"Принцесса-подменыш"

— Тилли!!! Просыпайся!!! Кейтилин слегка коснулась щеки Тилли: этого ей хватило на то, чтобы обжечься, а Тилли — чтобы вздрогнуть и вскрикнуть. Её лица не касались давно. Обычно Тилли из пушки не разбудишь, но сейчас… — Что? Что такое? За паникой и испугом сон почти забылся. Остались какие-то мутные, неприятные воспоминания, сам Король — и конечно песня. Песня шелки… — Сюда пришла полиция! — Твою мать! Тилли выскочила на пол, и как есть, в нижней рубашке, подбежала к окну. Точнее — подползла, стараясь не сильно светить кудлатой башкой. — Никого не вижу. — Тут стена, глупенькая! Они там, внизу! Я хотела спуститься за булочкой… — Ты булочки по ночам ешь? — Не перебивай! — Однако уши Кейтилин покраснели. — И там было… — Что? Облава? — Да! Меня предупредил мальчишка, сказал, чтоб мы убирались… — Может он нас просто… — Тилли! Времени нет! — Ты предлагаешь из окна сигать?! Тилли взглянула вниз. Ну, вообще вчера она только ноги отбила… А тут ещё мусор. Мусор смягчит падение. Но будет шумно. Газеты слипшиеся, будут шуршать. Да и она вряд ли удержится от мата-перемата. Послышались шаги. Ох, и правда, времени нет. — Дай одновременно! — Тилли! — Хватайся!!! Кейтилин схватилась за Тилли, и они вместе прыгнули вниз. Кейтилин хотела закричать, но проглотила через силу все звуки, а Тилли в полёте попыталась принять положение, в котором не так больно будет ощущать падение… Ах, чёрт, больно! Плевать, что мусор, — больно! Кажется, ничего не сломала. Расшиблась — да, вот на ноге синяк какой. И холодно… холодно… ну ещё бы, они в тоненьких рубашечках, а сейчас осень, слякотно. Снег вот выпадал жидкий. Всю рубашку изгваздала. — Ты в порядке? — Я их вижу! Это кричал фетч; да, эту мертвенную рожу Тилли не перепутает ни с чем. Теперь он восьмилетний мальчик, бритый под ноль, с огромными кругами под глазами; чахоточный, что ли? Плевать — единственное, что остаётся, вскочить на ноги — и побежать со всей дури!!! — Догоните их! Фетч с лёгкостью спрыгнул на землю; действительно, мёртвые ноги отбить нельзя. А вот Тилли и Кейтилин едва встали и почапали, едва передвигая ушибленными ногами, в сторону сужающейся улочки; то ли к тупику, то ли куда ещё. Не убегут. Падение болезненное. А эти… сильнее и на ногах. Вдруг Тилли в голову пришла странная, безумная, и оттого кажущейся не то что хорошей — единственно возможной мыслью. «Фетч — фея. Но тело, которым он пользуется, человеческое, хотя и мёртвое. А что, если…». — Не догоняй! — крикнула она. — Я сама… сама… — Тилли!!! Кейтилин хотя и была в ужасе, но всё же остановилась; «она меня не бросит», — с гордостью и унынием подумала Тилли. С гордостью — потому что и она бы не бросила Кейтилин, и здорово, что эта гордячка, эта задавака белокурая тоже её любит, и никогда, ни за что не бросит… А унынием — потому что лучше бы она спасалась. — Хорошо. Так бы и всегда. — Фетч не казался радостным: у него вообще не было никакого эмоционального богатства в голосе. Неудивительно, он же мёртвый. Мёртвым ни радоваться, ни сердиться не получится. Почему-то эмоции умирают вместе с телом, и если ты оживший труп: фетч, или вампир, или кто ещё — скорее всего, ты ледянее льдины… Тилли протянула ему руку и взялась за ладонь. «Хоть бы сработало. Хоть бы сработало. Хоть бы…». Фетч сначала не понял, что он чувствует. Тилли видела у него по лицу, что он не понимает происходящее, что впервые в его немёртвой жизни он что-то испытал — и он не понимает, что это. «Получилось!!!». Фетч заорал от боли. Вернее, как заорал — ахнул. Но это было громче, чем если бы человек просто крикнул. — Бежим!!! Тилли ещё сильнее сжала руку, чтобы наверняка оставить ожог, а потом припустила со всех своих недлинных ног. Но этой