Давай дружить?

      — Тэхён, — в десятый раз произносит уже одними губами. Говорить сложно из-за душащих слёз.       — Гуки, самолёт взлетел двадцать минут назад.       И мир трещинами покрывается. Паутиной ползёт по реальности. Стирает её, пожирает подобно вирусу, что добрался до основного кода и теперь способен перепрошить всю программу. Стирает строку за строкой, оставляя лишь пустоту, на месте которой тут же формируется корявой комбинацией боль. Разрастается, поглощает всё. И от этой боли хочется орать в голос, прижать ладони к истерзанной кровоточащей груди и рухнуть вниз, чтобы выгибаться и корёжиться в предсмертной агонии.       Тэхён уехал. Как мог так просто оставить его, не оглянувшись назад? Внутри дало первые побеги чувство предательства, смешанное с непониманием: что он сделал не так?       — Мы сами узнали, только когда он нам письмо показал из университета и следом — забронированный билет.       Солнечный свет тонкой полоской скользит по соседней кровати, добирается до грядушки, изгибается и исчезает где-то за ней. Каждый день один и тот же путь. Он лежал на постели Тэхёна, наблюдая за целеустремленностью этого маленького и хрупкого явления. С этого ракурса всё кажется другим в этой комнате. Непривычным.       Почему?       — Чонгук, тебе надо поесть.       Сегодня луча нет. Ему не пробиться сквозь тяжелые облака, что затянули небо. Луч слишком слаб, чтобы справиться с беспощадными каплями дождя, захватившими его мир. Или его нет здесь, потому что сегодня он путешествует по кровати где-то на другом конце планеты? Тэхён наверняка бы заметил его и, возможно, подставил руку, чтобы зазнавшийся поток света не был так уверен в себе, не воспринимал всё вокруг как естественность своего существования.       Почему не сказал раньше?       — Чонгук, Даён снова приходила.       Проходит достаточно времени, но он продолжает ждать. Смотреть на сотню непрочитанных сообщений и радоваться дождю. Погружаясь в пучину переживаний, ныряет на самое дно подсознания, надеясь хотя бы там найти объяснение всему происходящему.       Он сделал что-то не так?       — Тэхён звонил. Говорит, у него всё хорошо.       Он рад. Искренне. У него тоже всё хорошо. Чонгук уверен, что родители нажаловались на него. Он не хочет их беспокоить, не хочет, чтобы волновался Тэхён. Ему просто нужно ещё немного времени. Должны же быть пределы этой болезни, этого безумия, этой зависимости?

