Вернуть Эмили

Поместье Найтрей возвышалось на склоне, словно старый часовой, наблюдающий за своими владениями из тени. Его фасад, покрытый трещинами и увитыми ядовито-зелёным плющом, казался замершим в вечной тоске. Узкие окна, как чёрные пустоты, не отражали света, лишь впускали внутрь шёпот ветра. Вокруг располагался сад с увядшими деревьями, а их ветви напоминали костлявые пальцы, тянущиеся к небу, будто молившие о том, чтобы кто-то наконец прекратил их тягостное существование. Воздух здесь был густым, а тишина — неестественной, будто само время боялось проникнуть в этот дом. Ночь в поместье была окутана густым мраком, который разливался по его коридорам и залам, обволакивая каждый угол и наполняя пространство тягостной тишиной. Тихий шелест шелкового шлейфа раздался в полутемной зале, когда Шарлотта Баскервиль переступила порог поместья. За ней, несколько отстраненная, но с присущей ей дерзостью, следовала Цвай. Они бесшумно двигались по длинным коридорам, пока не оказались перед массивными дверями из красного дерева. В дверь, слегка приоткрывшуюся, скользнуло холодное дыхание ветра. Лотти двигалась легко, с той грацией, которая рождалась не столько от благородного происхождения, сколько от хищника, привыкшего к охоте в тени. В гостиной, где тусклые отблески пламени камина отражались на мраморных стенах, сидел Винсент Найтрей. Он пил вино с экстравагантной небрежностью, держа бокал на весу, словно наслаждался не вкусом, а самим ритуалом. Он встретил гостей легкой, обворожительной улыбкой, которая была для него столь же естественна, как и неискренна, а его глаза, всегда столь внимательные и проницательные, скользнули по лицу Лотти, зацепившись за выражение ее усталости, скрытой за привычной дерзостью. Его длинные золотистые волосы падали на плечи, блестя в полумраке, а легкая, но пугающая улыбка играла на губах, пока он созерцал огонь. Его мысли, скрытые под завесой внешнего спокойствия, скользили между осколками давно забытых кошмаров. — Ах, Шарлотта, — протянул Винсент с мягким любопытством, игнорируя Цвай, как будто ее и вовсе не было. — Ты выглядишь так, будто вернулась из самого ада. Или Сабрие теперь ничем от него не отличается? В его голосе звучала лёгкая насмешка, и в этот момент тень сомнения окутала Лотти, но она сумела удержать свой хладнокровный вид. — Мы не привыкли жаловаться, — ответила она, садясь напротив него. — Сабрие редко бывает гостеприимным, но на этот раз... мы нашли нечто, что может тебя заинтересовать. — И что же такого примечательного вы нашли в Сабрие, что заслуживает моего внимания? — спросил Винсент, лениво поглаживая ножку бокала. Он нарочито не проявлял интереса — его тон был столь равнодушен, что в Цвай начало закипать разджражение. Она почти шагнула вперёд, но Лотти, зная привычки Винсента, не торопилась. — Там была одна девчонка. Оливия. Мы наткнулись на нее случайно, но это оказалось большой удачей. Она... не так проста, как кажется на первый взгляд. У нее есть цепь по имени Беатрис. В этот момент казалось, что Винсент пропустит её слова мимо ушей, как уже не раз делал прежде. Но имя, произнесённое почти небрежно, пробудило в его разуме что-то, едва заметно скользнувшее по поверхностям его сознания. — Беатрис? — переспросил он с ленивым интересом, чуть приподняв бровь. — Что же, я, кажется, не знаком с такой цепью. И что же в ней примечательного? Шарлотта наклонилась чуть вперёд, её голос стал тише, как будто она собиралась раскрыть некую тайну, предназначенную только для его ушей. — Эта цепь обладает частью человеческого сознания. И она ищет свою сестру, — продолжила Лотти, её взгляд стал серьёзным, — и знаешь кого? Винсент чуть прищурился, но всё ещё держал видимость безразличия, хотя в его глазах появилось то острое любопытство, которое ему всегда удавалось скрывать за маской равнодушия. — Демиос. — Лотти выговорила это имя, и оно застыло в воздухе, как предзнаменование. На мгновение в комнате воцарилась мертвая тишина, напряженная, как струна, которую вот-вот могли оборвать. Винсент, которому было свойственно мастерски контролировать свои эмоции, не смог скрыть внезапного всплеска интереса. Его пальцы, до этого небрежно игравшие с бокалом, внезапно остановились. Он почувствовал холодный проблеск чего-то знакомого и зловещего. — Демиос... — проговорил он, едва слышно, но в его голосе уже не было прежней небрежности. Это имя, принадлежащее его собственной цепи, прозвучало в его ушах, словно что-то из другого мира, что он тщательно пытался забыть. — Ты уверена? Цвай метнула взгляд на Винсента. Недовольство ее росло с каждой секундой. Она чувствовала себя невидимой в этом разговоре, и ее губы дрожали от раздражения. Как мог Винсент игнорировать ее? В его изысканной ухмылке было что-то невыносимое. — Полностью, — подтвердила Лотти, наблюдая за реакцией Винсента, как если бы она держала на ладони его нервы. — Я слышала это собственными ушами. Беатрис — это цепь «Королева Пик». И она хочет найти Демиос. Они связаны, как сестры... Эти цепи. Винсент провёл пальцем по подбородку, его взгляд потерянно устремился в одну точку, как будто он мысленно восстанавливал нити сложной головоломки, разрушающей привычное равновесие. Если бы кто-то посмотрел со стороны, ему бы показалось, что Винсент всё ещё сохраняет прежнюю небрежную маску, но те, кто знал его чуть