задержки им хватило, чтобы уйти немного вперёд — и оторваться от преследования. Однако куда бежать? Тилли, конечно, вчера гуляла, но Денбишир крупнее Гант-Дорвена. В нём больше домов и улиц, и как они расположены относительно друг друга — неясно. Это, конечно, позволяло петлять и врезаться в случайных людей, но одновременно — совершенно неясно, куда деваться. Спрятаться негде, никаких брошенных бочке, свалок или чего подобного. Да и мусорки переполнены! — Давай биться в двери, — едва шевеля губами, произнесла Кейтилин. «Вот так и сдохнем, — подумала Тилли в мрачном веселье. — Холодные, голодные, босые, подцепившие лихорадку». — Кто нас пустит?! — Может быть, кто-то и пустит! Давай попробуем! Пробовала Кейтилин, а не Тилли. Тилли знала — это не только глупо, это ещё укажет верный путь полицаям, где их ловить. Всё бесполезно. Если не идти к причалу — тут есть вообще причал? Река есть, — и не прыгать в воду… Да и тогда они сдохнут. Мокрые, ага. В ледяной воде. Вряд ли их пустят обратно в типографию. Всё бесполезно. И всё-таки внезапно план Кейтилин сработал. Правда, не совсем так, но… Она уже не стучалась в дверь: она нырнула в подвал, и потом высунулась оттуда с радостными криками: — Тилли, тут люди! Тут этот музыкант! Они разрешили нам… — Тихо, не ори! — Тилли спрыгнула вниз и опасливо обернулась. Вряд ли их услышали, однако шум погони очевиден. — Найдут, как пить дать найдут… — Иди сюда! Кейтилин затащила её внутрь одним движением, схватив за тоненькую рубашку. Холодно? Да не то слово. Почему-то в типографии наступающая на пятки зима ощущалась не такой грозной, а тут… Хотя, казалось бы, людей больше, надышано и накурено. И странным образом душно. Но всё равно — холодно, и темно, и горят только несколько керосинок, и… — Тилли! Девочка обернулась на зов, не веря своим ушам. Нет. Быть не может. Это был Красный Дон — тот, что выступал на площади, а ещё раньше — единственным остался человеком из всей своей шайки, и всё благодаря стараниям Тилли. Он выглядел куда лучше прежнего. Лицо светилось — ну, насколько можно разобрать в темноте. Лощёный такой, довольный. Одежда чуть-чуть получше. А в кармане у него… — Птичка, — ахнула Тилли. — Вы знакомы? — спросила Тилли, отмахиваясь от дыма. — Да-а-а, да, — Красный Дон улыбался точь-в-точь как те люди у Бин-ни, только немного более осознанно. — Мы с Птичкой поженились, теперь она мне дарит песни и талант. Птичка выпорхнула из кармана и села ему на плечо. Люди заозирались между собой, явно посчитав Дона чокнутым. Ведь им, не-глазачам, не видно, что этот маленький воробушек на самом деле толстопузенькая красивая фея, похожая на стрижа и ласточку, и что она хозяйски держит Красного Дона за ухо. — Чик-чирик! — пропела фея. — Давно не виделись, девчонка! Одета ты не лучше поросёнка! — Ой, какая милая! — обрадовалась Кейтилин. — Это ласточка, правда? — Это жена моя, — с гордостью сказал Красный Дон. Птичка зажмурилась и прижалась пернатым бочком к щеке певца. — Жена?.. — Кейтилин явно была смущена. — Не вдумывайся, она фея, — пояснила Тилли, оглядываясь по сторонам. Хотелось ей, конечно, спросить, куда эти ребята дели своих сотоварищей-свиней… но ей казалось, будто она знает ответ, и он ей категорически не нравился. — Птичка, а птичка, поможешь нам спрятаться? — Ты невоспитанна, невежлива и зла, — заявила горделиво птичка, но тут же улыбнулась. — Но — я спасу тебя от зла! А ну-ка трижды обернись, пропой и к пяточкам пригнись! — Что она сказала? — Кейтилин выглядела тревожной. — Просто повторяй за мной, — устало выдохнула Тилли. На них уже глазели вовсю, и теперь девочке казалось, что лучше бы они не начинали общаться с Красным Доном, потому что теперь их наверняка считают буйнопомешанными. К