***

      — Сынок, поговори с ним. Он из комнаты не выходит почти. Только утром отцу поможет и сразу обратно. Он уже на призрака похож, — каждое слово как новый порез.       «Хватит, пожалуйста», — они не успевают затягиваться.       В маленькой комнате пахнет сыростью. Поданная с опозданием по всем срокам заявка не предусматривает комнату в общежитии университета. Но сейчас плевать. Даже если бы Тэхён находился в роскошном номере класса люкс, вонь добралась бы и туда. Вселенная пахнет малиной и ромом, а предатели — сыростью и гнилью. Им нельзя доверять, как нельзя положиться на старую отсыревшую доску на верёвочном мосту. Чонгук доверял. Зря.       Даён: Прости меня.       Даён: Ты нужен ему.       Зачем они это делают? Считают, что он недостаточно наказан за своё решение? Недостаточно мучается, находясь вдали от того, без кого сдохнуть легче, чем пережить этот ёбаный оборот Земли вокруг своей оси? Сколько раз он думал о том, чтобы вернуться? Ни разу. Только не потому, что не хочет, а потому, что мысль эту даже не подпускает к себе. Знает, что как только она подберётся достаточно близко, он сорвётся. В пропасть. Благо найти максимально тяжёлую работу на целый день тут не проблема. Только даже когда боль в каждой мышце мешает дышать, а руки от напряжения к концу дня дрожат так, что он не в состоянии открыть бутылку воды, Тэхён не может расслабиться. Знает, что его сумасшествие, хлебнув дерьма, тут же переобулось и начало поддакивать здравому смыслу. Именно поэтому выпер из головы обоих, оставив только инстинкты. Но знает, что они кружат рядом и ждут, когда он забудется, чтобы тут же проникнуть и начать душить образами, воспоминаниями, желаниями, от которых тело горит, и он просыпается весь мокрый от смешавшихся пота и слёз.       — Привет, сынок, ну как дела? Ты хорошо кушаешь?.. Тэхён?! — голос мамы прерывает другой, и в груди что-то трескается, словно кувалдой ударили по рёбрам, и приходится зажать рот ладонью, чтобы не выдать ломающей кости боли. — Тэхён? Поговори со мной, — и он готов ответить, хочет сказать, как сильно скучает, только спазм сдавил бронхи так сильно, что выходит лишь хватать ртом воздух. «Почувствуй меня без слов. Ещё разок. Ну, пожалуйста…».       Разноцветные огни вывесок сливаются в однородную массу, перетекают сверкающей жижей от здания к зданию. Всё тело болит, но недостаточно. Не достаточно, чтобы заглушить то, что сверлит насквозь его череп и, спускаясь к сердцу, проделывает в нём всё новые дыры.       — Эй, китаёза, — чьё-то смазанное лицо перегораживает дорогу и режет взгляд нахальной усмешкой.       Двое. И в голове щёлкает, словно дежавю. Но не происходящего, а ощущений. Эмоций, что обволакивают и заглушают боль, даря новую. Приятную, переходящую от руки по венам к груди. И Тэхён улыбается.

