I have seven kids, I don't need anymore

Когда судом было решено оставить семерых сыновей на попечении отца, Чан искренне надеялся, что его бывшая жена поимеет хоть капельку сочувствия и будет поддерживать общение с детьми. Его мысли часто оказывались ошибочными. И это не было иронией. Джису ни разу не позвонила детям и ни разу не взяла от них трубки. Бан Кристофер Чан окончательно разочаровался в бывшей жене спустя полгода после развода. Но кто же знал, что он позволит снова появится ей в их жизни, и даже так скоро. Вот что было иронией.

***

За кухонным столом утром тишина. Детям позволено два дня быть дома и не идти в школу — семейные праздники важнее ненужных школьных знаний. Все мальчики сидят молча, понурив головы, они не притрагиваются к еде на столе, и не хотят говорить. Только Чонин с аппетитом уплетает панкейки, пожаренные утром мамой. Джису стоит у плиты и боится сесть за стол, боится хоть что-то сказать, а Чан сидел с детьми, перебирая в руках вилку, нервничал и искал удобные слова, для объяснения ситуации. Он не хотел, чтобы Джису приезжала к детям и видела их, особенно в дни рождения двойняшек, но судьба оказалась жестокой. Каждый раз, когда Чан начинал думать о том, что все становится хорошо — снова все шло наперекосяк. Тишина длилась так долго, что становилось невыносимо, но Джисон взял все в свои уже почти взрослые руки: — Тебе понравилось в Канаде? — он поднял свои огромные блестящие глаза на мать и улыбнулся лишь одним уголком губ. — Там красиво, — кивнула Джису. — А тебе все еще снятся кошмары? Джисон легонько кивнул и снова опустил голову. Диалог не склеился, но оно и не мудрено. У каждого мальчика в голове страшный ураган из вопросов, но никто не осмеливается их произносить. У всех страшно урчит в животе, ужасно хотелось есть. Чонину нечего было спросить, он маму простил еще ночью, поэтому ел спокойно. — Мама, можно еще чая? — воскликнул Нини и повернулся к матери, которая была позади. От плиты все еще шло тепло и на затылке у Чонина был вихор влажных из-за пота волос. Джису отвернулась от мальчиков, забирая кружку у самого младшего, и стала наливать чай. Молочный улун вкусно пах и сам по себе был очень сладким. Минхо последовал примеру младшего брата: закинул в свою тарелку несколько пышных оладьев и залил все сиропом. Остальные перевели на него взгляды. Ниточки понимания ситуации путались и уже было невозможно понять, как действовать. Минхо не растерялся под взглядами младших и просто встал со своего места, взял тарелку с панкейками и пошел вокруг стола, накладывая всем мальчикам по три оладушка. Чан улыбнулся действиям сына, и сердце стало успокаиваться, возвращать пульс в норму. Если Минхо так поступает — это значит, что подросток готов к диалогу и будет готов помочь понять и принять все остальным детям. Джису вернулась с чашкой чая для Чонина и с виноватой улыбкой наблюдала за действиями Минхо. За год с небольшим многое поменялось: в доме стало чище и просторнее, на лице Чана появилось больше морщин, дети подросли и стали выше, умнее и серьезнее. Она и сама за это время поменялась. Хороший психотерапевт многое помог осознать. Минхо достал из ящика еще одну тарелку и положил в нее тоже панкейки, поставил на свободное место и вернулся на свое законное место: между Джисоном и Хёнджином. — Не стой там, садись, — сказал мальчик, поднимая свои глаза на мать. — Спасибо, — она улыбнулась и села за стол. Как и раньше рядом Чонин и Чан, напротив Ёнбок, Сынмин и Чанбин. — Ты будешь с нами жить? — спросил Хёнджин, ковыряя вилкой дырку в своем пухлом блинчике. Мальчик решил не смотреть на мать, чтобы не сталкиваться с неловкостями. — Нет, но я пока что буду в