лучше, могли бы уловить едва заметные перемены: чуть более глубокий вдох, напряжение в пальцах, застывших на краю бокала. Лотти улыбнулась едва заметной улыбкой, которая таила в себе то ли интригу, то ли угрожающую тайну. В её взгляде светилась уверенность, что она всё сделала правильно, и сейчас слова, что она произнесёт, могут только укрепить её контроль над ситуацией. Цвай, теряя терпение, сделала шаг вперед, её раздражение теперь было неприкрытым, её голос резок, словно клинок, разбивающий лед между ними. — Почему ты меня игнорируешь? Я тоже была там! Мы прошли через столько всего, а ты даже не подумал поздороваться со мной! — Она сжала кулаки, стараясь сдержаться, но её руки дрожали. Винсент поднял взгляд, его лицо оставалось холодным, но тень усмешки тронула уголки губ. — Цвай, ты забавляешь меня своим негодованием. Но я прошу... тишины. — Он произнёс это с таким ледяным спокойствием, что ей стало ясно: сейчас не время перечить. Но от этого внутри неё только сильнее разгоралось чувство отчаяния и обиды. Шарлотта наблюдала за напряжением, что витало в воздухе между Винсентом и Цвай, но решила не вмешиваться. — Почему же вы не привели её сюда? — спросил Винсент наконец, едва ли осознавая гнев Цвай, всё ещё не получившей его внимания. Лотти слегка улыбнулась, и её глаза остро сверкнули, что не могло остаться незамеченным. — Потому что это ещё не всё. Мы почти довели дело до конца, Оливия была в наших руках. Но у нас возникла маленькая проблема, — добавила она, её голос стал мягче, но в нём звучала скрытая угроза, что заставила воздух между ними сгуститься. Цвай стояла чуть в стороне, и её лицо пылало гневом, который она больше не могла скрывать. Ощущение того, что Винсент вновь её унизил, будто прошлось кинжалом по её сердцу. Он не только проигнорировал её слова, но и заставил её замолчать холодным взглядом, наполненным скрытой угрозой. — И эта маленькая проблема – Шляпник, — голос Лотти звучал ровно, но в нём проскальзывало недовольство. — Зарксис Брейк, как всегда, появился в самый неподходящий момент. Мы уже схватили эту девчонку, чтобы привести её сюда, к тебе. Но этот проклятый Шляпник вмешался. Она сделала паузу, чтобы позволить словам о Шляпнике осесть в сознании Винсента, но его лицо не дрогнуло. Только лёгкое движение руки, когда он поставил бокал на столик, говорило о том, что её слова достигли цели. Его глаза были полуприкрыты, и в их глубине скрывалась ненависть — холодная и терпеливая, как зверь, затаившийся в ожидании своей жертвы. — Да! — подхватила Цвай, её голос был спокойным, но с ноткой раздражения. — Этот гадкий Брейк сорвал нам все планы! — Ах, этот убогий слуга дома Рейнсворт. Зарксис Брейк... — протянул он, словно пробуя на вкус это имя. Винсент ненавидел Брейка с глубиной, которую редко позволял себе показывать, но сейчас его эмоции, всегда столь тщательно скрываемые, всплыли на поверхность. Воспоминания о том, как тот насмехался над ним, разрушая его планы, ещё больше разожгли его гнев. Лотти продолжила: — Он сумел забрать Оливию у нас, пока мы отбивались от гротесков – появился буквально из ниоткуда и использовал весь этот хаос себе на руку. Пока мы сдерживали полчища этих тварей, этот наглый гад успел скрыться с девчонкой! Цвай не могла больше сдерживаться. Её гнев, накопившийся от пренебрежения Винсента, теперь нашёл новую цель. — Шляпник! — выплюнула она с презрением. — Он всегда вмешивается! Всегда мешает нам в самый неподходящий момент! Как же я его ненавижу! Голос её был полон ярости, и на этот раз Винсент, почувствовав резонанс её эмоций, едва заметно кивнул, соглашаясь с ней. Это было редкое мгновение, когда их чувства совпали. Винсент ненавидел Брейка почти так же, как она. Этот человек был словно шут в театре абсурда: он разрушал всё, к чему прикасался, но делал это с такой непринуждённой грацией, что каждый его шаг казался насмешкой над теми, кто строил свои планы годами. — Да, Шляпник умеет испортить всё самое важное, — проговорил Винсент, и в его голосе мелькнуло что-то ледяное. — Но если он посчитал эту девчонку интересной, то она тем более представляет ценность для нас. Шляпник не стал бы рисковать ради кого-то малозначительного. Цвай, увидев в его глазах тень признания её эмоций, чуть успокоилась. Она знала, что Винсент разделяет её ненависть к Брейку, но это не давало ей утешения. Её чувства к Винсенту не могли быть столь легко удовлетворены. Она хотела большего — его внимания, его признания, однако в этот вечер она получила лишь холодное молчание и тяжесть его укоризненных слов. — Это ещё не всё, — продолжила Лотти, слегка подавшись вперёд. — Когда Шляпник впервые увидел Оливию, он уже знал её имя. Это странно, не находишь? — Очень странно, — отозвался Винсент, его голос был мягким, но каждое слово звучало как удар кинжала. — Ты полагаешь, между ними есть связь? Шарлотта кивнула, её лицо оставалось непроницаемым. — Возможно. Цвай, доселе молча наблюдавшая за разговором, заговорила, её голос прозвучал громче, чем следовало: — Если так, тем более надо схватить эту девчонку. Брейк всегда ввязывается в наши дела, так почему бы не дать ему вкусить собственной игры? Винсент взглянул на неё, его улыбка стала шире, но от этого выражение лица только пугало. — Ты права, Цвай, — сказал он. — Если между девчонкой и Брейком действительно есть связь, или он