Белый журавль

      С отменой охоты на Глаза Бога в Инадзуме стало совсем спокойно. Закончился бесконечный шторм, неспокойные ветра, приносившие с собой тоску, горечь и нестерпимую головную боль. Несколько последних и по-настоящему тяжелых лет настолько въелись в самурайскую жизнь, что Кадзуха успел забыть звуки чистого пения птиц, тихий шелест листьев и яркий свет солнца, теплый влажный воздух. Он скучал по своей родине невообразимо, и ни одно другое место, в котором он успел побывать за долгие годы своих странствий, так и не смогло заменить любовь к родным краям.       Вернулся домой — Кадзуху насквозь пробирают мурашки от одной только мысли, а внутри растекается невероятно теплое, такое щемящее сердце чувство, что улыбка сама расползается на губах. Прошедшие три года оказались для него слишком тяжелыми, наполненными мрачными воспоминаниями о новых потерях товарищей, собственной глупости и бесконечного сожаления. Потому сейчас, прогуливаясь вдоль родных улиц города, его неспокойное сердце вновь обретает забытый покой.       Не сказать, что что-то здесь успело сильно измениться. Перестройки как таковой и не было, только главная улица стала чуть длиннее, да и появилась пара новых магазинчиков и лавок на месте срубленных старых деревьев. А в остальном все осталось прежним — живым, местами шумным и таким же родным.       Возможно, Кадзуха постарел, раз уж ему вдруг захотелось остепениться и остаться здесь жить, оставив позади свое влечение к бесконечному странствию. Или же просто устал. Хотелось уже чего-то постоянного и, что немаловажно, своего. Домик свой у него имелся благодаря стараниям главы комиссии Ясиро, за что Кадзуха был бесконечно ему благодарен. Все-таки знание, что в этом мире есть место, куда ты можешь со спокойной душой вернуться, очень облегчало жизнь и дарило ощущение надежности, своего рода опоры. Только вот знать, что сейчас там творится, ему не особо хотелось. Этот дом три года простоял без дела и человеческого внимания, так что — Кадзуха обреченно вздыхает от одного только представления — предстоящая генеральная уборка многообещающе машет ему из-за угла красной тряпочкой.       Но о полном спокойствии речи и быть не может, потому что кое-что долгое время не давало ему покоя. Одно единственное дело, которое подорвало в его глазах собственный же авторитет, которое нещадно терзало и сердце, и душу столько времени, что он ни на секунду не мог забыть о своем дурацком поступке даже в тех условиях, в которых ему пришлось сражаться со всем тем кошмаром, который пришел по их душу. Неприятно было и то, что даже написать хоть одно письмо с объяснением не было возможности, и хрен его знает, как теперь выбираться из очередной задницы, в которую сам себя и затащил. Идиот ли? Самый настоящий.       Он не должен был пропадать на такое количество лет без объяснения причин, только обстоятельства сложились таким образом, что по-другому и не получалось. Да, он козел, да, он беспросветный идиот, потому что пытается хоть как-то оправдать себя хотя бы в своих глазах, но совесть не пальцем деланная дура, поэтому, надавав ему смачных оплеух, натягивает на свою голову непомерно огромную корону и усаживается мягким местом на свой законный трон, оставив своего хозяина глотать пыль из-под ее ног. И Кадзуха нисколько этому не возражает: заслужил по полной программе. Нужно было думать головой и не принимать поспешных решений на задурманенную голову, а теперь пусть сидит и ломает свой мозг в поисках наилучшего варианта решения своей проблемы.       Кадзуха без понятия, стоит ли ему пробовать что-то выяснить или лучше на глаза не показываться, чтобы хотя бы в полном одиночестве дожить до глубокой старости. Жить в глухом неведении не особо хотелось, да и странно получится, если, живя в одном городе, они случайно встретятся где-нибудь и просто пройдут мимо друг друга как незнакомцы, поэтому с этим нужно было что-то делать. Кадзуха не хочет думать о плохом развитии событий, сначала нужно хотя бы просто увидеться и поговорить, а потом он уже как-нибудь решит, что делать дальше. Сейчас же... Придется все-таки увидеться без моральной подготовки, потому что чей-то очевидно потерявшийся ребенок какого-то черта пытается забраться на дерево, чтобы стянуть с ветки явно засидевшегося оникабуто.       