тому же… гайтерские духи умеют колдовать? Это же настоящее волшебство, по силе равное спригганам и фир-дарригам. Откуда… А. Она начала петь. Видимо, без специальной песни это не работает. Тилли повторила всё то, что сказала ей птичка, и интерес грязных, находящихся в наркотическом полусне людей полностью к ним пропал. Как будто девочек тут и не было. Тилли приободрилась: всё-таки помогать феям порой полезно… И всё же, куда делись друзья-свиньи? Красный Дон нежно подкармливал супругу-птичку семечками, а потом коснулся пальцами струн гитары. Звук, который он издал, был дивен и чудесен, совершенно не тот, который издаёт простая гитара, состряпанная кое-как из фанеры; нет, это музыка, которая бередит душу — а ведь он даже не брал мелодию, просто провёл рукой… Грязные люди в подвале, полном испарений не очень свежей еды и паров, от которых уже кружилась голова, тотчас же обратили на него внимание. Вряд ли он пытался сознательно отвлечь их от девочек, тем более что сейчас они не привлекали никакого внимания; нет, он просто начал играть. Конечно, это не музыка ганконера, которая сводила с ума людей, но это музыка, на которую способен человек — самый талантливый, самый дивный, тот, которого феи поцеловали при рождении. Главное, не улететь и не заслушаться. — А ты говорила, все феи плохие! — Кейтилин раскраснелась и тяжело дышала. Да уж, тут душно, хотя окно и открыто; дым стоит такой, что можно в нём ложку повесить. — Так я ей ничем хорошим и не помогла. — Тилли думала, могут ли они в таком виде выползти наружу и попытаться скрыться в другом, не столь ужасном месте. Нет. Там фетч. А он всё-таки фея. Подвал всё-таки проверили, но, к счастью для девочек, обошлось без приключений. Тилли с ужасом ожидала, что вместе с солдатами спустится фетч, но его не было: вероятно, прикосновение Тилли его заметно потрепало. Музыка Красного Дона совсем не очаровала их; напротив, её прекратили и подняли бучу: людей поднимали почти как торбы, заглядывали во все углы, так что девочкам приходилось прятаться лучше, чтобы не задеть случайно стражников и не выдать себя. Впрочем, на них не обращали совершенно никакого внимания: они были что лампы, которых тут не было, что драные матрасы или курительные трубки. В какой-то момент один уставился на Кейтилин, и Тилли с ужасом подумала, что всё, опасность впереди, однако он прошёл мимо и начал методично и с каким-то трепетом оттирать налипшее к поверхности зеркало масло. — Да оставь, — бросил кто-то ему. — Пойдём, никого тут нет. — Свиньи, — произнёс он гневно и очень задумчиво. — Времён короля Адака вещь. Знаешь что тут в составе? — Не бойся, приберёшь. Всех ещё тут перепосадим, тогда спасёшь, — кто-то пошутил… или высказал пожелание. Раздался смешок, не столько гадкий, сколько весёлый: экую кору отмочил. Но ушли всё-таки, и никого не посадили. И даже девочек не взяли. Приход полиции немного расшевелил прежде раскиснувших в сплине людей; появилось нечто в бутылках, что Тилли не могла отличить по запаху (это даже не была жидкость для смазки механизмов, которую квасили у них на фабрике, это что-то совсем убогое), все завозмущались, начали обсуждать, куда теперь деваться — ведь не заколоченных подвалов теперь почти что и не осталось. Дон бренчал, всё ещё с идиотской улыбкой счастья на лице, и Тилли пожалела его: это ж надо, влюбиться в фею. Причём не своровать её, не подчинить себе, а дать позволить себя охомутать. Пропал человек. С концами пропал. Ну, хоть он счастлив. — Птичка, а птичка, — заговорила Тилли, и гайтерский дух бросила на неё деловитый властный взгляд. — А ты нас потом расколдуешь? — Ты волнуешься? А зря! Не пугай саму себя. Стоит подождать чуть-чуть — чары сами отпадут! — А это