Кровавая камелия

Прошел примерно месяц с того знаменательного дня, когда объединение судеб стало горьким бременем для юной Изанами. Утро, наступившее после первых празднеств, вместо сладкого нежного пробуждения в объятиях, оставило лишь тишину и неясные вопросы. Она, невинная в зеленых глазах своего мужа, сохранила в сердце надежду, несмотря на очевидные улики – пятна крови на белой простыне, о которых никто и не собирался спрашивать. Умеренное утро ощутимо легло в плечи новообретенной супруги; Мадара, как истинный глава рода, водрузил над ними невидимую границу, отделив спальни, как острова на бескрайних просторах. Разговоры их были редкими, словно кометы, мерцающие на глубоком ночном небе. Завтраки и ужины стали единственными моментами совместного существования, а Мадара предавался обедам на стороне, в компании старого друга Хаширамы или в шумных тавернах. Катана, которую Изанами выковала с любовью и старанием для него, осталась бережно завернутой в дорогую ткань в ее комнате, как непонятный памятник несбывшимся мечтам о совместных ночах и утрах. В её душевной палитре не было места для красок, сказанных ему в сладком «Доброе утро» или усталом «Спокойной ночи». Варка еды и заботы о домашнем уюте казались ей лишь тенью, ведь ее истинная суть оставалась безмолвной, подавленной ожиданиями. Далеко от забот и печалей ей некуда было обратиться: родители ушли в небытие, как мимолётная тень, и теперь она принадлежала семье мужа, невидимой сети, вплетенной в судьбы клана. Своими чувствами она словно пряталась в темных подземельях сердца, понимая, что, возможно, они лишь бы отвлекли от важнейшего — родить наследника. Но разве можно было терзаться в безмолвии, когда ее единственное утешение в том, что он никогда её не обижал и даже иногда готовил? Однажды, солнечным утром, Изанами пробудилась, и, заправив футон, открыла окно, впуская в свою комнату сладкие лучи света и свежесть утреннего воздуха. Умывшись водой из колодца, она наслаждалась игривой прохладой, как спасающей росой для полусонного разума. На кухне её ожидал завтрак: рисовые лепешки и онигири, заботливо приготовленные мужем, который вновь исчез в своих делах — на задании, оставляя её одну на целую неделю. Грусть вновь охватила её, и, поев, она вышла на улицу, где яркое летнее солнце освещало мир, становящийся все более обжитым новыми людьми и кланами. Плотно затянув волосы в хвост, Изанами шагнула за пределы дома, войдя в мир служения и ожидания, окруженная косыми взглядами своих соклановцев. Статус жены главы клана не избавлял её от шипящих слов и шепотов, доносящихся за спиной. Её уши слышали их злобные обсуждения, и каждый проникающий произнесенный шепотом выпад казался ей горьким осколком судьбы. Не отрицая правды их слов, она лишь тихо вздыхала, продолжая свой путь, стараясь не попасться на крючок их предвзятого взгляда. Мадара, замкнутый в своем мире, оставался ничего не ведающим о мучении, терзающем её душу, и, если бы он узнал правду, кому он бы доверился: родным или новоиспеченной жене, которую знал лишь как врага? Ответ на этот вопрос был так же очевиден, как различие между морем и небом. Изанами, спеша, устремилась к резиденции брата, как ветер, мчащийся через пропасти судьбы. Идя по улочкам, где каждый камень свидетелем древних конфликтов, она пересекла границы квартала Учиха и, пройдя в пределах Сенджу, ощутила на себе больше, чем просто взгляды – она ощутила тягостное дыхание прошлого. Здесь, среди знакомых и незнакомых лиц, раздавались шепоты ненависти и осуждения – упреки о том, что она выбрала путь, заведомо предначертанный врагами. Взгляды, подобно острым стрелам, пронизывали её, отзвуком отголосков пережитых конфликтов. Крепкие сердца, представленные в родовом знаке, находили в ней образ предательства, как будто сама жизнь избрала её жертвой многовекового противостояния. Но звучали и другие голоса, наполненные сочувствием и, может быть, жалостью: как можно жить с таким человеком, участвующим в вечном враждебном танце двух кланов? Она ощущала на себе это бремя, как тяжелый плащ зимы, который невозможно сбросить. Взгляды, полные недовольства и участи, как тени древних деревьев, вились вокруг неё, нежно, но настойчиво указывая на её положение – в центре раздирающей душу драмы, где каждое мгновение могло стать решающим. - О, бедняжка, - шептала пожилая женщина, ее голос звучал как тихий ветер в осеннем лесу, - живёт среди врагов, словно овечка среди волков... Как тяжело ей, не находишь? - Но она добровольно вышла замуж за Учиху, - вмешалась молодая девушка, её слова были полны нетерпения, как весенний дождь, - она могла бы отказаться, и он бы нашёл себе другую, из своего клана. Но не все были во власти разума, не все знали правду в её полной красе. Их заставили, словно марионеток на нитках, и выбора не было, только тьма неопределенности. Скованные цепями ожидания, осуждающими взглядами старейшин и общества, они двигались, как тени в ночи. Косые взгляды сверкали, как острые лезвия, с обеих сторон, безжалостно пронзая холодные сердца. Некому обратиться за помощью, и нельзя было сбежать от