увидел в ней нечто важное, это можно использовать. Услышав одобрение Винсента, Цвай просияла, а Лотти позволила себе лёгкую улыбку. — Значит, ты согласен, что стоит завладеть Оливией? — спросила Шарлотта. Винсент на мгновение замер, а затем вдумчиво произнёс: — Это не вопрос согласия, Лотти. Это неизбежность. Если она действительно связана с Демиос, я должен узнать всё. А что касается Брейка, — добавил он, ухмыльнувшись, — давайте посмотрим, насколько крепко он держится за свои секреты, когда они начинают работать против него. — Ты уже решил, что будешь делать? — спросила Лотти, подняв бровь. Винсент рассмеялся, но в этом смехе не было ничего весёлого. — Дорогая Лотти, разве ты не заметила, как тщательно Шляпник охраняет своё прошлое? Он скрывает свои связи, свои мотивы... Но иногда случайные действия выдают нас куда больше, чем нам хотелось бы. Если он знал её имя — это значит, что он уже знал о её существовании. А возможно... он искал её всё это время. Лотти прищурилась, её руки сжались в кулаки. — Значит, он познакомился с ней раньше нас? Винсент обернулся к ней, его взгляд был полон холодной насмешки. — Ты слишком полагаешься на логику, — произнёс он с ленивой усмешкой. — Мы говорим о Шляпнике. Его история — это не линия, а клубок, в котором невозможно найти начало или конец. Но сейчас это не так важно. Вопрос в том, каковы наши следующие шаги. Шарлотта кивнула, принимая его слова, но в её глазах мелькнула тень сомнения. Она знала, что Винсент всегда играет свою игру, и в ней он редко раскрывает свои карты. — Мы пытались найти след Шляпника, но он ушёл слишком быстро, — завершила свой рассказ Лотти. — Однако, я уверена, что Оливия не исчезнет из виду надолго. Рано или поздно она захочет продолжить искать Демиос, и тогда у нас появится новый шанс. Неожиданно Цвай снова подала голос, но почти с демонстративным равнодушием, хотя её глаза горели яростью. Она резко развернулась к Винсенту, прерывая затянувшееся обсуждение. — Мы слишком много говорим, — резко бросила она, её голос был полон презрения и нетерпения. — Я не собираюсь сидеть сложа руки! Этот жалкий Шляпник смеет вмешиваться в наши планы, и ты думаешь, что я просто так это забуду? Лотти бросила на неё короткий, холодный взгляд. — Никто не говорил о том, чтобы это забыть, Цвай. Мы пытаемся понять, зачем ему эта девчонка. Не стоит действовать опрометчиво. Цвай резко вскочила с кресла, её кулаки были сжаты, а в голосе зазвучала истеричная ярость. — Опрометчиво? Ты так боишься ошибиться, что сама ничего не делаешь! Но я сделаю! Я найду эту Оливию и приведу её сюда. А потом посмотрим, как Шляпник запоёт, когда она будет у нас в руках! — Когда дело касается Шляпника, мы не можем действовать в открытую, — заметила Лотти, стараясь держать себя в руках. Винсент, молча наблюдавший за их перепалкой, решил вмешаться. Его голос был мягким, почти ленивым, но в нём чувствовалась скрытая острота: — Цвай, твоя страсть восхищает, — сказал он, чуть наклонив голову. — Но мы ведь не хотим ломать игрушку, прежде чем узнаем, как ею играть, правда? Цвай повернулась к нему, её глаза горели гневом, но в голосе зазвучало неподдельное удивление. — Игрушку? Ты считаешь эту девчонку игрушкой? Винсент кивнул, его улыбка стала шире, но она была лишена тепла. — Все люди — игрушки, если знаешь, как с ними обращаться. Шляпник, конечно, считает иначе. Для него она, возможно, больше, чем просто очередная пешка. И мне интересно, что же делает её такой важной. Цвай, всё ещё кипящая от гнева, села обратно, но её поза оставалась напряжённой, а голос звучал с вызовом: — А что, если он будет защищать её, чтобы она не попала в наши руки, как это было в Сабрие? Что, если она знает что-то важное, и Шляпник доберется до этого раньше? Винсент задумчиво коснулся подбородка, его взгляд снова устремился на пламя в камине. — Возможно. Если это так, тем больше причин узнать её получше, прежде чем делать резкие шаги. Конца света все же не случится. Цвай фыркнула, её руки сжались на подлокотниках кресла. — Ты просто тянешь время, Винсент. Но я буду ждать недолго. Если ты не найдёшь способа выяснить её секрет, я сама разберусь. Лотти, вздохнув, повернулась к Винсенту. — Если мы пойдём по её пути, это может всё нам сильно аукнуться, — тихо заметила она, её голос звучал как предупреждение. — Не переживай, Лотти, — ответил он, слегка улыбнувшись. — У нас будет достаточно времени, чтобы сыграть в свою игру. А девчонка... она даже не поймёт, когда станет частью этой партии. Цвай хмыкнула, но больше ничего не сказала. В комнате вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня. И каждый из них — Лотти, Цвай и Винсент — был поглощён своими собственными мыслями о том, как эта загадочная девушка могла вписаться в их планы. Винсент снова взял бокал с вином, делая глоток. Его мысли, блуждая по темным закоулкам его сознания, теперь обретали определённую цель. Брейк забрал у него то, что могло быть полезным. Оливия и её цепь, Беатрис — сестра его собственной цепи, Демиос... Эта связь, ещё недавно казавшаяся абстрактной, теперь стала осмысленной. Но Винсент всегда был осторожен — он не бросался в омут своих желаний с головой, как многие вокруг него. Тусклый свет свечей продолжал мерцать, отбрасывая длинные тени на стены, когда Цвай, всё ещё охваченная остатками ярости, наконец позволила себе