даже не в рифму, — буркнула Тилли. Хотя на душе стало чуть-чуть легче. — Что она сказала? — Кейтилин смотрела на Тилли внимательно и с надеждой, как на единственную переводчицу с фейского… птичьего… фейского-птичьего, во. — Щас сами пройдут, — успокоила подругу Тилли. Но настроение её было так себе. Они непонятно где, непонятно с кем. Вряд ли после произошедшего эти бородатые мужики снова придут к ним на помощь. Правда, теперь они могут быть убеждены, что девочки не сотрудничают с полицией… или нет, напротив укрепиться в этой мысли… Они в непонятном подвале, им некуда деваться, а ещё в животе, как обычно, бурчит. Хоть сандалии поедай. Ладно, еду, допустим, можно украсть, или попросить у Дона с птичкой — может быть, она наколдует, если у них есть такая песня… но а что дальше-то делать? Здесь до скончания веков прятаться? Нет, так они принцессу точно не свергнут… Но, по крайней мере, сейчас они в безопасности. Пока. А что дальше будет… об этом лучше и не думать. *** Он никогда не знал своего имени. Он, в общем, никогда не осознавал себя. Фетчи просто… существуют. Им не нужно, по большому счёту, жить. Это живые мёртвые цепляются за существование — вливают в себя жизнь через кровь других, паразитируя на них, отнимая самое ценное; фетчи в этом не нуждались. Просто сегодня ты один мёртвый, завтра другой, послезавтра третий. Сегодня тебя зовут Джеймс, завтра Тимми, послезавтра Маргарет — и так далее и так далее. Земля никогда не переполнится мертвецами, а вот живыми людьми — вполне. Наверное, из всех фей фетчи ближе всего стояли к людям. Они не чувствовали как люди, но они жили как люди. Разница небольшая, но существенная. Однако сегодня фетч ПОЧУВСТВОВАЛ. Впервые в своей бесконечной не-мёртвой жизни. Он не знал, что такое боль. Он лишь воспроизводил человеческое тело, но не стремился перенять его характеристики. Да и зачем? Феи стремятся быть людьми, но зачем наследовать то, что делает людей хуже? Фетч лучше других фей — он не испытывает голода и жажды, он не испытывает чувства вражды к другим народам, он просто… есть. Да, он подчиняется коронованным феям, но не испытывает к ним верности или привязанности — это просто необходимость его существования. Но теперь он не знал, что и думать. Проклятье, он впервые в жизни испытал… интерес. И вот это ощущение, когда горячее золото расползается по коже, когда каждый сантиметр кожи сворачивается и исчезает под наступающим невыносимым чувством, невозможности держать руки в том же положении, что они были. Стража рассыпалась по домам, велись активные поиски, а фетч, глава денбиширской полиции, в полном оторопении смотрел на свои почерневшие, ужасно пахнущие руки. С них облезла кожа, часть мяса вспенилась пузырями, часть порозовела, кончики пальцев почернели. Один из его слуг сказал, что это похоже на ожог; да, фетч их видел достаточно, но никогда не понимал, как это ощущается — когда твои руки горят несветящим огнём. Это… умопомрачительное ощущение. Он никогда этого не забудет. И… он хочет это повторить. Странно об этом говорить. Люди избегают боли. Люди, избалованные тем, что ощущают мир, боятся того, что неприятно. Оно и понятно, боль ведёт к умиранию — а люди ужасно не хотят умирать. Фетч в своё время перепробовал всё — тыкать себя ножом, резать, гореть, растягивать на дыбе — нет, его временные тела не подвержены деформации и не ощущают ни-че-го. Да он и не стремился, это был всегда чисто экспериментальный интерес. Но то, что сделала с ним девочка-глазач, это было… Это было непереводимо на язык фетча. У него не было в словаре подходящих описаний для того, что он пережил — и это было ВОСХИТИТЕЛЬНО. Как же прекрасно чувствовать. Как же прекрасно чувствовать… это. Он найдёт её. К ней