"Принцесса-подменыш"

Оказавшись на втором этаже, Тилли вздохнула и принялась за дело. Ей не казалось, что брауни где-то здесь будет хранить такую ценную вещь, как шкура собственной жены, но надо было хотя бы попробовать поискать. Поиски, как ожидалось, не обернулись ничем хорошим: номера, конечно, были разные, какие-то обставлены скудно, какие-то, напротив, богатые на всякую мебель, но результат оказывался один и тот же: ни в одном из них не пряталась тюленья шкура. Даже в качестве покрывала. «Ну и правильно, — думала Тилли, выходя из номера, где сладострастно целовалась какая-то парочка, а ей приходилось их двигать. — Он же не дурак, в приметном месте такую драгоценность прятать». На всякий случай она залезла ещё в тайник, где их с Кейтилин прятали прежде; разумеется, ничего не обнаружила. Она и не рассчитывала, но если на фабрике работу можно было выполнять кое-как (за такие-то гроши), то в отношении фей Тилли старалась быть аккуратной и дотошной. Жаль, жаль, ничего не получилось. «Так, — задумалась Тилли. — Надо всё как следует обмозговать». Шелки права, брауни несвойственно покидать их собственный дом. Вероятно, если они единственные хозяева, да ещё владельцы трактира, им порой приходится (и то Тилли была уверена, что без хитрости Молли дело не обошлось), но, вероятно, если они решат что-то спрятать, вряд ли вынесут это за пределы здания. На самом деле было четыре варианта: либо шкура должна находиться где-то на кухне, либо в зале, может быть, где-то на видном месте (маловероятно, что Молли смогла бы в таком случае мимо неё пройти, но а вдруг), либо в подвале, в самом укромном месте, либо — и Тилли склонялась именно к этой мысли — он мог просто носить её при себе. Начать она решила с подвала: на самом деле из лени, чем из каких-то других соображений. На кухне её могли поймать, а маячить посреди толпы фей в зале после того, как её выгнали… Придётся, конечно, куда деваться, но пусть хотя бы не сразу сейчас, а чуть-чуть попозже. Тилли спустилась вниз — и вдруг осознала то, что её вообще-то очень хорошо видно из зала, а вход в подвал находится на кухне, где ей в любом случае придётся столкнуться со стряпающими феями. Поэтому её задача оставаться незамеченной просто невыполнима, если не сказать чего похуже. «Ладно, — рассвирепела девочка. — Ну тебя к чёрту, тюлениха недоделанная!». Она разве что не топая ногами прошла абсолютно спокойно по лестнице вниз, пронырнув под парочкой сцепившихся клуриконов, и решительно направилась на кухню. Каждый шаг ей казалось, что вот сейчас-то, вот сию минуту она будет схвачена, не может всё идти настолько хорошо и беспроблемно… Чёрт его знает, может, это вообще ловушка от Молли? Почему она сразу ей поверила? Но — всё проходило спокойно. Настолько спокойно, что не внушало доверия. Феи не обступили её, не подняли шум, даже не начали шушукаться. Она просто была незначительной частью общей сутолоки, нормальной и естественной, не удивляющей ничем. Даже тем, что она нырнула на кухню, куда вообще-то вход посторонним был заказан… Но в присутствии хозяина. Феи на кухне повели себя чуть более понятно: шуму не подняли, но очень удивились. Один подорвался к Тилли и стукнул её половником, но этим и ограничился, другой начал лепетать на каком-то неизвестном (и наверняка несуществующем) языке, потягивая себя за уши, а третий… Третий, впрочем, продолжал готовить, как если бы на месте Тилли был кто угодно другой. — Ладно, ладно, черти, сейчас уйду, — проворчала Тилли. — Ещё раз стукнешь меня своей поварёшкой, знаешь, я её куда засуну?! Она принялась шуровать на кухне, преследуемая в общем бесполезными, но очень раздражающими поварятами; не помогало, конечно, и то, что они были почти в рост ребёнка — значительно крупнее лесных фей. Одному девочка всё-таки вмазала по лицу, когда тот, охальник, начал хватать её недоразвитыми, но очень сильными ручками — помогло. Правда, потом её начал отвлекать другой… И нигде, нигде не лежало этой проклятой шкуры! Было много всякого другого странного; например, все приборы, что не были деревянными, имели гигантские длиннющие ручки — костяные или из дерева. Котлы — медные, ни одного из железа; и тоже по ободу из дерева твёрдых пород. По всей видимости, брауни и его поварята боялись железа, как и обычные феи, и там, где с ним всё-таки приходится иметь дело, старались максимально себя обезопасить. — Эй! — Тилли схватила