Клятвенные грамоты

Арсений Миронович хмурился. Летнее средиземноморское солнце только начинало разгораться на итальянском небе, но уже с утра было душно, хотелось мороженого.  Завтрак здесь подавали не обильный: крепкий чёрный кофе, апельсиновый сок, круассан с начинкой или нет, по выбору. Было бы трудно привыкнуть к такой скудности утреннего выбора, если бы не подъемы в шесть утра нежным поцелуем супруги и горящие восторгом изумрудные глаза: — Дорогой! Ты спишь? Нас ждет море! И Арсений Миронович вздыхал, еще плохо соображая кто он, поднимался, собирал пляжные принадлежности в сумку и плелся за женой. А чёрные, пусть и тронутые серебром кудри супруги, змеились на ветру, пока она, будто юная девочка, с воторгом спешила к морю, чтобы уплачиваться в усмерть. Это еще дочери на его голову не было, тогда бы пришлось ловить сразу двух акул. — Пу-пу-пу, — выдал действительный статский советник при московском министерстве транспорта. — Пу-пу-пу. — Ну что такое? — отвлеклась от завтрака накупанная, счастливая и готовая ко второму заплыву до основной жары супруга.  — Да Фаня и Алекс. Сколько уже времени прошло, как мы послали дагеротип?  — Арсений, перестань, — посерьезнела Тамара. — У нас взрослые дети. Ответят, как найдут время.  — Маленькие детки — маленькие бедки, — скорее себе пробормотал чиновник, стуча пальцами по столу. — А большие детки. Жена хорошо знала этот вид. И это перестукивание пальцев. И напряглась.  — Арсений. — позвала она. — Только не говори мне, что ты продолжаешь следить за нашими детьми. Кому еще ты отправил письмо, когда мы заходили на почту? Действительный статский советник взглянул на жену. Не виновато, потому что вины он не чувствовал, лишь тревожность за детей, оставленных без присмотра.  — Помнишь Хорошевского? Ну, парнишку ровесника нашей Фани, которого я устраивал по работе? Он как-то с нами ужинал. — А-а, того хозяйственника? — с усмешкой спросила Тамара, вспоминая бестолкового, сутулого молодого человека в забавных белокурых кудряшках, на фоне которых золотисто-русые волосы дочери, казались почти тёмными. — Который все воевал за сохранение продуктовой ярмарки на месте катка? Ну, помню, сего активного гражданина. — Вот я ему поручил за Фаней присматривать. Джентльмен из него не вышел, но жандарм вроде неплохой, исполнительный, сметливый.  — Арсений! — окончательно возмутилась супруга. — Как можно так не доверять дочери? У нас осталось два дня, наслаждался бы отдыхом! И от дочери бы отстал! — Тебе напомнить, чем кончились предыдущие два раза, когда я «отстал» от дочери? — строго глянул на жену Арсений Миронович. Тамара Лаврентьевна слегка надула губы. — Из кореянки в итоге вышла отличная компаньонка, — заметила она, неисправимая оптимистка семьи, — А Растик вообще золото, а не ребенок. Между прочим, — заметила она с заметным акцентом на последующих словах, — пока что самый беспроблемный из трёх наших детей. Арсений Миронович предпочел глотнуть кофе. Хотелось бы верить, хотелось бы верить. Усадьбу дочери он оставить не мог в соответствии с традициями рода — имущество наследуется по мужской линии. Алекс, прокутивший всё свое приданное, перешел на иждивение к матери, потому что найти себе гран-даму ему, видите ли, мешала гордость. Неожиданно и невовремя возникший внук, которого дочь привезла в подоле из Италии, решил главную проблему. Семейное гнездо было отписано младшему сыну. А если бы не благоразумие и оптимизм супруги…. Арсений Миронович погрузился в воспоминания. 

