Давай дружить?

      Сколько себя помнит, Чонгук всегда воспринимал информацию через призму логики и анализа. Его мозг работал как сложный компьютер, который просчитывал возможные варианты развития событий и выстраивал алгоритмы. Каждая ситуация раскладывалась на компоненты, что позволяло ему чувствовать себя уверенно и защищённо. Однако, несмотря на всю практичность своего метода, сейчас он столкнулся с проблемой, которую не мог решить — главным и единственным вопросом, что ставил его в тупик.        Вопрос «Зачем?» прочно застрял в сознании, отказываясь поддаваться логике. Зачем Тэхён поцеловал его? А самое главное, почему солгал ему? Внутренний мир рушился под весом неопределенности и отсутствия решения, порождая всё больше и больше эмоций, которые ему совершенно не нравились, но как бы он ни пытался успокоить внутренний хаос, злость и обида отказывались отвечать на команды разума. Кажется, вся его рациональность не применима к эмоциональным ландшафтам.       — Алло?       — Привет, это я. У меня новый номер.       — Привет, папочка, — раздражающе радостно прозвучало в трубке.       — Бля, Чим, заткнись, — устало выдохнул он.       — Оу, что-то случилось? Новый номер, злой голос. Не так я себе представлял радость от будущего отцовства.       — Ты помнишь прошлый Новый год? — решив, что остановить поток глупых шуток можно, лишь проигнорировав их, Чонгук перешёл сразу к сути звонка.       — Помню, — как-то неуверенно произнёс друг.       — А помнишь, наш разговор перед ужином в ресторане, когда мы говорили о том, что со мной в кладовке была Даён?       — Угум.       — Почему не сказал мне тогда правду? — он был уверен, что друг уже прекрасно понял, о чём идёт речь.       — Потому что не я надевал на тебя эти иллюзорные очки, и не мне их снимать.       — А кто, блядь?! Кто? Вы все знали и просто наблюдали за тем, как я заблуждаюсь? Повеселились?!       — А что бы изменилось? — голос Чимина был совершенно спокоен, словно всё возмущение Чонгука его не касалось. — Ну вот теперь ты знаешь правду, и?       — Хмм, дай-ка подумать, может, я бы не чувствовал себя сейчас идиотом? Или этого мало?       — Мало. В масштабах произошедшего то, что ты идиот, — наименьшая из проблем. А знаешь почему? Потому что ты им был и до этого! — с каждым словом бравада спокойствия друга рушилась, — слепой идиот, вот ты кто! И судя по тому, что ты звонишь мне с претензией, ничего не изменилось!       — Охуеть, спасибо! То есть, это я ещё и виноват?! Ну раз я такой тугодум, то может просветишь, нахрена он это сделал? Решил пошутить, а затем не знал, как сказать, ведь я был рад думать, что это Даён?       — А если и так? Что изменит тот факт, что это была не Даён?       — Ничего.       — Ложь. Потому что тогда ты бы мне не звонил.       — Для меня это ничего не меняет, — чётко проговорил он, словно вбивая эти слова в собственное сознание.       — Тогда к чему вся эта драма? Не надо сейчас искать виноватых в том, что ты намеренно избегал вопросов, которые могли разрушить твою идеальную картину мира.       — Да, ты прав, я задавал не те вопросы, точнее, не тем людям. Потому что те, кого я считал друзьями, так бы не поступили. Один пошутил, но решил, что этого мало, и приплёл Даён, а второй просто наблюдал за этим, а может, ты всё это и организовал?! — Чонгук понимал, что его несёт не туда, но внезапная ярость и обида вскипели, снося все границы здравого смысла.       — Ты снова пытаешься избежать осознания очевидного! Спроси уже себя, блять! Что именно тебя волнует? Тебя злит, что это была не она? Или радует, что это был он?       — Да пошёл ты! — озлобленно бросил Чонгук слова, а следом и трубку. — Сука! — поток ярости нашел выход через кулак и устремился в стену.       Обвинить во всём Чимина было бы самым простым способом, чтобы удержать расползающуюся на глазах реальность. Это могло удержать небо, которое вот-вот обрушится прямо на него. Но как бы ему ни хотелось переложить ответственность на друга, Пак прав. Ведь Чонгук позвонил ему не для того, чтобы узнать правду, а чтобы тот помог построить новую дверь. Потому что старая рушилась прямо сейчас, не выдерживая натиска когтей того самого чувства, которому он боялся посмотреть в глаза. Боялся озвучить его имя. И этот страх столкнуться с ним один на один душил слезами, лишая сил и заставляя медленно осесть на пол.       Он не готов. Не сейчас. Не когда он остался один. Без него. Не когда узнал, что Тэхён смог так легкомысленно сделать то, что для Чонгука стало главным символом близости.       Тебя злит, что это была не она? Или радует, что это был он?       Это был третий раз, когда его мир рушился. Рушился под натиском эмоций, чувств, с которыми он не справлялся. Всегда находил миллион способов, чтобы отвернуться, игнорировать и затушить. Ведь озвучить их — значило бы открыть дверь, из-за которой вырвется всё…       Он не готов. Не сейчас. Не когда Тэхён оставил его. Не когда на сердце на живую выжигают: «Не нужен».