нож и направила его металлическим острием на одну из донимавших её фей. Та сразу же вскрикнула, но Тилли ловко погасила всякое сопротивление. — Вот что, дружок, полезай-ка ты в погреб — да проверь хорошенько, где там лежит проклятущая шкура! Феи-поварята (интересно, они тоже зеленушки, как лесные, или городские феи какую новую породу выдумали?) перепугались страшно и начали суетиться — кроме того самого, кто продолжал игнорировать Тилли на кухне и готовил блюда вопреки общей панике. Тем не менее тот самый, на кого Тилли наставила нож, достал банку с бродячим огоньком и, лопоча что-то умоляющее на своём птичье-мышином, открыл тяжёлую крышку погреба и спустился вниз. Тилли стояла сверху и пристально всматривалась в темноту. Не видно ни рожна, ни волшебным глазом, ни обычным, но всё же спускаться следом было чистой воды безумием — её запросто могли подставить и запереть её там на годы долгие. Или пока хозяин не вернётся — и неизвестно ещё, что хуже. — Ну там нашёл или нет? — сердито крикнула она. — Пошевеливайся давай, бестолочь! Мне некогда с вами… Девочка не успела договорить: вторая фея, уловив момент, когда Тилли лишь чуть-чуть опустит лезвие ножа, проявила невероятную быстроту и, ударившись всем невеликим весом, спихнула наклонившуюся Тилли вниз. Как она не сломала шею или спину, оставалось великой загадкой: Тилли даже не скатилась по лестнице — она упала прямо на ступеньки, расшибив до крови лоб и ушибившись грудью, а маленькое существо, неволей шарившееся в недрах подвала, моментально удрало наверх, протопав (наверняка не без удовольствия) по спине упавшей девочки. Крышка сверху захлопнулась, и теперь Тилли мало того, что свернулась от боли в маленькую-маленькую точечку, так ещё и оказалась в полной темноте. — Ах вы гады, — просипела девочка, едва-едва поднимаясь на локтях. — Сволочи, да я же вас… ах, болит, собака… На ноги встать не получалось — тело раскалывалось от боли, уж слишком сильный пришёлся удар на грудь, живот и голову. Поэтому приходилось только карабкаться — а это по тёмной лестнице подвала делать ещё сложнее, чем на ровном полу. Тилли уткнулась носом в пряно пахнущее дерево и слабо (яростно не выходило) забарабанила кулаком по дверце. — Ах же вы маленькие гады, паразиты, черти, кивсяки! — яростно ругалась Тилли, вгрызаясь в дерево. Тщетно, не при её состоянии. И даже если бы была здорова — она сама значительно легче, чем лаз в подвал. С чего она вообще решила, что шкура в подвале? Она могла просто спросить этих идиотов прямо — под ножом они бы не стали лгать! Дура, дура, дура, дура, надо было подумать, надо было повести себя правильно!!! И что теперь делать? На помощь не позовёшь — не придут. Искать что-то тут самой? Да уж, вперёд, удачи! Пересчитать бы тебе лбом каждый проклятый кирпич этого проклятого дома! Опять всё казалось безвыходным; в который уже раз? Сейчас Тилли даже не боялась: она пережила достаточно много, чтобы перестать бояться какого-то там сердитого брауни. Но её распирала злость, в первую очередь по отношению к самой себе: это ж надо было допустить такую глупость! Что, поверила в свои силы? Раз не хватает никто, значит, и бояться не нужно? Тупица! Ох, как всё болит-то… — Здра-а-авствуй. Это шелест ветра на ступенях, это тихое хлюпанье грязи под окнами, это причмокивание кота за завтраком. Это странный, странный звук, складывавшийся в понятную человеческую речь, но делающий её такой страшной, что — уж лучше прямое столкновение с тенями, со смертью, с чем угодно. Лишь бы не слышать этого. — Привет, — бросила Тилли. Она даже не пыталась рассмотреть собеседника — всё равно не получится. Да и не была она уверена в том, что хотела видеть, кто это там с ней беседу завёл. — Ты жирень или кто похуже? — Ты-ы-ы-ы проница-а-а-ательна-а-а-а-а. Тилли бы никогда не подумала про жирней, что они знают так много слов. В сущности, о них и нечего было думать: это проглоты, это вредители, это феи, подъедающие всё, что лежит у тебя в подвале и заражающие своими плесневелыми пальцами всё, чего касаются. От них расползается в разные стороны гниль, грибы, всяческая гадость, что всеми цветами — от мутно-зелёного до белоснежно-серого — покрывает вкусные продукты и меняет их запах на невыносимую вонь разложения. Жирней можно было подкормить, и тогда да, у тебя никогда не переведётся еда, но аппетит проклятых тварей рос как на дрожжах, и один пирожок в неделю