Леир — Я Бессмертен

Ветер тянулся ленивыми потоками сквозь плотные стены леса, укрывавшего деревню так плотно, что солнечный свет доносился сюда лишь редкими золотыми лентами. Зелёный полумрак густого леса нависал над обветшалыми крышами, словно покров, защищающий, но и подавляющий одновременно. Деревня, казалось, дышала этим лесом, её дома тянули из него силы, и её жители жили в постоянном шёпоте деревьев. Звуки жизни здесь звучали приглушённо, как будто сами деревья впитывали шум, оставляя лишь слабые отголоски. Лес, живущий своей непостижимой жизнью, нашёптывал свои тайны в каждом порыве ветра. Шорох листвы напоминал о чем-то древнем, вечном, но одновременно угрожающем. Здесь запах сырой земли и гнилых листьев смешивался с дымом костров, где-то вдали угадывался приторный аромат смолы, стекающей с сосен, словно густой мёд. Дома в деревне, сложенные из массивных, грубо обработанных брёвен, казались частью этой лесной симфонии. Мох покрывал их крыши, словно природа пыталась поглотить их обратно. Кривые окна смотрели в мир, как усталые глаза старика, который уже видел слишком много. Деревянные ставни скрипели, то ли от ветра, то ли от собственного возраста. Ветер уносил звуки сквозь лес, смешивая человеческую жизнь с дикой природой. По земле, истоптанной босыми ногами, бежали серые, клокочущие ручейки. Грязь впитывала следы, делая их частью своего рисунка, а в лужах дрожало небо, так и не решаясь заглянуть в эту глухую глубь. Осколки керамики и сломанные инструменты, затёртые временем, валялись вдоль единственной улочки, делая её похожей на рваную нить, пришитую грубыми стежками. Люди здесь не ходили — двигались, словно ветвистые тени, их силуэты растворялись в полумраке. В их глазах отражалась усталость от бесконечной работы и тревога перед лесом, который, казалось, мог в любой момент проглотить их вместе с их домами. Детей почти не было видно; их крики, если и звучали, смешивались с шумом ветра и птиц, как часть единой песни этого места. Даже их смех казался приглушённым, затерянным в бесконечной зелени. Воздух в деревне был тяжёлым, вязким, как густой суп, наваренный из лесного тумана, трав и земли. Он проникал в лёгкие, оставляя вкус чего-то древнего, дикого, почти первобытного. С каждым вдохом казалось, что этот воздух накладывал свою печать на тех, кто осмеливался здесь жить. Вдалеке, за деревянными изгородями, где кончались поля с жалкими полосками ржи, начинался лес, ещё более тёмный и дикий. Там, за пределами деревенской жизни, царила тишина, настолько густая, что в ней можно было утонуть. Лес там был другой — не просто часть природы, но сущность, что дышала, смотрела, наблюдала. Небо над деревней, серое и низкое, казалось, отражало саму её суть. Вечная борьба людей с лесом, с его густотой и силой, отражалась и в этих облаках. Даже солнце, пробиваясь редкими лучами, казалось нерешительным. Оно играло в прятки с облаками, как будто боялось нарушить древний порядок. Эта деревня, крошечная и забытая, существовала, как часть леса, как ещё одна ветка или корень. Её нельзя было назвать ни живой, ни мёртвой. Она была чем-то промежуточным, как выдох, застрявший между вдохом и следующим словом. Здесь всё существовало на грани: свет и тьма, жизнь и забвение, человек и природа. Такой была эта деревня в чаще леса, обитель мечтаний и страхов тех, кто осмеливался её населять. Звучит неплохо, — обдувая перо, прошептал мальчик, его голос терялся в полумраке комнаты. Он вытянулся на скрипучем деревянном стуле, потягиваясь так, чтобы спина приятно застонала. Тело было затёкшим от долгого сидения, но в голове бурлили мысли, как речной поток, пробивающийся через завалы. На старом куске пергамента