Сладкий подарок

Ну что, Витёк, как там твоё боевое ранение? Заживает? Ну и хорошо. И что перед петухом извинился — это ты молодец, хвалю. А вот я вам чего принёс… Нет, Юрок, не конфет. Ты что же, думаешь, я вам тайком от матери сладости давать стану? Нет, я бы мог, но я не буду. Потому как солидарность, во. Кстати, про солидарность и история, надо же, как совпало-то. В общем, слушайте, братцы. Жил-был домовой Евграфыч. Ну, да, вы про него помните же, я уже рассказывал. Так во-от… Да погоди ты, Витёк, не перебивай, потом покажу, что принёс. Я говорю, жил тогда Евграфыч в другой семье… Ну, домовые же практически вечные, их на много поколений хватает, да. Так вот, семья была приличная: папа-офицер, мама-пианистка и сын Мося. Мосю на самом деле звали, конечно, солидно и по-взрослому — Модест, но Модесты не бывают с битыми коленками и обгрызенными ногтями, поэтому он пока именовался Мосей. А ещё в семье был пёс Тузик, это, можно сказать, самый важный персонаж. Почему? Да потому, что домовых только животные и дети малые видят, помните? Вот вы нашего домового видите? То-то! И Мося уже не видел, больно взрослый стал. В общем, как-то раз сидит Евграфыч на окошке, узоры морозные рисует, чтобы атмосферу праздника приблизить, слышит — что такое? Брань, крики, слёзы! — Ох, батюшки! Кинулся Евграфыч на шум, а в салоне… Да не в машине, Юрок! Салоном они комнату называли, это вроде гостиной. А в салоне, говорю, папенька-офицер Христофор Сергеевич Модеста Христофоровича, то есть Мосю нашего, меж колен зажал и ремнём своим офицерским охаживает. Мося вопит, рядом маменька прямо за пианино рыдает, Тузик лает до хрипоты — ужас! Уж как Евграфыч старался, как атмосферу настраивал, а далеко не сразу ему всё поправить удалось. Только очень-очень нескоро отпустил Христофор Сергеевич Мосю, да не совсем. На ноги поставил — и сразу за ухо и в угол. — Постой, — говорит, — подумай над своим поведением. Мося стоит, слезами захлёбывается, но стоит. А Тузик к Евграфычу льнёт, скулит, оборачивается на хозяев, жалуется. Евграфыч слушает и брови хмурит. — Ишь, — говорит, — ситуация! Да не перебивайте вы, парни, то я интригу нагоняю, ясное дело! Скоро выяснится, что там Тузик Евграфычу рассказал. А разве интересно слушать, если заранее всё знать? В общем, смотрите, какое дело. Была в том доме кухня, а на кухне — полочка со специями. Ну, да, ничего необычного, тут я согласен. Но! Да хорош угадывать, дайте рассказать! Я говорю, на той полочке была баночка. Жёлтенькая такая, бакелитовая, вроде бы простенькая, но с выпуклой овальной вставочкой на боку, а на вставочке тонко-тонко цветы нарисованы, вроде мелко, а каждый лепесточек видать. Хранилась в баночке корица. Это Евграфыч придумал: очень уж у корицы и у баночки атмосфера была похожая, тёплая да пряная. В общем, стояла баночка и стояла. И вдруг пропала. Ясное дело, с Моси спросили, а он и не отрицает, носом хлюпает только. И отдавать баночку категорически отказывается. Дослушал Евграфыч Тузика, подумал немного — да и пошёл куда-то решительно. Как думаете, куда? А вот и не угадали! К соседям он двинулся, которые на той же улице через два дома от Моси жили. У соседей домина-то побогаче будет, с тремя этажами, с ротондами да с колоннами, а атмосфера… Евграфыч ещё во двор не вошёл, а уже его мурашки пробрали, так в том доме неуютно! Есть у домовых правило — в чужой дом носа не совать, чтобы коллеге атмосферу не порушить. Да только тут можно и не опасаться: нету у соседей домового, это за версту видать. Домового нет, а железная дисциплина есть. Евграфыч вошёл потихоньку, тапочками разношенными по натёртому паркету шаркает и головой крутит, удивляется. Это кто же придумал стены голыми держать? Ни одной картины, ни одной фотокарточки! Только голова лося большущая и страшная, от такой атмосфера хуже, чем на кладбище! И окна громадные, без единого цветочка на подоконниках, тяжёлыми серыми гардинами завешены, и мебель вся громоздкая и ровная, без выпуклостей, будто под линеечку начерчена. А ведь атмосфера-то — она в изгибах! Ходит Евграфыч и диву даётся. Кто так добровольно жить-то будет? Вот в каждом доме душа есть. В основном она где-то возле печки, на кухне, ну, там, где людям чаще