Белый журавль

      Первое, что чувствует Хэйдзо при виде давнего друга, — тошнота. Внутренности скручиваются тугим узлом, поставив под угрозу физическое и моральное состояние организма, а в ушах пульсируют учащенные удары сердца. Хэйдзо кажется, что он совсем обезумел, раз ему мерещится эта фигура. Сразу вспоминаются последние ночи, когда спать совсем не получалось: в голове всплывали картинки разных событий, но герой всегда оставался неизменным. И пазл наконец складывается. Подавленное настроение, постоянная сонливость, гнетущее чувство, преследующее его последние недели. И, самое главное, попадающиеся под руку дурацкие вещи, которые так или иначе были связаны с этим человеком. Все это предостерегало его, пыталось предупредить и настроить к этой встрече заранее, чтобы потом с ума не сошел, но Хэйдзо даже подумать не мог о том, что эта встреча состоится так скоро. Что она вообще состоится.       Отправив ребенка в комиссию, Хэйдзо перекидывается с Кадзухой парой слов, а после уходит словно ни в чем не бывало. Он ничего не чувствует, словно совершенно пустой, но стоит только переступить порог комиссии, внутри все начинает разрываться на части, обливаясь черной густой, словно смола, кровью. Хэйдзо срывается в туалет, запираясь изнутри, и просто падает на колени, больно ударившись ими о каменную плиту. Упираясь руками в пол, он старается дышать как можно глубже, чтобы не задохнуться: ему словно в одно мгновение перекрыли кислород и следом отобрали легкие. Перед глазами плывет, и Хэйдзо краем сознания замечает падающие на темную плиту слезы, но не осознает того, что с ним сейчас происходит. Он старается вспомнить что-нибудь хорошее, чтобы ухватиться за это и хотя бы немного прийти в себя, потому что такое состояние вызывает в нем дикий страх того, что он вот-вот сойдет с ума.       В одно мгновение Хэйдзо замирает всем своим организмом, совершенно перестав дышать. И вот здесь, наконец, придя в сознание, его накрывает волной истерики, которая так долго ждала своего выхода. Он заваливается на бок, схватившись ладонями за волосы, и едва сдерживает рвущийся наружу крик, в кровь разгрызая свои губы. Сердце сдавливает до ужаса больно, словно кто-то разрезает его на части, со всего размаха вогнав тупой нож в едва функционирующую мышцу. Хэйдзо давится воздухом, давится рвущимся из открытого рта молчаливым криком, который не имеет права быть озвученным. Акима все еще здесь, а тонкие стены вряд ли смогут сохранить в себе чужую боль. Он не хочет, чтобы ребенок видел его в таком состоянии, не хочет травмировать его психику, хотя своя уже давно трещит по швам и только чудом не срывается с обрыва в самую пропасть. Хэйдзо ужасно больно быть оголенным нервом, больно разрываться на части, лежа на грязном и холодном полу, больно жалеть себя до той степени, когда в голове бьется одна единственная мысль: «Сдохнуть гораздо проще». Столько лет пытаться выбраться из сраных джунглей, но в итоге сорваться со скалы и разбиться о толщу льда, оставшись в живых. Хэйдзо не знает, когда и где он успел так согрешить, не знает, как нащупать и искупить свою вину, чтобы суметь глотнуть свежего воздуха, не ощутив нестерпимой боли в легких. Не знает и ответа найти не может, кажется, что его просто нет, как и выхода из этого обгаженного всеми неправдами мира состояния.       В дверь туалета начинает кто-то остервенело ломиться, но Хэйдзо до этого дела нет. Он валяется на полу мертвой куклой и даже близко не ощущает той агонии, в которой разрывается все тело. Глаза ничего перед собой не видят, расфокусированно уткнувшись в какую-то точку, но под головой ощущается что-то влажное, что-то, что противно прилипает к его волосам и коже головы. По засыхающей корочке Хэйдзо краем сознания понимает, что расхреначил себе голову, пока в истерике долбился левой стороной о плитку. А после улавливает безобразную ругань какой-то женщины, что смогла снести к херам дверь с петель, и, едва соображая, тихо фыркает себе под нос. Потому что голос Синобу он узнает даже мертвым.       Узнав, что Алькор спустя три года вернулся в Инадзуму, Куки в тот же момент разразилась такой бранью, что у стоящего рядом Мамору уши в трубочки свернулись, а инстинкт самосохранения завизжал истеричной девицей, приказывая своему хозяину рвать когти куда глаза глядят. Грандиозное возвращение без вести пропавших, которое обязано было прогреметь на всю Инадзуму. Оно обязано было дойти до ушей Хэйдзо, которого всенепременно нужно было спасать. Она давно задумывалась о том, что рано или поздно, но они должны были вернуться, поэтому пыталась приготовиться и морально, и физически, чтобы суметь отстоять бережно взращиваемое чертовых три года моральное состояние детектива. Куки не могла позволить ему добраться до него раньше положенного, уничтожив плоды ее стараний, не могла позволить себе упустить шанс первой поговорить с ним, чтобы после подготовить Хэйдзо к этой встрече. Хотя бы попытаться. Но она, мать его, опоздала, настолько сильно опоздала, что готова была в ту же секунду сорваться на поиски хре́нового смертника, чтобы собственноручно растерзать чужие плоть и душу в клочья. Потому что видеть едва дышащее тело, очевидно истерзанное в собственных мучениях, ей не хотелось.       Первым делом Куки проверяет пульс Хэйдзо, до смерти испугавшись небольшой лужицы крови под его головой. Выдыхает облегченно, уловив слабое сердцебиение, и только потом обращает внимание на оголенные руки: расцарапаны так, словно его когтями гончие драли. Она приподнимает его безвольное тело, чтобы опереть о стену, старается с ним разговаривать, пытаясь привести в чувства, и похлопывает по щекам не больно, но ощутимо, только реакции не поступает. Он смотрит куда-то сквозь Синобу мертвыми глазами, совершенно на нее не реагируя, а в голове звенит и едва отдается тупой болью, которая дает понять, что он все еще живой. Разбитый, но живой. Куки в одну секунду затыкается и замирает на месте, заметив, что Хэйдзо плачет. Молчит, не шевелится совсем, даже не моргает, но из глаз ручьем скатываются слезы, которые пугают не на шутку. Ее ужасно пугает его состояние, настолько, что хочется опустить руки и самой, свернувшись калачиком в уголке, разрыдаться так, чтобы сдохнуть от обезвоживания. Потому что устала. Устала от бесконечной терапии, от сраного дня сурка, что не может закончиться уже третий год, устала от своего бессилия. Тяжело справляться со всем этим грузом, который приходиться тащить на своих плечах в полном одиночестве. Она любит Хэйдзо всем своим сердцем, он стал для нее таким близким человеком, что страшно представить, и видеть его и свою беспомощность убивает в ней последние остатки уверенности того, что все скоро наладится.       