перед ним слова уже легли ровными строками, словно замерев в ожидании, когда мальчик придаст им больше жизни. Он взглянул на текст, исписанный чернилами, из которых ещё пробивался слабый запах сажи и смолы. Ему казалось, что написанное будто звучит внутри него, как отголоски чего-то настоящего, но всё ещё не до конца завершённого. Мальчик осторожно поставил перо в глиняную чашечку с водой, затем откинулся назад. Его взгляд, полный детского, но уже пытливого любопытства, блуждал по комнате. Это была его деревня, его дом — всё, что он знал и что теперь пытался описать. Сзади раздался тихий стук: отец, сидя у длинного верстака, латал потрёпанную сеть. Его руки — загрубевшие, покрытые мелкими порезами и ожогами, — ловко переплетали толстые волокна, будто они сами помнили, что делать. По виду сети было понятно, что её использовали не для рыбы — в здешних лесах она была редкой добычей, — а для ловли дичи. Тонкие лучи света, пробивавшиеся через щели в стенах, отражались от стальных крючков, прикреплённых к её концам. Отец работал молча, только иногда покашливая, словно добавляя звуки к негромкому треску горящих в очаге поленьев. Мать, сидя ближе к огню, что пылал в широком каменном очаге, склонилась над мехом убитой ночью лисы. Её тонкие, но сильные пальцы ловко очищали шкуру от остатков мяса, чтобы позже её натянуть и высушить. Крохотный нож, с которым она работала, казался продолжением её рук, отточенных годами труда. Лисица уже лишилась яркой жизни, но в движениях матери, точных и размеренных, было что-то живое и постоянное. Пахло свежей кровью, дымом, горькими травами, которые сушились над огнём, — все эти запахи смешивались, наполняя комнату густым ароматом самой жизни. Комната была небольшой, тесной, как и полагалось дому охотников-собирателей. Грубые стены из брёвен тёмнели от копоти, а где-то в щелях виднелся мох, который пытался забраться внутрь. В углу стоял низкий стол, на котором лежали остатки последнего ужина: обглоданные кости и чёрствый кусок хлеба. На полках вдоль одной из стен стояли глиняные горшки с засоленными грибами, орехами и сухими ягодами. Эти припасы спасали в холодные месяцы, когда лес становился менее щедрым. Комната разделялась на две части натянутыми шкурами. За одной из них находилось спальное место родителей, за другой — мальчика. Постель была скромной, набитой сухой травой, укрытой старыми мехами. Это был их мир, закрытый, как коробка, где каждый предмет имел своё место, а каждый запах и звук был знакомым, почти домашним. Отец поднял глаза на сына. — Что ты там всё пишешь, Леир? Опять про деревню? — Его голос был низким и грубоватым, но в нём угадывалась мягкость, свойственная лишь тем, кто глубоко любит. Леир обернулся. — Да, про деревню, — ответил он, немного застенчиво. — Как она выглядит, как звучит. Хочу, чтобы люди могли представить её так же, как вижу я. Мать коротко усмехнулась, не поднимая глаз от своей работы. — Хорошо бы ты столько же внимания уделял тому, как помогают твоему желудку те, кто здесь работает, — отозвалась она с лёгкой насмешкой. Арн хмыкнул, но не стал спорить. Он снова повернулся к своему тексту, провёл пальцами по краю пергамента и задумался. Внутри него росло ощущение, что всё это — лес, дом, его родители — гораздо больше, чем кажется. И он хотел, чтобы его слова это отразили. — Леир, — голос отца прервал его размышления, — ты не устал писать свои истории? Ты ведь целый день за этим сидишь. Мальчик поднял голову, отвлёкшись от пергамента. Его лицо было сосредоточенным, но в глазах блестел огонёк интереса. — Не устал, отец. Мне это нравится. Я хочу, чтобы это было... настоящим. Чтобы всё, что я пишу, звучало правильно. Как будто я