немного расслабиться. Она видела в глазах Винсента одобрение, и это одобрение стало для неё слабым утешением, как если бы маленький уголок её души получил желанную каплю признания. Стараясь не выдать свою усталость, Цвай медленно опустилась рядом с Винсентом на диван, и её глаза, раньше пылавшие гневом, теперь постепенно затуманивались. Она не собиралась засыпать, но глубокая усталость, накопившаяся после их долгого пути и битвы с гротесками, взяла своё. Её веки закрылись, и вместо того, чтобы продолжать спор или говорить, она погрузилась в забытье. Винсент скользнул по ней мимолётным взглядом, наблюдая, как её дыхание стало ровным и спокойным, и тонкая улыбка коснулась его губ. — Когда она очнётся, это будет уже не Шум, — произнёс он, повернувшись к Лотти. — Эхо гораздо спокойнее и более сговорчива. С ней будет легче. Лотти усмехнулась, наблюдая за этой сценой. — Шум всегда отличалась взрывным характером, — она слегка усмехнулась, — но иногда её дерзость оказывается полезной. Винсент кивнул. Его мысли уже унеслись далеко от тихо спящей Цвай. Он задумчиво перевёл взгляд на пламя камина, и на его лице появилось выражение глубокого размышления. Вопросы, что оставила Лотти, висели в воздухе, требуя ответа. Винсент не любил оставлять такие вещи без внимания — они требовали осмысления, а иногда и действий. — Связь Беатрис и Демиос… — протянул он он, его голос стал медленнее, как если бы каждое слово требовало взвешенного подхода. — Никогда не думал, что у цепей могут быть родственные связи. Лотти кивнула, её лицо выражало ту же серьёзность, что и у Винсента. — Мы всегда думали, что Оз Безариус — единственный ключ к Воле Бездны, — Лотти внимательно посмотрела на Винсента, как бы проверяя его реакцию на свою мысль. — В этом уверен каждый из Баскервилей, и это единственная наша цель. Но что если ключей несколько? Винсент сделал глоток и опустил бокал, заговорив ещё более тихо, словно теперь они обсуждали не просто теорию, а тайну, от которой зависела судьба всего их мира: — Если Королева Червей и Королева Пик действительно имеют особую связь друг с другом, они могут быть еще одним путём к Бездне. Может быть, их объединённая сила даст нам доступ к тому, что находится за пределами нашего понимания. Лотти задумалась, её взгляд остановился на огне, отражая в себе отблески пламени. Она понимала, что Винсент говорил не просто ради размышления — в его словах была логика. Королева Червей всегда была необычной цепью, а если её сестра, Беатрис, стремится к воссоединению, это может быть не случайным совпадением. — Мы никогда не считали цепи возможными ключами к Воле Бездны. Но если они действительно являются частью этой головоломки... Это меняет многое, — её голос стал серьёзным. — Мы должны задаться вопросом: действительно ли цепь этой Оливии так важна? — Трудно сказать, — ответил Винсент, его голос стал чуть более напряжённым, словно сам этот вопрос вызывал в нём лёгкое беспокойство. — Оз — это одна часть головоломки, и если мы сосредоточим все свои силы только на нём, то можем упустить что-то не менее важное. Было бы наивно полагать, что Воля Бездны оставила всего один ключ к своим тайнам. Лотти внимательно посмотрела на Винсента. — Значит, ты тоже предполагаешь, что ключей может быть несколько? Что Оз — лишь один из них? — в её голосе проскользнуло сомнение, но она не отвергала его слов. — Да, — Винсент произнёс это спокойно, но с твёрдой уверенностью, — ключей может быть больше. И цепи, такие как Демиос и Беатрис, могут оказаться столь же важными, как и Оз. Тишина вновь воцарилась в комнате. Лотти, задумавшись над словами Винсента, понимала, что их мир, наполненный запутанными связями, стал ещё сложнее. Их задачи не менялись: Оз был их главной целью. Но теперь они понимали, что искать истину, возможно, придётся глубже. На этом их разговор затих. Снаружи ночь оставалась безмятежной, но в поместье Найтрей зарождался новый план, который грозил стать очередной партией в затянувшейся игре между Винсентом и Брейком. Лотти ушла, и тишина вновь окутала гостиную Найтрей, погружая ее в состояние уединённого мрака. Винсент все также сидел у камина, а рядом мирно спала Цвай. Бокал вина оставался в его руке, но он уже не делал глотков. Ему было трудно сосредоточиться на вкусах, когда мысли словно пауки плели свои тонкие сети вокруг новой информации, что только что заполнила его разум. Беатрис. Оливия. Эти имена всё ещё были свежи в его сознании, но особого интереса они бы не вызвали, если бы не одно слово — Демиос. Его цепь, Королева Червей, была частью его жизни настолько долго, что стала чем-то само собой разумеющимся, неизбежным спутником его существования. Винсент медленно встал, осторожно поставив бокал на каминную полку, и подошёл к окну. В его движениях была странная грация — словно всё, что он делал, было результатом продуманного расчёта. Снаружи простиралась ночная Риверра — город, дремлющий под покровом темноты. Он наблюдал за этой тишиной так, словно пытался разглядеть в ней свой следующий шаг. Шляпник. Зарксис Брейк. Сначала его реакция была почти инстинктивной: ненависть к Зарксису Брейку вспыхнула внутри, обжигая его холодное сердце. Но сейчас, остыв, Винсент пришёл к выводу, что простое разрушение — не его путь. Поддаться гневу и отомстить напрямую? Нет, это было бы слишком очевидно. Обычные методы