Сеуле, потом уеду на некоторое время в Японию. Если вы захотите, то я буду к вам иногда приезжать, пока буду здесь и когда вернусь. Диалог снова затух. Дети не захотели ей ничего отвечать, а у Чана не было слов, не было мыслей. Нужно было что-то рассказать, объяснить, но никак не получалось собраться с силами. Остаток завтрака прошел в тишине. Пока Джисон снова не подал голос: — Ты хочешь еще побыть с нами? — надежда в мальчике все еще не умерла, любовь к матери горела тусклым огоньком, и даже кусочек веры оставался рядом с ним. — Я очень хочу, но у меня сегодня есть дела в городе. Если вы мне позволите, то я приеду вечером или завтра. Как вы захотите, — Джису засуетилась, забегала глазами по сыновьям, боясь увидеть неприязнь к ней. Но не увидела. Джисон кивнул. — Приезжай вечером и оставайся на ночь. Будешь с нами дни рождения праздновать. Улыбка озарила женщину. Глаза сложились в полумесяцы, а щеки надулись как у улыбчивого хомячка, родинка под глазом спряталась за возрастными печальными морщинами. Как же повезло семерым сыновьям с генетикой: каждый забрал у родителей самые лучшие внешностные черты.

***

Джисону не нужно было никаких подарков. Самый главный подарок уже случился — сегодня он завтракал не только с отцом и братьями, но и с мамой. Он так сильно скучал, что даже слов не хватит передать. Он каждый раз засыпал, представляя ее рядом с собой. Мальчик точно знал, что другие братья скучали меньше. Он точно знал, что Минхо был ужасно зол и не хотел ее видеть совсем. Он точно знал, что Чанбин долго пытался смириться с ее отсутствием, но после двух месяцев игнора от матери он устал надеяться, и любовь, вера и надежда умерли последовательно друг за другом, осталось лишь безразличие и хладнокровие. Минхо рассказывал, что Хёнджин даже не сильно расстроился, ведь на него мама не обращала особо никакого внимания. Феликс тоже переживал, но он видел, как мама обижала Джисона и больше успокаивал его, нежели думал о своих чувствах к ней. Сынмин был маленьким и еще не успел от нее отвыкнуть, долго плакал беззвучно в свою подушку, потом возле его кровати стал сидеть Чанбин, долго успокаивая и рассказывая, как им будет прекрасно без мамы, обещая все то, что с мамой сделать невозможно. А Нини был еще меньше, чем Сынмин, потому и помнил ее плохо, и смирился легко, он ведь даже не совсем понял, что произошло. С Джисоном было сложнее. Никто не понимал, почему для него так было важно, чтобы мама вернулась, почему он был так к ней привязан. Папа даже водил его к психологу пару раз, но сказали, что это временное, всего лишь привычка. Наверно, Джисон врал врачу о том, что чувствует на самом деле. Мать часто была зла на Джисона, ругалась только на него, кричала, обделяла, но мальчик продолжал пытаться завоевать ее внимание и ее любовь. Джису тоже было сложно. Все больше и больше осознание приходило к ней, отношение к детям менялось так быстро, как только можно себе представить. Она раскаялась перед Богом уже через несколько месяцев после ухода от семьи, но так боялась снова появиться рядом с ними. Каждый день рыдала в душе, пока никто не видит и не слышит. Засыпала с ненавистью к себе. И отвратительным чувством сожаления и вины перед детьми. И все было странно: в доме ей было плевать на детей, но как только их не стало рядом, так сразу же появилась из ниоткуда любовь, съедающая изнутри. Для всех вокруг она злодейка, для самой себя тоже. Но злодеи иногда меняются, Джису тоже поменялась. Ей больше не все равно на сыновей. Конечно же она виновата перед всеми сразу, но первым делом ей хотелось извиниться перед Джисоном. Необоснованная ненависть была лишь переносом поведения собственной матери, ведь мальчик