могу передать то, что вижу, словами. Отец усмехнулся, проводя рукой по щетине на подбородке. — Тебе скоро двенадцать, а говоришь, как взрослый. Не каждый человек, даже в городе, так свои мысли излагает. А уж здесь и подавно. В деревне-то... ну, сам знаешь, грамоте обучены единицы. Леир кивнул, принимая слова как данность. — Я просто пишу, как думаю. Ты сам ведь меня учил. Если бы не ты, я бы и не знал, как держать перо. Все говорят, что грамота бесполезна, но мне кажется, это неправда. — Мудро сказано, — ответил отец, откладывая сеть в сторону. Его глаза потеплели. — Ты ведь знаешь, почему я тебя этому научил? — Потому что ты сам учился, когда жил в городе, — быстро ответил Леир. — Ты всегда говоришь, что образование важно. Отец кивнул, наклоняясь вперёд, чтобы лучше видеть сына. — Верно. Если человек умеет писать и читать, он может мыслить иначе. Может видеть мир шире, чем тот, кто не умеет. Я хотел, чтобы ты мог думать самостоятельно, сын. Мать, не отрываясь от меха, бросила через плечо: — А ещё чтобы он мог работать, как все остальные. Леир, ты сегодня вообще собираешься что-нибудь сделать или нет? Мальчик смущённо потёр шею. — Конечно, мама. Просто закончу этот кусок и помогу. Отец слегка улыбнулся, глядя на их обмен. — Не ругай его, Эйна. Пусть пишет. Он ведь не просто так сидит. Может, однажды его слова что-то изменят. Мать фыркнула, но промолчала, продолжая заниматься своей работой. Леир снова опустил взгляд на свои записи. У него было мало времени до того, как нужно будет помогать, но это не останавливало его. Каждое слово, которое он выводил на пергаменте, казалось частью чего-то большего, хотя он пока и не мог объяснить, что именно. Ему действительно нравилось то, чему научил его отец. — Леир, хватит сидеть! — голос Эйны раздался чётко и с долей нетерпения. — Возьми сумку и отправляйся за травами. Мы снова остались без снадобий, а кому, как не тебе, бродить в лесу? Леир поднял глаза от своих записей, быстро задвинул пергамент в сторону и встал со стула. — Уже иду, мать! — ответил он, с лёгким вздохом направляясь к углу комнаты, где лежала его старая холщовая сумка. Взяв её в руки, он быстро осмотрелся. В комнате было темновато, но мягкий свет от очага подсвечивал его тонкое лицо. Его чёрные волосы, прямые и чуть взъерошенные, ниспадали на лоб, а густые пряди на затылке касались шеи. В их темноте под лучами огня пробивался слабый блеск, напоминающий влажный шёлк. Глубокий взгляд карих глаз, казалось, видел больше, чем мог заметить кто-либо другой. Его нос с небольшой горбинкой придавал лицу характерности, а слегка изогнутые губы часто застывали в задумчивом выражении. Леир был высоким для своего возраста, но всё ещё сдержанно угловатым, с тонкими руками и длинными пальцами, которые больше подходили бы для пера, чем для грубой работы. — Ты не забудь нож, — напомнила Эйна, всё ещё не поднимая головы от своей работы. — В лесу много всего, и не всё из этого травы. Леир кивнул, пристёгивая нож в кожаных ножнах к поясу, и взглянул на мать. Она сидела у очага, в слабом свете которого её образ выглядел особенно живым. Её тёмные волосы, собранные в небрежный узел, лишь подчёркивали строгость черт лица, обрамлённого несколькими выбившимися прядями. На её коже, смуглой и загрубевшей от постоянной работы, лежали следы прошедших лет, но глаза, глубокие и зелёные, были полны жизненной силы и решительности. Эйна носила простую льняную тунику и пояс из кожаных ремней, на котором болталось множество маленьких ножей и инструментов. Зен, его отец, сидел неподалёку. Он отложил сеть, которую чинил, и теперь вытирал руки об обрывок ткани. Его мощные плечи и широкая грудь выдавали годы тяжёлой работы, но