадили за порчу и утерю народного достояния вымирающего вида, но позже Цзин Юань, улыбаясь, приволок за остроконечное ухо Дань Фэна, у которого этот свиток и был дома. Как старейшине ему ничего не сделали, ведь он имел полное право на использование этих свитков.       И таких маленьких подстав было предостаточно. Но в десять лет ситуация стала еще круче: Дань Фэн, которого обучали и облачным гимнам, и боевым навыкам, стал использовать их против меня. Это не походило на «дружеский бой». Он неожиданно появлялся и нападал, метя в самые хрупкие и опасные для моей жизни места. Один раз он так проломил мне ключицу, хотя сам перелом я обнаружил только спустя три недели, в которые она, не переставая, болела (я думал, что это просто ушиб, который скоро пройдет).       Мне ничего не оставалось, кроме как начать обороняться. В словесных перепалках выставлять на показ свой талант в кузнечном деле, доказывая, что без моего оружия ни один видьядхара не смог бы защитить себя, а вот в реальной стычке пришлось попотеть. Я выковал себе оружие по рекомендации Цзинлю, а потом напросился к Цзин Юаню в ученики. Он не очень хотел брать меня, за эти годы его позиция не изменилась относительно моей смертной тушки, но я напомнил ему, что если не научусь защищаться, то умру еще раньше от атаки Дань Фэна.       С того момента я встал и на путь воина, хотя все изначально хотели увести меня от этой дороги. Конечно, Цзин Юань пытался научить меня в большей степени защищаться, но я уже и сам распалился. Я хотел победить Дань Фэна, доказать ему, что мой меч лучше его гимнов. Я нашел себе учителей и на Чжумине, оттачивал свои навыки сам, через эти тренировки больше понимая, каким должно быть оружие. Я полез в книги, ища всякий способ, который сделал бы мой меч сильнее. Я верил в свой талант, в свое оружие.       Я начал комбинировать разные, самые неожиданные ингредиенты и компоненты, опираясь не только на труды других мастеров, но даже на легенды. Полагаться на мифы мне подсказал и мой наставник (он был на моем самом первом экзамене) Ханьгуан. От своего помощника-учителя я отказался правда через несколько лет, заявив ему, что давно уже перерос его. Гордость моя погубила этого человека. Но в свое оправдание — хотя один ребенок никогда не примет этого оправдания — Ханьгуан уже тогда начал сбиваться с пути. Я в поисках лучшего оружия не забывал о цене за силу и этике, поэтому бросал попытку выковать или использовать меч, если видел, что один из принципов были нарушены и меч становился опасен и для обладателя. Но не Ханьгуан.       Дань Фэн стал моей мотивацией стать сильным воином, но с приходом моей силы и мастерства я стал и заносчивым. Я стал забывать о силе и слабости, стал забывать, зачем человеку вообще дается сила, почему ее хотели мы, находящиеся под гнетом борисинцев. Не для бахвальства, не для желания унизить. Но для мира и для защиты. Я не прекращал тренироваться, не прекращал искать новых способов победить до тех пор, пока не одержал над Дань Фэнем победу. После этой победы уже я искал драки с ним, искал себе соперников.       Цзинлю и Цзин Юань, которые сначала хвалили меня за успехи, после скорее остальных поняли, что я сбился под весом гордыни. Я не оставлял битвы до тех пор, пока противник не окажется унижен, пока он не начнет меня молить о пощаде. Я забыл об уважении. Я считал, что его недостоин любой, кто слабее меня. Цзинлю сначала пыталась объяснить Байхэн, что меня надо спасать. Но у Байхэн в тот момент были проблемы: она в качестве военного пилота должна была отправляться на битву с мерзостями изобилия. Она не придала большого значения словам подруги.       Поняв, что через моего опекуна воздействовать на меня не выйдет, Цзинлю решила вразумить меня самостоятельно. Причем вразумляла она моими же средствами. Она вызвала меня на битву при огромной толпе на стадионе. Она нападала, наносила мне удары, рассекая мою плоть до костей, рубя сухожилия и мышцы, не щадя, не заботясь, как раньше, о хрупкости моей жизни. Она калечила меня и продолжала наносить удары даже тогда, когда ноги мои были подрезаны так, что я не мог уже стоять, а руки не поднимались. С залитым кровью из ран лицом, которое было бледно от уязвленной гордости и страха, я склонил под ее очередным ударом голову и взмолился о пощаде.       