***

      Капли ледяной воды скользят по коже, чуть задерживаясь на рельефах лица у губ, пока Чонгук рассматривает своё отражение в зеркале, где закутанное в тени лицо кажется ему чужим. Он не может оторвать взгляд, наблюдая, как отдельные капли собираются на подбородке и, казалось бы, намеренно затягиваются в медленной игре времени. Озноб охватывает тело от контраста температур, словно напоминая, что вот-вот он выйдет из этой защищённой реальности в мир, полный серости и безразличия. Внутренний голос мямлит о мелочах: о том, как приятно подолгу задерживаться в утренней тишине, о том, как вечер может принести тепло и понимание. Но он всё ещё не может двинуться, не решаясь покинуть свою небольшую крепость уюта. Мысли о промозглом воздухе, ощупывающем кожу, и унылом автобусе, заполненном усталыми лицами, вызывают лишь одно желание. Ему хочется выть от этой неизбежности, от этого скучного однообразного движения к месту, где мечты теряются в ожиданиях.       — Гуки, — доносится чуть слышно с той стороны двери, выводя его из оцепенения.       — Выхожу, — Чонгук тянется рукой за полотенцем и, сам не понимая как, скидывает несколько баночек с косметикой с полки, — чёрт! — тихо шипит, надеясь, что Даён не слышала падения её кремов.       Подняв тюбики, аккуратно расставляет их обратно и лишь сейчас замечает обильное количество их собратьев у зеркала. Тушь, пудра, крем с отбеливающим эффектом, два вида тональных кремов…       — Ха.ла.тер, — пытаясь выговорить название зелья в руках, откручивает крышку и тут же принюхивается к содержимому.       Снова обводит взглядом выстроенную артиллерию косметических средств. Нет, его не удивляет наличие стольких принадлежностей для ухода, да и масочки у Даён прикольно пахнут, и он даже пару раз сам их использовал. Удивляет, что в последнее время увеличилось общее количество именно декоративной косметики, которой раньше он никогда не наблюдал на жене.       Возможно, это связано с тем, что в последнее время он мало уделял ей внимания, и она решила, что дело в этом?! Вот же идиот! Чимин же столько раз говорил, что девушки любят комплименты.       Выйдя из ванны и сделав два глубоких вдоха, Чонгук уверенно шагнул к ожидающей закипания чайника Даён.       — Ты очень красивая, — с ходу выпалил он, чувствуя, как повышается температура тела. Хоть его слова и не были ложью: он действительно считал Мин невероятно красивой, но произнести это вслух было сродни сдаче устного экзамена в полной аудитории.       — Спасибо, — она покосилась на него с подозрением, но всё же улыбнулась.       — Это правда. У тебя очень выразительные глаза и нос… в смысле, не то, что он как-то сильно выделяется на фоне остальных частей, ну, то есть…       — Остановись, — уже нескрываемо смеялась Даён, — Боже, Чонгук, ты такой милый, когда пытаешься делать не свойственные тебе вещи, — она провела ладонью по его щеке.       — Я просто хочу, чтоб ты знала, что тебе не нужна вся эта косметика, потому что ты и без неё прекрасна, — он поймал её руку и поднёс к губам.       — Спасибо, — уже серьёзно произнесла она, — за всё.       