взгляд был мягким и внимательным. Лицо Зена, обрамлённое тёмно-каштановыми волосами, с начала лба переходившими в густую бороду, выглядело одновременно суровым и добродушным. Нос, прямой и чуть широковатый, придавал ему ещё больше основательности, а серо-голубые глаза будто светились мягкой уверенностью. На нём была кожаная жилетка поверх льняной рубахи, а запястья обвивали старые кожаные ремни, потемневшие от времени. — Будь осторожен, сын, — сказал Зен, поднимая на него глаза. — Лес сейчас беспокойный, дождь скоро будет. Смотри, чтобы вернулся прежде, чем он начнётся. — Я знаю, отец, — ответил Леир, закидывая сумку через плечо. Её кожаный ремень слегка натёр ему шею, но он привычно поправил его. Он ещё раз осмотрелся, убеждаясь, что взял всё необходимое, и направился к двери. Лес, застывший в ожидании, манил его своей тишиной, в которой скрывались возможности, но и опасности. Дверь дома закрылась с глухим скрипом, и Леир остановился на мгновение, чтобы привыкнуть к миру за порогом. Воздух здесь был иным — свежим, влажным, насыщенным ароматами деревьев и земли, ещё не тронутыми людскими руками. Солнечный свет едва пробивался сквозь густые кроны деревьев, а в воздухе стояла звенящая тишина, лишь изредка нарушаемая трелями птиц или далёким стуком дятла. Леир сделал несколько шагов вперёд, оглядываясь. Узкая тропа, выложенная босыми ногами десятков поколений, змеилась между деревьями, уводя вглубь чащи. Он поправил ремень сумки на плече и двинулся дальше, чуть ускоряя шаг. Под ногами хрустели мелкие ветки и шуршали прошлогодние листья, их приглушённые звуки растворялись в лесной тени. — Так, — пробормотал Леир себе под нос, — мне нужны мята, зверобой и... ещё мать говорила про дягиль. Да, точно, дягиль. Ещё, кажется, корень девясила… Он прищурился, пытаясь вспомнить все растения, которые велела найти Эйна. В голове крутились обрывки её наставлений: «Не бери увядшее, смотри, чтобы листья были чистыми…». Леир кивнул своим мыслям и чуть ускорил шаг, стараясь не забыть ни одного из указаний. Лес всё сильнее сжимал его своими зелёными объятиями. Чем дальше он шёл, тем гуще становились кроны деревьев, и тем меньше света достигало земли. Мягкий мох стелился на корнях дубов, словно одеяло, а в воздухе витал сладковатый запах цветущих растений. Здесь, в самой глубине чащи, всё казалось иным: неподвижным, словно мир затаил дыхание, следя за каждым шагом мальчика. — Зверобой растёт у обочины тропы, — снова сказал он себе, обводя взглядом заросли. — Мята там, где влажно... А дягиль… вроде бы на полянах. Девясил... Ух, это будет дольше всего искать. Его голос звучал едва слышно, будто он боялся потревожить лес. Леир приостановился, всматриваясь в растительность у края тропы. Лопухи и крапива тянулись к нему своими широкими листьями, но нужного растения пока видно не было. Мальчик выдохнул и продолжил идти. — Надо торопиться, — тихо пробормотал он. — Отец говорил, дождь. А мне ещё возвращаться. Лес встретил его слова безмолвием, лишь где-то далеко раздался треск ветки, сломавшейся под чьей-то тяжёлой лапой. Леир остановился, прислушиваясь, но звуки не повторились. Он пожал плечами и пошёл дальше, подмечая в зарослях первые признаки трав, которые ему поручила собрать мать. Леир присел на корточки у края тропы, аккуратно раздвигая высокую траву. Его пальцы нащупали нужный стебель, и он осторожно срезал его коротким ножом. В воздухе тут же разлился лёгкий пряный аромат зверобоя. Леир добавил растение в сумку, где уже лежали аккуратно уложенные пучки мяты и корень девясила. Его работа шла медленно, но он старался не торопиться: каждое растение требовало внимания, как будто лес проверял его терпение. Прошли