так похож на Джису в детстве. Такой же шумный, улыбчивый, ищущий приключения на все возможные точки своего тела, тактильный, прилипчивый, любвеобильный. Джисон — это Джису в детстве, а взрослая Джису — ее мать, которая ненавидела дочь только за ее существование, имеющая болезнь любимчика. Джису тоже имела болезнь любимчика, выделяя на фоне других старшего сына. Как много всего она поняла, когда наконец провела параллель между собой и собственными родителями. И нужно было срочно извиниться перед теми, кто больше всего от этого страдал, перед сыновьями. Джисон ждал. Рядом стояли Чонин и Сынмин, они тоже ждали. Когда мама зайдет в дом, они обязательно ее обнимут. Нини покажет свою коллекцию феньков, Сынмин свой город, Джисон расскажет о снах и о том, как любит музыку. Чего хотят остальные — неважно, важно лишь то, что мама придет. Она обещала. За завтраком показалось, что она услышала всю печаль сыновей и, она обязательно изменится. В автомобиле Бан Чана стояла тишина. Джису тысячу раз рассмотрела фотографию из аквапарка. Улыбка сама натягивалась на лицо при виде семерых счастливых мальчишек и их отца. Приклеенная над бардачком, фотография радовала глаз, украшала темный кожаный салон. А бывшие супруги ни разу не заговорили друг с другом. И говорить было не о чем. Точнее, было так много нерешенных вопросов, что проще было просто молчать и продолжать делать вид, что говорить не о чем. Чан запарковался у дома и долго сидел, держась за руль, не собираясь уходить. Джису взглянула на него в тот момент, когда он наконец соизволил повернуться к ней. Их взгляды встретились. Его — непонимания, печали и горя, ее — сожаления, раскаянья и надежды. Они смотрели друг на друга несколько секунд, Чан вздохнул и отвернулся. — Я собирался их познакомить завтра с девушкой, с которой познакомился. Но теперь, когда ты вернулась, я боюсь, что они не захотят с ней познакомиться. — Почему ты так думаешь? — Кажется, им не нужна чужая женщина, им нужна ты. — Ты заблуждаешься. Уверена, они будут рады познакомиться с твоей девушкой, особенно если ты считаешь ее достойной для знакомства с ними. — Я боюсь их реакции. — Ты точно совершеннолетний или притворяешься? — улыбнулась женщина и нежно положила руку ему на плечо. — Рано или поздно тебе все равно придется их познакомить с ней. Вы давно встречаетесь? — Мы еще не встречаемся, все зависит от знакомства с детьми, — сказал Чан, улыбнувшись любимой фразе, которой Джису всегда успокаивала его раньше. Он уткнулся в свои руки и продолжил, останавливая Джису от нового вопроса: — Она мне очень нравится. Мы погодки, она работает стилистом на телевидение и она любит детей, для меня это самое главное. — Тогда не дрейфь. Знакомь и все. Если тебе она нравится, то и детям она тоже понравится. Я может плохо знаю их личности, но точно знаю, что они полностью принимают твое мнение и любят тебя больше всего на свете, Крис. Тебе точно нечего бояться. Чан покивал. Взглянул на бывшую жену и улыбнулся. Тепло и всепрощающе. Конец супружеским обидам. Время восстановить дружеские и доверительные отношения. Время перестать считать Ян Джису своим заклятым врагом. Время стать друзьями. Конечно же Чан соврет, если скажет, что не скучал по Джису, но он этого говорить не будет, тихо промолчит. Лишь где-то внутри себя порадуется и забудет, скроет ото всех. Кристофер зашел в дом первым, за ним Джису с несколькими пакетами в руках. Джисон сломя голову полетел в прихожую с открытыми объятиями. Сначала он прыгнул в такие же раскрытые руки отца и долго не отпускал, крутился из стороны в сторону, и отпустил только тогда, когда Чан прохрипел еле разборчивое "умираю". Сначала он постоял рядом, помявшись