на Брейка не действовали. Шляпник как будто находил наслаждение в хаосе, и это вызывало у Винсента глубокое отвращение. Но именно поэтому нельзя было действовать напрямую — Брейк предвидел бы это. Винсенту требовался план более тонкий, как яд, который медленно проникает в кровь. Что, если сыграть по правилам Шляпника? Эти мысли, как ледяные стрелы, проникали в его разум. Винсент ощущал привычное чувство ненависти, поднимающееся из глубин его сознания. Брейк был для него вечной занозой, той единственной фигурой, которая всегда находила способ разрушить его тщательно выстроенные планы. Шляпник смеялся над ним, словно их борьба была не более чем развлечением, чем-то бессмысленным, как игра в марионеток. И вот теперь этот человек снова оказался на его пути и снова выхватил у него нечто важное. — Оливия, значит, — прошептал он, его голос был едва слышен, словно имя девушки само по себе не имело значения. Но это было не так. Оливия была той, через кого Беатрис могла найти Демиос. А значит, она могла стать для него инструментом — и не только для того, чтобы раскрыть новую тайну цепей, но и для того, чтобы раз и навсегда разобраться с Шляпником. «Какая ирония», — подумал Винсент. Брейк отобрал у него эту девчонку, словно она была драгоценностью, но не понимал, что сделал только хуже себе самому. Винсент не собирался просто вернуть Оливию — нет, он собирался использовать её так, чтобы это привело Брейка к страданиям, которые Шляпник не мог себе представить. В его глазах вспыхнул огонь, отразившийся в темно-красных и янтарных радужках. Гетерохромия была вечным напоминанием о его двойственной природе — о том, как он балансировал между расчётом и хаосом, между безразличием и гневом, и сейчас, как никогда, он чувствовал, что эти две силы в его душе начинают сливаться воедино. «Беатрис хочет найти Демиос. Значит, и Оливия, так или иначе, станет её проводником», — подумал Винсент. — «А если так, то Оливия рано или поздно вернётся. Она сама придёт ко мне. И когда она придёт...» Он замолк, наслаждаясь этой мыслью. В его руках будет ключ не только к новой тайне Бездны, но и к слабости Шляпника. Брейк, всегда уверенный в себе, не может ожидать того, что девчонка, за которую он боролся, станет орудием в руках Винсента. Он даже не знает о том, что Винсенту все известно. Винсент вытащил из кармана ножницы — его привычное орудие, которым он так любил кромсать игрушки. В его руках они казались продолжением его мыслей, инструментом для разрыва нитей, связывающих его с остальным миром. Он открыл их и разрезал один из шёлковых платков, что ранее лежал на столе, наблюдая, как ткань разрывается, тихо, словно пронзённая воздухом. Его губы тронула слабая улыбка — столь же хрупкая, как и эта ткань. «Я дождусь, когда она придёт. А когда это произойдёт, я заставлю её показать Беатрис. А потом... Брейк почувствует, каково это — терять контроль. Он узнает, каково это — быть игрушкой в чужих руках». Эта мысль согревала его, как огонь камина. Винсент всегда был тем, кто стоял на границе света и тени, и он знал, что его истинное наслаждение заключалось не в простой победе, а в процессе разрушения. Брейк был его противником, но через Оливию Винсент обретёт возможность нанести ему удар — такой, который Шляпник не сможет предсказать. Но была и другая, более сложная часть плана. Винсент не мог позволить себе потерять из виду Беатрис. Эта цепь, столь тесно связанная с его собственной, могла открыть для него нечто гораздо более значительное, чем месть. Она могла стать частью большой головоломки, ведущей к Воле Бездны. А если Оз был ключом, как считали Баскервили, то что могло скрываться за тайной этих двух цепей? Не были ли они другим ключом, о котором никто даже не подозревал? «Если ключей несколько, и каждый из них ведёт к Воле Бездны... то я не позволю никому другому воспользоваться ими первым. Эта девчонка — лишь начало моего плана». Винсент отвернулся от окна, его движения были плавными и уверенными. Он медленно прошёл по комнате, его шаги были почти бесшумны, но их присутствие ощущалось как тягучий, едва различимый звук. Он остановился перед зеркалом, наблюдая за своим отражением. Длинные светлые волосы ниспадали до талии, красный и янтарный глаза холодно отражали свет тусклых свечей. Его лицо освещалось мягким светом свечей, тени которого играли на его высоких скулах и узких губах. Он изучал своё отражение с холодным, почти научным интересом, словно это было не его лицо, а объект, который предстояло трансформировать. Он привык носить сотни масок, и сейчас ему предстояло создать ещё одну. Настало время сменить реквизит и снова выйти на сцену. Оливия. Если она была с Брейком, то единственное место, где её можно было найти, — это поместье Рейнсворт, где служил Шляпник. Это было очевидно, как и столь же очевидно было то, что вломиться туда со своими требованиями было бы пустой тратой времени. Винсент знал, что Брейк его не пустит. Нет, ему нужно было выйти в общество, показаться на тех приёмах и балах, где скапливаются все нужные ему люди. И там, с идеальной маской на лице, он создаст новые нити для своей игры. Теперь в его голове был чёткий план. Он дождётся момента, когда Оливия снова пересечёт его путь, и в этот момент начнётся его игра. Он подошёл к шкафу и вытащил свою форму Пандоры — строгую, почти безукоризненно элегантную. Серебряный