***

      — Что это? — Чонгук смотрел на коробку с красным бантом на своей кровати в приюте.       — Я не знаю, — Том пожал плечами, — её Тэхён принёс перед тем, как ты пропал.       Подойдя к подарку, нерешительно взялся за крышку, мысленно подготавливая себя к тому, что может лежать внутри. Но стоило увидеть содержимое, как перед глазами всё поплыло.       — Ого! — заголосил рядом кто-то. Он уже не был уверен, сколько в комнате человек. И был ли вообще кто-то. — Крутяк! — чёрный матовый шлем с ярко-синей росписью поглощал собой всю его реальность. — А это что? Уравнение? — чужой палец проводит по небольшой надписи, нарисованной внизу синим узором. — Тут ещё записка!       — Положи! — рявкнул он и, выдернув из рук парня открытку и шлем, оттолкнул в сторону.       — Эй, ты чего?       — Ничего… прости… уйди, пожалуйста, — не отрывая взгляда от куска картона с изображением ёлки, Чонгук сел на кровать.       «Однажды мы приедем на наше место на твоём байке».       Говорят, что время лечит раны. Это неправда. А может, должно пройти гораздо больше? Сколько? Сколько нужно времени, чтобы смириться? Привыкнуть к боли и не обращать внимания на постоянную, ноющую, словно воспаленный зуб, тоску. Когда она превращается во что-то привычное, во что-то, с чем можно смириться, как смиряются с неизлечимыми увечьями? Чонгук думал, что, приняв тот факт, что он больше не нужен Тэхёну, сможет учиться жить без него. Жить и улыбаться новому дню, будто у него никогда и не было крыльев.       Чонгук: Пожалуйста, скажи, что я сделал не так?       — Чонгук… — кто-то шепчет ему на ухо своим горячим щекотным дыханием, утыкается носом в висок, прикусывая мочку уха, и внутри взрываются один за другим залпы фейерверков, превращая внутренности в одно безобразное месиво, усыпанное разноцветными искрами. — Чонгук, — тянет хрипло, с удовольствием, от которого пальцы на ногах поджимаются, а внизу тянет приятной истомой. Хочется прикоснуться к себе, к нему, кожей почувствовать это тепло и запах, накачаться им до невменяемого состояния. На мгновение становится так тихо, что он слышит только свой пульс, что барабанит по венам одно-единственное имя, озвучив которое, он знает что проснётся. И что-то там, внутри, так отчаянно воет, раздирая когтями запертую дверь.       Гудки… гудки… сброс.       Чувство невесомости блаженно уносит прочь, возвращая Чонгуку моменты, когда все заботы и тревоги растворялись в воздухе, оставляя лишь лёгкость и свободу. Он хотел бы, чтобы это ощущение стало постоянным, унося в мир, где не будет боли и сомнений, а только Тэхён — его личная константа. Однако, несмотря на все усилия, реальность всегда оставалась рядом, напоминая о себе, словно затаившийся злой зверёк, который сразу же начинал отчаянно рыть сознание своими крошечными когтями и зубами. «Ты ему не нужен».       — Гук, — встревоженный голос Даён приятно поглаживает, старается удержать.       — Да ёбаный ты в рот, — недовольный, но знакомый баритон безжалостно тащит за шкирку. Голову неприятно саднит от удара об дверь.       — Юнги, осторожнее.       — Ничё с ним не будет, а может даже поумнеет!       — Гук, выпей, — пересохшие губы касается влага, и он, только сейчас осознав, насколько хотел пить, присасывается к пластику, дарующему ему жизнь.       — Куда его? — глаза начинают различать силуэты, и одаривающий его презрительным взглядом Юнги кажется до ужаса забавным. — Хули ты ржёшь, пьянь? — в бок тут же прилетает удар.       — Нельзя, чтобы родители Тэхёна увидели его таким.       — Заблюёт мне кровать, будешь сама убирать.       Глаза болезненно режет солнечный свет. Отвратительный запах хвойного кондиционера для белья царапает пазухи. Ему здесь не нравится. И, спустив ноги на прохладный пол, Чонгук на ощупь двигается туда, где его встретит родное тепло с запахом малины и рома. Руками ощупывает стену, в которую внезапно упёрся, и с недоумением таращится на серые обои. Проходит секунда или две, прежде чем всё тело сдавливает спазмом. Осознание сжимает в своих объятьях со вкусом металла, ломает кости и выдирает мышцы, привязывая их на вагу и дёргая, словно его конечности — лишь сочленение пустой куклы.       — Всё будет хорошо, — почти шёпотом произносит Даён, продолжая поглаживать его по спине.       — Когда?

***

      Пальцы впиваются в кожу, тяжёлый узел закручивается внизу живота и давит. Тэхёна трясёт в агонии, разрывает пополам, затапливает горячими волнами похоти, накрывающими с головой и тянущими ко дну. Его руки… кожа к коже и возможность видеть его лицо. Его прикосновения, хочется пережрать их, чтобы до передоза, до тошноты. И лишь собственный крик его имени в тишине будит, заставляя осознать реальность, в которой он утыкается в мокрую подушку, ощущая стекающую по бедру сперму.       — Сынок, он ушёл. Собрал свои вещи и ушёл.       «Давай дружить?».       Время шло, время мчалось, и всё казалось настолько легким, таким простым, свободным, новым и неповторимым… Они ходили в кино, они дрались, смеялись, кричали, плавали, они курили и брились. А сейчас Чонгук там, со своей девушкой, а он сидит тут в комнате, пахнущей дешёвой лапшой, пытаясь найти у себя внутри что-нибудь живое. Любую хрень, за которую он сможет уцепиться.       Рука тянется к телефону. Сто пятьдесят три сообщения висят в диалоге, который он не открывал с аэропорта.       «Вы точно хотите удалить чат с контактом Чонгук?»

