the tale of reckless love

      Дазай искренне ненавидел свою натуральную сущность. Именно поэтому он начал истязать тело с подростковых лет: чтобы наказать, чтобы довести до желанной смерти, чтобы подавить то, что прорывалось — хотя, скорее, робко подавало голос изнутри. А ещё этот чёртов запах…       Судьба, видимо, недостаточно поиздевалась над и так искалеченной душой и наградила Осаму ещё одним невыносимым бременем. Он бы, скорее, предпочёл быть никем и ничем — незаметной тенью, не борющейся за собственное существование, как, например, беты. Это даже удобнее: вряд ли кто-то будет ждать нож в спину от непримечательного человека.       Но нет. Блядская природа сделала его омегой. Что может быть хуже этого? Конечно же, быть омегой в мафии.       Такое тёмное место, как преступный мир Йокогамы, не терпит малейших проявлений слабости. А что есть слабость, если не беспомощность перед иерархией, с которой общество коллективно решило считаться?       Полный бред, но таков этот мир. И если ты не можешь играть по его правилам, приходится их обходить. Блокаторы Дазай глотал постоянно — иногда даже на завтрак, обед и ужин вместо еды, — с тех пор, как вонзил нож в шею альфы, что посмел до него дотронуться. И не успокоился, пока та не превратилась в кровавое хлюпающее месиво.       Таблетки, два слоя бинтов и поразительная наблюдательность стали его бронёй. Затем к ним добавилась и полюбившаяся почему-то девяносто вторая Беретта. Метко стрелять он научился сразу, представляя вместо чернильных линий сменяющихся силуэтов в стрелковой мерзкую рожу того альфы, от которого несло какой-то гнилью.       Все альфы пахли омерзительно. Отсутствие своего запаха Дазай, усмехаясь, списывал на всё те же блокаторы.       «Не намерен позволять личному мешать работе», — загадочно говорил он.       Никто не задавал вопросов. Никто не позволял себе усомниться в его словах, ведь это грозило разлетевшимися по стене мозгами.       Да, все альфы, без исключения, пахли мерзко. Дазай испытывал отвращение к ним, к себе, к этой чёртовой системе, ко всему, что позволяло ей оставаться такой, как есть.       Пока, зайдя однажды в их общий с Чуей кабинет, едва не согнулся пополам от стойкого тяжёлого древесного запаха с примесью чего-то цитрусового, что щекотало и так раздражённое обоняние.       — Чё скорчился? — хмыкнул Чуя.       — От тебя несёт, как от мусорного бака, — закрыв ладонью нос, прошипел он и схватился дрожащей ладонью за ручку двери. — Заезжай хоть иногда к грумеру перед работой, вонючая псина!       Плюнув на вытянувшееся лицо напарника и возможные догадки, которые могли возникнуть, Дазай хлопнул дверью и умчался в уборную, а позже, сползая спиной по кафельной стене, впивался ногтями в кожу ладоней.       Порыв вернуться в кабинет, остаться там, раствориться в этом запахе он давил внутри с особой ненавистью, что опадала тлеющими углями к низу живота. Постыдное желание свернуться калачиком у ног альфы, а желательно забраться на колени и прижаться кончиком носа к шее, чтобы забить лёгкие этим ароматом, он выкорчёвывал через продольные порезы на запястьях.       Позорище. Член исполкома, трясущийся на холодном полу из-за собственной слабости. Увидели бы подчинённые — он бы тут же пропал. Без страха нет покорности, а кто в этом гадком мире воспринимал омег всерьёз? Стоит хоть одной чёртовой шестёрке-альфе посмотреть сверху вниз, и всё кончено.       Только во мраке собственной квартиры Дазай позволял себе быть… собой. В его доме не было зеркал, а все гладкие поверхности, в которых он мог хотя бы мельком увидеть своё отражение, давно разбиты или уничтожены. Эту маленькую слабость он тоже себе разрешил взамен на подобие хоть какого-то спокойствия.       Увидеть там, в отражении, того щуплого подростка с ошалелым от страха взглядом и окровавленными руками снова, было почему-то страшно. Ему давно не пятнадцать, он давно не ребёнок, а от себя мерзко всё так же.       Скрежет в дверном замке выбил из колеи. Дазай выхватил со стола привычно лёгшую в ладонь Беретту и прицелился. Стоило увидеть в проёме пальцы в чёрных перчатках, он выдохнул, а затем выстрелил в стену.       — Живой, значит, — раздался из-за двери голос Чуи. — Думал, помер.       — Проваливай, — устало ответил Осаму и рухнул на подлокотник кресла.       Не было сил ни на глупые шутки, ни на пререкания. Он смертельно устал.       — И зачем только портишь стены? — Накахара провёл кончиками пальцев по расходящимся от застрявшей пули трещинам. — Всё равно бы не попал, гравитация помешает.       