Клятвенные грамоты

Усадьба Соколов располагалась в небольшой деревушки под названием «Полежайки». Этаких Полежаек по Московской губернии было десяток точно, но каждая считала себя уникальной в своем роде. Даже единственной. А потому, стоило появиться новому человеку, вскоре его начинала обсуждать вся деревня. О регулярных появлениях некоего странного господина в плохо сидящем костюме и с совершенно не уместном портфелем деревня начала говорить на третий день его поведения на станции. Некто Федоров Хорошилов устроился работать в местной счетной конторе. Рядом с церковью. Любопытный персонаж. Еще и в город срывался раз или два в неделю, потом возвращался. Появился из ниоткуда внезапно. Места не искал, а попросил. Первый день ему приглядывались, на второй начала говорит станция, на третий деревня. Фанория Арсеньевна, имевшая доброжелательные отношения со всеми сельскими, без труда узнала из слухов словесный портрет младшего жандарма. Трудно забыть молодого человека, в которого думала, что влюбилась, а он тебе весь вечер, вместо того, чтобы пригласить танцевать, рассказывал как важно сохранить ярмарку, как важно не ставить на её месте каток.  Фанории было плевать на каток. И на ярмарку тоже. Она смотрела в серые глаза за толстыми линзами очков и на белые, как снег на солнце кудряшки, на изящные руки. Она не замечала сутулости, и того, что сюртук плохо сидел на широких плечах молодого человека, был ему мал. Но он все говорил и говорил о ярмарке, а когда она все-таки выбила из него предложение гулять, написав, наверное, с десяток писем, он совсем не смотрел на нее. Должно быть, у нее с дюжину раз возникло желание поцеловать его, но каждый раз он почему-то прятал глаза, отвлекал на что-то, заговаривал с посторонними людьми, хотя прогулка была только их.  Это было странное чувство. Растерянность. Непонимание. Грусть. Неужели она настолько не зацепила, что молодому человеку дороже поговорить с извозчиками, с первыми встречными прохожими и даже с лавочником, чем уделить ей внимание? Это ведь их прогулка! Предполагалось, что они проведут время вместе. Какой удар по самолюбию. Но невозможно долго убиваться по тому, чего не случилось. Воспитанная не навязываться людям, Фанория ухватилась за первую же возможность отвлечься. Ехать в Корею, сопровождать инфанту? Прекрасно!  Наверное, она просто не вышла лицом. И не умеет обольщать, как мама. Это ведь искусство. На то, как Тамара Лаврентьевна кокетничает с мужчинами на приёмах, дочь любовалась как на творчество Боттичелли: то, чего она сама никогда не достигнет, но то, что существует. И не может не покорять.  Она, наверное, чересчур прямолинейна, слишком напориста, не дает мужчинам проявить свое мужество, а с ними так нельзя. Однако, мама тоже напориста, но отцу это не мешает проявлять свое мужество. «Просто таких как мама с папой больше нет», объяснила себе Сокол. «Один факт, что они нашли друг друга — уже произведение искусства».  В общем, не узнать Хорошилова было невозможно. Фанория решила относиться к Фёдору ровно, без обид. В конце концов, она сама себе выдумала симпатию, чувства. Он не обязан был их разделять, значит и винить его не в чем. После её глупой настойчивости они не общались. С отцом о его протеже она тоже не говорила. Неловко признаваться в собственной неосмотрительности.  Сам, по своей воле, Фёдор появиться в этих местах снова не мог, а значит, он вернулся по отцовскому поручению. Что ж, отказываться от помощи отца в новых обстоятельствах баронесса считала глупостью.  Встретиться с жандармом она отправила Су Ми сразу после исчезновения сережек. Кореянка выяснила для подруги и чем занимается не состоявшийся ухажер, и зачем приехал, и, Олько убедившись, что тот действительно служит в жандармском корпусе, обрисовала молодому человеку ситуацию.  Хорошилов выслушал с интересом, предусмотрительно не стал проситься в гости. Понял, не дурак, что эдак спугнет заговорщиков. А может учуял возможность скачка по карьерной лестнице. Спасти честь и доброе имя дочери человека, по протекции которого тебя устроили в жандармское? Надо быть круглым идиотом, чтобы такое упустить. А Фёдор дураком не был.  