Чонгук смотрел на Даён с восторгом и любовью, стараясь не замечать тёмного огонька, что обжигал сердце каждый раз, стоило ему забыться. Каждый раз, когда он замечал её улыбку и гордился тем, что она выбрала именно его, внутри словно по чётко установленному таймеру вспыхивали воспоминания о кладовой. Вместо того, чтобы сосредоточиться на настоящем моменте, он снова погружался в тот взрыв реальности, от которого пестрило даже в темноте. Каждый чёртов раз, когда он пытался отвлечься, его сознание возвращалось к НЕМУ. К тому, что он пытался похоронить в глубинах своих переживаний. Мысли о НЁМ, о причинах, пробирались в разум, как вирус сквозь трещины блокирующих систем — настойчиво и безжалостно. Они прогрызали путь для чувств, которые он продолжал игнорировать: это была его единственная форма самообороны. Эта внутренняя борьба разрывала на части. Неужели он настолько эгоистичен, чтобы позволить себе затмить их возможное счастье собственными демонами? Может, это его наказание? Парадокс: любовь к Даён соседствовала с саморазрушительной привычкой возвращаться к тому, что давно следовало бы забыть. Вспоминал слова, которые слышал в детстве: «Не трогай, чтобы зажило». Но почему-то ему было так трудно следовать этому простому совету. Его разум нашёл утешение в ране, продолжал сдирать корочки, заставляя её снова кровоточить и напоминать о страданиях, которые, он думал, что оставил позади.       Но если своё наказание он заслужил, то за что наказали Даён?

***

      — Господи Чон? — мужчина в белом халате коснулся его плеча, заставив вздрогнуть.       — Да, — кивнул он, продолжая озираться по сторонам. — Вы врач? Я не понимаю, куда увезли мою жену? Женщина на скорой спрашивала о лекарствах, которые Даён принимает, а затем её увезли и сказали мне ждать здесь, — он тараторил, борясь с паникой, что подступала к горлу. Они не должны быть здесь. До родов ещё месяц.       — Успокойтесь, мне нужно, чтобы вы подписали это, — мужчина протянул ему бумагу и ручку.       — Что это? С Даён что-то серьёзное? Она внезапно потеряла сознание, понимаете? Но я читал, что иногда на поздних…       — Чонгук, — врач прервал его, указывая на документ, — мне нужно как можно скорее сделать томографию, чтобы увидеть, насколько распространились метастазы.       — Какие метастазы? Нет, вы не поняли, — протягивая тому обратно соглашение, он отступил, — Мин Даён, она не больна, а беременна. Мы приехали двадцать минут назад на скорой, — вероятно, что их с кем-то перепутали.       — Так, давайте сначала. Меня зовут доктор Мун. Я лечащий врач Даён. Вы же в курсе, что у неё рак?       — Что? — Чонгук снова сделал шаг назад от этого странного психа.       — Ох, выходит, она даже вам не сказала, — мужчина тяжело вздохнул, кусая губы, — давайте так. Вы сейчас подниметесь ко мне в кабинет, и там мы обо всём поговорим, но прежде посмотрите сюда, — Мун попытался приблизиться, но он машинально дёрнулся в сторону. — Я понимаю, вы растеряны и напуганы. Но вам придётся мне довериться. У вас в руках соглашение на проведение КТ для вашей жены. Не волнуйтесь, мы сделаем снимки лишь верхней части её тела, и это никак не отразится на малышке. Мне нужно увидеть состояние её головного мозга и область поражения тканей. Вы понимаете?       — Нет, — он сильнее сжал бумаги, — но я подпишу.       