вскоре превращался в фунт, а потом и в целые мешки отборной пшеницы, пуды мяса или галлоны молока. — Уж прости, братец. — Тилли с перерывами, с пыхтением всё же приняла сидячее положение; ах, как больно, как тяжело дышать… — Я тебя и увидеть толком не могу, темно. — На-а-а-ам не-е-е-е нуже-е-е-е-ен све-е-е-ет. Тилли была готова поклясться своим волшебным глазом, что что-то проползло у неё по ногам и животу; проклятье, что же это может быть? Неужели длинные руки с огромными пальцами, барабанящими по бокам винных бочек?! Фу, гадость-то какая! — Братец, — невинно заговорила Тилли, пытаясь разжать невидимые путы, кожаные, но мягкие, как если бы её обхватили палкой колбасы. — Ты не знаешь случаем, как выбраться отсюда? — О-о-о-о-о, я-я-я-я-я тебе ска-а-а-а-а-ажу, всё-ё-ё-ё-ё-ё ска-а-а-а-ажу-у-у-у-у… Но мне-е-е-е-е нужна-а-а-а-а по-о-о-о-омо-о-о-ощь. «Опять помощь, — разозлилась мысленно девочка, освободив всё-таки свои ноги. — Да сколько можно!». — Какая помощь? — устало спросила она. Мягкие кожаные руки освободили её сами собой; в воздухе запахло одновременно сыростью и горячей выпечкой — странно, казалось бы, подвал, откуда тут выпечка? Кто такой дурак, что будет хранить хлеб там, где холодно и влажно? Хотя, вспомнила Тилли, жирни пахнут едой. Самой-самой разной: запечённым мясом, свежей капустой, студнем, говяжьими голяшками… Может, этот просто пахнет выпечкой, почему бы и нет? И всё же хорошо было бы его разглядеть. Хоть одним глазком… Да уж, одним глазком. Смешно. — Мо-о-о-о-ой хозя-я-я-я-яин… о-о-о-о-о-он совсе-е-е-е-е-ем ме-е-е-е-е-еня-я-я-я-я-я не-е-е-е-е корми-и-и-и-и-и-ит… Джо-о-о-о-о-о-он Фа-а-а-а-а-аэр-и-и-и-и-и-и разло-о-о-о-о-о-ожи-и-и-и-ил повсю-ю-ю-ю-ю-ю-юду но-о-о-о-о-ожи-и-и-и-и-и, а я не-е-е-е-е-е мо-о-о-о-огу их тро-о-о-о-огать… — Ага, — поняла Тилли. — Это несложно. Это я могу. Только вот, братец, тьма тут — хоть глаза выколи. Можешь ты зажечь светильники? Хоть бы один! После недолгой тишины шепчущий, струящийся по подвальным кирпичам голос выдал шелестящее: «Мо-о-о-огу-у-у-у-у», и подвал озарился светом единственной горящей керосинки. Огонь был волшебный и давал не тусклое желтоватое, а переливающееся зеленоватое пламя, от которого помещение приобретало странноватый цвет — как если бы они находились под водой у Гврагедд Аннвн. Жирня Тилли увидела: пренеприятнейшая морда, но что поделать — лучше они и не выглядят. Жирни существуют в двух вариациях: либо тощие настолько, что сквозь их кожу просвечивают внутренности, либо такие жирные, что им не хватает места в подвале. Этот был тощий, похожий на обретшую плоть брошенную половую тряпку: в основном по полу струились его грязные волосы, полностью скрывавшие лицо, кроме ужасающего рта с кучей живых, щупающих всё окружающее отростков, руки да ноги — мягкие, похожие на набивные. Вообще весь жирень целиком напоминал куклу, которую выросшая хозяйка бросила в подвал, да так и позабыла — и теперь она покрыта грибками и плесенью. Гадкое впечатление, но жирни и не красавцы — с чего бы им таким быть? И вообще её это не касается: пора убирать металл с коробов, банок, ледяного хранилища и всего прочего, в чём лежала еда. Если бы все задания, которые Тилли получала за это путешествие, были такими простыми, жить стало бы намного-намного легче. Она с лёгкостью скидывала ножи, колокольчики, монеты, ковши лопат и всё прочее, что заботливо покрывало собой еду, а жирень полз за ней следом и жадно заглатывал становившуюся доступной для его уродливого рта снедь. Как он её пережёвывал, Паучьему Королю известно, а Тилли старалась об этом не думать: куда важнее — расшевелить этого проглота на разговор. — Я-а-а-а съе-е-е-ем всё-о-о-о-о-о, — тянула фея, буквально набивая себя десятками куриных яиц (в скорлупе!). — Джо-о-о-о-он Фа-а-а-а-эри оби-и-и-и-иде-е-е-е-ел меня-я-я-я-я, так пу-у-у-у-усть оста-а-а-а-а-аётся-я-я-я-я бе-е-е-е-е-ез припа-а-а-а-асов… — Ты только не лопни, — с брезгливостью произнесла Тилли, глядя на то, как этот обжора поглощает абсолютно всю оставшуюся без магической защиты еду. — Братец, а братец, так как выйти-то отсюда? — Ка-а-а-а-а-ак и зашла-а-а-а-а-а. — Ах ты чёрт поганый! — Тилли крепко сжала тяжёлый металлический утюг, под которым лежали соленья. — Хороший ты ответ придумал! Да я и без тебя бы до него дошла! — Послу-у-у-ушай… — Жирень толстел прямо на глазах; прямо сейчас его туловище достигло размеров