прилагается златоволосая девочка, настоящая принцесса — да, её необходимо поймать, но она — она совершенно не волновала фетча. Она — проблема, которую он должен решить. Её нужно устранить, но она не заслуживает его волнения — как и ничто не заслуживало. До последнего момента. Ему пытались обработать раны; бесполезно, облик фетча неизменен и нечувствителен к немагическому влиянию. Да и к магическому тоже: с ним нельзя делать ничего. Только произнесение определённых слов… но никто их не знает, кроме него. Он найдёт её. Он найдёт её. И передаст все те ощущения, что она подарила ему. И получит их сам. Фетч никогда прежде не испытывал голод. Теперь он, кажется, лучше понимал, что это такое. *** — Это ужасно! Ужасно! Совет напоминал перепуганный рой. И ведь действительно, произошло нечто пугающее, необычное, невиданное: им начало что-то серьёзно угрожать. Раньше такого не было. Раньше все проблемы решались быстро, а те, что не решались, прятались — и были малопродуктивны, так что Совет мог быть уверен в своей устойчивости. Но — прошли всего лишь сутки, а девчонки, найденные, обнаруженные хитрым и коварным фетчем, ушли! Да как ушли! — Покажи-ка, дружок Эдвиг, свою золотую ручку, будь добр, — нежно произнесла Скверна ди Дорсет. Древолап смотрел на неё с яростью и агрессией: чего эта… эта себе позволяет! Как она может оставаться спокойной, когда происходят такие ужасающие события! Неужели эта разжиревшая от лени дракониха не понимает, что под угрозой и её существование?! Если истинная принцесса появится в обозримом пространстве!.. Фетч — а теперь Эдвиг Стишлин — с изяществом, прежде ему несвойственным, поднял руку. Не так, как обычно, сухо и механично подчиняясь приказу, а как будто заворожённо любуясь тем уродством, которым одарила его проклятая глазачка. По Совету пошёл ропот: половина из них такого и не видела никогда. Да и откуда, они же все неженки богатые! Да и Древолап тоже не видел, откровенно уж говоря… Но куда важнее было то, что произошло сверхъестественное. Была ранена фея. Да и не какая-либо, а фетч. Фетч, который в принципе не способен получать повреждения, так как его человеческое тело потеряло свои свойства. Это немыслимо! НЕМЫСЛИМО! Словно взял Декхани-Уайльд. Он умел молчать так, что замолкали все вокруг; специальная способность вампиров, чёрт бы их дери! Ромуальд сложил узкие, обескровленные руки на столе и ровным, ничего не выражающим голосом спросил: — Эдвиг, мы знаем, что у вас есть соображение на эту тему. Пожалуйста, поделитесь тем, о чём вы думаете. Помимо собственно силовых функций, фетч нередко выполнял роль придворного детектива. Для многих вещей ему не хватало понимания человеческих эмоций, и тогда в дело вступали все прочие члены Совета (которые тоже, впрочем, не были глубокими знатоками людей, кроме, пожалуй, госпожи ди Дорсет), но он умел делать выводы, не приходящие в голову другим. Вот и сейчас он легко воспринял предложение Ромуальда и спокойно, как будто бы прежним (но неуловимо изменившимся) тоном начал свою речь. — Я предполагаю, что у девочки… глазача есть способность вредить феям. — Как! — хором воскликнули Эада и Вальда, а Древолап пробормотал непечатное ругательство под нос: будьте они прокляты, глазачи! — Разве такое возможно?! — Возможно. Но это должна быть особенная, невероятная магия, которую неспособны дать люди… и большая часть фей. Я думаю, — фетч окинул бесцветным взглядом собрание, — девочки видели Миртовую фею. — Да ты конченый идиот! — заорал Древолап: уж сейчас он отказывался терпеть очевидную бредятину. — Миртовая фея, разорви её трижды, ушла из лесу! Никто не знает, где она сейчас! — Но кто-то должен был найти принцессу. И… сообщить ей правду. Маловероятно, что это