Чуя захлопнул спиной входную дверь и замер на пороге. Осаму прищурился, тупо уставившись в пол. Он ведь так и не выпил блокаторы. Мозг лихорадочно стал искать выход из положения, да так, что в башке едва не коротило.       — Вижу, обдумываешь варианты, каким способом меня убить, а потом скрыться от мафии? Хотя… — Накахара сделал шаг вперёд, предупреждающе щёлкнул предохранитель. — Разумнее было бы просто сбежать.       Дазай молча слушал приближающиеся шаги. Выстрел не поможет, Чуя абсолютно прав. Сейчас пистолет годен только чтобы прострелить свою башку, чего напарник тоже наверняка сделать не даст. Если он нападёт, может, удастся продержаться, пока в голову не придёт хоть какой-то выход. В рукопашном бою он Накахаре не ровня, но спасибо Исповеди — гравитация не угроза.       Чего он хочет?       Чего он хочет?       Чего он хочет?       Уничтожить? Заиметь рычаг давления? Подавить?       Нет, об этом даже думать было глупо. Каким бы дерьмовым характером ни обладал напарник, нутром Дазай чувствовал, что Чуя бы никогда до такого не опустился.       — И даже не пытайся прострелить башку, проходили. — Кончик пальца в чёрной перчатке уткнулся в дуло заряженного пистолета. Накахара слегка надавил, и тот безвольно повис в руке. Дерево и цитрус снова обволакивали туманом, удивительно успокаивая. В этом странном мареве Дазай даже смог различить оттенки. Апельсин и кедр. — От тебя несёт страхом и ненавистью. Чего ты боишься, Дазай?       Чуя опустился на корточки и медленно забрал из рук пистолет. Вновь щёлкнул предохранитель, и оружие проскользило прочь по гладкому полу куда-то в темноту.       — Как давно? — сжав зубы, прошипел Дазай.       Где он прокололся? Когда? Почему…       Бороться с запахом Чуи тяжело. Практически невыносимо. Он оседает в лёгких, заставляет склониться ближе, совсем чуть-чуть, настолько инстинктивно, что Осаму этого практически не замечает.       — Помнишь, ты тогда после стычки с торговцами-эсперами провалялся в отключке несколько часов? — Накахара медленно снял перчатку и коснулся напряжённого колена. — Это была одна из наших первых миссий. Знаешь, могу отдать тебе должное: без сознания тебя в целом можно вытерпеть, — усмехнулся он, успокаивающе поглаживая колено. Осаму вцепился пальцами в кожаный подлокотник под собой. — И пах ты тогда… костром. Я никогда не встречал у омег такой запах. Как будто ты даже без сознания пытался отпугнуть от себя любого. Думаешь, смог меня обмануть? Знаю, что когда ты нервничаешь, даже если этого не видно, я чувствую, запах становится резче — душит. — Чуя стянул шляпу и положил её на второй подлокотник, заглядывая в расширившиеся глаза. — А сейчас ты пахнешь так, будто кто-то подлил в костёр бензин, так что я задам вопрос в последний раз. — Голос альфы проникал в кожу, грубо обрывал сопротивление, будто бы откуда-то изнутри заставлял сдаться. — Чего ты боишься?       — Слабости, — выдохнул Осаму.       С колена исчезла ладонь, и Дазай машинально вздрогнул. Чуя на пробу скользнул кончиками пальцев по щеке, хмуро следя за реакцией. И шумно выдохнул, стоило Осаму слегка склонить голову, потеревшись щекой о раскрытую ладонь.       Дазай почти забыл об презираемых им инстинктах, окончательно потерявшись в окутавших его спокойствии и уверенности, что горчили на языке цитрусом. Вот, значит, как это ощущается. Впервые за долгое время он перестал вспоминать о хлюпающей в ладони рукояти ножа и мерзком страхе.       Чуя слегка приподнялся, и уха коснулось горячее дыхание:       — Вспомни, кто ты, — на грани шипения сказал он. — Ты Дазай Осаму, а не какая-то блядская шестёрка. К хуям иерархию, если хочешь — возглавь её.       Отстранившись, Накахара едва ощутимо мазнул губами по щеке. Мгновение — и всё закончилось. Марево растворилось, аромат стал значительно слабее, и это позволило наконец-то сделать глубокий вдох под стук собственной крови в ушах. Чуя каким-то образом забрал с собой страх, оставив лишь кружащее голову спокойствие.       Он пнул носком ботинка лежащий на полу пистолет, надел шляпу и натянул перчатки. Перед тем, как уйти, спокойно бросил через плечо:       — Я никогда не собирался тебя подавлять. Достаточно знать, что власть есть, и не обязательно использовать. — Чуя выдержал короткую паузу и поправил шляпу. — А иногда её необходимо с кем-то разделять.       Хлопнула дверь, и Дазай немигающим взглядом уставился в темноту. Мысль, прострелившая мозг, заставила резко вздрогнуть и сглотнуть вязкую слюну.       «Насколько острые у Чуи клыки и можно ли порезаться об них языком?»