Почувствовав на себе ухаживания дочери своего покровителя, Хорошилов почёл за лучшее взаимностью не отвечать. Худшее, что можно придумать для карьеры в жандармском — делать её через постель. Одно дело прийти по рекомендации барона Сокола,» совсем другое стать его зятем. Тебя уважать перестанут, будут глядеть и думать «А-а, ну с этим всё ясно, он спит с дочерью его превосходства». Объяснять подобное девице было «ой как неприятно», так что Фёдор почел за лучшее просто «залечь на дно», авось девица сама как-то успокоится, если её не поощрять. Она и успокоилась. Конечно, Хорошилов предпочел бы не видеться с баронессой вовсе, но бег выполнить просьбу барона он позволить себе не мог. Тем более, что в самом жандармском ему ничего серьезнее дорожного регулирования не поручали, а хотелось бы, конечно, продвинуться в высшие чины городской полиции. Ловить преступников, причем не дилетантов, что на ярмарках кошельки шмонают, а тех, что наверху заседают и народ обирают.  В самостоятельном расследовании, молодому человеку пришлось смотаться в Москву, отыскать родителей Удальцова-Боровицкого. Это было как раз несложно: всех дворян не по роду, а по службе, так сказать «новопосвященных» регистрировали в специальном реестре, который, государственным указом, находился в общем доступе. Запросить его можно было в любой городской библиотеке, как, впрочем, и книгу древнейших крупневших дворянских родов.  Соколы, чей род вёлся всего лишь от XVII столетия, причем произошел от некоего Генриха Фальке, чья фамилия в переводе со швабского означала «сокол», в книгу не входили. Дворяне, чей род датировался еще династией Рюриковичей, не желали соседствовать с не столь древними собратьями.  Хорошилов, сам не дворянской, но вполне приличной кулаческой семьи, без труда нашел общий язык с такими же бывшими крестьянами, как он.  Потап Михайлович, в полку именовавшийся не иначе как «Косолапый Мишка», пусть с неохотой, но все таки рассказал служителю закона о сыне. А жена его, Агафья Акакиевна, встревоживать за сына, и все норовила сама начать расспрашивать жандарма, что же это такое Васенька натворил.  — Пока ничего, — был вынужден рассказать Фёдор, — однако же, он отпросился на побывку, и, как видите, во-первых, проводит её не здесь, а во-вторых, раз я здесь, то он её просрочил. Малосведующая в морских делах Агафья испуганно ахнула, но вот Потап Михайлович на провокацию не поддался. — Он не на военном флоте служит. Он матрос на круизном лайнере. У них там нет «побывок», есть отпуск. Содержания я сына лишил, он живет на свое жалование, если не ходит в рейс, значит есть не на что.  — Вот и я вам о чем. В рейс ваш сын действительно не отправился, вместо этого он решил искать себе следующего, кто будет его содержать, — заметил Фёдор. Потап Михайлович заметно поморщился. Сама мысль о том, что его сын, кровь его крови, ищет кого-то, кто будет его содержать,была ему неприятна. — Ну и что? — хмуро, пожалуй, что даже грубо спросил он. — Быть на содержании у дамы, конечно, сомнительная добродетель, но и не преступление. — Только если дама дала на то согласие. — уточнил Фёдор.  Потап Михайлович представлял из себя стремительно сгущающееся грозовое небо. В начале чистое, ослепительно голубое, оно встретила жандарма Хорошилова. Сделалось еще более ярким, когда признало в нем «своего человека». Затем посерело, когда Фёдор Прокофьевич заговорил о Василии. Последовательно мрачнело, когда Фёдор «темнил», и, наконец, окончательно почернело.  — Насколько всё плохо? — спросил он, но как будто задумчиво, будто что то решал. Возможно, будет до вытаскивать сына.  — Есть подозрения что ваш сын вступил в сговор со служанкой дамы с кражи документов или драгоценностей. — заметил жандарм. Удальцов-старший прикрыл глаза, снова закрыл. Он будто постарел сразу на десять лет.  — А от меня вы чего хотите? — спросил он. — Ловить преступников вроде ваша профессия. — Расскажите мне о сыне. Вы сказали, что вы лишили его содержания, почему? За ним замечалось подобное поведение раньше? — Нет-нет, что вы! — не дала ответить мужу Агафья. — Васенька хороший, добрый мальчик. Немного ленивый, но кто по сути трудолюбив? Да, ему всегда хотелось всего и без усилий, но когда надо, он работал. — Агафья. Замолчи. — Коротко оборвал супругу Потап. — Я надеялся, что служба сделает из Василия человека, раз я не смог. Я ошибся. Мне стыдно. Если поймаете, пусть несет наказание по всей форме. — Потапушка! Ты что такое говоришь! — Молчи, женщина. — проявил свою сословную сущность «Косолапый Мишка». В этот миг он как никогда был похож на медведя: косматый, с начёсанной бородой, сгорбленный, голова втянута в плечи, будто шеи нет