и не зная как подступиться, но затем робко спросил мать можно ли ее обнять и, увидев кивок и неловко раскрытые руки, подошел и крепко обнял. Гораздо спокойнее, крепче и все же с каплей нерешенных проблем. Джису тепло улыбнулась, присела на корточки, крепко прижала Джисона к себе, укладывая его голову на свое плечо, и уткнулась носом черную макушку, глубоко вдохнув аромат фруктового шампуня. Она уже не знала в который раз плачет за последние несколько недель, но слезы обожгли ее старые ранки в морщинках у глаз, снова разъели солью нежную кожу щек и исчезли в густых детских волосах. — С днем рождения, сынок, Сонни, — это все, что она могла сказать ему, на большее сил не хватало. Жаркие поцелуи обрушились на лицо ребенка, каждый отпечатывался теплым следом на душе и сердце. Щеки и лоб горели, нос щекотало, на ресницах собрались слезы, которые тут же сорвались вниз на красивую шелковую материнскую блузку. — Я так виновата перед тобой, перед всеми вами. Прости меня, — женщина со всей теплящейся внутри нее любовью и нежностью обхватила мягкие щеки сына. Выглаживала пальцами узоры на скулах, под глазами, забирая всю влагу из глаз. А глаза радостные, счастливые. Их улыбки ярче солнца, светят во все темные уголки дома. Перед ними еще два мальчика, а за ними целая орава мальчиков. И все для нее одного возраста, неуклюжие и любопытные четырехлетки. Позади сыновей стоит Бан Чан, он разулся, обнял каждого сына и уже успел смотаться на кухню, поздороваться с дядюшкой Паком и вернуться. Он тепло улыбается, наблюдая за Джису и Джисоном. Кажется, никто не расстроен такому неожиданному и нежданному появлению. Либо Чан плохой отец и не смог понять их желания и любовь к плохой матери, или же в их тоске по родительнице нет его вины. Дети привязаны к обоим родителям, если они росли с ними достаточно долго. Детям нужны оба родителя, если они привыкли видеть рядом обоих. — Мам, к тебе очередь, — посмеялся Джисон, увидев братьев за своей спиной. Джису посмеялась и отпустила его. — Тогда пусть подходят по одному, а то боюсь на всех сразу меня не хватит. — Следующий! — смеясь, крикнул Джисон и подошел к отцу. Было интересно наблюдать за братьями и мамой. Такой мамы он никогда не видел. — Мама! — Чонин оглушительно визгнул, прыгнув в руки Джису. На каждого ребенка Джису тратила много времени. Она обнимала всех одинаково: даря все, что не дарила на протяжении многих лет. Чонин, Сынмин и Феликс были рады побывать в обнимашках. Они не колеблясь обхватывали ее руками поудобнее, прижимались всем телом и укладывали голову на плечо. Джису извинялась перед каждым, говорила слова любви, а дети отвечали ей тем же. Феликс даже осмелился поцеловать ее в щеку, отчего женщина звонко рассмеялась, пощекотала мальчика за бока и расцеловала его лицо чуть больше, чем лица предыдущих счастливых мальчиков. Хёнджин мялся, но в объятия пошел. Ради объятий с третьим по старшинству сыном Джису поднялась. Джинни был высоким для своего возраста, даже выше своих старших братьев. Его на свое плечо не уложишь, в макушку ему не уткнешься. Но силы не убавилось: она крепко обвила руками пояс сына, уложила свой подбородок на его плечо. Руки медленно гладили спину. а губы шептали очередные извинения. И хоть их было сказано предостаточно за день, они все еще были искренними, чистыми, из глубин души, что когда-то была огромным ледяным айсбергом. И хоть Джисон тоже пускал слезы, обнимая маму, но Хёнджин по-настоящему расплакался. Чувства утопили его, он уткнулся в плечо матери и крепко сжал ее в своих руках. Джису успокаивающе водила руками по спине, просила выплакаться и не держать в себе, успокаивала. Почти-подросток очень скучал, переживал