нормально мужчины — и это он пока ещё картошки не сожрал! — Вы-ы-ы-ы-ыход ту-у-у-у-ут оди-и-и-и-ин, но-о-о-о-о тебя-я-я-я-я-я придё-ё-ё-ё-ё-ёт выта-а-а-а-а-а-аскива-а-а-а-а-ать сам Джо-о-о-он Фа-а-а-а-аэри-и-и-и-ии… — И что мне с того?! — Ты-ы-ы-ы-ы смо-о-о-о-о-ожешь ски-и-и-и-инуть его в подва-а-а-а-а-ал и вы-ы-ы-ы-ы-ыдерну-у-у-у-у-уть шку-у-у-у-у-уру ше-е-е-е-е-елки из его-о-о-о-о-о штано-о-о-о-о-о-ов… — Ой, фу! Новость про штаны Тилли, конечно, совсем не обрадовала. А вот то, где Джон Фаэри хранит шкуру своей супружницы, было уже лучше, хотя всё равно… ФУ-У-У-У! Неужели ничего получше придумать не мог! Феи, конечно, не люди, их одежда не пачкается и не грязнится (если они не Матушкино Благословение), но это всё равно звучало гадостно, гадостно! Она ведь только оправилась после Бин-ни… Ладно. Хватит хныкать, всё равно слушать некому, и ничего не изменится. Невесело, конечно, но что теперь поделаешь. Ох, как же живот болит… И когда этот треклятый Джон Фаэри только появится? Брауни чахнут без их домов. Ему же самому надо как можно скорее оказаться в родном трактире… — Поче-е-е-ему ты-ы-ы-ы-ы оста-а-а-а-а-анови-и-и-и-илась? Я-а-а-а-а-а всё-ё-ё-ё-ё-ё ещё-ё-ё-ё-ё хо-о-о-о-очу е-е-е-е-е-есть… — А, прости, — очнулась Тилли, с трудом подняла и бросила утюг на пол. Жирень, видимо, голодал уже очень долгое время, поскольку подвал он вычистил в один момент, останавливаясь только тогда, когда Тилли мешкалась с металлическими предметами. Теперь он представлял собой огромный, тугой, переполненный мешок, набитый едой и жиром; голова вместе с шеей втянулась в туловище, и теперь у него буквально не было лица — торчали только волосы и рыло с множеством шевелящихся отростков. Руки и ноги, кстати, совершенно не пополнели, и тощими мягкими змеями ощупывали опустевшие корыта, коробки, банки и прочие ёмкости. Правда, теперь ему сложнее было избегать валявшиеся на полу железяки; пару раз он начинал ныть крокодиловыми слезами, чтобы Тилли поскорее убрала с его пути железяки — и сейчас их вообще некуда было прятать. К счастью, еды тоже совсем не осталось; Тилли даже посочувствовала Джону Фаэри: совсем без запасов ему будет очень тяжко… Впрочем, этот же брауни выставил их с Кейтилин за порог, поэтому — нет, совсем не жалко. Так ему, сволочи, и надо. Правда, быстрая толстота жирня привела Тилли к следующему пугающему откровению: как она пройдёт к лестнице? Как она сможет вытащить Джона Фаэри? Тут для неё-то места почти не осталось — брауни просто некуда упасть! — Братец, — тихонько проскулила Тилли, прижимаясь к стене, чтобы не быть раздавленной всё более и более раздувающейся тушей. — А как я его скину-то сейчас? — Не-е-е-е зна-а-а-аю. — Голос жирня приобрёл капризные интонации, хотя всё ещё оставался хлюпающим, чавкающим шёпотом. — Мне-е-е-е-е-е э-э-э-э-это не-е-е-е-е инте-е-е-е-е-ересно-о-о-о. — Вот и помогай вам после этого, — возмущённо прошипела Тилли. У неё появилась идея, но она, как и всё то, что приходило девочке в голову прежде, не была сильной хорошей. Вместо того, чтобы прятаться от живота жирня, Тилли подбежала к нему (хотя какой уж тут подбежала, всего-то сделала два быстрых шага), схватилась за хламиду и полезла наверх. Получалось с трудом: Тилли не ползала по деревьям, хотя руки у неё достались от бати, очень сильные, и потому она не очень умело висела приставшей колючкой. Ноги не могли ни за что зацепиться, и пришлось тянуть себя только за счёт силы рук. — Давай, — тихонько шептала девочка, кусая губу от напряжения: руки хоть и были сильными, но уже начинали ныть от веса девочки. — Ну, ты, дьявольской отродье, я заберусь на тебя! Заберусь и отпинаю, что света белого не увидишь! Жирень не обращал на Тилли никакого внимания; по всей видимости, её лёгкость вообще не ощущалась огромным раздувшимся телом; лишь когда Тилли вцепилась в его плечо и одним рывком подняла себя наверх, жалобно простонал, но даже тогда не стал ей сопротивляться. Как раз именно тогда, когда Тилли, взобравшись на жирня, упала от усталости носом в грязную, пахнущую выпечкой хламиду, дверь в подвал открылась и в проёме появилось лицо брауни. Он хотел было что-то выпалить и даже открыл рот для удивлённой гневной тирады, но Тилли, подняв голову, подумала медленно-медленно, как если бы размышляла при болезни: «Сейчас или никогда!», подпрыгнула по-кошачьи и вцепилась в уши Джона Фаэри. Но он не упал. Он крепко