крест, прикреплённый к его униформе, тихо звякнул, когда Винсент застегнул пуговицы. Этот крест был символом его ложной верности организации, символом власти, который он носил с непоколебимой уверенностью. Но сегодня крест был частью его игры, того образа, который он собирался показать миру. «Ты думал, что, спрятав её у себя, сможешь всех обмануть, Шляпник? Твоя самонадеянность станет твоей слабостью». Винсент не собирался демонстрировать свои планы Брейку прямым ударом, как он не так давно сделал это с Шерон Рейнсворт, когда заставил Шляпника уничтожить колокольчик с воспоминаниями Алисы о событиях столетней давности. Шерон Рейнсворт. Это имя всегда звучало как слабая струна в душе Брейка, и Винсент прекрасно знал, как заставить ее звучать. Она была той, кого Зарксис защищал отчаянно, почти фанатично – именно поэтому её похищение стало такой лёгкой, но эффективной угрозой. — Впрочем, что ещё ожидать от человека, который сделал из себя клоуна? — голос Винсента был пропитан язвительностью. В его тоне не было ничего, кроме презрения. Брейк казался ему чем-то одновременно смешным и жалким — фигурой, которая всеми силами пытается удержать себя на плаву, утопая в собственных ошибках и горечи. Однако, несмотря на чувство триумфа от недавней победы, Винсента не покидало ощущение, что Брейк снова что-то затеял. И вот теперь Оливия. Она была частью какой-то его игры, и Винсент намеревался узнать, какой именно и как он сможет этим манипулировать. На этот раз он собирался действовать более скрытно – он вотрётся в доверие к Оливии. Ведь молодые девушки легко поддаются иллюзиям, особенно когда с ними заговаривает обаятельный молодой человек, принадлежащий великому герцогскому дому. Он может сыграть нужную роль — его лицо способно выражать доброту и заботу, даже если под ней скрывается ледяное равнодушие. Винсент тихо рассмеялся себе под нос, но этот смех был больше похож на звук ножниц, разрезающих ткань. Он медленно закрыл шкаф и направился к двери. Теперь, когда Беатрис и Демиос стали частью этого уравнения, он понимал: каждый его шаг должен быть идеально выверен. В этот раз удача будет на его стороне, и Брейк не сможет помешать. Его глаза вновь блеснули в темноте, отражая свет свечей, когда он вышел из комнаты, оставляя за собой мрак и разбросанные лоскутки платка, словно уже мысленно готовясь к своему следующему шагу.

***

В тишине той же ночи, на другом конце Риверры, что была укутана густым покрывалом тумана, комната Оливии была словно островком хрупкого лунного света. Её постель, с мягкими складками простыней, казалась холодной и равнодушной, как и её мысли, обвивавшие её сознание, точно виноградная лоза. Оливия лежала неподвижно в своей комнате в поместье Рейнсворт, глядя в полутёмный потолок, на котором играли тени ветвей, покачиваемых ветром, и каждое их движение было подобно пальцам, тронувшим струны её беспокойной души. Она не могла понять, что именно тревожило её сердце — было ли это ощущение потери, которое она не могла объяснить, или странное чувство, будто её жизнь — это сон, отголосок чего-то забытого? Шёлковые простыни ласкали её кожу, но не могли смягчить терзающего чувства смятения. Темнота комнаты напоминала ей о той зловещей глубине, из которой она вернулась — из Бездны. Бездна, о которой Оливия так часто слышала в детстве и которая казалась ей когда-то мифом, рожденным из фантазий тех, кто боялся неизвестного, оказалась куда более реальной и пугающей, чем любое предание. Лежа в постели, она вновь и вновь прокручивала в голове картины этого жуткого мира, где рушились привычные законы реальности и самой природы вещей. Она помнила, как впервые открыла глаза в Бездне, которая предстала перед ней как неестественная, уродливая пародия на знакомую реальность, — сломанная игрушечная табакерка, чьи пружины разлетелись, оставив только хаос, искажающий всё привычное. Полы под её ногами, разрисованные узором гигантской шахматной доски, покрытые трещинами, словно хрупкое стекло, грозили разломиться в любую минуту, обнажая пустоту, которая казалась живой и тягучей. Мебель — кресла, столы, шкафы — словно утратила право подчиняться законам природы: она плавала в воздухе, замирала в неестественных позах, как будто сама материя мира отказалась повиноваться своему создателю. Ещё более пугающими были зеркала, встречавшиеся в каждом углу, — зеркала, которые не отражали её облик, а вместо этого являли странные видения, болезненно близкие, но невозможные. В одном она видела себя и Эмили, смеющихся у камина, в те времена, когда их радость ещё была не затронутая тенью разлуки; в другом — гостиную Клэр-Холла, пустую, как память, которая только частично возвращается после долгой болезни. Ещё больше её пугали говорящие игрушки, чьи голоса звучали то приглушённо, то пронзительно, как нож, режущий ткань её мысли. Эти существа, воплощение ироничной жестокости, смеялись, спорили, шептали её имя и призывали к участию в их играх, которые обещали только страдание, скрытое за маской веселья. Среди них выделялись странные фигуры, похожие на карточные тузы, ростом с человека, с лицами, искаженными нечеловеческими улыбками, напоминавшими одновременно маски и крики боли, застывшие во времени. Цепи, которые обитали в том мире, не были похожи на существ, какими их описывали в старых историях. Некоторые