Больно, блять.       Куки опускает в отчаянии руки, а следом и голову, крепко-крепко зажмурившись, потому что глаза начинает неприятно щипать от подступающих слез. Сил больше нет, желания тоже, и хрен знает теперь, как закончить этот злосчастный круговорот. Она обессиленно падает лбом на чужое плечо, не в силах даже разозлиться на себя за свою слабость. Ей нужно быть сильной для него, помочь вновь подняться на ноги, а после прописать смачных пинков под зад, чтобы жизнь ягодой не казалась. Но сил хватает лишь на то, чтобы пальцами схватиться за чужую штанину и просто заплакать. Безмолвно, сдавив горло в болезненном спазме, и слишком по-детски, так, как не ревелось уже очень много лет.       Больнее становится тогда, когда Хэйдзо ослабевшими руками прижимает ее к себе и, уткнувшись носом ей в шею, как может крепче обнимает. И Куки все же срывается на тихий вой, жмется к нему словно маленький ребенок, руками хватаясь за его плечи. Потому что устала быть сильной ради кого-то, устала забивать на свои проблемы и переживания, с головой уходя в чужое горе. Хотя бы сейчас ей хочется побыть маленькой девочкой, которую никто не осудит за эту дурацкую слабость, над которой не будут смеяться из-за слез. Которую пожалеют, обнимут и скажут, что все будет хорошо.       — Прости меня, — хрипит едва слышно Хэйдзо, все же сумев найти в себе на это силы.       Куки трясется, захлебываясь в своих слезах, и жмется к нему, что есть силы, боясь потерять хоть какую-то опору. Она всегда считала себя сильным человеком, который способен пройти множество преград с достоинством, всегда терпела до последнего, не желая ковырять свои слабости, чтобы не кровоточило. Чтобы не болело. Но Куки все еще человек, поэтому сделать невозможное у нее не получилось, как бы сильно ей этого не хотелось. Так долго бегать от проблем не получится: дыхалки не хватит, да и бежать больше некуда. Беспросветный тупик.       — Заткнись, — легко толкает его кулаком в плечо. — Толку от твоих извинений все равно нет.       Хэйдзо молчаливо соглашается с ней, дернув уголком губ в жалком подобии виноватой улыбки. Сколько не извиняйся, а делу это не поможет, даже пытаться не стоит. Но ему очень совестно перед ней за свою слабость, которую, как ему показалось, он давно смог преодолеть. Не зря говорят, что когда кажется — креститься нужно, и зря Хэйдзо не перекрестился при виде своего прошлого, может, ему бы полегчало. Может быть, он исчез бы в мгновение ока, оказавшись очередной иллюзией, что пришла за его последними нервными клетками. Только вот выглядело все это настолько реально, что Хэйдзо нутром почувствовал, как его окатили ледяной водой из самих глубин Драконьего Хребта, словно недостаточно эта сраная вселенная поиздевалась над ним и его поехавшей крышей.       — Больше такого не повторится, слышишь?       Хэйдзо вздыхает глубоко, потихоньку начиная ощущать себя и свои ноющие конечности. Крепче прижимает вздрагивающее тело подруги к себе, поглаживая по спине, и виновато целует ее в макушку, после прижимаясь к ней щекой. Куки вряд ли поверит в эти сказки: за три года он не единожды повторял одни и те же слова, обещая, что скоро он встанет на ноги, что скоро все забудется и ему полегчает. Обещал и каждый раз срывался, забывая о своих словах, но он старался сделать все возможное, чтобы оправдать ее старания. Ради себя, ради Акимы и ради нее, потому что видел сквозь собственные черные мысли ее безнадежность, которую она тщательно старалась скрыть за своей упертостью. И он бесконечно ценил эти старания, поэтому каждый раз праведно поднимался с колен, пытаясь больше не спотыкаться о дурацкое прошлое.       Синобу ничего ему не отвечает, пропуская все слова мимо ушей, но потихоньку начинает успокаиваться, приводя себя в чувства. Поплакала — теперь можно и делом заняться, все же на ее плечах лежит ответственность за кучу глупых мужиков, которые все никак повзрослеть не могут и каждый сраный раз праведно лезут в какое-то дерьмо, не щадя ни свои задницы, ни ее саму. Поэтому, громко — больше показательно, конечно — шмыгнув носом, она освобождает себя от чужих объятий и с гордо поднятой головой поднимается на ноги, а после, поправив выпавшие из прически пряди волос, протягивает ненормальному руку, чтобы перестал тут сопли распускать и выполнил, наконец, обещанное.       — Подъем, салага, нужно тебя привести в человеческий вид, а то детеныша напугаешь.       Хэйдзо, что до этого смотрел на нее вытаращенными оленьими глазами, тихо фыркает и, больно ударив себя по щекам для профилактики, принимает протянутую ему руку помощи. Поднимается с трудом, едва ощущая опору в ослабевших ногах, и благодарно улыбается Синобу, что подхватывает его на лету, перекинув руку себе на плечи. Воистину женщины — страшные существа. Но без них этот мир давно бы пошел по одному известному месту.       В коридоре они натыкаются на ничего не понимающую Кудзе, которая, сплавив ребенка пускающему сопли Аратаки — который уже всю Инадзуму обежал в поисках мелкого засранца! — пошла искать нерадивого папашу. Не говоря ни слова, она оценивающим взглядом проходится по их потрепанному виду и обреченно вздыхает, а после тащит их в свой кабинет через запасной вход, чтобы не наткнуться на двух растерянных товарищей. Пропустив внутрь своих, прости Селестия, коллег, она закрывает дверь на замок, а после достает из ящика свой импровизированный набор доктора и всучивает его Синобу в руки, совершенно не собираясь принимать в этом никакого участия.       — Спасибо, генерал, — Куки кивает ей в знак благодарности и пересаживается по левую сторону от Хэйдзо, чтобы обработать рану на дурной голове.       Сара молча принимает ее благодарность и достает из своих закромов небольшую бутылочку и два стаканчика. Хэйдзо, что все это время настороженно наблюдал за своей начальницей, замечает целую кучу похожих друг на друга бутылочек и давит тихий смешок — успокоительное, которое ей когда-то прописали из-за большого стресса. Не то чтобы он следил за ней, но первое время, как только устроился в комиссию, он вел стратегическое наблюдение ради оценки своих коллег. Предупрежден — значит вооружен, а осторожность в таком сложном деле никогда не помешает.       