упёрся в края проёма и лишь завопил белужьим воем, почти полностью перекрикивая слова Тилли: — Молли, дура, шкура у него в штанах! Она в штанах! *** Кейтилин так и не дали посмотреть на город из окна кареты, в которую её усадили. Карета, в отличие от посыльного ди Дорсет, подчёркнуто скупая; могла бы быть кэбом, будь поуже и более устойчивой. Кейтилин надеялась рассматривать город, пока они едут к драконице, но Тиккет плотно зашторил окна, так что стало слишком темно — даже друг друга-то не рассмотришь. «Какая печаль, — подумала девочка. — А они, верно, чего-то боятся». Тиккет, то ли из вежливости, то ли следуя каким-нибудь странным приказам своей госпожи, попытался разговорить Кейтилин: спрашивал, как им город, что она думает о феях, с какими приключениями она столкнулась по дороге. Кейтилин отвечала дружелюбно, но очень сдержанно: очевидно, что Скверна — какое ужасное имя! — хочет получить полное представление о принцессе, и поэтому ждёт, что доверчивая девочка выложит перед добрым посыльным всю себя и ещё кое-что впридачу. Не отвечать невежливо, но, если не рассказывать всего… Как жалко, что нельзя смотреть в окно. Они приехали к тому самому дворцу, что видели на прогулке; Кейтилин слегка задержалась, рассматривая его с новой перспективы и новым освещением — страшно, очень страшно. Монструозно. Совершенно непохоже на место, которое бы себе построил человек — уж слишком резкие тени, уж слишком зловеще светятся красным окна. Рассмотреть пугающую архитектуру, впрочем, не дали — посыльный Тиккет подхватил девочку под руку и торопливо повёл за собой внутрь. «Ага, — подумала Кейтилин, глядя на то, как нервничает посыльный. — Похоже, боится слежки. Но кого? И почему?». Конечно, она не ожидала ответов на эти вопросы — не сейчас, пока она ничего не знает про аристократию города. Или даже, может быть, не аристократии, а кого-то ещё… Возможно, она узнает о Денбишире получше во время разговора с герцогиней, а пока надо было сделать маленькую пометочку и держать рот на замке. До поры до времени. Её поразило, как выглядел дворец изнутри. Роскошь, бьющая напропалую снаружи, внутри почти исчезает; она есть, но её просто не видно из-за загромождений предметами. О, сколько их тут было! Клетки без птиц, старинные игрушки, коробочки с бусинами, статуэтки, камеры обскура, камни (не только драгоценные, но и булыжники интересной формы) — всё, всё это заполняло собой все поверхности и даже немного пол. На стенах портреты, гобелены, уличные афиши висели впритык друг к другу, не оставляя свободного места; здесь не было растений, чтобы делать воздух свежим, а окна не открывались и плотно задрапированы тройными шторами, среди которых не было даже тюлевых — только толстые тяжёлые полотна, бархатными водопадами спускающиеся до пола. Но, как ни странно, совершенно не слышался запах пыли! Чистота, конечно, была не идеальная, и обстановка ощущалась как замусоренная и слишком тесная, но — никаких серых пылевых покрывал, никакой грязи, ничего ветхого или разваливающегося. Когда Кейтилин повели по лестнице, плотно закутанной в изысканный красно-зелёный ковёр, она увидела, почему — другие люди, наряженные в точно такие же фраки, как посыльный Тиккет, тщательно протирали статуэтки, посуду и столешницы, приятно улыбаясь и кланяясь гостье. Их приветливость казалась противоестественной и лишённой хоть какого-либо правдоподобия, так что Кейтилин, пряча свою боязнь в глубину души, отвечала им любезным поклоном. Интерьер не менялся и когда они поднялись на второй этаж. Кейтилин проходила по коридору, облепленному приткнутыми рама к раме полотнами; самыми разными — там была битва при Лаирри-Ок, портреты каких-то женщин, плохие картины с играющимися кошками, симпатичные сказочные сюжеты и натюрморты… Сухость воздуха сказывалась на их красоте, некоторые страшно потрескались; но и без порчи это неописуемое многообразие картин производили впечатление безумия или странного сна — когда ещё не заснул, однако уже видишь странные образы. Посыльный Тиккет нырнул за дверь из красного дерева. Его отсутствие заняло достаточно времени, и когда Кейтилин успела разглядеть все картины, не уходя со своего места, он появился вновь и с огромной улыбкой сообщил: — Её Светлость готова встретить вас. Дверь не открывалась целиком и чуть не зацепила прелестное платье Кейтилин. Она сразу поняла, в чём дело: справа от двери, в углу, был