Такие уроки не забываются. Медицина Лофу подняла меня на ноги быстро, оставив только шрамы, но боль от публичного поражения, стыд пожирали мое сердце еще долго. Я стал смирнее, спокойнее. Казалось, что Цзинлю утихомирила мой бунтарский период и дальше все должно идти хорошо, но случилось то, что перевернуло мой мир и дало мне новые поводы для битв с Дань Фэном.       Это случилось, когда мне было 15 лет. Дань Фэн был в тех же годах. Байхэн несколько лет была в сражениях, не имея возможности вернуться домой. Когда же неимоверными усилиями сторона Альянса смогла отшвырнуть противника для передышки, Байхэн сразу же устремилась домой. Я был на Чжумине, когда узнал, что она вернулась и в тот же день, оставив учебу и другие заботы, поехал домой. Я истосковался по ней, все же она была моей семьей. А еще я надеялся увидеть ее целой и невредимой.       Добрался я до Лофу вечером, когда горожане начинают прогуливаться, выпивать, наряжаются, если близится праздник. Байхэн как раз прибыла за неделю до праздника на Лофу.       Я хотел сделать ей сюрприз, поэтому не сказал, что приеду. Пробираясь среди размеренных и шумно счастливых людей, я стремился к дому, где меня ждала Байхэн. Я не надеялся ее случайно встретить на улице, но судьба устроила иначе.       Я увидел ее очень издалека. Она шла в чужеземном нежно-голубом платье, изящно подчеркивающем изгибы ее фигуры, распущенные волосы делали ее совершенно иным человеком. Она была не той привычной мне Байхэн, которая каждый день выглядела так, словно готова была в любую минуту прыгнуть на корабль, чтобы отправиться в бой. Если бы мои мысли не были заняты ей, если бы я невольно не искал в каждой женщине ее, то я бы даже не узнал ее.       Она, аккуратно сложив руки перед собой, небольшими шажками двигалась через мосток, скромно и даже смущенно поглядывая по сторонам. Было видно, что ей непривычно так ходить, но одновременно она понимает, насколько красива, что это замечают другие. И ей неловко и приятно от этого.       Я уже поднял руку, чтобы крикнуть ее, привлекая ее внимание, но замер, голос застыл у меня в горле. К Байхэн подошел какой-то мужчина и поклонился ей. Байхэн ответила ему тем же. Они начали разговор о чем-то, она смеялась, прикрывая рукой маленький ротик, он смотрел на нее… особенно, видел в ней нечто большее, то, что и я, кажется, вот-вот и начну видеть.       Я стоял и смотрел, как они разговаривают, ловя какие-то новые особенные эмоции и движения у Байхэн. Она завораживала этой тайной, которую я до этого не встречал. Когда они распрощались, я рассеянно вновь поднял руку, уже не собираясь кричать. Мне показалось, что так я ее опозорю. И опять же мне станет неприятно, если я привлеку ее внимание, а на нее посмотрят и другие.       Но в этот момент к Байхэн подошел Дань Фэн. Легко и непринужденно, словно он делал это не в первый раз. Более долговязый, более взрослый и спокойный внешне он выглядел не так, как я. Он протянул Байхэн цветы. Белые, которые до противного подходили к ее платью. Она обрадовалась и приняла эти цветы, как какую-то редчайшую ценность. Дань Фэн гармонично и уверенно принял ее благодарность. И вновь они о чем-то говорили, а я только смотрел. Смотрел и понимал, что если бы голос разума оказался слишком тихим, то я бы не выдержал и убил бы Дань Фэна тут же на месте, лишь бы он не дарил ей цветов, не имел права на ее благодарность, чтобы она даже в его желаниях не принадлежала ему.       Я смотрел на них и понимал, что происходило. Кощунство, с которым я не мог ничего поделать. Я видел в ней не спасительницу, не опекуна, а женщину со своей красотой, которую мне хотелось защитить, любить не той нежной детской любовью ребенка.       От этой сумятицы в голове, от ужаса от собственных же чувств мне хотелось развернуться и убежать, потому что было стыдно, было страшно даже помыслить о любви к ней, которая была до этого дня для меня иным человеком, почти сестрой. Но вместо этого я, стиснул кулаки и на деревянных ногах двинулся к Дань Фэну и Байхэн. Я не хотел, чтобы она ушла с ним.