часы. Сначала солнце стояло высоко, золотя верхушки деревьев, но постепенно свет стал тускнеть, скользя по густым кронам. Лесные звуки тоже изменились: трели птиц замолкли, уступив место редким щебетаниям и шелесту листьев. Леир не обращал внимания на смену времени, полностью погрузившись в работу. — Последний куст, — пробормотал он, стоя перед высоким стеблем дягиля. Его тёмные листья бросали тень на землю, словно лес пытался спрятать растение от человеческих рук. Леир аккуратно срезал толстый стебель, чувствуя, как мышцы в руках начали ныть от усталости. Он взглянул на сумку: она была заполнена почти до краёв. Каждое растение лежало аккуратно, так, чтобы листья не помялись, а корни не запачкали всё вокруг. Леир гордился своей работой, но в то же время чувствовал, как сильно устал. Руки ныли, ноги словно налились тяжестью, а спина протестовала от долгих наклонов и сидения на корточках. Он выпрямился, потянулся, разминая затёкшие плечи, и поднял голову. Свет в лесу стал заметно тусклее — солнце уже клонилось к закату, а густые кроны деревьев делали вечер ещё темнее. Лёгкий ветер пробежал между стволами, шурша листьями, и Леир вдохнул холодный воздух. — Всё, пора домой, — сказал он себе, закидывая сумку на плечо. Она теперь весила больше, чем в начале пути, но это было приятной тяжестью. Леир осмотрелся, убедившись, что ничего не забыл, и направился к тропе. Ему ещё предстояло пройти через густую чащу, чтобы вернуться домой до наступления ночи. Лес был всё тем же, но казалось, что его тени стали длиннее, а тишина гуще. Леир знал, что нельзя задерживаться: отец всегда предупреждал его, что лес меняется, когда солнце уходит. Леир шагал по тропе, но с каждым шагом лес вокруг него казался всё более чужим. Густые кроны деревьев плотно сомкнулись над головой, словно пытаясь полностью отрезать остатки света. Тени ложились на землю неправильными узорами, извиваясь, как живые. Ветер стих, и теперь всё, что он слышал, — это звук своих шагов и шорох сумки, которую он поправлял на плече. Он попытался отвлечь себя от неприятного ощущения, проговаривая слова матери про травы, но его мысли ускользали в другую сторону. — В лесу нет ничего, кроме животных, — пробормотал он себе под нос, стараясь убедить самого себя. — Нет никаких демонов. Нет чудовищ. Это просто тени. Но каждый шорох, каждый хруст ветки заставляли его сердце биться быстрее. Он вспомнил рассказы деревенских стариков о том, как лес прячет в своих глубинах злобных существ. О скверне, которая прокрадывается в тени деревьев, о существе с пылающими глазами, ждущем, чтобы схватить неосторожного путника. Леир заставил себя улыбнуться. — Глупости. Это всего лишь сказки. Но ноги, казалось, начали двигаться быстрее. Его взгляд блуждал по сторонам, выискивая опасность там, где её не было. Каждое дерево теперь выглядело, как согнутая фигура, готовая на него прыгнуть. И вдруг он услышал это — хруст ветки за спиной. Звук был громким, резким, словно что-то тяжёлое наступило на сухую древесину. Леир застыл, его тело охватил ледяной страх. Сердце громко колотилось, отдаваясь гулом в ушах. Он медленно обернулся, каждый его мускул был натянут, как струна. Позади него, среди деревьев, стоял медведь. Огромный, чёрный, с густой блестящей шерстью. Его глаза — маленькие, но внимательные — пристально смотрели на мальчика. Медведь стоял неподвижно, словно выжидая. Леир чувствовал, как его дыхание стало прерывистым, а ноги будто приросли к земле. Он не мог двигаться. Только смотрел в глаза зверя, понимая, что любая ошибка может стать последней. Леир рванул с места, будто молния ударила в землю под его ногами. Его сердце бешено стучало, а дыхание стало рваным. Он