всего собраться хочется. Там же неподалёку и квартирка домового бывает припрятана. Тут, братцы, другой случай. Почуял Евграфыч душу дома — не на кухне, а в библиотеке. Туда и отправился. Душа у дома была ясно какая: холодная, мрачная. И в библиотеке её очень хорошо видно оказалось. Тут вам и потолок высоченный да неуютный, и пол каменный, и книги все со скучными чёрными корешками, и узкая прямая урна из стали — нет, не для мусора, а для розог да хлыстов. В доме-то, понимаете, тоже семья жила: отец-банкир, мать-академик и сын Дмитрий. Вот для Дмитрия и урна. Да не забыл я, Юрок, про баночку! Помню, просто отвлёкся. Надо же вам расписать, какой страшный у Дмитрия дом! Потому что, ясное дело, баночку Дмитрий из Мосиного дома прихватил. И Мося знал, заметил, как дружок эту красоту в карман пихает, да не сказал ничего. Подумал, пускай у Дмитрия хоть что-то красивое в жизни будет. Мося-то у Дмитрия в гостях разок бывал, видел голые стены да страшные окна. Урну, правда, не видел, но ему и лосиной головы хватило. Он так тогда и сказал: — Давай мы, Дмитрий, лучше у меня дома играть будем. Ну и вот — доигрались. Ясное дело, Витёк, Евграфыч туда пришёл баночку вызволять, твёрдо вознамерился её вернуть, чтобы Мосю из угла вынули. Вот только заковырка-то какая… Нашёл он в конце концов детскую — мрачную комнатушку на третьем этаже. Нашёл и Дмитрия. Что там искать — вот он, сидит на твёрдой кровати, кусачим одеялом застеленной, и баночку в руках баюкает, аромат корицы вдыхает, жмурится блаженно. Разве можно отнимать у человека единственную радость? Вот и Евграфыч решил, что нельзя. Подумал-подумал — и ничего путного не придумал. Воротился домой, чтобы в привычной атмосфере ещё поразмышлять. Дома-то важные решения легче даются, это все знают. Воротился — а там всё по-прежнему. Мося в углу киснет, маменька рыдает, папенька мрачно по салону расхаживает и вполголоса рассуждает, не пора ли розог нарезать, раз ремня и угла некоторым хулиганам мало. Тут уж Евграфыч не выдержал, сронил папеньке чугунную сову с каминной полки на ногу, чтобы одумался. Не одумался Христофор Сергеевич, но от мыслей о розгах отвлёкся, принялся чугунные статуэтки ругать. А Евграфыч в это время Тузику всё изложил. — Вот, — говорит, — какая задачка. Ежели у Дмитрия баночку отобрать, так он, бедняга, совсем без атмосферы останется. А какие сны от коричного-то аромату снятся! Таких снов Дмитрию уж точно надо, да побольше. Но ведь без баночки Мосю совсем загнобят… Ух, упорный какой этот Христофор, даже совой его не угомонишь! А что, если мы на него каминные щипцы уроним? Нет, это уж чересчур… Бормочет вот так Евграфыч, а Тузик его уже не слушает, уже он из салона вышмыгнул куда-то. Вдруг звон да грохот с кухни несётся, что такое? Кинулись маменька с папенькой на шум, Евграфыч — за ними, прибежали, смотрят — Тузик берестяную солонку по полу катает да грызёт старательно. А солонка-то обычно на полочке со специями стоит! — Вот кто мою баночку утащил! — ахает маменька. — Ах ты подлец, а я-то из-за тебя Мосеньку!.. — кричит папенька. — Да я тебя! Но тут уж Евграфыч быстро сориентировался, верные слова нашептал, так что прибежал из угла Мося, Тузика за шею обнял и заявляет: — Мою собаку я вам трогать запрещаю! И ничего на это не посмел возразить Христофор Сергеевич, потому как и впрямь ребёнка ни за что обидел. Вот и сказочке конец… Как не конец? Ну, да, Дмитрий же ещё… Что же с ним-то делать? Вот и Евграфыч думал, а потом взял и придумал. Вместе с Тузиком они снова в тот дом прокрались, лосиную голову страшную со стены сронили, урну перевернули, а все розги да хлысты Тузик сжевал начисто. И сразу получше стала атмосфера, представляете? Папенька Дмитрия на освободившееся после лося место посмотрел, подумал — да и заказал у местного художника большой натюрморт с бубликами. А маменька весь день ходила и принюхивалась. Корицей ей пахнет — и всё тут! Пришлось в конце концов печь коричные булочки, чему Дмитрий был очень рад. Что, братцы, вам тоже корицей пахнет? Так это, я же говорю, принёс вам тут… Вон она, баночка, на чердаке нашёл. Ещё моя бабушка в ней корицу хранила, а аромат — вот он, до сих пор! Давайте её нашей маме подсунем, авось и напечёт чего.