***

Зима еще кусалась, но была вынуждена отступать, сдавая занятые территории весне. Воздух был вкусный, холодный, с привкусом начинающего согревать солнца. Почки наметились еще не на всех деревьях, но было видно, что растения и сама земля просыпаются, зевают, моргают, уже готовые потянуться, даже самые ленивые.  Дочери не было дома уже год. Сразу как вернулась из Кореи, с этой своей непонятной подругой, ни слова не способной сказать по-русски, уехала лечить нервы в итальянские термы. Так хорошо полечила, что телеграфировала о своем возвращении только неделю назад. Телеграмма была сжатая. «Я возвращаюсь». И всё. Хотя до этого регулярно писала и слала открытки из мест, в которых отдыхала. Зная, многословность дочери, её страсть к описанию прожитых событий, подобна краткость не могла не насторожить отца. — Фаня едет обратно, — сообщил он жене. Та вставала рано, вместе с ним, ведь ему нужно было на службу. — Она телеграфировала. — Что-то быстро для Италии, — удивилась Тамара. — Она в Корее-то была шесть лет! А в Италии всего год. Странно. — Ничего странного. Она снова во что-то вляпалась. Хорошо, что в прошлый раз это была взрослая кореянка весьма сомнительного прошлого. А что она привезет в этот раз?  — О, Боже! Арсений, не нагнетай! — возмутилась Тамара. — Девочка отдохнула и готова приступать к своим обязанностям фрейлины. И кореянка не так уж плоха, по крайней мере решила проблему компаньонки. Сам знаешь, твоя дочь не подарок, а я с ней поехать не могла, здесь дел достаточно. Сокол погрузился в тягостное молчание, по обыкновению плохо позавтракал, как делал всегда в плохом настроении, ушел на службу, где все, почувствовав настроение шефа, принялись выверять документы по десять раз прежде чем сдавать их начальству.  Фанория прибыла через семь дней после отправки телеграммы. Бледная, измученная, жутко худая, она выглядела как человек после очень тяжелой болезни, но, что еще хуже, Арсений оказался прав, Фанория и в этот раз кое что увезла. И это был не итальянский жених, увы. Тамара Лаврентьевна, открывшая дочери дверь, опустила взгляд на сверток, что та держала на руках. — Боже мой, дочка! Мартышка ты моя златовласая, какой он хорошенький! Можно его? Это он ли она? По разгладившемуся от отступившей болезни лицу спящего ребенка, кругленькому, щекастенокому пока сложно было определить пол. — Это он. — нашла в себе силы Фанория. Су Ми молчаливо разгружала чемоданы и так же молчала затаскивала их в дом, пока на помощь не подоспел дворецкий с сыном-подростком.  Тамара Лаврентьевна забрала у дочери внука, поцеловала в лоб бережно. — Какой красивый. У него твои ресницы. — Мама… я хотела бы жить отдельно… своим домом. — Милая, я тебя понимаю. Но давай ты в начале отдохнешь с дороги. — А папа? Он выгонит меня.  — Папа никогда тебя не выгонит. Как ты могла так подумать? Я поговорю с ним. Су Ми! — окликнула она кореянку и указала на дочь. — Помоги Фанории в спальне, — указала она наверх, сложила ладони лодочкой и положила на них голову, показывая, что желает, чтобы кореянка уложила баронессу спать. — Будеть сделаноё, Омма-ним, — сложила ладони домиком кореянка и поклонилась баронессе в пол.  К странным повадкам компаньонки дочери Тамара Лаврентьевна привыкла легко. Руку не жать, в щечку не целовать, в пол не кланяться. Иначе кореянка будет биться о него лбом, как младшая и по возрасту, и по статусу. Сама девушка выглядела вполне достойной. Арсений, конечно, смотрел на нее с большим подозрением, пытаясь просчитать что ей нужно от их дочери. Но Арсений никому не доверяет, а Тамара предпочитала видеть в людях лучшее. Не до идиотизма, конечно, но и не до подозрительности мужа. Касательно внука у нее уже сложился полный план действий. Во-первых, мальчика нужно было обязательно крестить в православии. Да, он наполовину католик, ну и что? Сколько история знает переходов из католической и лютеранской веры? Кстати из последней переход самый простой. Надо спросить у Фани, как выспится, как придет в себя, поест, как мальчика зовут. Если никак, то это замечательно, можно и нужно будет назвать по святцам или в честь святого покровителя той церкви, где крестить будут.  — Привет, малыш, — шепотом сказала она, укачивая крепко уснувшего младенца. — А ты, похоже, из крепких, да? С такими маленькими в дорогу редко отправляются. А ты ничего, вон спишь себе и в ус не дуешь. Теперь у тебя будут две мамы. Ты будешь мой третий ребенок. Второй сын. Баронесса улыбнулась. Всё устроится лучшим образом. Пусть не так, как ей виделось. Пусть дочь — последний человек, от которого она ждала что принесет в подоле. Зато у них есть внук. Да еще какой! Вырастит будет копия дочери.  