мчался по лесу, не разбирая дороги, прыгая через корни и спотыкаясь о кочки. Сзади послышался рык, тяжёлый и угрожающий, и звук огромных лап, разрывающих землю и траву. — Медведь! — крикнул Леир, сам не понимая, кому он это кричит. Голос его эхом отразился в глухой тишине леса. Лесная чаща, которая казалась ему знакомой, теперь превратилась в ловушку. Ветки хлестали его по лицу и рукам, зацепляли одежду. Ноги скользили по влажной земле, но он продолжал бежать, не смея обернуться. Каждый шаг медведя, грохочущий и мощный, звучал всё ближе. Зверь издавал глухие рыки, и это лишь добавляло страха мальчику. — Нет, нет, нет! — прорычал Леир сквозь зубы, перепрыгивая через упавшее дерево. Его ноги горели от боли, но он не останавливался. Он знал, что остановка означала одно — смерть. Впереди мелькнуло что-то знакомое. Тропа! Он узнал эту часть пути — здесь деревья начинали редеть, а впереди должна быть поляна, за которой начиналась деревня. Надежда вспыхнула в груди, и Леир, собрав остатки сил, бросился вперёд. Но земля снова сыграла с ним злую шутку: нога зацепилась за корень, и он рухнул на землю. Грязь впитала его удар, но боль пронзила колено. Леир зашипел, но не остановился. Он перекатился на бок и, поднявшись на ноги, побежал дальше. За спиной снова послышался громкий рёв, и мальчик понял, что медведь всё ещё рядом. Свет впереди стал ярче. Края леса! Леир выскочил на тропу, ведущую к деревне, и, не оглядываясь, закричал: — Медведь! Помогите! Медведь! Его голос разорвал вечернюю тишину, разлетевшись над маленькими домами деревни. Он мчался, больше не чувствуя ни усталости, ни боли. Позади шум лап вдруг прекратился, но Леир уже не смел оборачиваться. Он добежал до первых домов, его ноги едва держали, а сердце колотилось так, будто готово было выпрыгнуть из груди. Леир, задыхаясь, протянул руку к ближайшей двери, пальцы уже коснулись деревянной поверхности, как внезапно что-то схватило его за правую ногу. Сила удара отозвалась молниеносной болью, такой острой и жгучей, что он закричал, не в силах удержать себя на ногах. — А-а-а-а! — крик вырвался из его груди, захлебнувшись в рыданиях и криках отчаяния. Медведь вцепился в его ногу своими мощными зубами. Их острие с лёгкостью прокололо кожу, мясо и добралось до кости. Хруст сломанной кости был громче, чем собственный крик Леира. Боль вспыхнула во всей ноге, волнами поднимаясь вверх по телу. Она была нестерпимой, ледяной и жгучей одновременно, от неё захватывало дыхание. Медведь рванул головой, выкручивая ногу мальчика в неестественном направлении. Леир почувствовал, как колено сломалось, разлетевшись, как гнилое дерево под натиском топора. Крик перешёл в рваное рыдание. Он попытался дотянуться до травы, до двери, до чего угодно, что могло бы спасти его, но его силы быстро покидали. — Помогите... кто-нибудь... — прошептал он, срываясь на судорожное дыхание. Слёзы текли по его грязному лицу, смешиваясь с потом и кровью, струившейся из растерзанной ноги. Тени вдруг задвигались. Леир не понимал, что происходит. Он услышал грохот шагов, низкий, гневный крик человека и звон стали. Медведь, не отпуская мальчика, рыкнул, готовясь к нападению. Леир уже почти не чувствовал боли, его сознание меркло, а образы вокруг начали расплываться. И вдруг всё замерло. Что-то массивное, неумолимое и блестящее мелькнуло перед его глазами. Послышался резкий свист и хлюпающий звук, словно что-то плотное разорвали пополам. Голова медведя, с застывшими глазами и оскаленными клыками, рухнула в сторону, как будто кто-то с лёгкостью снял с него шлем. Мощное тело зверя бессильно обрушилось на землю рядом с мальчиком, воняя кровью и мускусом. Леир посмотрел на лежащего