Отмеченная

      Ему было… непривычно, странно, не так как всегда? Он тщательно выбивал себе границы и возможности в том мире, чтобы в итоге, в момент когда его едва располовинили, левая Богиня по своей необъяснимой прихоти утащила его душу и душу врага в другой мир?       Узнала бы Сёко, пробурчала, что тот сам летит на неприятности с открытой жопой и бесконечностью нараспашку.       Эта жизнь отличалась. И отличалась слишком.       В семье он один из младших детей, не одинок, тут есть старшая сестрица, имеющая как и он с Сукуной мутную историю за пазухой. Родители, в отличие от прошлых, любят своих детей, заботятся сами.       Отличается от клана Годжо, где собственная мать только и делала, что говорила о его исключительности, как умалишённая. В то время только техника Шести глаз не давала ему полностью ослепнуть и позволила вырваться из оков клана в магический техникум. До битвы с Тоджи он действительно чувствовал себя исключительным исключением.       Тяжела ноша разочарования в себе. Узнал на своей шкуре. И это дало ему стимул стать действительно Сильнейшим, вгрызаться в свои желания и мягко идти против системы, не подвергая себя риску быть ликвидированным. Система не любит исключения.       Гето это доказал… И ушёл, оставил одного. Нет, он не забывает о Сёко, не об этой малахольной любительнице фиолетовых теней на нижнее веко. Просто это Сёко. А это Гето. Разные. И влияние их на Сатору было абсолютно разным.       Прошло несколько месяцев. Наступила весна и отец с матерью стали брать их на улицу. Камэ неспешно прогуливалась по двору, когда свободный от миссий отец вскапывал небольшой огород. Оказывается, сестрёнка самостоятельно обустраивала это место прошлой весной. Сейчас она в храме и родители решили поддержать идею их ребёнка. Даже они с Сукуной смогли поучаствовать. Отец дал им на выбор овощи. Посадили всего по чуть-чуть, но большая часть ушла под картошку.       Жизнь шла до нелепого размеренно. Спешить не нужно. Самозабвенно избивать проклятья тоже.       Чёрт. Это похоже на сраный фантастический отпуск со специфическими ограничениями.

***

      Он стал больше спать. Делать когда ты младенец толком нечего, поэтому после столь частого отдыха, он решил, что промотать несколько лет за сном — хорошая идея.       Постепенно в течение недели он старался приучать тело спать в любых условиях: на руках у родителей, под ночной концерт Сукуны в перегородку их кровати и даже на резкие запахи мочи и кала (выбора куда им испражняться особо не давали). Быстрей бы уже на горшки можно было вставать. Он конечно благодарен за такую штуку как гигиена, но он уже взрослый дядя и хочет свою жопу мыть сам.       Но казалось бы хорошая идея со сном провалилась под тяжестью бессонницы.       — Сатору, что же с тобой, малыш, происходит? — по волосам скользили пальцы матери, в голосе отчетливо слышалась грусть. Большая ладонь матери сместилась на его лоб, глаза расширились.       Его знобило. Аппетит пропал. Двигаться было совсем тяжело.       Заболел. Блять.       За стенкой раздался детский каркающий смех. «Я закрою глаза. Делай что хочешь, мам».

***

      Первые дни было дико жарко, потно, липко и темно. Ужасно темно. Он в редкие минуты сознания смог различить посторонних, что держали над ним руки, светящиеся некой зелёной энергией.       Рот не покидал вкус трав, вызывающих першение в горле. Слёзы самопроизвольно текли по щекам, оставляли солёные дорожки, что стягивали кожу. Хотелось погрузиться в ледяную воду. Жар-ко…       Горло разрывало от сухого кашля. Мышцы рёбер уже сводило спазмом, не давая наполнить лёгкие обжигающим кислородом.       Он знает, он в другой комнате, подальше от матери и Сукуны. Он один на один с болезнью и отцом. А отец один на один с его болезнью.       Этот неприступный на первый взгляд мужчина нежно его обнимал и умолял бороться, и выйти победителем. Менял охлаждающие компрессы, сам его мыл, обтирал и поил тёплой водой. Трижды в день он мог пересечься с Камэ, чтобы та покормила его.       Все эти слова, напитанные беспокойством, странно откликались в глубине его сердца. Но из-за плохого самочувствия он толком не распробовал этот отклик как следует.

***

      Он сорвал голос, охрип, а глаза опухли. Теперь он больше не выпадал из реальности, его состояние напомнило ему случай из прошлого, когда он вовремя не подлечил мозги обратной техникой и у него по очереди стали отказывать жизненно важные функции организма.       — ХА..! — вырвалось из горла начало, так и не переходя в полноценный смех охуевания от происходящего.       А ещё он хотел увидеть небо. Их так редко брали на улицу. Он только и мог наблюдать потолки дома, стены и двери.       Отец, баюкающий его, устало открыл глаза, чуть покачнувшись вперёд.       — Ты кажешься более весёлым, — лицо отца приблизилось, а губы впечатались в лоб. Секунда. Две. Тот отстраняется и задаёт вопрос, на который ему очень хочется ответить: — Если бы ты мог говорить, что бы ты мне сказал?       Смелей, Сатору. Всё равно, как это будет выглядеть со стороны. Тебе же хочется увидеть… — Небо.

***

      Как долго он этого ждал. Сейчас бы потянуться телом от души, развести руки в стороны и рассмеяться громко и счастливо.       Отец без вопросов укутал его в ещё один слой пелёнки, подмигнул, и за пять секунд доставил на крышу дома. Усадил его, гусеницу, на свои колени и облакотил на живот. Было на удивление удобно.       По глазам резанул алеющий закат, птицы ловили ветряные потоки крыльями и плавно парили в воздухе, иногда будто зависая. Он сейчас тоже чувствовал это подвешенное состояние. И он надеется, что никто не тронет нити, которые удерживают его.