выглядели, как безобидные детские игрушки, пока они не начинали двигаться, а их глаза не загорались красным огнём и движения не становились хищными. Другие же выглядели словно из ночных кошмаров — их тела были словно сшиты из разных материалов: плюша, металла, шёлка, а лица заменяли маски или черепа. Но что страшило больше всего, так это время, которое в Бездне текло не так, как в реальном мире. Её пребывание там ощущалось как бесконечность, каждая секунда растягивалась до невыносимости, но Воля Бездны, с её холодным смехом, заявила, что в реальном мире могло пройти много лет. «Здесь время не значит ничего», — вспомнила Оливия, слова Белой Алисы. «Вы думаете, что знаете, как устроен мир, но в Бездне ваш мир не имеет власти». Бездна не отпустила её без последствий. Беатрис, Королева Пик, была её спутницей с тех пор, как она заключила контракт. Эта цепь, которая однажды смотрела на неё глазами её сестры, теперь спала, но её присутствие всегда ощущалось, как ледяное дыхание на затылке. «Почему Эмили оказалась там? Почему я была выбрана для этого кошмара? Воля Бездны говорила о том, что я умерла, но это ложь. Я чувствую себя живой. Разве смерть может быть такой реальной?» — думала Оливия, глядя в темноту своей комнаты, словно пытаясь найти ответ. Мысли об Эмили не давали Оливии покоя. Картины воспоминаний всплывали перед ней, едва она закрывала глаза: холодные просторы Бездны, леденящие слова Воли, пугающий взгляд Беатрис и сестра, лежащая перед ней, словно тень самой себя. Эмили — её живая, милая, всегда улыбающаяся сестра, теперь была… цепью. Воля Бездны — Белая Алиса — смеялась тогда, весело, но ужасно, произнося, что Оливия умерла, что её вернули из небытия. «Ты умерла дважды!» — звучал в ее голове голос Алисы, словно тоскливый колокол, раздающийся в бескрайней пустоте. Но Оливия не могла, не хотела поверить этим словам. Она же помнила, как шагала по улицам Риверры, помнила, как встретила ту девочку, помнила... как провалилась в бездну ужаса и тьмы. Это было реальным, она не умирала, это не могло быть смертью. — Эмили, — прошептала Оливия в темноте, чувствуя, как слёзы вновь подступают к глазам. Как могла Эмили попасть в Бездну? Как могла она заключить контракт с цепью? Оливия пыталась вспомнить всё, что знала, но ответа не было. Только Алиса, хохочущая над её растерянностью. — Ты должна быть благодарна, что я спасла её, — прозвучал тогда голос Воли. — Если бы не я, её душа исчезла бы без следа. Но теперь она — Королева Пик. Разве это не прекрасно? Но разве это было спасением? Её глаза, казалось, больше не принадлежали той девочке, что играла с куклами и читала книги в гостиной Клэр-Холла. Эмили была чем-то совершенно иным, и Оливия не могла это принять. Она обхватила плечи руками, пытаясь унять дрожь, которую вызвали воспоминания. Воля Бездны говорила о том, что Эмили стала нелегальным контрактором. Эти слова обрушились на Оливию, как тяжёлый груз, который она не могла сбросить. «Нелегальный контрактор» — эти слова звучали так же нереально, как всё остальное, что Алиса произносила своим детским голосом. Но последний раз, когда Оливия видела сестру, всё было иначе. Она помнила свой последний вечер в Клэр-Холле так ярко, как будто он произошёл вчера: одиннадцатилетняя Эмили с её золотыми кудрями, смеющаяся, пока они вместе ужинают, и Роман Синклер, их отец, с лёгкой улыбкой смотрящий на них из-за газеты. Эмили была обычным ребёнком, весёлым, добрым, полным энергии, и в её глазах светилась такая беззаботность, что никто и представить себе не мог бы, что тьма Бездны когда-либо коснётся её. Но если это было так, если Воля говорила правду, то как это возможно? Как Эмили могла заключить контракт? Оливия знала, что для этого нужна была кровь цепи, а чтобы попасть в Бездну, нужны были жертвы. Но её младшая сестра никогда бы не пошла на это. Эмили не могла… не могла убивать. Может, ее затянуло в Бездну так же, как и Оливию? — Эмили, ты здесь? — прошептала Оливия в темноту, будто ожидая ответа от Беатрис. — Я не знаю, зачем ты это сделала. Но я верну тебя. Клянусь, я верну тебя. Но как? Единственная нить, связывающая её с сестрой, теперь была её цепь — Беатрис, Королева Пик. Беатрис молчала с того момента, как Оливия покинула Сабрие. Было ли это последствие присутствия Зарксиса Брейка? Может, Беатрис боялась его, знала, что он способен уничтожить её? Оливия ведь видела силу его цепи. Но что она могла рассказать Брейку? Могла ли она доверить ему свой секрет? Могла ли она сказать ему о своём контракте? О том, что Беатрис, Королева Пик, была связана с ней кровью и печатью? Каждый раз, когда она представляла себе этот разговор, её сердце сжималось от страха. Брейк был членом Пандоры, организации, чья мрачная слава предшествовала ей, словно пугающая легенда. В Сабрие Оливия слышала шёпот о Пандоре, как люди говорили о них с ней же тревогой, с какой говорят о судьях, готовых вынести приговор. И этот приговор, думала Оливия, был для неё неизбежным. Нелегальные контракторы в глазах Пандоры были не просто людьми, совершившими ошибку, а преступниками, чей союз с цепью делал их врагами общества. Оливия молила о том, чтобы молчание Беатрис длилось как можно дольше, но она знала, что оно было не вечным – цепь могла проснуться в любой момент. Оливия сжала кулаки, как будто этим движением могла удержать свои страхи. Она