Кадзуха понятия не имеет, почему все проходящие люди делают вид, что это в порядке вещей и почему именно ему нужно разбираться с этим безобразием, но, подумав, что карму нужно начинать чистить задолго до своей смерти, обреченно вздыхает и все же подходит к маленькому скалолазу.       — Привет, дружок, — здоровается, привлекая к себе внимание.       Ребенок, что только начал свой путь, обернувшись вокруг тонкого ствола дерева, словно коала, поворачивает голову на звук чужого голоса и, не удержавшись, медленно сползает вниз, мягко приземлившись на землю.       — Прости, что помешал твоему безусловно интересному занятию, но ты здесь один?       — Папа не разрешает мне разговаривать с незнакомыми людьми, — малыш все еще держится руками и ногами за ствол, заинтересованно разглядывая необычного незнакомца.       Кадзуха, впечатлившись тому, что такой крохотный человечек уже умеет довольно хорошо разговаривать, закусывает губу, чтобы сдержать глупую улыбку, услышав забавное произношение буквы «р».       — Раз уж ты заговорил, может, скажешь мне, где твой папа? Нехорошо детям гулять на улице без присмотра, — он присаживается на корточки, сложив ладони на коленях, и внимательно рассматривает маленького чемпиона.       — А я не один, — заявляет ребенок, гордо прикрыв глаза. — Со мной дядя Араткаки, он должен быть где-то... Тут, — мальчик, опустив уголки губ вниз, внимательно оглядывается по сторонам и хмурит брови, когда не замечает того самого дядю.       Кадзуха опускает голову, пытаясь сдержать рвущийся наружу смех, но все же быстро берет себя в руки и с улыбкой произносит:       — Я здесь уже давно гуляю, а дядю Араткаки не заметил. Ты знаешь, где твои родители?       — Мой папа тут работает! — громко и гордо произносит мальчик, поднимаясь с насиженного места, и отряхивает штаны.       Самурай облегченно выдыхает, осознав, что в комиссию Тэнре путь пока ему не светит, и выпрямляется в полный рост, повернув голову туда, куда указывает мальчик.       — Не против, если я тебя проведу? Мне будет спокойнее, если я передам тебя твоему отцу.       — Давай! — ребенок улыбается ему во все... Сколько там зубов Кадзуха не знает, но тусклее от этого чужая улыбка точно не становится. — Как тебя зовут?       — Кадзуха, — он фыркает, качнув головой, потому что пацан явно забыл про родительское указание не разговаривать с незнакомцами.       — А меня Акима! — либо все дети такие, либо только этот маленький челопупс кажется очень энергичным и веселым. — Мне два года, я хожу в садик и ловлю жуков с дядей Араткаки, а еще ем невкусную кашу, потому что так говорит папа и тетя Куки.       Дорога, по которой они идут, кажется слишком знакомой, а внутри появляется резкое предчувствие чего-то нехорошего, что очень настораживает Кадзуху. Вида он, конечно же, не подает и старается абстрагироваться от неприятного волнения, поддерживая диалог с ребенком.       — Не все полезное должно быть вкусным, а для твоего юного организма нужны полезные витамины, — он, правда, не уверен, что в каше они имеются, но развивать недоверие к словам взрослых в голове ребенка ему не очень хочется.       — Все вы так говорите, а сами эти каши не едите, — мальчик дуется, сложив руки на груди.       Кадзуха фыркает, мысленно соглашаясь с детским вердиктом, и в одно мгновение задерживает дыхание, когда они подходят к пункту назначения. Он молится всем богам, чтобы они прошли мимо, чтобы его возникшие догадки оказались лишь выдумкой и глупыми совпадениями, но мальчик ускоряется, заметив знакомую фигуру вдалеке, и переходит на неуклюжий бег, направляясь прямиком в сторону комиссии.       В голове что-то щелкает, сердце теряет ритм, а дыхание останавливается в одну секунду. Он на ватных ногах двигается вперед, почти сократив расстояние с ребенком, и как болванчик пялится на то, как Хэйдзо — боги, как же он скучал — отчитывает своего сына за неосторожность. Они сталкиваются взглядами случайно, смотрят друг на друга как на что-то ненастоящее и оба почти не дышат. Хэйдзо изменился — слишком похудел, черты лица стали острее и взрослее, но взгляд... Все такой же детский и светлый, пусть не такой ярко выраженный. Даже запах почти не сменил своей окраски, от него по-прежнему пахло уютом и спокойствием, а теперь, когда Хэйдзо стал отцом, Кадзуха улавливает что-то еще, что-то, что побуждает в нем какое-то странное желание прикоснуться, обнять и спрятать, забрать себе. И это немного пугает.       — Это дядя Кадзуха! Он нашел меня и проводил к тебе, чтобы я не потерялся и чтобы меня никто не украл! — мальчик громко объясняется, схватившись за штанину привычного одеяния детектива.       — Какая разница? — Хэйдзо едва отрывает взгляд от самурайского лица, хмуро глядя на сына. — Повторюсь еще раз: не будешь меня слушаться, я отдам тебя Куки, которая будет кормить тебя одной кашей и фиалковыми дынями.       — Но он хороший, — Акима, насупившись, топает ножкой и сжимает ладони в кулачки.       — С чего ты взял? — Хэйдзо скептично выгибает бровь, сложив руки на груди. — Я уже объяснял тебе, что люди умеют притворяться хорошими, чтобы получить то, чего они хотят. Он мог тебя схватить, пока ты этого не видишь, и утащить куда-нибудь.       — Ну папа, — мальчик стукается лбом об отцовское бедро, обхватив ногу руками, но все же улыбается, радостно хихикнув, когда Хэйдзо аккуратно треплет его по голове.       — Маленький засранец, — произносит едва слышно, переводя взгляд на застывшего самурая, и меняется в лице, вновь нахмурившись. — Спасибо, что не оставил его одного.       Кадзуха поджимает губы, опустив взгляд, и кивает, молча проглатывая чужой упрек.       Больно.       — Аки, иди разберись со скукой госпожи Кудзе, она тебя заждалась, — Хэйдзо аккуратно пихает ребенка в плечо, глядя куда-то поверх белобрысой головы самурая.       Мальчик послушно идет ко входу, махнув незнакомцу ладошкой на прощание. Кадзуха улыбается ему в ответ и снова опускает глаза в пол, не зная, чего ожидать. Хэйдзо неспешно подходит к нему, сцепив ладони за спиной, и тихо произносит:       — Надеюсь, у тебя есть веская причина, чтобы оправдать себя. Не думаю, что я буду снисходителен.       — Имеешь право.       — Конечно, имею. Признаться честно, я крайне поражен твоей смелости, хотя... Не уверен, что ты бы рискнул явиться ко мне еще какое-то время. Как удивительно все сложилось, да? — Хэйдзо наклоняет голову вбок, чуть пригнувшись, чтобы суметь заглянуть в чужие глаза.       Кадзуха молчит, не находя никаких слов, потому что в голове крутится один единственный вопрос, который он не имеет права сейчас озвучивать. Он так сильно виноват перед ним, но в голове слишком пусто даже для простого и тупого в данной ситуации «извини».       — Я... Это сложно соединить во что-то конкретное сейчас, прости, — Кадзуха складывает руки на груди и жмурится, пальцами прижимаясь к переносице.       — Хотел бы сказать, что понимаю, но ты уж извини. Не сочти за грубость, но доверия ты больше не вызываешь, — и это звучит так холодно, что Кадзуха почти физически ощущает, как Хэйдзо своими руками возвращает ему нож в сердце. — Меня ждет ребенок и куча бумажной работы, которую я должен успеть сделать за час до конца рабочего дня. Захочешь что-то сказать — ты знаешь, где я живу. Хотя не скажу, что буду особо тебе рад.       Кадзуха больно кусает свои губы, стараясь сдержать тот ураган, что изнутри разрывает его душу. Надеяться на радушный прием он даже не думал, он благодарен, что ему хотя бы дают шанс объясниться, потому что все могло быть гораздо хуже. Просто... Ощутить на себе холод близкого когда-то человека оказалось слишком неприятно. Даже несмотря на то что выглядело это так, словно Хэйдзо намеренно хотел сделать побольнее, потому что показывать свои настоящие эмоции в данной ситуации ему не хотелось. Кадзуха чувствует нутром, что что-то не так, он видит, что Хэйдзо тоже скучал. И если бы в ту ночь все закончилось по-другому, Кадзуха, стараясь сдержать свои эмоции, не стоял бы сейчас полностью разбитым и опустошенным. Потому что потерять доверие именно этого человека ощущается слишком остро и неправильно, Кадзуха чувствует безумную тревогу, которая поедает его изнутри уже столько времени. Это ужасно выматывает, принося огромный дискомфорт, но ему дали шанс объясниться, и он непременно сможет все исправить. Обязательно.