Следующие сутки для Чонгука прошли, словно поездка на каком-то сумасшедшем аттракционе, о поломке которого ему сообщили уже после того, как тот сорвался с места. С каждой минутой он ощущал, как земля уходит из-под ног, и разверзнувшаяся под ним пропасть утаскивает в бездну отчаяния. Врачи постоянно что-то просили его подписать. Персонал больницы встречал его сосредоточенными и встревоженными лицами, но он не мог разобрать смысл их слов. Лечащий врач Даён произносил непонятные термины, от которых у Чонгука кружилась голова. Он улавливал только одно: время уходит, и с ним уходит и надежда. Это ощущение было сродни падению с высоты — резко, внезапно, и, главное, абсолютно безнадежно. Даён умирала. Она умирала от рака, пока он оставался в неведении, эгоистично переживая о том, что происходило с ним.       — Ты… — он замер на пороге палаты, в которую его, наконец, пустили, сообщив о стабилизации её состояния. — Как ты себя чувствуешь? — ему было страшно сделать шаг, словно пока он стоял там, всё происходящее ещё могло оказаться страшным сном.       — Прости, — чуть слышно произнесла она и отвела взгляд, стараясь спрятать слёзы.       — Даён, — поняв, что его поведение может быть расценено как-то иначе, Чонгук в два шага подлетел к кровати, — не плачь, пожалуйста, — он взял её за руку, тут же растирая холодные пальцы. Всё будет хорошо, ты слышишь?       — Угум, — всё ещё смотря в сторону, кивнула она.       — Мы можем поговорить? — за спиной раздался голос врача.       — Да.       — Даён, я буду говорить прямо. Томография показала метастазы в левой стволовой части мозга, лёгких и сердце. И, к сожалению, это уже необратимо. Я знаю, ты не любишь ложных надежд, поэтому не буду приукрашивать или пытаться убедить тебя в чём-то.       — Я знала, на что шла, — девушка вытерла слезу со щеки и посмотрела на врача. — С малышкой всё хорошо?       — Пока да, но я поговорил с доктором Ли, и она рекомендует экстренное кесарево под общим наркозом. Все жизненные показатели ребёнка готовы к тому, чтобы появиться раньше срока. Кроме того, у нас отличное педиатрическое отделение, и если будет нужно, мы поместим девочку в кувез. Но… есть риск, что из-за низкого гемоглобина во время операции возникнут серьёзные проблемы. Поэтому…       — Я хочу родить сама, — оперевшись на руку Чонгука, Даён приподняла корпус, чтобы сесть.       — Это невозможно, — голос мужчины не скрывал возмущения, — твоё сердце просто не выдержит этой нагрузки. С операцией у тебя больше шансов, ты понимаешь?       — Я хочу увидеть её, — не собиралась сдаваться она, — хотя бы на мгновение. А если вы усыпите меня, и я не проснусь после, то даже не буду знать, как она выглядит.       Чонгук слушал диалог Даён и врача, не в силах оторвать глаз от своей жены. Каждый её взгляд, каждое слово, произнесенное с такой силой и уверенностью, заставляло его переосмысливать всё, что он когда-либо думал о ней. Сейчас его восхищение её добротой и красотой казалось мелочью по сравнению с теми глубокими внутренними ресурсами, которые Даён взяла в битву с болезнью. В битву за жизнь их ребёнка.       — Я думаю, вам стоит обсудить всё ещё раз. И посоветоваться с семьёй, — доктору определённо не нравилось её решение. И, наверное, Чонгук бы с ним согласился, но когда-то он пообещал Даён свободу и уважение любых принятых ею решений и собирался сдержать своё слово. Но в одном Мун прав.       — Надо позвонить твоему отцу и Юнги, — он снова сжал её руку, давая понять, что останется с ней до самого конца.