Арсений вернулся поздно. Минусы жизни за городом — долго ехать до службы, рано вставать, поздно ложиться. Плюсы: большой дом, больше воздуха, легче дышится, много комнат, никто никому не мешает, вид из окна на сад, а не на шумную улицу. Еще один плюс: по выходным, когда Арсений берет на борт штрафную рюмку, можно преспокойно отправить его спать в спальню для гостей на другой этаж.  Зайдя в дом, действительный статский советник застал жену, самозабвенно кормящую из бутылочки молоком мелкий свёрток. Свёрток ел обстоятельно и достаточно аккуратно. Тамара кормила его в несколько приемов, чтобы избежать спрыгивание. И заодно воспитывала, надо полагать. Фанория еще спала, уставшая и не до конца выздоровевшая. А вот ребенок вовсе не спал. Не капризничал в ответ на своеобразную кормежку и еще не привычные руки, зато осматривал новый мир умными серебристо-серыми, как утренний туман, глазами.  Тамара Лаврентьевна неосознанно улыбалась, вспоминая, как так же аккуратно нестроптиво ела дочь. В отличии от сына, Фанория в младенчестве не пренебрегала материнской грудью, да и спала хорошо. А когда ела, никогда не закрывал глаз, смотрела прямо на мать, от чего Тамаре Лаврентьевне каждый раз казалось, что на ранее смотрит свежее осеннее утро. — Дорогая? — обманчиво флегматично окликнул её муж, опуская портфель на пол и подходя со спины. Серые глаза дочери взглянули на него из свертка. — Это то, что я думаю? Тамара отняла бутылочку от губ, вызвав на лице внука обиженное выражение, но не надолго. — Да. Это то, что ты думаешь. Твой внук. Фаня еще спит, она устала и явно не до конца восстановилась после родов. Он совсем крохотный. Думаю, ему не больше четырех месяцев. Возьмешь? — Не знаю. Он вроде привык к тебе. Еще срыгнет мне на сюртук. — А ты бери аккуратно, и он спокойный, это тебе не Алекс. Арсений Миронович, хмурясь, все таки взял на руки внука. Забрал у жены бутылочку. — Ну, здравствуй, парень, — заметил он будто на пробу. — Еще поешь? Смотри мне, только попробуй испортить сюртук. Как его зовут? Ты распорядилась взять кормилицу? — Фанория кормит его сама. Я тоже сама кормила их обоих, хоть Алекса и из бутылочки.  — Тогда надо подумать о няне. — Арсений подсунул внуку бутылочку и изучающе рассматривал, как тот ест. — О! Остановился! Смотри, сам. Перестал.  — Фаня тоже знала меру. О няне подумать действительно стоит, но это обсудить надо с дочерью. — Нам вообще очень много стоит обсудить! Не спорю, парень симпатичный, но, дорогая, он незаконно рожден. Я ничего не смогу ему отписать. Официально мы вообще не сможем ей помогать растить его, а наша дочь теперь будет изгоем общества. Господи! Из всех людей на свете я меньше всего ожидал подобной глупости от нее! Она всегда была разумна, как… — чиновник запнулся, поймав на себе взгляд внимательных серых глаз. Его тоже изучали. — Будешь продолжать говорить на повышенных тонах, твой сюртук точно пострадает. — с усмешкой заметила супруга. — Давай-ка с тобой прогуляемся в сад. Тебе же удобно с ребенком? — Не сказал бы… но у меня, кажется, нет вариантов? — констатировал факт Арсений Миронович, который, конечно, с куда большим бы удовольствием, вместо сада пошел бы к столу с накрытым ужином и выпил бы уже законную рюмку перед разговором с дочерью.  — Вот и замечательно, погода просто прекрасная, — набросила на плечи шаль Тамара, обняла мужа за талию и пошла в сад. — Нас увидят слуги, соседи, проезжие. — еще попробовал вразумить супругу чиновник. — И пусть. Это ведь прекрасно. Пусть все видят нас с нашим третьим ребенком. С нашим сыном.  Арсений Миронович резко встал. Уставился на жену. — Прости?  — Прощаю, — обворожительно улыбнулась Тамара. — Разве ты не понял, милый? Это наш сын. Наш третий ребенок. Я недомогала год, меня тошнило. Приезжал доктор, сказал, что возможно это оно. Это не было оно, однако, почему нам не сделать вид что было? Я не пила алкоголь, меня подташнивало. Полгода я вообще отсюда не выезжала. Самое время вернуться в свет и принести туда третьего Сокола. Этих хищных птиц много не бывает. Не находишь? Арсений Миронович дернул плечами, но аккуратно, дабы не беспокоить птенца. — Как его хотя бы зовут? — поинтересовался он вместо ответа.  — Пока никак, — спокойно ответила Тамара. — Это мы тоже обсудим с дочерью, как она проснется.  Фанория спустилась к самому ужину, который Тамара Лаврентьевна приказала накрыть в саду, в шатре, чтобы не кормить москитов.  