медведя, но уже не видел ничего чётко. Чёрные пятна расползались по его зрению. Где-то рядом раздался голос, но он не смог разобрать ни слова. Он чувствовал, как его забирают в тепло, как чужие руки осторожно, но быстро обхватывают его под плечи. Его голова безвольно откинулась назад, а мир вокруг погрузился в полную тьму. Леир открыл глаза, и первое, что он увидел, — это соломенный потолок их дома. Огонь в очаге потрескивал, заполняя комнату тёплым светом, а рядом доносились рыдания. Он почувствовал, как кто-то прижимает его к себе, обнимая с отчаянием, которое он не сразу понял. — Леир! — вскрикнула мать. — Ты жив... Ты жив, милый мой! Её голос дрожал, слёзы текли по её лицу, капая ему на щёку. Эйна крепко обнимала сына, словно боялась снова потерять его. Она гладила его волосы, прижимала его лицо к своей груди, не обращая внимания ни на что вокруг. Леир хотел что-то сказать, но горло было пересохшим. Он сделал несколько судорожных вдохов, стараясь прийти в себя. Всё тело казалось странно лёгким, но разум метался в беспорядке воспоминаний. Медведь. Его зубы, боль, крик... И тьма. — Мама... — прохрипел он, с трудом двигая губами. — Где... Где медведь? Эйна только сильнее разрыдалась, обнимая его так, что он едва мог дышать. — Ты чудом выжил, — прошептала она. — Чудом... Отец... Отец успел... — Отец? — Леир слабо повернул голову, и его взгляд встретился с Зеном, который сидел рядом, тяжело опираясь на рукоять огромного меча. Лицо отца было хмурым, но в его глазах светилось облегчение. Он выглядел спокойным, но уставшим, словно за последние несколько часов провёл бой не только с медведем, но и со своими страхами. — Ты спас меня? — спросил Леир, голосом дрожащим, но удивлённым. — Но как? Как ты смог... Он не успел договорить. В голове вспыхнул образ — острый, как удар молнии: меч в руках отца, медведь, и то, как его голова с лёгкостью слетела с плеч. Леир не мог понять, как человек способен на такое. Это было нереально. Его отец... Его простой отец, охотник и собиратель, разом победил того, от чего он, Леир, пытался бежать изо всех сил. — Ты отрубил голову... — прошептал он, не сводя взгляда с Зена. — Как ты это сделал? Зен не ответил сразу. Он только положил ладонь на плечо сына и крепко сжал его, словно пытаясь убедить себя, что Леир здесь, живой, и его больше ничего не угрожает. — Я сделал то, что должен был, — ответил он наконец. Его голос звучал спокойно, но в нём была сталь, которой Леир никогда раньше не слышал. — Ты мой сын. И я никогда не позволю, чтобы что-то тебя забрало. Никогда. Леир не успел задать следующий вопрос. Его мысли снова вернулись к тому моменту, когда медведь вцепился в его ногу. Он вспомнил боль, хруст кости, кровь... Почувствовал, как его дыхание участилось. Он оттолкнулся от матери и сел, с трудом скидывая с себя меховую шубу, которой его укрыли. — Нога... — пробормотал он, лихорадочно разглядывая своё тело. — Мама, папа, я... Это было... Он замер. Его взгляд упал на правую ногу. Там не было раны. Не было ничего, кроме бледного шрама, который выглядел настолько старым, что казалось, он был с ним с самого рождения. Линии шрама были тонкими, почти стертыми временем, но Леир помнил это место: именно туда вонзились клыки зверя. — Как это... — его голос сорвался. — Как это возможно? Он поднял глаза на родителей, но те молчали. Эйна лишь снова обняла его, поглаживая по волосам, а Зен отвернулся, словно что-то тщательно скрывал. Леир почувствовал, как у него кружится голова. Всё вокруг казалось странным и нереальным. Он не знал, что думать. Не знал, что делать. И прежде чем он смог задать хоть один вопрос, его силы окончательно иссякли, и он провалился обратно в темноту.