зажат солидный столик — тоже из красного дерева, как и дверь. Этот материал вообще доминировал в обстановке, но все предметы мебели были собраны из разных наборов — в том числе и этот столик, ножки которого украшали змеи, а сам он едва не валился под тяжестью денег. Ох. Деньги. Золотые монеты. Медные. Серебряные. Бронзовички. Ассигнации. Векселя. Чеки. Они лежали повсюду. Они хрустели под ногами павшей листвой. Они были ковром, украшением и мусором, забившим зал под завязку. Куда ни кинь взгляд, он неизбежно падал на деньги — в вазах, сундуках, на столе, полу, в сервантах, шкафах и вместо книг. Кейтилин могла поклясться, что её зоркий взгляд выцепил всё — и монеты древности, и свеженькие, только что отпечатанные ассигнации, и даже деньги других стран и эпох. Вместе с медяками валялись круглые камни с дырками, металлические бруски и даже золотые слитки. Вот этот зал ощущался очень грязным. Но вовсе не из-за пыли и сора. Стулья, стол и кровать словно вырастали из денег; и если постель и стол были покрыты ими полностью, то стул даже сохранил очертания, заданные ему плотником. Красные его ножки украшали золотые растительные орнаменты, спинку — бело-золотая ткань, а всю обстановку — его хозяйка. О, что это была за женщина. Кейтилин жалела, что она не владела волшебным зрением глазача, потому что за такой внешностью точно должно было прятаться какое-то устрашающее существо. Она и человеком-то выглядела не настоящим: разве может такая толстая женщина передвигаться? Что у неё спрятано под юбкой, мощные ноги или змеиные кольца? Многослойный подбородок прячет мембрану, из которой вырабатывается огонь, или же это огромный зоб, который наливается красным, когда дракон жаждет золота? Её кожа была покрыта буграми, как чешуей, только до безобразия походившими на обыкновенные человеческие прыщи и бородавки. Часть из них скрывали волосы — чёрные, жёсткие, толстые как веточки деревьев, собранные в пучок — даже странно, что у неё не было какой-то сложной причёски, имитирующей змеиный хвост. Глаза — огромные, оранжевого цвета, глазницы пугающе шире человеческих; Кейтилин не понимала, зачем принимать ТАКОЙ человеческий облик, если на человека-то она не походила совершенно? Колоссальное тело покрыто, как навесом, десятками метров красной ткани; ни бантиков, ни позументов, никакого украшательства — лиф отделан чёрным воздушным муслином и чёрными ручными кружевами, а руки прятались в просторных рукавах, в которые мог свободно протиснуть голову ребёнок. А шею украшало чудовищных размеров золотое колье со сверкающим рубином, окаймлённый россыпью бриллиантов в виде звёздочек. И как к такой подойти, как подступиться? Что ей сказать?.. — Дитя. Ты ещё не принцесса, а я слишком толста и ленива, чтобы приветствовать тебя как должно. Её голос — рокот тигров, рёв земли, ворчание доменной печи. Её голос не звучал по-человечески, хотя она определённо разговаривала на человеческом же языке. — Меня бы смутила ваша любезность, — ответила Кейтилин, подходя к горе из монет, из которой возвышался стул герцогини. — Вы правы, я не коронована, и моё положение не позволяет даме вашего положения так унижаться перед дочерью лекаря. — Ты знаешь, как и что говорить. — Ди Дорсет даже не звучала агрессивно, однако от неё веяло древностью и мощью дикого чудовища. Как она, должно быть, пугает простых людей! — Редкое достижение даже для детей аристократии, что уж говорить про девушек из такой глуши, как Гант-Дорвен! Покрутись передо мной. Да-а-а, я помнила тебя в разы меньше, чем ты сейчас. Из человеческих младенцев никогда не понятно, что вырастет, но ты… ты уже в первые дни жизни показывала истинную породу. — Почему тогда вы приказали Бурокрысу похитить меня? Смех, отбивающийся от пола и рассыпающийся звоном монет. Смех, звучащий как бурление в животе великана. Смех, низкий, страшный, плотоядный. Так смеются волки из сказок и чудовища-людоеды, но никак не женщины, хоть бы даже такие толстые. — Конечно, он рассказывает именно это, — продолжила говорить герцогиня, утирая кроваво-красный рот. — Феи лживы, дитя моё. Но мы, драконы, прямолинейны в своих словах и желаниях. Ну-ка, присядь, будь добра: ты выглядишь крупнее, чем мне комфортно. Кейтилин, не найдя стула, уселась на колени. В этот же момент кто-то из слуг (возможно, Тиккет, сейчас их нельзя было отличить друг от друга) принёс сладчайшие пирожные и обжигающе горячий