***

      Люди очень часто говорят, что были счастливы. Убиваются по прошлому, по бывшим, по хорошим дням. Или наоборот, живут чисто будущим. Но мало кто говорит, что он счастлив сейчас, мало кто осознает, что он счастлив сейчас. Мало кто делает что-нибудь целенаправленно для того, чтобы быть счастливым сейчас. Обычно мы делаем что-то просто так, с позиции «сделать», а не с позиции сделать себя счастливым. Например, пойти погулять с парнем с позиции, чтобы побыть счастливой, живой, а не только с позиции ласки, внимания, секса и удовлетворения как потребности.       «Вот почему тогда, там, на полу в маленькой квартирке, я приняла решение, что буду счастлива. Не ради Чонгука, не ради тебя, моя милая Шинхе, а ради себя. Вот почему и не сказала твоему папе о своей болезни, не для того, чтобы быть в глазах людей мученицей, или чтобы все после моей смерти говорили: «Ах, какая сильная девочка». Нет, я не сильная. Твоя мама слабая эгоистка. И мой эгоизм привёл к многим событиям, о которых я хочу тебе рассказать в этих письмах…».       Пожалуй, больше всего при сборе справок Даён веселила реакция людей на её посещения их кабинетов. А их было много. Врачи, которым она сдавала огромное количество анализов, работники социальных служб, которым она приносила заключения для назначений всех видов пособий от государства. И повседневных дел было по прежнему полно, — онлайн репетиторство, которое она вела у нескольких детей, бассейн, курсы по уходу за ребёнком, после которых она рисовала специальные карточки, чтобы Чонгуку было понятнее, что и когда делать, общение с братом и попытки наладить общение с отцом тоже никто не отменял. Поэтому во все эти кабинеты Даён обычно влетала торопливо, разгорячённая беготнёй и общим оптимистичным настроем. Минуты через три, вчитавшись в её бумаги, работники начинали мяться и аккуратно спрашивать, пряча взгляд: «Если я всё правильно понимаю, тут написано, что у вас, кажется, рак. Вы об этом знаете?».       «Вот странный человек, конечно, знаю, если я полгода всё это прохожу каждый месяц», — проносится в голове, но вслух Даён коротко отвечала: «Знаю», — и начинала раздеваться, чтобы как можно быстрее покончить с официальными формальностями.       Но иногда её всё же ставили в тупик. Как, например, кардиолог однажды задала необычный вопрос:       — Я так и не понимаю, а чему вы всё время радуетесь и улыбаетесь?       — А что, вы, как врач, посоветуете мне плакать? И от того, что я буду не смеяться, а расстраиваться, я выздоровею? Вы в этом уверены? — бросила с усмешкой Даён и, может, она показалась немного бестактной, но, честное слово, ей некогда разглагольствовать об очевидном, ей надо спешить, у неё впереди ещё так много дел.       Но как бы человек ни настраивал себя лишь на позитивный лад, всё меняется с приходом боли. Да, к ней она тоже думала, что готова. Ждала, вооружившись. Только та била со спины, исподтишка, в моменты, когда Даён считала: «сегодня пронесло».       Быть счастливой, когда ты слышишь на УЗИ биение сердца своего ребёнка, или когда засыпаешь под тихое сопение любимого человека, — легко. Но быть счастливой, когда ты путаешь день и ночь, когда тебе требуется прилагать усилия, чтобы понять, кто лежит рядом с тобой, — сложно.       Быть счастливой, зная свой конец, не так уж и сложно. Но быть счастливой, когда тебя заживо пронзают раскаленным прутом и начинают медленно размешивать мозги, — невозможно.       Даён не боялась смерти — то есть самого момента смерти или того, что случится после. Всю дорогу она боялась самого процесса умирания, нарастающей слабости и утомления, боли, того, что постепенно становилась все меньше и меньше собой. Но главное — боялась увидеть глаза близких ей людей. Как отец, который пережил смерть любимой жены, справится с тем, что и Даён покидает его? Какую боль это принесёт Юнги. И, конечно, как переживёт это Чонгук. Перед ним ей было особенно стыдно. Ведь кроме того, что она станет одной из тех, кто оставил его, она возлагает на него такую ответственность по воспитанию дочери.       «Но больше всего мне, конечно, было стыдно перед тобой, моя малышка. Я смотрела на тебя, такую маленькую и беззащитную, и вся та боль, от которой я мучилась последние месяцы, стала ничтожной перед той, что я испытала, поняв, что не смогу о тебе позаботиться. Не смогу защитить, дать совет или хотя бы просто сказать, какая ты красивая. Но я всё же была счастлива. Счастлива увидеть тебя, увидеть улыбку Чонгука, когда он впервые взял тебя на руки. Ты можешь считать своё появление на свет ещё одним признаком моего эгоизма. Ведь я решила это за тебя. Самое страшное в смерти — что тебя не будет, а все будет, как было. Мир будет такой же, а от тебя не останется ни следа…»       Даён медленно перевела взгляд между тремя людьми, которые вот уже третьи сутки поочередно ночевали в её палате, боясь оставить одну. Будто если кто-то из них услышит её последний вздох, станет легче. Но всё же она рада, что смогла поговорить с каждым из них.       — Если бы не этот пацан! — сокрушался Мин Собун, пытаясь найти виноватых в том, что случилось.       — Папа, — устало выдохнула она, — моя болезнь была со мной ещё до нашего переезда, до встречи с Чонгуком.       Убедить отца в том, что всё произошедшее — лишь определённое стечение обстоятельств, и никто, кроме неё самой, в этом не виноват, потребовало колоссальных сил. И хотя до конца тот так и не смог принять её решения относительно ребёнка, Даён надеялась, что после её смерти Шинхе сумеет объединить её любимых мужчин.       — Чонгук, — она провела рукой по волосам парня, что сидел у кровати, положив голову на край, — посмотри на меня.       — Нет, — тихо произнёс он и, перехватив её руку, поднёс к губам.       — Прости меня.       — Ты… — прозвучало с возмущением, но она тут же прижала ладонь, не давая ему продолжить.       — Прости, что мне придётся уйти. Но я не хочу забирать с собой что-то кроме благодарности и любви к тебе. Я очень виновата перед тобой… перед вами обоими, и…       — Я люблю тебя, — убрав её пальцы, Чонгук произнёс это уверенно, смотря ей в глаза.       — Я знаю, — Даён погладила его по щеке, — и именно это делает меня счастливой прямо сейчас. Если бы не ты, я бы никогда так и не узнала, что такое дружба, поцелуй и любовь. Я бы хотела сказать, что ты подарил мне всё это, но это будет ложью. Потому что я это украла. Присвоила себе чужое счастье, но…— она сделала глубокий вдох, стараясь удержать эмоции, что просились выйти. Кричать и умолять её простить, — но я слишком эгоистична, чтобы жалеть об этом. Я была счастлива, я счастлива сейчас, и если там, после смерти, есть что-то ещё, я хочу быть счастлива в будущем. Поэтому прошу, сделай для меня кое-что.       — Что? — Чонгук встрепенулся, — скажи, я всё сделаю.       — Обещай мне, что позвонишь Тэхёну после того, как выйдешь из похоронного зала.       «Я всегда это знала, где-то в глубине души. Знала, что между ними есть нечто большее, чем можно передать словами «дружба» или «любовь». Для этой связи не существует простых обозначений. Но мой эгоизм не хотел этого замечать. Я любила твоего отца с той страстью, которая не оставляет места другим, но там, в аэропорту, я поняла, что он принадлежит ЕМУ. Тэхён был для него всем, а я наивно надеялась, что смогу занять его место, будто любовь можно измерить или обсчитать. Но их чувства выше меня, выше просто человеческих пониманий, и это знание стало для меня невероятно тяжёлым бременем…»       Когда животные умирают, они хотят быть одинокими. И теперь Даён прекрасно понимала почему. Тебе становится стыдно, ты не хочешь, чтобы они видели тебя такой, ты не хочешь переживать так сильно, тебе хочется погрустить. Уже ничего в жизни не будет точно, и наконец-то можно погрустить, может быть, даже позволить себе расплакаться во второй или третий раз за всю взрослую жизнь.       — Вот видишь, я была права, — улыбнувшись, она посмотрела на Юнги, что, насупившись, смотрел в окно.       — В чём? — не поворачиваясь, буркнул брат.       — Я всегда буду молодой и красивой…       «На этом закончилась моя история. Но мне не грустно. Говорят, люди живы, пока живут в чужих мыслях. Если это так, я счастлива»