Дочь выглядело уже лучше, чем сразу по приезде, а до новорожденного соколенка слуги любезнейше вытащили кроватку-люльку, качавшую последовательно его дядю, потом его мать. Мальчишка был накормлен и мирно спал до следующей кормежки.  Дочь села за стол, не опуская глаз. Она знала, что натворила и имела вид французского графа де Шане, признанного кардиналом Ришелье в измене королю и заговоре против государства, и отправленного на эшафот.  — Фанория, — взял слово отец. — Мама уже ввела меня в курс дела. Мы с ней поговорили и приняли следующее решение. Выслушай внимательно.  Дочь выпрямилась еще больше. Побледнела, в глазах появился знакомый родителям холодный блеск решимости принять свою судьбу. Они уже видели его, когда провожали её в Смольный, а потом в составе свиты императорской дочери в далекую Корею.  — Чтобы ты и твой ребенок могли продолжить спокойно жить, пользоваться положением в обществе, чтобы наша семья не гремела в прессе скандалом, чтобы я сохранил службу, твой сын… не возражаешь, если я признаю его своим, и, соответственно, мамой будет мама? По документам он будет твой брат.  Девушка поджала губы, отвела взгляд и раздраженно сморгнула слезы. — За что вы такие хорошие, папа? — произнесла она шепотом. Голос ей пока не давался. — Я… а вы… Я думала назвать его Арсений, в честь тебя, — кивнула она на ребенка. — Не потому что… а вообще. А девочка была бы Тома.  Мать улыбнулась, а вот Арсений Миронович покачал головой: — Не надо называть детей в честь родителей, медвежонок. Зачем ему повторять мою судьбу? Он новый корабль, пусть идет своим маршрутом.  — Тогда я не знаю как его назвать. — А когда он родился? — вступила в разговор мать. — В… — Фанория нахмурилась. Она, наверное, очень плохая мать, но расследованием кто же пытался сжить со свету оперного певца Роберто Амаретто Канцонетти она была занята гораздо больше чем собственной беременностью. Ребенок соблаговолил родиться прямо во время облавы на дублера, с которым у Канцонетти были покровительственные отношения, но какой это был день… — Ты не знаешь? — поразилась мать, но тотчас совладала собой. — Тогда, пусть его день рождения будет сегодня. Сегодня у нас 4 мая, день святого Еразма, покровителя моряков. Отец невольно усмехнулся: — А хорошо подобрались. Фанория покровительница путешественников и Эраст покровитель моряков. — Еразм, дорогой. — В миру он будет Эраст, душа моя. Фанория тоже в миру Фанория, а не Фанурия.  — Что скажешь, мартышка? — обратилась Тамара к дочери. Фанория смотрела только на мирно спящего ребенка. Эраст значит нежность. Эраст.  — Я согласна, — кивнула она. — А еще я голодная.  — Тогда выпьем за Эраста Арсеньевича, — поднял рюмку глава семьи.  Обе дамы кротко улыбнулись и поддержали тост. Еще через полгода из Германии к ним приехала с лучшими рекомендациями няни самой Фанории фройляйн Кац, Фанория дабы занять себя хоть чем-то вернулась в Смольный преподавать, но не хорошие манеры, а литературу. Этот предмет удалось завернуть под «Основы светской беседы». Под это дело Арсений Миронович купил дочери квартиру в городе, чтобы не ездила из глуши. И Фанория обосновалась там вместе с Су Ми, няней и маленьким Эрастом, которого, правда, каждые выходные забирала бабушка, вторая мама.

***

— Сын мне вообще не отвечает, — пожаловался Арсений супруге мрачно. — непонятно, что там он делает с очередной своей пассией. — Алекс взрослый мальчик, разберется. — То, то ты ему регулярно отправляешь свои деньги от своей родовой усадьбы. — хмыкнул чиновник почти презрительно. — А этот человек между прочти имеет высшее экономическое образование. — Но он же в нем никак не развивался, — вздохнула Тамара Лаврентьевна. — Он же сказал что сидеть титулярным советником в конторе это не по нему. — Детство какое-то, — пробурчал Сокол. — Фаня хотя бы старается. — Да и она нам половины не рассказывает, — хмыкнул Арсений Миронович. — Ну, у нас все еще есть Эраст. — заметила супруга. — Он и ходит, и разговаривает. Даже читает чуть чуть, если, конечно, фройляйн Кац не сочиняла для повышения окладу. Но думаю вряд ли, с ним занимается наша дочь! — Вот что, — принял решение действительный статский советник. — Поехали, душа моя, сегодня. Что-то мне все эти луга-моря надоели смертельно. Наоотдыхались мы с тобой, голубушка, а дети дома маленькие, грудные, одному сорок, второй двадцать семь. Самому старшему два с половиной. Приказывай собирать вещи в дорогу, а я расплачусь за гостиницу да телеграфирую в усадьбу, чтобы ждали.