был Бурокрыс: он не отлучался из города и… продолжал вести свою практику. К тому же он труслив и не будет рисковать серой шкуркой. Наступило молчание. — А почему это не мог быть Паучий Король? — ляпнула Эада. Древолап бросил на сестёр свирепый взгляд: вот же безмозглые курицы! — В этом меньше смысла. Ему не нужно давать силу глазачу. К тому же… не думаю, что глазач ушла бы от него живой. Его Величество беспощаден к людям, особенно… к таким. — То есть Миртовая фея свела принцессу и глазача друг с другом. — Ромуальд был степенен и серьёзен. — Полагаю, да. Возможно, в этом был план: принцесса ребёнок и беззащитна. Её золотые волосы — манок для фей: вряд ли бы она вырвалась из Гант-Дорвена живой. Иное дело — девочка-глазач. — Тогда почему она от тебя спасалась? — это уже заговорил Хэмфара Конрад. — Бессмысленно убегать, если она такая сильная! Фетч на мгновение задумался. Но только на мгновение. — Полагаю, речь не о том, чтобы защититься, а о том, чтобы скрыться. Я… нагнал их. Они были в безвыходном состоянии. И это лучшая защита из возможных. Вероятно, Миртовая фея выбрала не абы какую девочку, а ту, которая по душевным качествам соответствовала принцессе. — Тогда ясно, отчего этих душенек-подруженек, чтоб их провалило в подземье, невзлюбили феи, — задумчиво произнёс Древолап. — Принцесска-то в радость, а вот такая заморенная чучела… — Да. Я предполагаю, именно поэтому они покинули Оактон. — Вот что, — Древолап поставил мохнатую руку на стол и скребнул крючковатым носом по столешнице. — Они будут прятаться у людей. Надо продолжить поиски, но чтоб это делали только люди. Люди, запомните, кучка отбросов! Всё равно красотулям некуда деваться: знали бы, где живёт Бригитта, тогда б мы их точно сцапали… а так — им некуда деваться. Немного же нам осталось, чтобы этих голопузых… — Но ты, Древолап, забыл, что сегодня выезд принцессы! Все застыли от ужаса: отчасти потому, что не ожидали выступления прежде молчащей герцогини, отчасти потому, что в самом деле забыли об этом событии, и теперь оно казалось им невозможным… ужасающим. Выезды принцессы были традиционным делом. Они проводились нечасто: принцесса Леаннон была домоседкой — не занималась охотой, не собирала балов, просто занималась тренировками, какие могло позволить её ущербное тело, и тем, что она полагала политикой. Эти занятия сводились к нескольким приёмам в день, выслушиванием отчётов и отдачей распоряжений. Законы она принять не могла, пока не войдёт в возраст коронации; также их не был уполномочен принимать регент — почти что ставший умалишённым от старости рыцарь Килал… да он бы и не считал себя вправе это делать. Ему была доверена безграничная власть, которой старик, доходяга, уродец, отпочковавшийся от некогда великого рода, не желал пользоваться из собственных представлений о верности. Впрочем, до поры до времени это всем казалось удобным: Совет жил в единении, паразитировал на людях и не желали ничего менять… Но сейчас принцесса Леаннон активна. Завтра наступит её день рождения, и тогда она будет вправе вступить на трон. И этот разъезд должен был стать её торжественным представлением, которого завтра не будет: принцесса не хочет организовывать всенародный праздник. Не из-за здравых соображений, что её никто не любит, но по той простой причине, что она ненавидит все праздники из-за прячущегося в них волшебства. Она не хочет одеваться нарядно; народ смеётся и шутит, что тогда Леаннон покажет себя ещё большей уродиной, чем она есть, но Леаннон совершенно не считывала своего уродства. Она считала собственную кособокость всего лишь особенностями, которые часто можно встретить у детей; и хоть бы кто сказал бедняжке, что нередко эти дети — фейские подменыши, как и