Сладкий подарок

В общем, дело-то какое, господа хорошие. Не велит вам мать сладких подарков покупать. Не заслужили, говорит. Нечего было окна бить, говорит. Я вот как думаю: за окна-то мы с вами в расчёте, незачем вас дважды за один проступок наказывать. Но и против матери вашей пойти не могу, сами понимаете. Мы, взрослые, вроде как вместе держаться должны, это называется солидарность. Так что конфет вам в этом году, извините, не обломится. Может быть, попозже, как мать пересердится, поглядим… Однако же совсем без подарков я вас, братцы, не оставлю, не переживайте. Я вам, ежели хотите, каждый вечер по сказке рассказывать буду. До самого Нового года. Ну, стало быть, слушайте. Первая-то история моя будет про Мишку. Мишка — он примерно вашего возраста. Вот вылитый ты, Юрок, или ты, Витёк, только не такой шебутной. И живёт Мишка в глухой деревне, в которую даже телеграммы не доходят, представляете? Письма — те изредка бывают, если кто-нибудь в такую глухомань выберется и с собой вызовется почту привезти. Нелегко там жить, но Мишка обычно не жалуется. Обычно — это когда ему за просто так вожжами по мягкому месту не прилетает. А в тот раз, значит, прилетело, да. Оно вон как вышло: кто-то взял и оставил с утра дверь открытой, дом весь выстудил. Мишка говорит, это не он. А мамка его говорит, дверь сама по себе не открывается, ежели её на засов запереть, как положено. Слово за слово, мамка — за вожжи, так всё и вышло. Обиделся Мишка крепко. На сеновал ушёл, а там, чтоб вы понимали, холодно и мыши. Туда люди по доброй воле среди зимы не уходят. Вот ты, Юрок, помнишь, как обиделся и ушёл в погреб жить? Вот и тут та же история. И не сопи, не сопи мне тут, я не злорадно припоминаю, просто к слову пришлось. В общем, посидел Мишка в холодном сене, мышиную возню послушал и понял, что нельзя так более. Надо на Север ехать, к папке. Папка-то у него геолог, значит, в экспедициях всяких годами пропадает, Мишка его и не помнит толком. По чуть-чуть только образы мелькают, как в книжке с вырванными страницами: помнит Мишка бороду колючую да холодную, табаком пропахшую, помнит большие рукавицы, помнит тёплый свитер, в который целиком можно залезть, помнит жёлтые от никотина пальцы. Кстати, парни, вы уж мамке-то не говорите, что я опять курил, а то она мне житья не даст. А, да, о чём это я. Решил, значит, Мишка из дома бежать, потому как папка добрый и вожжами лупить почём зря точно не будет. А мамка и не подозревает о тех планах. Уже, значит, позабыла, что на Мишку сердилась, печь пожарче растопила, тесто на пироги замесила. Пироги — дело неторопливое, ежели их вечером затевают, значит, тесто на ночь подходить поставят, сами знаете. Значит, пироги уже утром будут. А Мишки-то к тому времени уже и след простынет! Мишка-то уже нынче сбежит! Обидно ему сделалось и горько. И мамку жалко. Как она будет, когда поймёт, что пироги-то есть, а кормить ими некого? А Новый год как встречать будет? Кто ей ёлку нарядит, если только Мишка умеет красиво все игрушки развесить? Уже почти решился Мишка всё простить и забыть, а мамка возьми и скажи: — Ты гляди у меня, не тронь тесто, а то я вожжи-то далеко не убирала! — Не трону, — буркнул Мишка и собираться пошёл. Сложил в старенький рыбацкий рюкзачок чистого белья две пары, спички, мятный зубной порошок, сухариков узелок да несколько речных камешков и ракушек: красивые вещи с собой иметь полезно, если вдруг станет грустно и одиноко. Собрался, значит, Мишка, оделся потеплее, рюкзак на плечи — и вон из дома. А мамка ему вслед: — Двери плотнее закрой! Она, значит, думала, Мишка до ветру пошёл. Ей и невдомёк, как у него сердце-то защемило! Ох, тяжела дорога на Север… Ноги еле тащатся, валенки в снегу вязнут, слёзы на морозе стынут — ужас. И назад не повернёшь, там на Мишку всем плевать, им лишь бы дом никто не студил. Э-эй, Витёк, ну-ка не реветь! Сейчас всё хорошо будет, я уже почти дорассказал. Значит, идёт Мишка по лесу, уже деревня далеко позади осталась, темно кругом, страшно. Ещё и волки вдалеке завыли, специально Мишку пугают. Не дойдёшь, мол, до Севера, поворачивай! — Не поверну, — шепчет Мишка, — мне к папке надо! Дойду! До самого Севера дойду! Тут вдруг колокольчики зазвенели. Вот вы удивились, да? А Мишка не удивился, он эти колокольчики хорошо знает. Это дядьки Кондратия сани так вызванивают. В них вороная тройка запряжена, и у каждой кобылы сбруя вся в колокольчиках. Только Мишка собрался с дороги в сугробы нырять да за ёлки прятаться, чтобы, значит, санями не переехали да чтобы с вопросами не пристали, а поздно. — Тпру! — кричит дядька Кондратий и фонарь повыше подымает. — Это кому в такую погоду дома не сидится? Мишка насупился, шапку сдёрнул для приличия и бурчит: — Нормальная погода. А дядька Кондратий будто и не услышал, спрашивает: — Тебя до дома подвезти? — Некогда мне, дяденька Кондратий, мне к папке надо, — говорит Мишка и потихоньку кобыл обходит, чтобы с санями разминуться и дальше идти. — Ну ты погляди, уже прознал! Это кто же тебе рассказал-то? — сокрушается дядька Кондратий. — Чего? — хмурится Мишка. И тут из саней фигура поднимается. Мишка в темноте-то и не разглядел, думал, это дядька Кондратий мешки какие-то везёт. Ан нет, мужик какой-то здоровенный. Из саней прыг, Мишку хвать! Мишка с перепугу даже вскрикнуть не смог, только ногами в воздухе задрыгал. А потом как понял! Вот же! Борода колючая да холодная, запах табака, и горловина свитера — вот она. — Папка! Усадили Мишку в сани, укутали, папка обо всём расспрашивать стал. Мишка отвечает, а про себя удивляется. Надо же, как близко Север-то оказался!