***

      Сплюнув зубную пасту, поднял взгляд, рассматривая уже ставшие родными круги под глазами. Очередное недоброе утро. Наверное, Даён права, и ему нужно больше бывать на свежем воздухе и на солнце. Но ей бы и самой не помешало прислушаться к своему совету. Иногда ему кажется, что она стала ещё бледней, хотя, может и так. За то время, пока он сделал своим основным занятие самобичевание, ей пришлось не сладко. Как и родителям Тэхёна. Они вообще не обязаны были терпеть выходки чужого человека, что решил оккупировать их дом и превратить его в свою обитель уныния. Осознание того, что ему тут не место, и заставило Чонгука сегодня, наконец, встать с кровати, прежде чем Ким Сонми тяжело вздохнёт, войдя в комнату. Ему следовало давно понять это. Это больше не его дом. Позволив себе забыться, Чонгук долгое время воспринимал семью Ким как свою, но теперь он осознаёт это более чем отчётливо — ему здесь не место. Без Тэхёна это больше не его дом.       — Ты что такое говоришь? — старший Ким так и замер с ошеломлением на лице, не донеся яичный рулет до рта.       — Нет, — он замахал руками, поняв, что неправильно донёс свою мысль. — Я обязательно буду вам помогать на ферме. И если вы не против, то хотел бы навещать вас иногда. Но мне следует вернуться в приют и начать готовиться к поступлению. Скоро вступительные экзамены, и Даён считает, что нам следует записаться на несколько бесплатных лекций в Седжоне.       — Но мы думали, что ты останешься с нами до Нового года, а там уже и комнату в общежитии получишь, — Ким Сонми прижала к груди полотенце и, чуть отступив, села на стул.       — Спасибо вам большое, что… — смотря на то, как искренне расстроились те, кого он считал лучшими родителями, которые могут быть, к горлу подкатил ком. Они всегда относились к нему лучше, чем он заслуживал, и сейчас осознание того, что их печалит его отъезд, заставлял глотать слова вместе с солёной влагой, — простите… простите, что я не смог поехать с ним. Я недостаточно хорош… для Чикагского университета…       — Гуки, — женщина вскочила и, обхватив его голову, прижала к себе, — что ты такое говоришь. Тэхён, он поступил совершенно абсурдно. И это его решение…       — Он хотел туда. Я понимаю, я прочитал о кафедре, куда его пригласили. Она одна из самых лучших, и мне… мне так стыдно, что я не смог… — он пытался сказать всё, о чём думал и что осознал за эти недели, но из груди рвались лишь всхлипы и обрывки несвязных слов.       — Да что с вами, дети, такое?! — Ким СынДжун ударил ладонью по столу. — Ты что, сразу сказать не мог, что тоже хочешь в Чикаго? И что, что у них нет стипендии и гос. программы. Неужели мы с матерью не нашли бы способ помочь?       — Нет, — Чонгук вытер лицо рукой и замотал головой. — Я даже не знал, что Тэхён туда хочет. И я не хочу… точнее, хочу, конечно… но я не могу… я никогда не смогу вас отблагодарить за то, что позволили мне… за то, что у меня было благодаря вам… Спасибо, — он сделал несколько шагов назад и поклонился.       — Чонгук, ты нам не чужой, — Ким Сонми коснулась его плеч и заставила выпрямиться. — Это и твой дом. И если ты хочешь здесь остаться, мы будем только рады, а если хочешь в Чикаго к Тэхёну, то мы постараемся что-нибудь придумать, на крайний случай можем продать часть фермы, и…       — Нет! — он сам не ожидал, что получится так резко, но от одной мысли, что из-за него семья Ким может потерять ферму, ему становилось ещё хуже, чем было. — Я правда вас очень люблю, но я хочу сам. Знаю, может это звучит глупо из уст сироты…       — Гуки…       — Но, — он показал рукой, что хочет закончить, — я знаю предел своих возможностей и хочу повышать его самостоятельно.       — Что ж, — СынДжун протянул ему руку, — я могу сказать только, что горжусь тем, что могу называть тебя своим сыном.       — Мне не хватит жизни, чтобы отблагодарить вас за то, что позволили быть частью вашей семьи, — Чонгук пожал крепкую ладонь, и прежде, чем слёзы снова заставят его выглядеть глупым мальчишкой, направился в комнату, чтобы собрать вещи.