она сама! Нет, она проедется на мощном, тяжёлом, но покорном коне Конхобаре, её тело будет скрыто под чёрным закрытым платье — и, возможно, именно в этот момент она столкнётся с настоящей, истинной принцессой. — Нельзя этого допустить, раздери мою глотку, — дрогнувшим голосом произнёс хогмэн и внезапно взорвался. — Будьте вы все прокляты, её срочно надо остановить!!! — Надо послать барона! — вскричала Вальда. — Виссе, дорогуша, ты же справишься с этим заданием! — Отстань, глупая сестрёнка! С чего он будет тебя слушать! — зашипела Эада. — Так что, дорогой Виссе? — Сейчас десять утра, — ровным голосом произнёс Ромуальд. — Она только должна проснуться… — Остановитесь! Рокот дракона не могло перебороть ничто: ни один звук не заглушит его жутких, невыносимо громких обертонов. От голоса герцогини несло жаром, она была готова опалить всё здание — и могла бы, несмотря на лень и жир. — Вы все полунемощные придурки, — заговорила Скверна. Шея её как будто бы удлинялась, а зоб, спрятанный под складками, дрожал. — Вы не понимаете, как важно, что фейская подменыш встретит истинную принцессу. Чего вы боитесь? Того, что потеряете свои трусливые задницы? Ха! Леаннон не хочет видеть фей в Денбишире — и не только фей! Она всё более и более упряма и непокорна… — Но она зла, — подал наивное, но такое верное и точное наблюдение людоед Хэмфара. — Она не очень-то жалует и людей… — И потому она раздавит всех! Слышите, всех! А особенно тех, кто обладает магией — даже если они захотят покориться её воле! — Скверна ди Дорсет села обратно, и звон украшений скрыл шуршание чешуи. — Настоящая принцесса добра и справедлива, но это-то куда важнее злой испорченной девчонки. Её любят — и она любит в ответ тех, кто любит её. Люди расскажут про нас? Возможно. Но она не знает, кому доверять. Людям? Люди давно пали под власть фей — и ничем не готовы интересоваться. Бесспорно, они ждут её… но потому, что не хотят видеть фею, а не потому что живут плохо. К нам они уже привыкли. Одиннадцать лет — большой срок для людей; и даже Истинные Люди теперь не проблема для нас. Так что — пусть Леаннон видится с ней. Пусть Леаннон столкнётся… — Нет! — Древолап пронзительно завизжал; все остальные были смущены и растеряны от такого внезапного истерического припадка своего неназванного лидера. — Довольно, мерзкая потаскуха! Я не позволю, нет, я не ЖЕЛАЮ тебя слушать! Ты нас всех подведёшь под беду! Ты не видела принцессу годами, а теперь строишь из себя знатока душ? Как бы не так! Ты не драконица, ты жалкий червяк, разжиревший на харчах… — Древолап… — Молчать! — В голосе хогмэна чувствовался не жар глубин, как у Скверны ди Дорсет, но мощь древних холмов — и интонации фей, привыкших править. — Принцесса должна меня, слышишь, жирный слизень? ДОЛЖНА быть остановлена! У нас осталось совсем мало времени! Виссе Уорбери, — он повернулся к единственному человеку совета, и гнев сделал Древолапа моложе, значительнее и угрожающе, — ты ПОЙДЁШЬ к принцессе и ПОТРЕБУЕШЬ, чтобы она бросила свои никчёмные занятия! Ты сделаешь для этого всё, иначе я, Древолап Многолесный, уничтожу тебя и твоих потомков! Ясно тебе?! Виссе Уорбери, потомок семьи влиятельной, и из-за своей влиятельности нередко заключавшей браки между кузенами, нервно оценил свои шансы. Он боязливо посмотрел на Скверну ди Дорсет и сделал правильные, как ему казалось, выводы. В конечном счёте, хогмэны — древние мстительные духи, дети холмов… но драконы — это драконы. *** Леаннон вставала и собиралась по часам. Когда ты всю жизнь болеешь, а ещё готовишься к тому, чтобы быть ответственной за страну с неясными и спорными границами, времени разлёживаться нет. Сначала ей надо собрать себя по частям. Какими бы ни были её