Разобравшись с чужими побоями и выпив настоятельно рекомендованную Сарой настойку трав, ребята разбегаются по своим делам: Синобу к Аратаки — от греха подальше, — а Хэйдзо — за своим чадом. Рабочий день уже давно подошел к концу, нужно было собирать свои шмотки и валить домой, пока чего-нибудь еще не навалилось, поэтому, взяв Акиму под руку, Хэйдзо медленным — что это за настойка такая — шагом возвращается домой, крепко держа за руку какого-то хрена слишком активного ребенка. Возможно, ему просто очень завидно, что уже возраст не тот, да и силы не те, но это улетает на второй план, потому что хочется одного-единственного: прийти домой и завалиться спать. Правда, ему приходится разочарованно вздохнуть, когда он вспоминает про одно маленькое «но», которое активно размахивает их сцепленными руками в разные стороны.       Тяжела жизнь папаши.       Первым делом, придя домой, он устало заваливается на стоящий возле входной двери стульчик. Акима уже самостоятельный пупс, сам разберется со своими одеждами. Наверное. В любом случае, если ему понадобится помощь, он либо заорет на весь дом, либо сам прибежит к нему, а делать какие-то лишние движения Хэйдзо сейчас не намерен. Вымотался так, словно три километра навернул, не меньше.       На ужин Акима получает порцию мисо-супа и онигири, которые он всегда с особым удовольствием уплетал за обе щеки. Хэйдзо же чувство голода не испытывал, поэтому решил сделать себе лишь кружечку кофе, чтобы не спать на ходу. Хотя он прекрасно понимал, что заснуть ему не получится и без кофе: внутри все скручивалось в противном чувстве тревоги, словно предостерегая его от чего-то нехорошего. Хэйдзо знал, в чем кроется причина этого дерьма, но предпочел забить на это огромный болт, решив пустить все на самотек. Все же его накачали огромной дозой успокоительного — нужно будет позаимствовать бутылочку у генерала, ну так, на всякий случай, — так что сил на какие-то назойливые мысли не осталось. А с дурацким государственным переворотом внутри себя он как-нибудь справится, не первый же день он живет в этом гадюшнике.       Отправив ребенка в свою комнату, Хэйдзо решает отвлечь себя чтением какого-нибудь романа. Аки, слава архонтам, был заинтересован в личном времяпрепровождении, и в ближайшие пару часов он вряд ли захочет беспокоить своего отца из-за какой-нибудь ерунды, а там уже и спать пора будет. Так что Хэйдзо мог хотя бы создать иллюзию своего спокойствия и попробовать расслабить и без того расслабленный мозг за чтением. Через пару минут бессмысленных потуг он закрывает книжку и раздраженно вздыхает себе под нос: концентрация решила остаться в кабинете Кудзе, чтобы переночевать, и возвращаться, видимо, не собиралась. Плюнув на это дело, Хэйдзо решает немного полежать и повтыкать в потолок, понадеявшись на то, что сил на какие-либо размышления у него просто не хватит. Но как только голова коснулась подушки, он резко пожалел об этом решении: перед глазами начало все кружиться, а все тело, что до этого никак не намекало на свое потрепанное состояние, прострелило тупой болью, напоминая о тех пытках, что он для себя устроил. Хэйдзо болезненно стонет и еле-еле садится на кровати, спустив ноги на пол. Аккуратно касается обработанной раны на голове, что, кажется, снова начала кровоточить, и, тяжело вздохнув от своей тупости, медленно поднимается на ноги. Тихо, чтобы Аки ничего не услышал и не прибежал на звуки, пробирается в гостиную и, забрав аптечку, идет в ванную. Прошипев от боли сквозь зубы, отдирает непригодный пластырь от раны, затем обрабатывает швы, которые Куки ему наложила своей мастерской рукой, и под пластырь клеит ватку, чтобы тот так быстро не пришел в негодность. Повозиться пришлось знатно, конечно, из-за того, что нихрена видно не было, да и волосы ужасно мешали.       Упираясь руками в раковину, Хэйдзо устало пялится на свое отражение в зеркале и морщится в отвращении к своему внешнему виду: под глазами залегли темные синяки, кожа бледная, словно полотно, губы искусаны чуть ли не в мясо, а взгляд настолько потухший, что ему хочется заплакать. Только сил нет, выплакал уже все час назад, оставив в туалете комиссии часть своей умирающей нервной системы. Вздыхает грузно, пальцами надавив на глаза, и прибирает за собой беспорядок: окровавленный пластырь и ватку, которой протирал рану, заворачивает в туалетную бумажку, чтобы Акима случайно не заметил, и выкидывает в мусорку. Настолько выдохшимся он давно себя не чувствовал и, честно сказать, почти успел забыть, каково это. Не ощущать сплошную безысходность и боль в сердце, а быть пустым, уставшим от сильных эмоций. Его и раньше накрывало по самое не хочу, но то была словно репетиция того, что произошло сегодня.       Хэйдзо забирает аптечку к себе в комнату, положив ее в тумбу, закидывается таблеткой обезболивающего и решает все же прилечь, чтобы хоть как-то отдохнуть. Тело ноет, не позволяя хозяину полностью расслабиться и сконцентрироваться на другом, и он морщится болезненно, по уши натягивая одеяло. Через полчаса таблетки наконец начинают действовать, и тупая боль немного отходит на второй план, позволяя Хэйдзо провалиться в легкую дрему. За ребенка он не переживает: Акима, если захочет, сам уляжется спать, когда ему приспичит.       Недолго, правда, длилось его мнимое спокойствие: Хэйдзо просыпается резко, чуть ли не подпрыгивая на месте. Нутро сдавило в отвратительном спазме тревоги, когда он почувствовал посторонний запах альфы. Этот запах был ему не знаком, и означало это лишь одно: пиздец пришел оттуда, откуда его совсем не ждали. Первым делом он бросает взгляд на дверь — закрыта, значит, до него пока не успели добраться. Либо вообще не собирались, и это маячит перед его глазами самым жирным сигналом опасности, потому что он вовсе не является чьей-то целью.       — Акима, — выдыхает панически, а в голове уже крутятся тысячу ужасных исходов событий.       