и никому ничего не показывал и не говорил. Все свои чувства он держал под тяжелым кодовым замком, говорил, что ему все равно так же, как и маме было все равно на него, но Хёнджин искусно врал. В этом он был похож на отца: когда надо он скроет все, что его тревожит, лишь бы не тревожило других, закроется на сотни дверей и замков, но промолчит. Хотя и от матери он кое-что унаследовал — активные реакции на разные потрясения и яркую эмоциональность. Эти трепетные объятия с матерью раскрыли обе черты в нем по-новому, интереснее. Зато в гостиную он ушел счастливый, красный и мокрый от рыданий, но с яркой улыбкой на лице. Улыбка сползла с лица Джису, когда напротив остались лишь старшие сыновья. Минхо стоял опустив взгляд в пол и сложив руки на груди. Счастливый пятилетний ребенок в нем говорил пойти и обнять мамулю, но уже почти пятнадцатилетний взрослый и глубоко обиженный Минхо считал, что она не заслужила этого. Не заслужила прикасаться к нему. Ни к кому из братьев, но все ее подпустили, и теперь как будто бы гордость старшего была задета. Чанбин остался его последней поддержкой. Но раз неуверенный шаг. И вот второй. Смятение в глазах медленно сменялось печалью и сожалением, на губах расцвела улыбка душистой весенней сиренью. Бин не позволил материнским рукам крепко обнять его, лишь дал слегка приобнять. — Можешь не извиняться, мам, я простил. — Не до конца ведь, — сказала она сквозь печальную улыбку. — Я должна сказать вам всем эти слова, это меньшее, что я могу для вас сделать. — Просто услышь нас хотя бы сейчас, — сказал Михно, подходя к матери и брату. Он выдохнул весь воздух из легких и позволил себе обнять ее, пусть и не один, а вместе с Чанбином. В одиночку он бы не выдержал это, не смог бы, а так спокойнее. Джису одной рукой обнимала старшего, а второй младшего из них двоих. — Если я вам обоим пообещаю всегда вас слышать, даже когда буду очень далеко, вы простите меня? — взглянула она на обоих сыновей. Подростки переглянулись. Минхо улыбнулся одним уголком губ и Чанбин сказал: — Да. Но если не сдержишь обещание, то у нас тут цыганенок один есть, вот он тебе порчу и наведет. — А еще есть медсестра с целебной слюной, она одним плевком может вылечить человека от рака, а если человек плохой, то и убить. Вот она тоже может что-то плохое тебе сделать, — смеясь сказал Минхо, вспоминая их игру в город. Чанбин посмеялся тоже и сделал вид, что как будто собирается плюнуть в Минхо. — Вы как будто и не взрослели, — посмеялась мать. — Но я буду держать свое обещание. И про цыганенка вы мне поподробнее расскажите. — Дядюшка Пак накрыл нам всем на стол, пойдемте ужинать, — позвал Чан. Как весел был вечер первого дня рождения двойняшек Джисона и Ёнбока. Дети наперебой рассказывали про свою жизнь без мамы, а она внимательно слушала, спрашивала интересующие ее вопросы. У каждого за столом болели щеки от количества улыбок. А после вкусного ужина Баны, дядюшка Пак и мама Джису пили вкусный лавандовый чай и ели нежнейший шоколадный чизкейк. Джису специально его купила ко дню рождения Джисона. Она несомненно была плохой матерью последние лет четырнадцать уж точно, но некоторые вещи помнила хорошо и забывать не собиралась. Минхо любит кошек, Чанбин любит сцену, Хёнджин рисовать, Джисон шоколадные чизкейки, Феликс — как теперь его называли все в доме, — любил фильмы про супер-героев, Сынмину нравились фэнтезийные книжки, а Чонин любил удивлять всех своими знаниями. Джису была отвратительной матерью своим сыновьям, но оказалось, что еще не поздно все исправить и стать хорошей. Все семеро дали ей такую возможность и она ее будет использовать максимально. Она заслужит их любовь.

А что было дальше?