чай. Герцогиня принялась его пить, Кейтилин решила подождать, пока он остынет. — Разве не разумно подумать, что это дракон отдал приказ убить малютку-принцессу? — заговорила герцогиня, сминая разом три крупненьких эклера. — Драконы сеют смерть. Драконы разносят чуму и крадут прекрасных женщин… впрочем, мне куда интереснее мужчины. Надеюсь, и тебе тоже. — Мне исполнится двенадцать, — тактично произнесла Кейтилин, надкусывая рахат-лукум: сочный, жирный, прямо-таки струящийся маслом. — Многие становятся мамами в твоём возрасте. — Скверна ди Дорсет вытерла пальцы об красный шёлковый платок. — Я пришла в город, когда твой прапрадед, король Кюне, сходил с ума от разоряющей Денбишир войны с туманцами. Он просил о вещах, которые неспособны предоставить люди: он искал силу, которая бы смогла остановить их налёты, подняла бы город, сделала его неуязвимым и могущественным… — И что вы с ними сделали? — Я просто их сожрала. — Скверна ди Дорсет широко улыбнулась. — Я ела не только их. Любой враг Денбишира, любой правитель маленьких городов, раскинутых среди Гант-Дорвенского леса, который смел оспорить права Денбишира на власть, становились моим блюдом. Я слопала такое количество негодяев и себялюбцев, что тебе, моя милая девочка, сложно себе представить. Гордые и жадные, идеалисты и храбрецы… в конечном счёте они просто стали мясом для меня. — И вам не нужно было избавляться от принцессы. — Верно. — Сардоническая улыбка сверкнула хищным оскалом вполне человеческих зубов. — Король Лодус просто воспитал бы тебя так, как воспитывали его и его предков: со знанием, что благополучие Денбишира держится на драконе. Хищном, опасном, требующем золота дракона. Впрочем, не только золота: человечество создало множество разных ценностей… — Почему Бурокрыс рассказал мне про вас? — Потому что это звучит как красивая история. — Крошки от милфея упали на платье, и Скверна отряхнула их грубым жестом. — Ты же ведь поверила бы в дракона, который приказал похитить и уничтожить принцессу? Такова наша репутация, и я этого ничуть не стыжусь. Но правда в том, что нам — мне, прости, пожалуйста — это вообще и не нужно. — Но кому же нужно? — Хочешь честный ответ? Никому. Даже тому, кто об этом приказал. Кейтилин на мгновение задумалась. Хотя ответ ей пришёл в голову сразу, требовалось выдержать небольшую паузу. — Паучий Король? — спросила она. Скверна ди Дорсет оскалилась в улыбке. — Но зачем ему это? Так странно, что он решил вмешаться в дела людей! — Ты права, маленькая козявочка, его не интересует власть среди людей. Феи горды и спесивы, люди для них — естественная часть существования, но они относятся к ним как аристократ — к работягам, без чьего труда его власть не была бы возможна. Людей можно копировать, людям можно подражать, людей можно совращать — но люди не ровня феям… по их собственному мнению. Думаю, у драконов это устроено примерно так же; разница в том, что мы честны в этом. Ты сказала очень верные слова: Паучьему Королю не интересны люди. Но ему интересно знать, как далеко заходит его власть среди тех фей, что живут далеко от леса. Он всегда даёт сложные, невозможные задания, чтобы проверить, как кто-то из его детей — или, может быть, даже людей — будет выжимать себя самого, чтобы выполнить его требования. — Да, это на него похоже… — пробормотала Кейтилин, вспоминая Тилли и её ужасную историю. — Паучий Король — истинный король по своей сущности и духу. — Драконица томно заурчала, как огромная, опасная кошка. — Однако он непоследователен и хаотичен, как любая фея. И тот факт, что Бурокрыс жив столько лет, показывает, что либо он исполнил свою задачу, либо Паучьему Королю по-настоящему не было до тебя никакого дела. — Но какое дело вам до меня? Непохоже, чтобы вы страдали при… принцессе. — Страдаю? О, вовсе нет. — Скверна ди Дорсет наклонилась к девочке, и Кейтилин в полной мере могла оценить странную смесь духов и смрадного дыхания: похоже, драконы действительно разносят чуму… — Но эта девочка не считает себя феей, вот в чём большая печаль. Эта кривая малютка уверена в том, что она человек — и законная наследница трона. Она, это бедное дитя, уверена, что двор — и тут она совершенно права — преисполнен теми, кто никогда не был человеком, и хочет вычистить его как ночной горшок. Её не интересует то, что только я обеспечиваю защиту города, а я слишком стара и, прости меня за прямоту, жирна для