Хэйдзо, игнорируя прострелившую все тело боль, подрывается с кровати и, задержав дыхание, через дверь прислушивается сквозь звуки бешенного сердцебиения к тому, что за ней происходит. Тишина разрезает пополам его сердце, а страх за жизнь ребенка проходится по всему телу острой болью, заставляет кровь в венах закипеть в истеричной тревоге, и Хэйдзо едва сдерживает подступающую к нему на одних лишь носочках безысходную истерию, сконцентрировавшись на образе своего беззащитного сына. Он аккуратно приоткрывает дверь, вглядываясь в полную темноту, и, не услышав никаких звуков, бесшумно выходит из своей комнаты в коридор, тут же прикрывая нос: запах альфы, такой приторный и до отвращения вязкий, что хочется проблеваться в ту же секунду, врезается ему чуть ли не в самый мозг, пробирая до костей.       Его насквозь пробирает животным страхом, отключая возможность ясно мыслить, когда перед глазами возникает окровавленный и бездыханный образ Акимы, и Хэйдзо, больно ущипнув себя за руку, жмурится сильно-сильно, пытается отогнать от себя возможный исход. Глаза и нос больно щиплет от сдерживаемых слез, а в ослабленных руках, которых он почти не чувствует, начинается панический тремор, что расползается по всему телу словно проказа. Чужой феромон въедается в его голову, проникая под кожу вирусной инфекцией, приказывает подчиниться и в страхе осесть на пол, чтобы не смел ничего предпринимать, забившись в угол беспомощным существом, но Хэйдзо, ведомый одним лишь желанием спасти свое чадо, сквозь боль и едкий страх продолжает идти к комнате Аки, из которой уже не горит свет. И, когда он замечает открытую настежь дверь, у него подгибаются ноги от гребанного отчаяния. Его словно распяли на алтаре, принося жертвоприношение самому дьяволу, безжалостно выпотрошили внутренности и едва живого оставили истекать кровью, надменно насмехаясь с огромной высоты. В голове не оказывается ни одной хорошей мысли, Хэйдзо в сумасшедшей панике, задыхаясь от накатывающего гнева, влетает в детскую и бросается на высокую фигуру, виднеющуюся в свете луны. Со всей силы, что осталась в ослабленном теле, он замахивается кулаком ему в затылок, едва успев отвлечь на себя внимание, и звереет в одно мгновение, когда замечает кинжал в чужой руке. Внутри все скручивается в тошнотворном спазме, кричит об опасности и желании защитить то единственное, ради чего он все еще держится, но словно придает мнимых сил ради его спасения, разливается адреналином по венам, заменяя кипящую кровь.       Убийца, опешив, подается вперед, едва сумев сохранить равновесие, а после резко оборачивается и замахивается кинжалом в сторону Хэйдзо, что вовремя реагирует, быстро сориентировавшись, и уклоняется от прямого удара. Первое, что стреляет ему голову, — выбить оружие из чужих рук, и, наклонившись, он быстро проходит под его новым взмахом руки, оказавшись за чужой спиной. Со всего размаху ударяет локтем ему в правый бок, выиграв для себя немного времени, и цепляется за руку, в которой находился кинжал, с кипящим внутри гневом выворачивая ее за спину. Тот громко вскрикивает, замахнувшись ногой назад, чтобы оттолкнуть от себя угрозу, чем будит ничего не соображающего ребенка, который, заметив две темные фигуры, тут же начинает плакать и громко звать своего отца на помощь.       — Поднимайся и беги отсюда на улицу, слышишь? — громко командует Хэйдзо.       Акима, узнав родной голос, кричит до ужаса испуганное: «Папа!», — проигнорировав отцовские слова, и прячется под одеяло от страха, но, услышав надрывное: «Акима, живее!», — подрывается и, громко рыдая, выбегает на улицу, как и было сказано. Хэйдзо краем глаза убеждается, что он исчез из его поля зрения и, сумев все-таки выбить из чужих рук оружие, теряет все оставшиеся силы, стараясь хотя бы защититься от довольно умелых ударов. Ему прилетает кулаком сначала в плечо, заставив довольно сильно отшатнуться, затем в левый бок, в живот. Хэйдзо кряхтит, харкаясь кровью, сгибается пополам от невыносимой боли, а после падает на пол, когда локтем его бьют в позвоночник, сделав подсечку.       Избитый и неспособный даже пальцем пошевелить, Хэйдзо совсем выдыхается из сил. Упав на пол, он больно стукается головой, в ушах звенит беспрерывной сиреной, а из открытой раны на голове струей стекают капли крови, смешиваются на подбородке с кровавой слюной. Во рту отдается металлическим привкусом, которое ощущается как сраное отчаяние, где-то там ему машут белым флажком, который затем медленно протягивают ему в руки, советуя больше ничего не предпринимать.       «Сдавайся».       Убийца, пуская мерзкие смешки, присаживается перед ним на корточки и за волосы поднимает его голову, заставив Хэйдзо упереться хотя бы одним локтем в пол, чтобы не свернуть себе шею. Со всей силы лупит детектива по щекам раскрытой ладонью, а после, словно анализируя, как удобнее будет полоснуть чужое горло, пальцами проводит по шее и громко смеется, когда замечает в мокрых от слез глазах беспомощность.       — Забавно получается, а? — басит альфа, резко дернув его за волосы вниз, и обратно выпрямляется во весь рост.       Хэйдзо болезненно вскрикивает, только чудом оставаясь в сознании после полученных травм, пытается рассмотреть чужое лицо, но ничего не выходит: перед глазами все расплывается, застеленное красной пеленой, и он едва находит в себе силы, чтобы просто не распластаться на полу безвольной куклой. Убийца подбирает свой кинжал и, чуть помедлив, поворачивается к нему лицом, громко хмыкнув, подходит ближе и снова присаживается перед ним на корточки.       — Мы, кажется, договорились, детективчик: ты спокойно тусуешься в нашем райончике в обмен на сохранность нашего бизнеса. Или я что-то путаю, а? — склоняет голову вбок, пальцами поглаживая лезвие. — Неужто ты подумал, что, если сдашь всех поголовно, тебе за это не прилетит?       — Пошел ты, — плюется кровью, совершенно игнорируя орущий во всю инстинкт самосохранения.       — Я-то пойду, ты не переживай, — снова выпрямляется. — Только повеселюсь напоследок. Сначала с тобой, а потом и с твоим выродком. А затем грохну обоих.       