вспомнила Сабрие: как она пыталась контролировать Беатрис, но каждый раз эта связь выходила из-под её власти. Могла ли она поклясться, что её собственная цепь никого не убила? Могла ли она быть уверена, что Беатрис, её проклятие и её спасение, не совершила чего-то непоправимого? Она закрыла глаза, но картины прошлого снова заполнили её сознание: слабый свет уличных фонарей, неестественно длинные тени, шаги, которые раздавались в пустых переулках, и кровь, сверкающая под лунным светом. Она не хотела этого, не хотела смерти, не хотела, чтобы чей-то последний крик растворился в тишине Сабрие. Сколько их было? Оливия не могла вспомнить лиц, не могла даже сосчитать жертв, но она знала одно: их кровь была на её руках, даже если она никогда не держала оружия. Беатрис жила своей жизнью, её сила была неукротима, её жажда разрушения безгранична. «Я не хотела этого», — шептала она в темноту, словно пытаясь убедить саму себя. Но её слова звучали пусто, потому что знание о том, что она не смогла остановить цепь, не освобождало её от вины. Этого нельзя было рассказать никому. Она понимала, что если бы Брейк узнал, это стало бы её концом. Его странный, насмешливый тон и лёгкие шутки только водили ее вокруг пальца. Он был членом Пандоры, и его долгом было уничтожать таких, как она. Но странно, что именно он казался ей менее опасным, чем другие. В его глазах была ирония, но не осуждение, а в его поступках — странная забота, которую она не могла объяснить. Это было похоже на то, как если бы он, зная её тайну, выбрал бы её скрывать, вместо того чтобы использовать против неё. Его взгляд не выходил у неё из головы, и в особенности тот странный момент в саду, когда он подошёл к ней с розой в руке, словно это был самый естественный жест в мире. Она приняла розу, но в её душе всё смешалось. Она не знала, что значил этот жест, как и не знала, что означал его взгляд — пристальный, изучающий, наполненный чем-то таким, что она не могла расшифровать. «Кто он на самом деле?» — думала она теперь, глядя в потолок, где тонкие линии лунного света вырисовывали причудливые узоры. Брейк был загадкой, которую она не могла разгадать. Его забота о ней казалась искренней, но что скрывалось за его шутками и лёгкостью? Его жесты, его манера говорить, даже его смех — всё это вызывало у неё странное чувство, словно он пытался что-то скрыть. Может, она напоминала ему кого-то? Эта мысль не давала ей покоя. Она вспомнила, как его взгляд задержался на ней за завтраком. Он выглядел задумчивым, его глаза казались наполненными тоской, которую он тут же спрятал за насмешливым комментарием. Но Оливии казалось, что эти моменты были неслучайны. «Почему это вообще должно волновать меня?» — спросила она себя, пытаясь не придавать своим наблюдениям, которые вполне могли оказаться её разыгравшейся фантазией, значения. Оливия перевернулась на другой бок, её волосы рассыпались по подушке, но сон был так же далёк, как и покой. Она понимала, что время, когда её тайна будет раскрыта, приближается. Но в глубине души, среди тени и вопросов, которые рождались в её сознании, оставался один яркий, как пламя, вопрос: что она значила для Зарксиса Брейка? Может быть, он знал больше, чем говорил. Может быть, он уже понимал, что она — нелегальный контрактор, но вместо того чтобы разоблачить её, он наблюдал, изучал, взвешивал. Эти мысли были подобны острым шипам: они пронзали её, но отказывались покидать её сознание. Её тело было словно камнем приковано к кровати, но её разум был беспокоен, как шторм. Оливия снова видела перед собой образ Эмили — сначала такой, какой она была, а затем той, что стала цепью и смотрела на неё чужими, будто мертвыми глазами. И хуже всего было осознание того, что она не могла спасти её тогда, когда это было нужно. «Почему ты оставила меня?» — казалось, шептала Эмили из глубины её сознания, и голос её был болезненно пронзительным. Глаза Оливии наполнились слезами, и по щекам покатились тихие капли. Но она знала, что не может позволить себе утонуть в этом отчаянии. — Нет, — уговаривала она себя, борясь с собственными слезами, — я не сдамся. Ты не исчезла. Ты не пропала навсегда. Я обязательно верну тебя, Эмили, и неважно, что для этого потребуется. Но эти слова не могли унять тягостного чувства. Тишина в комнате усиливала её одиночество, и отголоски Бездны шептали в её сознании, подтачивая её решимость. Оливия вздрогнула и укрылась одеялом, как будто плотная ткань могла защитить её от воспоминаний. Но были и другие вопросы, на которые у неё не было ответов. Воля Бездны дала ей задание, которое казалось невыполнимым. Оливия помнила о просьбе Воли Бездны привести ее сестру, еще одну Алису, и Черного Кролика. Но ещё было что-то, ещё кто-то, чьё имя ускользнуло из памяти Оливии. Почему она не могла вспомнить? Слова Алисы отзывались эхом в её разуме, но как будто завуалированные туманом. Что бы это ни было, оно казалось важным, но воспоминания не складывались, как кусочки головоломки, которые не находили своего места. Эта ночь тянулась бесконечно, как и тоска Оливии по тому, что было утеряно. Но сквозь эту тьму всё же пробивалась тонкая нить надежды: если Эмили пожертвовала собой ради неё, значит, ее жертва не должна пропасть даром. И даже если весь мир окажется против неё, Оливия знала, что сделает всё возможное, чтобы вернуть свою сестру.