этого тяжелого бремени — словно призрак, что всегда рядом, но его невозможно увидеть. Это было невыносимо, как тяжесть, сжимающая грудь, и каждый вдох казался борьбой за свободу. Забежав в резиденцию, Изанами, словно миг после долгого ожидания, выдохнула с облегчением, укрывшись от посторонних взглядов. Поднявшись по каменной лестнице на второй этаж, она шагнула в кабинет своего брата, Хокаге. Хаширама, погружённый в чтение свитка, неожиданно поднял взгляд на сестру и, с теплотой в голосе, произнёс: — Изанами, доброе утро! Ты пришла. — Доброе утро, старший брат. Я же обещала помочь, — ответила она, проходя в комнату и усаживаясь напротив него. — Как много писем и свитков... — Да, с этими постоянными собраниями и делами, я едва заметил, как они накопились. Нужно всё перепечатывать и сортировать, а также отправить ответы, — признался Хаширама, виновато почесывая затылок. — Понятно, что ты погружён в дела, — с лёгкой ухмылкой произнесла девушка, беря стопку свитков и раскладывая их перед собой. — Ладно, я помогу. — Спасибо, сестрёнка, ты всегда выручаешь меня... С этими словами они погрузились в работу. В бесконечных письмах отражались стремления глав других кланов, жаждущих возможности стать частью новой деревни, и простых людей — ремесленников, которые искренне надеялись обменять свои золотые зерна на защиту и заботу. Сортируя множество обращений о строительстве и благоустройстве, они внимательно перебирали каждый документ, освобождая стол от ненужного хлама. Работа затянулась до вечера, унося с собой ощущение времени, как злая тень. Наконец, когда последний свиток был запечатан и убран в ящик, брат и сестра устало вздохнули, опускаясь на стулья, и их взгляды встретились. — Наконец-то закончили... — прошептала Изанами, потирая затёкшую шею и прислушиваясь к тишине. — Да уж... Прости, что пришлось тебе повозиться с этими бумажками до самого вечера, — тот виновато посмотрел на её усталое лицо. — Благодаря тебе работа завершилась на день раньше. Огромное тебе спасибо. — Не за что. В таком случае, я пойду домой, — сказала девушка, вставая и поправляя драпировку кимоно. — Да, до свидания, сестрёнка. — До завтра, старший брат. С этими словами она вышла из кабинета Хокаге и направилась по вечерней улице домой. Солнце клонилось к горизонту, и жители, словно стая птиц, возвращались в свои уютные гнёзда, оставляя позади день, наполненный суетой и заботами. Так и прошёл очередной день, унося с собой заботы и оставляя лишь тишину и спокойствие ночи. Вскоре девушка дошла до своего дома. На пороге своего уединенного мира, девушка сбросила деревянные сандалии и, потирая усталую ногу, задумалась о том, как давно ей не доводилось почувствовать тепло новых обуви. Она шагнула в дом, произнеся тихие слова: - Я дома… - но лишь пустота ответила ей глухим эхом. Стены, как и прежде, встречали её молчанием, что ненароком обостряло ощущения одиночества в сердце. Проходя в свою комнату, она остановилась у зеркала, где холодный отраженный свет едва освещал контуры её фигуры. Развязывая пояс кимоно, она ощутила в себе смешанные чувства: стыд и ненависть, которые вспыхнули в ее груди. Раздевшись, она взяла тонкую ночную юкату, но прежде, чем облачиться в неё, не могла отвести взгляда от своего отражения. Тело, которое она видела, не удовлетворяло её и идеалы общества. Оно казалось угловатым, обременённым формами, напоминающими скорее силуэт мужчины, чем девушки, мечтающей о женственности. Грудь, большая и неэстетичная, лишь усиливала гадкое чувство неполноценности. Карие глаза, мутные, как бесцветная вода после дождя, отражали её внутреннюю борьбу. Она вздохнула, отвращение пробирало её от макушки до кончиков пальцев — неужели она никогда не сможет понравиться никому, даже тому, кто, казалось бы, должен был бы принять её такой, какая она есть? Месяцы и годы, проведенные в затворничестве, только усугубляли это чувство. С каждым мгновением, осматривая старые шрамы, Изанами понимала, что её тело запечатлело не только время, но и память о боли. Эти следы от ран и несчастий были не просто отметинами, но и свидетельствами её несчастной судьбы, делая её поистине «уродиной» в глазах общества. Она не придавала этому значения ранее, но в этот вечер её разум, словно терзаемый призрак, вновь уводил её в бесконечный водоворот сомнений. Распустив волосы, она села перед зеркалом, нежно распределяя пряди, и тихо напевала мелодию, погружаясь в воспоминания о том, что когда-то приносило радость. Однако урчание в животе не позволяло ей забыть о реальности. Глубокий вздох, и, убрав гребень, она направилась на кухню, где разожгла огонь в печи. В ящиках её ждали свежие овощи и мешок с рисом. Приготовив жареный рис с морковкой, она поняла, что даже вкусная еда не может заполнить пустоту в её душе, но хотя бы желудок был доволен. Поужинав в полном одиночестве, она вновь ощутила тягу к бессмертной тишине. На сердце осталось лишь смутное чувство разочарования, а день, казавшийся таким долгим, тихо растворился в ночи. Закрыв глаза, Изанами погрузилась в сон, оставив за собой пустоту, которая казалась ей бесконечной.