Смеется громко, развязывая свои нижние одежды, а Хэйдзо чувствует, что его сейчас просто вырвет. На себя уже все равно, только вот Акима сейчас без защиты побежал хрен знает куда, и Хэйдзо понятия не имеет, с кем ему сейчас придется там столкнуться. Альфа мог прийти не один, притащив с собой кого-нибудь еще, и осознание этого больно ударяет его поддых, выбивая оставшийся воздух из легких. Хэйдзо готов уже умереть прямо сейчас от своей ничтожности, самолично вспоров себе глотку, потому что не может сейчас сделать ровным счетом ничего для того, чтобы защитить свою маленькую драгоценность. Одними губами он произносит умоляющее: «Пожалуйста», молясь всем богам, чтобы Акима был цел и невредим. Ему так жаль, что он не успел о нем позаботиться, не успел рассказать и показать все, что знает и чему научился сам. Ему жаль, что теперь Аки останется совершенно один в этом мире, потому что его папа не смог справиться с очередной жизненной трудностью, не смог защитить себя ради него. Он безмолвно плачет, окончательно сдавшись: силы покинули его с концами, исчезли куда-то, словно Хэйдзо никогда и не был мастером боевых искусств. Слышит шорох упавшей на пол одежды, перебившей гулкое биение своего сердца, и давится кровавым месивом во рту, едва ли не задыхаясь тяжелым кашлем.       Это конец.       — Прости меня, родной, — шепчет, захлебываясь слезами.       Никак не сопротивляясь, Хэйдзо поддается чужим рукам, что переворачивают его на спину и, пройдясь огромными ладонями вдоль истерзанного тела, раздвигают ноги. Его тошнит от чужих прикосновений, тошнит от своего бессилия, что словно парализовало все его тело. Тошнит от сгустившегося феромона, что, кажется, пропитал собой всю комнату и забрался ему в подкорку как блядское напоминание о том, что он позволил этой ситуации обернуться в такое безвыходное положение своими же руками. Хэйдзо не верит, что все, что сейчас происходит, реально, не верит, что он позволил себе оказаться настолько слабым и беспомощным, не способным дать отпор или хотя бы сбежать. Его сейчас просто поимеют как последнюю шлюху, а после вскроют глотку и оставят истекать кровью в собственном доме. Вот так безжалостно. И предотвратить это ему не по силам.       Почувствовав на своем поясе чужие руки, Хэйдзо отчаянно стонет и делает бесполезную попытку отстраниться от отвратительных прикосновений, но его больно бьют по рукам и, перехватив оба запястья в свою огромную ладонь, прижимают к полу. Второй же он пробирается под штаны, чуть приспуская вниз, и тошнотворно облизывается, громко посмеиваясь. Через белье больно сжимает его член в своей ладони, мнет пальцами, с какого-то перепугу пытаясь вырвать из окровавленного рта звуки удовольствия, а после склоняется над ним и, прижавшись носом к бьющейся жилке на шее, вдыхает остатки омежьего запаха, спрятавшегося за безумным страхом смерти. Целует выгнутую подальше от него шею и выдыхает что-то вроде: «Как же вкусно пахнет твой страх», — и Хэйдзо дергается, пытается вырваться и, согнув ноги в коленях, старается ударить пяткой по чужой пояснице, но тот просто игнорирует эти жалкие попытки сопротивления, снова ударив его по лицу.       — Будешь брыкаться — трахну мертвым, — рычит недовольно.       А Хэйдзо думает, что лучше уж так оно и будет. Ему не хочется терпеть это отвратительное унижение будучи в сознании, все равно ему не суждено выбраться отсюда живым, а так хоть есть шанс избежать этого насилия перед смертью. Он через многое прошел в своей жизни: его столько раз избивали, пытались убить, загоняя в угол как мышь, один раз даже подвергли пыткам, но он всегда выходил из этих ситуаций с гордо поднятой головой, умудряясь сохранить трезвость ума и целостность своей души. Это была его работа, в конце концов, Хэйдзо научился справляться с такими тяжестями, принимая это как опыт. Но никогда, никогда, блять, он не позволял опуститься себе до такого немощного и безвыходного состояния, когда жизнь висит на волоске, когда его используют в качестве секс-объекта.       Он чувствует, что потихоньку дух начинает покидать тело, грозясь оставить своего хозяина без сознания, перестав ощущать собственное тело. И никогда еще он не был так рад этому факту. Как говорится, все бывает в первый раз: и поцелуй, и близость, и рождение ребенка. И насилие, плавно перетекающее в осознание смерти.       Когда наглые руки собираются стянуть с него нижнее белье, Хэйдзо кричит надрывно, машет головой в разные стороны, игнорируя дикую боль и кружащийся мир перед глазами. Смириться все равно не получается, как ни старайся, он не хочет закончить свою жизнь таким ужасным образом, ему нужно спастись, найти Акиму и бежать куда глаза глядят, лишь бы подальше отсюда. Он закрывает опухшие глаза, обессиленно пытаясь сопротивляться, и готовится получить очередное увечье, но внезапно громкое дыхание убийцы обрывается звонким взмахом меча, что привлекает внимание истерзанного детектива. Бездыханное тело заваливается прямиком на него, из-за чего Хэйдзо болезненно шипит, едва успев выставить перед собой руки, и только потом, сумев разлепить затекшие слезами глаза, он замечает яркое свечение оружия, которое узнает из сраного миллиона.       Клятва свободы.       Кадзуха скидывает с него бездыханное тело, а Хэйдзо, почувствовав едва пробивающиеся нотки до одури знакомого запаха, чуть ли не сходит с ума. Все, наконец, закончилось, он может выдохнуть, отключиться и впасть в кому на десять лет, даже страшно не будет: Кадзуха снова рядом. Появился так вовремя и спас из лап чудовища несчастную принцессу, прям как в тех книжках, которые он читает Аки перед сном. Хэйдзо чувствует себя сумасшедшим, когда начинает громко смеяться, но после, окончательно осознав происходящее, его нервы сдают свои позиции, и он надрывно кричит, что есть силы, задыхается от неверия и рыдает навзрыд, потому что все. Его спасли от неминуемого насилия и последующей смерти, взяли грех на душу, прикончив его страшный кошмар.       Убрав меч в сторону, Кадзуха падает перед ним на колени и, осторожно потянув за руки, помогает ему сесть, крепко прижимая к себе. Проклинает себя за то, что так долго собирался с мыслями прежде чем прийти и попробовать объясниться, потому что, не будь он таким трусом, все могло бы закончиться совершенно по-другому. Не было бы этой крови, этого трупа рядом и этих крышесносных терзаний. Получил бы свою порцию обвинений и их общих слез, а после пообещал бы, что сделает все возможное для всеобщего спокойствия. Но не успел.       Хэйдзо пальцами цепляется за его одежду, уткнувшись лицом в шею, и плачет-плачет-плачет, задыхается, сотрясаясь всем телом. Тот факт, что все, черт возьми, закончилось, обрушивается на него грудой камней, раздавив под собой все страшные мыли. К нему словно вернулась та опора, которой он лишился много лет назад, которая спасла его от неизбежной участи, которая вновь забрала на себя всю тяжесть и боль, защитив от опасности. Хэйдзо разрывает на части от настоящего чувства свободы и той надежды, которая так подло ускользнула от него перед лицом неизбежного, растворившись в его страхе. Он, наконец, вдохнул свежего воздуха, который у него отобрали, который исчез вместе с почвой из-под его ног, заставив падать в саму бездну.       — Все хорошо, — слышит вновь когда-то любимый голос человека, который дал ему так много, а после безжалостно отнял и ушел, не попрощавшись. — Все закончилось, слышишь?       Кадзуха гладит его по спине, прижимает его голову к себе, мягко зарывшись ладонью в темные волосы, и легко целует макушку. Отпускает свой феромон, позволяя Хэйдзо ощутить полную безопасность и контроль над ситуацией, чтобы быстрее успокоить и помочь прийти в себя. Тепло родного, но в то же время такого чужого тела и запах проникают ему под кожу, Хэйдзо дышит им и надышаться не может, пытается перебить отвратные воспоминания и чужой запах. Носом сдвигает рубашку на его плече и, тыкаясь в местечко между шеей и плечом, дышит-дышит-дышит, уверенный в том, что это поможет. Сейчас ему все равно на то, что между ними произошло, все равно на то, что он зол и до ужаса обижен на этого человека. Единственное, что сейчас по-настоящему важно, — вновь обретенная опора под ногами и возвращающееся мелкими шажками спокойствие. Если бы гордость позволяла, Хэйдзо расцеловал бы его в своей бесконечной благодарности, но смелости и рациональности хватает только на тихое: «Спасибо».       Чуть успокоившись, Хэйдзо слегка отстраняется и вытирает лицо ладонями, размазывая кровавое месиво по щекам, пытается игнорировать лежащий рядом труп, который Кадзуха старательно заслоняет своей спиной. Он чувствует себя до смерти разбитым, словно он все же умер и попал то ли в рай, то ли в ад — хрен разберешь. Но, вспомнив об одной очень важной детали, он поднимает на него взволнованный взгляд, и Кадзуха, в одно мгновение все поняв, тихо отвечает:       — С ним все в порядке, — вынимает ладонь из его волос, убирая упавшие на лицо пряди назад. — Я оставил его у Томы.       — Откуда он тут взялся? — хрипит осипшим голосом, тут же прокашливаясь.       — Долго объяснять, но его люди пару минут назад выследили нескольких этих... — Кадзуха вздыхает, поджав губы от злости. — В общем, теперь вы в безопасности. Комиссия должна быть здесь с минуты на минуту.       — Его убил я, — Хэйдзо перебивает его, отпустив чужую хаори из рук. — В качестве самообороны.       Кадзуха молчаливо кивает в знак благодарности и, чувствуя непомерный груз своей вины, поднимается на ноги, а после протягивает ему руку, чтобы помочь встать. Хэйдзо едва ли держится на подгибающихся ногах, грозясь вновь оказаться на полу. Кадзуха подхватывает его, перехватив вокруг пояса, и он морщится от боли, прошипев сквозь зубы, а после, сказав, что все нормально, косит взгляд на валяющийся рядом с трупом кинжал.       — Спрячь свое оружие, — предупреждает в миг охладевшим голосом.       Кадзуха послушно убирает меч в ножны, заставив его исчезнуть, а после наблюдает за тем, как Хэйдзо, едва не упав, садится на колени и берет чужой кинжал в руки. Понимая, что тот сейчас собирается делать, Кадзуха, задержав дыхание, закрывает глаза и отворачивается, не желая наблюдать за тем, как Хэйдзо, отключив всякую человечность, с особой точностью вонзает кинжал в пробитую насквозь рану, а после безжалостно наносит еще несколько ударов. Хэйдзо чувствует дикое отвращение и подступающую тошноту, когда понимает, что просто не может остановиться: удар за ударом он вонзает лезвие в бездыханное тело, вымещая всю свою злость и жестокость за то, что эта тварь посмела посягнуться на его тело, на его жизнь. За то, что заслужил такой поганой смерти только потому, что посягнул на самое святое: на его сына. Весь в крови, он задыхается от переизбытка безумия, которое грозит свести с ума, и Хэйдзо уже чувствует себя сумасшедшим, потому что не испытывает ни капли жалости, потому что совесть молчит, позволяя его рукам покрыться лужами крови, которые теперь никогда не смоешь.       Кадзуха, быстро сообразив, что все катится в бездну, подлетает к нему и, поддев руки под мышки, оттаскивает не соображающего Хэйдзо от окровавленного трупа, выбивая из чужой руки оружие. Обхватывает его руками поперек груди, прижимая к себе брыкающееся тело, и покрывается мурашками, когда слышит его отчаянный крик, когда слышит, что он снова плачет, почти больно впиваясь своими пальцами в плечи Кадзухи. И только сейчас он понимает, что не должен был позволять ему делать все это. Детектив не терпел никакого насилия, ему до отвращения было даже бить преступникам морды, а то, что он сейчас сделал... Кадзухе страшно, что Хэйдзо не сможет оправиться после такого, страшно, что его психика не выдержит всего этого и просто сломается. Он накрывает ладонью его глаза, чтобы хотя бы немного устранить триггер, и крепче прижимает трясущееся в рыданиях тело свободной рукой. Запах крови раздражает чувствительные к запахам рецепторы, и Кадзуха физически ощущает подступающую к горлу тошноту. Сверху наваливается страшное беспокойство за состояние Хэйдзо, который все никак не может прийти в себя, который кричит, рыдает и дергается в его руках, что есть силы. Сумасшествие.       В дом врывается несколько стражей, что сразу же смогли найти нужную дорогу благодаря чужому крику, и застывают на месте от увиденного, зажав носы от невозможной вони крови, которая смешалась с тошнотворным запахом альфы. Следом за ними заходит генерал Кудзе и, придя в настоящий ужас от такой картины, резко отворачивает голову в сторону, чтобы суметь осмыслить происходящее и взять себя в руки. Просит Кадзуху увести отсюда Хэйдзо, а после отдает приказ заняться местом убийства. В голове проносится множество вариантов того, как все к этому пришло, но утверждать что-либо она не спешит. Пытается отключить человеческие эмоции, хладнокровно руководя процессом, и просто не хочет думать о самом плохом. Не хочет в это верить.       