матрасы, подушки и подставки под голову — болит всё и всегда. Неважно. К этому она привыкла. Особенно к двум местам возле горба, по обе стороны. Сеанс разминки спины. Растирание конечностей. Каждое утро — заново учиться ходить. Нога устаёт от каждодневного ношения платформы; но без неё — нельзя. И без платформы, и без фиксирующего кривое колено устройства. Уход за собой. Недолго. Пять лет назад приехавший из далёких стран посол открыл ей чудо растирания зубов, и теперь она пользовалась им, приятно освежая дыхание. Дальше — лошади. Лошади — это лучшая часть дня. С лошадьми не надо разговаривать. Лошади понимающие. Лошади, утратившие свободу столетия назад, привыкли к тому, что ими повелевают, в отличие от людей. Но ничего, со временем она с этим справится. Это — до завтрака. Долго. Главное — не давать Таффи носиться рядом: глупышка как-то раз попала под копыта. Выжила. Но теперь слепа и хромает. Стала как сама Леаннон. Судьба всех, кто к ней привязан. К чёрту. Нет никакой судьбы. Просто так случается. Потом завтрак. Сухой, сезонный. Никаких излишеств. Жир ведёт к заплыву мозгов; да и желудок Леаннон не принимает большую часть того, чем балуют себя люди. Масло? Хлеб? Яйца? Молоко? Рыба? О, нет. Ничего такого. Это всё пойдёт Таффи: большая часть мяса, поровну — крупы и овощи. Иногда сыр, если заслужила. За завтраком Леаннон не принимает никаких новостей. Не надо смешивать еду и работу. В процессе приёма пищи мозг не работает должным образом, и никаких правильных решений Леаннон не примет. Места по обе стороны от горба всё ещё болят. Далее — немного работы. Да, вот теперь можно. Лёгкая сытость — лучший помощник хороших решений. Но далее у неё затекают ноги, и приходится принимать ванны. Недолго. Тренировка с мечом. Чтобы тело не расслаблялось. Да, Леаннон — не великая фехтовальщица, не получится с кривой ногой и боком выше другого, но без тренировок тело станет разнеженным и хлипким. Надо долго, долго, ДОЛГО бить по колоде. Килал, добрая душа, выступал раньше противником; сейчас его подводит зрение и руки. Хотя старается, от всей души старается. Дальше — еда. Снова работа. Но на этот раз подольше: отдых после тренировки. Прогулка по двору. Чтение. Недолго: голова к концу дня плохо соображает, а любые тренировки лучше чтения. Хотя без него не обойтись. Еда. Работа. Игра с Таффи. Лошади. Сон. Леаннон редко отклонялась от графика. Последовательность — её кумир, её страсть, её палач и хозяйка. Ей сложно было выдрессировать себя, потому что мешал её детский дух, её расхлябанность, отвратительные детские черты, которые она пыталась выдавить в себе и остальных; у себя получилось. Хотя беспокойство мысли порой терзало её, но утомлённость и труд помогали приструнить её. Последовательность. Надо всё приучиться делать по порядку. Единственное исключение — дни выезда. В эти дни можно позволить себе чуть расслабиться. Отказаться от дел днём и лошадей вечером: они будут достаточно уставшие, и их не требуется объезжать. Зато — лечебные процедуры и ванна, дважды в день. Сейчас Леаннон одевают, и у неё нет возможности взглянуть на себя. Она отказалась от зеркал; что она там не видела? Ей достаточно знать, что у неё есть особенности. Хуже, чем у других, но мешающие жить не сильнее, чем пристрастия к чревоугодию. Даже наоборот, не уничтожает жизнь, а позволяет делать себя лучше. Красота — понятие, пришедшее из мира фей, у которых есть какие-то представления о том, как должен выглядеть человек. Люди в основе своей очень разные — и выезд повод это доказать. Завтра день рождения, но и плевать на него. Невелика радость. Вот прокатиться разок за пределы замка, окидывая взглядом свои владения — это удовольствие, которое нельзя испортить ничем. Ничем.