того, чтобы показательно его покидать и давать разбойникам, туманцам и феям делать свою работу. — То есть… принцессу не любит никто? — Ни люди, ни подданные, ни феи, ни… другие существа. Её любит кривая собачка Таффи, конь и рыцарь Килал, последний из рода тех, что оберегали город до моего появления. У дурачка нет волшебного зрения — и, к сожалению, ума: он единственный, кто думает, что эта принцесса — настоящая дочь своих родителей. — Почему же вы её не свергните? — Милая, бунты — то, что создают люди. Волшебные существа не бунтуют. Мы принимаем правителей таковыми, какие они есть, даже если они нам не нравятся. Это незыблемый порядок вещей… но бунт можешь устроить ты. — Наступила пауза. — Ты человек, Кейтилин Хитчинсон, и ты настоящая принцесса. Ты должна вернуть трон, который принадлежит тебе по праву. — Должна?.. — Если не должна, зачем ты приехала в Денбишир? Кеётилин замолкла. Ей нечего было ответить этой страшной женщине. Верить ей, конечно, не стоило ни в коем случае: у герцогини могло быть много поводов для лжи. И её людоедская откровенность могла бы стать частью образа, который должен был убедить наивную девочку в честности. Впрочем, при этом у самой Кейтилин не было уверенности, что герцогиня произнесла какую-то глубокую, страшную ложь. Скорее всего, она права про принцессу: за эти пару дней Кейтилин не видела никого, кто был бы доволен её правлением. Хороший вопрос, что она такое делает, чтобы настроить против себя и людей, и фей, и волшебных существ, но это тема для разговора с кем-то менее подозрительным. Вероятно, герцогиня и правда чувствует своё положение шатким, поэтому ей важно, что появилась настоящая принцесса, на которую можно повлиять и использовать в своих интересах. Но каким способом, интересно, она ожидает бунт от неё? Кейтилин всего двенадцать — ещё только будет. Она не местная, её никто не знает. Она не может ходить по улицам и говорить, что она настоящая принцесса. Герцогиня ей явно хочет в этом помочь, но Кейтилин не очень понимает, каким образом: драконица не выглядит как существо, которое много общается с простыми людьми. Или она хочет продвинуть её среди местной аристократии? Возможно, это не такое глупое решение, но Кейтилин почему-то это решение всё равно представлялось гадким и неприятным. Ей бы хотелось помочь людям, а не становиться пешкой для каких-то волшебных чудовищ, правящих городом… — Я могу подумать? — осторожно спросила Кейтилин, поднимая взгляд на герцогиню. Больше всего ей сейчас хотелось выглядеть смелой и спокойной; только так можно не растеряться при виде такого крупного врага, как эта женщина. — Можешь, — великодушно разрешила драконица. — Но обернись скорее: через два дня твой день рождения… и день рождения принцессы. А потом должна состояться коронация, и тогда уже будет поздно. — Я обернусь как можно скорее, — вежливо ответила Кейтилин и поклонилась драконице. Та не испытывала никакого почтения к вежливости девочки и махом руки разрешила ей покинуть комнату; вот до чего страшная женщина! Даже присутствие настоящей, истинной принцессы не сделало её более учтивой! Хотя, зная, какую роль она играет для Денбишира, неудивительно. «Как же странно, — думала про себя Кейтилин, садясь в карету. — Дракон позволяет себя обуздать людям, а принцессой оказывается фейский подменыш. Воистину, в Денбишире что-то не так». Она взяла с собой несколько пирожных, чтобы угостить Тилли: герцогиня ди Дорсет позволила ей это. Они хорошо пахли, и ехать в карете теперь было не настолько печально и уныло. Правда, всё ещё нельзя было смотреть в окна, но… «Нам надо сменить место жительства, — подумала Кейтилин. — Герцогиня знает, где я. Возможно, она связана с феями, ничуть этому не удивлюсь. Хотя Молли говорила о ней плохо, откуда-то же она узнала обо мне. Вот появится Тилли…». Однако, когда она приехала, Тилли всё ещё не было на месте. Ива стояла, покачивалась, вокруг неё ходили заворожённые люди, но Тилли среди них не было. «Это нехорошо, — тревожно думала Кейтилин, украдкой слизывая крем. — Совсем нехорошо». Когда она подумала о том, что Тилли, скорее всего, некому будет отвести назад, если она найдёт волшебную шкуру селки, девочке стало ещё тревожнее. А когда она вспомнила тёмно-белую фигуру фетча, преследовавшую их прошлой ночью, Кейтилин окончательно испугалась, вышла из зачарованного дома. Глупое решение? Глупое. Но Тилли она не бросит.