С трудом подхватив неадекватного детектива на руки, Кадзуха, игнорируя внимательный взгляд Сары, выходит из комнаты. На выходе из детской их встречают медики и просят отнести Хэйдзо в соседнюю комнату, чтобы суметь оказать медицинскую помощь. Кадзуха укладывает бьющегося ладонями Хэйдзо на его же кровать и быстро перехватывает его за руки, побоявшись того, что он причинит себе еще больше вреда. Омега все еще не может успокоиться, разрывая свои голосовые связки в бездумных криках, и Кадзуха просит дать им пару минут, сказав выйти из комнаты. И, когда они остаются в комнате одни, он вздыхает в отчаянии, совершенно не надеясь на то, что ему удастся привести Хэйдзо в чувства. Но рук не опускает, не привыкший сдаваться на ровном месте, поэтому ложится рядом и крепко, но очень осторожно, чтобы не причинить лишней боли, обнимает его, позволяет бить себя ослабевшими руками и шепчет успокаивающие слова. Прижимает его голову к своей шее, заставляя дышать своим запахом, феромоном, которым пытается донести ему всю теплоту и щемящую любовь своего сердца, сказать то, что теперь его не оставят и не позволят кому-нибудь до него дотронуться. И это, кажется, самую малость, но подействовало: Хэйдзо, все еще содрогаясь в рыданиях, перестает кричать и бесконтрольно распускать руки, крепко схватившись ладонями за одежду на его спине. Шепчет сквозь слезы разрывающее душу: «Пожалуйста», — и Кадзуха, проглотив ставший поперек горла ком, губами собирает чужие слезы, целует опухшие веки, щеки, пальцами массирует кожу головы, и не может скрыть облегченной улыбки, когда Хэйдзо ладонями обхватывает его шею, нащупывая сердцебиение, когда прижимается ухом к его сердцу и жмется к нему в поисках защиты, которая послужит ему отправной точкой к настоящему спокойствию.       Кадзуха тихо просит его отпустить ненадолго, но Хэйдзо резко машет головой в несогласии, потому что страшно снова оказаться одному, потерявшись в полной темноте.       — Тебе нужна медицинская помощь, я никуда не уйду, слышишь? — сталкивает их лбами, а после губами прижимается к уголку родных губ.       Хэйдзо кивает, крепко стискивая пальцами часть его одежды, и Кадзуха снимает свою хаори, чтобы не заставлять его беспокоиться лишний раз, а после, приоткрыв дверь, зовет медиков и вверяет омегу в их надежные руки. Далеко не уходит, присев на стул рядом с кроватью, и, обливаясь внутри кровью, следит за тем, как Хэйдзо старается сдерживать болезненные крики, когда его лечат с помощью силы элементов. К силе Глаза Бога прибегали только в самых сложных или экстренных ситуациях, потому что этот процесс всегда вызывал адскую боль: ощущалось это так, словно тело без наркоза режут скальпелем. Проявляющиеся синяки быстро сходили на нет, а вот раны, оставленные тем мудаком с помощью кинжала, затягивались медленно и слишком больно, Кадзухе самому становилось больно при виде агонии на любимом лице. Успокаивало лишь то, что после этой процедуры Хэйдзо будет как новенький: здоровый физически.       Через полчаса мучительного лечения, Хэйдзо, наконец, вздыхает облегченно, проматерившись сквозь зубы, благодарит милейшую девушку и ее коллегу, которые привели его в человеческий вид, и, дождавшись их ухода, садится на постели, спустив ноги на пол. Кадзуха не подходит к нему, наблюдая со стороны, побоявшись тревожить его, но не удерживается и, сложив руки на груди, тихо спрашивает:       — Как ты?       Хэйдзо чуть поворачивает голову в его сторону, прикрыв глаза от легкого головокружения, и медленно кивает, дав понять, что ему гораздо лучше. В руке он все еще держит его хаори, а в голове проносится мысль, что он не хочет ее возвращать обратно. Хочет забрать себе, оставить как единственное напоминание о том, что Кадзуха спас его жизнь, что он был рядом и помог справиться с тем безумием, которое поглотило его с головой. Хэйдзо ждет, когда он попросит вернуть ее обратно, но Кадзуха и слова не произносит, ненавязчиво распуская свой мягкий запах по комнате, чтобы он оставался в сознании и не разрушал себя погаными мыслями о произошедшем. И Хэйдзо безумно ему благодарен за это.       — Я хочу увидеть своего ребенка, — произносит осипшим голосом, чуть сжимая чужую одежду в ладони.       Кадзуха кивает, облегченно выдохнув, поднимается со стула и выходит из комнаты, прикрыв за собой дверь. Возвращается через пару секунд и произносит тихое: «Идем», — помогая Хэйдзо подняться на ноги. Выводит спешно из дома, придерживая за пояс одной рукой, и после отстраняется, когда видит, что тот уверенно стоит на своих двух. Хэйдзо вдыхает свежий ночной воздух, только сейчас сообразив, что на дворе уже полночь, ежится от прохлады и, заметив кивок белобрысой макушки в сторону своей хаори, послушно надевает ее, потеплее закутываясь. Делает первые самостоятельные шаги, почти не опираясь на перила, и видит с другого конца освещенной улицы бегущую на всех порах Куки, которой улыбается краешком губ, фыркнув себе под нос.       — Хэйдзо, архонта ради! — кричит взволнованно, едва совладав со своими эмоциями и сбившимся дыханием.       Подлетает к нему в одну секунду, не обращая никакого внимания на стоящего поодаль Кадзуху, и, осмотрев несчастного детектива на наличие каких-нибудь повреждений, крепко обнимает его, со всей силой стиснув целое тело друга в своих руках. Дышит загнанно, жмурится сильно-сильно, едва сдерживая слезы, и чуть ли не душит в своих объятиях кряхтящего от нехватки воздуха дурака, который так же крепко обнимает ее. Она отстраняется, тихо извинившись за свои эмоции, и обхватывает холодные щеки Хэйдзо своими ладонями, мокрыми глазами вглядываясь в уставшее лицо.       — Живой, — произносит отчаянно, но так облегченно, вложив в это слово все свое счастье от этого факта. — Как ты? Что вообще произошло?       Хэйдзо прикрывает глаза, чуть улыбнувшись, и перехватывает ее теплые ладони в свои ледяные, чувствуя приятное покалывание на кончиках пальцев.       — Я в порядке, — выдыхает спокойным голосом, стараясь убедить нервную подругу в правдивости своих слов. — Все хорошо закончилось благодаря ему, — поворачивает голову в сторону Кадзухи, который старательно делал вид, что здесь ничего не происходит.       Куки переводит взгляд на Кадзуху, захлебнувшись в своих двояких чувствах от этой встречи, но отбрасывает все свои нехорошие мысли на второй план, пообещав себе высказать свою пламенную речь в более подходящий момент, и подходит к обернувшемуся к ней самураю, в голове которого уже выстраивается примерный план побега. Она двигается на него грозной тучей, но помыслы ее оказываются совершенно чисты: Куки обнимает его крепко-крепко, мягко постучав ладонью по напряженной спине.       — Ты все еще мудак, Каэдэхара, но спасибо тебе, огромное, — отстраняется и делает глубокий поклон в знак своего искреннего уважения и большой благодарности.       Кадзуха теряется, не ожидав такого нескромного жеста, и с дуру кланяется ей в ответ, услышав своим удивительным слухом тихий смешок детектива. Он хочет поблагодарить ее в ответ за то, что она все это время оберегала Хэйдзо, что была рядом и не позволила ему переживать все в одиночку. Но рот не открывается, не произносит этих слов, потому что ситуация кажется не совсем подходящей, и Кадзуха мысленно бьет лопаткой себя по лицу за свою неуверенность. Каждый раз спотыкается об одни и те же грабли, ну что за идиот.       — Где Тома? — подает голос Хэйдзо, подходя к ним поближе.       — Отправился работать с оставшейся частью выродков по просьбе генерала, — с нажимом произносит Куки, сложив руки на груди.       — И все-таки она меня любит, — хмыкает довольно, игнорируя чужие смешки в свою сторону.       — Аки я отдала боссу, он слегка не успел за мной, но скоро должен примчаться.       — Как он? — Хэйдзо взволнованно сглатывает, ощущая накатившую по самые уши вину.       — Напуган, — с сожалением отзывается Синобу, но тут же добавляет: — Но он в порядке. Ревет в три ручья и просится к тебе. Все как всегда, — фыркает, понадеявшись на то, что это успокоит беспокойного папашу.       — Папа!       Вспомни солнышко — вот и лучик. Хэйдзо, отключая от себя абсолютно все переживания, концентрируется на любимом плаксивом голосе ребенка, который, срывается с рук запыхавшегося óни. Итто опускает плаксу на землю, согнувшись в три погибели, чтобы перевести дух, а Акима со всех своих коротеньких ног мчится к своему отцу, за которого так сильно испугался. Хэйдзо падает на колени, ловя кнопку в свои крепкие объятия, и прижимает его к себе так сильно, насколько это возможно. Акима разрывается в громких рыданиях, обнимая отца за шею со всей силы, цепляется за него ногами, обвиваясь ими вокруг его пояса, и нарадоваться не может тому, что наконец его увидел.       Испугавшись той страшной картины, Акима выбежал на улицу с громкими криками и побежал куда глаза глядят. Он не понимал, что только что сейчас произошло, не понимал, почему папа стоял с какой-то огромной фигурой постороннего человека в их доме и бил его, не понимал, почему его голос был настолько испуганным. Его папа всегда был для него супергероем, который сражается со злом, который ничего не боится и держит все под своим контролем. Почувствовав, что с ним может произойти что-то очень страшное, Акима бежал по едва освещенной улице, понадеявшись встретить какого-нибудь взрослого, который смог бы помочь его отцу, который смог бы спасти его. И он нашел. Кадзуха, что прошел уже полдороги от своего дома по направлению к дому детектива, услышал детский плач и рванул к его источнику. И, заметив знакомого коротыша, сердце пропустило пару ударов, а в голове сразу собрался пазл.       Кадзуха пусть и винит себя за свою трусость, но все равно бесконечно рад тому, что все же решился пойти к нему, по итогу успев предотвратить страшную трагедию. И видеть, как сильно Хэйдзо прижимает к себе этого малыша, — невероятное чувство, которое так сильно греет его сердце, позволив забыть о своих переживаниях хотя бы на какое-то время.       — Все хорошо, малыш, папа здесь, — Хэйдзо едва сдерживает слезы, которые застревают где-то в горле, перекрывая доступ к кислороду.       Целует светлую макушку ребенка, потирается о нее щекой, все еще не разрывая своих крепких объятий, и, подхватив плаксу на руки, поднимается с колен. Акима чуть отстраняется и прижимается своими губами к щекам отца, целует так, как обычно это делал Хэйдзо, и его отцовское сердце тает, теплом разливаясь по всему телу. Он совсем забывает о произошедшем, концентрируя все свое внимание на маленьком сокровище в своих руках, и улыбается ему так искренне и счастливо, легонько столкнувшись с ним лбами, что Акима перестает плакать, лишь громко шмыгая потекшим носом. Хэйдзо ласково смеется с растерявшегося лица Аки и, оставив легкий поцелуй на его лбу, пальцем вытирает мокрые щеки, а после легко щелкает его по носу, заставив коротыша тихонько захихикать.       Где-то под боком переговариваются Синобу с Аратаки, но Кадзуха совсем не обращает на них внимания, стараясь не расплыться глупой лужей от увиденной картины. Все пазлы давно сложились воедино, а сердце противно ноет в осознании своей глупой ошибки, но унывать он не спешит.       — Можно с нами поживет дядя Кадзуха? — внезапно выдает Акима, шмыгнув сопливым носом.       Хэйдзо теряется, в ступоре уставившись на сверкающие из-за слез темные глазки, и даже близко не представляет, что ему на это ответить. Он переводит взгляд на такого же ошарашенного Кадзуху, который смотрит на него круглыми глазами, но, столкнувшись с таким же непониманием в его взгляде, тихо спрашивает у Аки:       — Объяснишь?       — Он спас тебя, — непривычно тихо отзывается мальчик, опустив взгляд на свои ладошки. — Мне будет страшно, если мы снова останемся одни дома. А так он будет тебя защищать.       Хэйдзо понятливо кивает, поджав губы, и недоуменно хмурит брови, глядя на Кадзуху, который все это время просто стоит болванчиком и молчаливо наблюдает за происходящим.       — Если дядя Кадзуха будет не против, — он сглатывает нервно, совершенно не понимая своих чувств по этому поводу.       Акима, развернувшись вполоборота к спасителю своего отца, тянется к нему руками, намекая Хэйдзо на небольшую транспортировку. Он послушно подходит ближе к Кадзухе и аккуратно, покрываясь целой стаей мурашек, передает ребенка... В чужие руки. В его глазах Хэйдзо ловит сожаление и, кажется, какое-то понимание. Но какое именно — он понять пока не может.       Кадзуха опасливо перехватывает Акиму своими руками, боязливо прижав детеныша к себе, да покрепче, чтобы не выронить ненароком, и, резко выдохнув, словно его ударили в живот, рассыпается на части, когда его обнимают за шею маленькие руки.       — Спасибо, что спас моего папу, — благодарит его тихим и слишком уж печальным голосом. — Пожалуйста, побудь с нами еще чуть-чуть, я не хочу бояться.       Кадзуха смотрит стеклянными глазами куда-то сквозь Хэйдзо и, моргнув пару раз, чувствует, как по щеке скатывается слеза. Он не понимает причину этих слез, но зато прекрасно понимает природу своих чувств, которые затапливают все его нутро чем-то очень теплым и светлым. Чем-то, что сможет перекрыть все прошедшие за эти годы события, заменив душевную пустоту на что-то новое.       Родное.