вовсе. Типичный старый уставший медведь, вышедший из под кучи листьев. — Василий ответит за то, что совершил. Это его не исправит, но если преступники перестанут наказываться, этот мир окончательно сгниет. — Что с ним будет? — заломила руки мать. — Это уже зависит от него. — вместо жандарма ответил Потап. От Удальцовых Фёдор вернулся снова на станцию. Поездом. Прицелился на курьерский. Рядом с населенными пунктами все скорость снижают, вот он и «сойдет». Расписание поездов, интервалы, кто с каким опозданием идет — всё это Хорошилов знал, даже по часам замерял, где какой отрыв от расписания — сразу фиксировал, чтобы наведаться в транспортное. Арсений Миронович его так и заметил, когда Фёдор еще и о жандармском то не помышлял, лишь активно строчил кляузы да деловые записки на почтамте, где работал на той самой должности, что красиво называется, а что конкретно делать надо узнаешь как уволишься. Разумно рассудив, что эдакий проактивный кадр лучше иметь в союзниках, чем во врагах, Арсений Миронович помог парню с карьерой, наведя на мысль о жандармском корпусе. Куда еще податься с такой то тягой к порядку? И вот, теперь Фёдор мог отдать своему покровителю долг. По такому случаю можно стерпеть и еще одну встречу с баронессой. Кстати, вести себя Хорошилов решил так, будто ничего не произошло. Будто не было интереса с её стороны, приглашений на прогулки и подчеркнутого безучастия с его стороны. Если он верно понял психотип Фанории Арсеньевны, она на время дела изберет такую же модель поведения, а как прижат время объяснений, он уже уедет. А за ним она не поедет, гордая.  В том, что прогноз кореянки оправдается Фёдор не сомневался. Драгоценностей, он знал, у баронессы было отнюдь не много. Вся ценность её заключалась в наследстве родителей, до которого можно было добраться лишь через брак с ней. Вот для чего нужна служанка.  Вот только в доме Соколов платили щедро, да и относились к слугам подобающе. Никто их усадьбы не согласился, более того, побежали бы в жандармерию сразу после подобного предложения. Значит, служанка  пришлая, сторонняя. А это уже интересно. С чего вдруг нанимать людей что стороны, когда свой штат укомплектован? Раздумывая над этим вопросом, Фёдор вёл неукоснительные наблюдение за церковью. Но, поскольку в течение суток ничего не происходило, в душа жаждала справедливости, молодой человек отвлекся. Дав слабину, еще раз смотался в город, но уже не по основному делу, а чисто посмотреть, что случилось с газетой, что все еще размещала объявления о продаже бывших крепостных, которые из-за своей неграмотности, немощности или жизни в отдаленных районах, не знали о собственной свободе. Возвращался на станцию вне себя от гнева: газета преспокойно себе жила, публиковала объявления, хотя он написал массу жалоб и даже клал их на стол вместе с экземплярами газет, старшим коллегам. Но ничего, не такой Фёдор человек, чтобы останавливаться, не достигнув результата. Он закроет издание и накажет всех: и редакторов, и продавцов, и покупателей.  Именно это предвкушение того, как он покарает эфемерных преступников, возбуждало Фёдора.  И тут, едва он спрыгнул, будто в насмешку, мимо него вдвоем на одном скакуне проехал молодой человек, невероятно попадающий под описание Удальцова-Боровицкого, и очень глуповатая толстушка с маленькими невероятно злыми глазками.  Когда молодые люди, бросив коня как попало, ринулись к церкви, Хорошилов последовал за ними. Они все равно слишком торопились, чтобы заметить его.  В церкви никого не было, а священник говорил достаточно громко, чтобы слышать все, не заходя. Так, дождавшись ключевой фразы про причины, по которым молодым людям нельзя вступить в брак, Фёдор эффектно появился.  Вообще-то склонности к театральности за ним как раз не наблюдалось, и кураж, как это вообще часто случалось с мужчинами, чей уровень тестостерона был ниже уровня Фанории Арсеньевны, заметно поубавился при приближении к усадьбе. Не состоявшиеся новобрачные, к счастью, тоже молчали. Выходили безропотно, видно оба напуганные судьбой. Не подозревали, что их задержал такой же неопытный жандарм, как они преступники. Баронесса Сокол в дорожном льняном юбочном костюме нежно-салатового цвета и элегантно завязанном на манер галстука шелковым платком встретила их в доме.  Фёдор, да и, кажется, оба подельника, не удивились, обнаружив собранных гостиной свидетелей: кореянку, что с интересом открывала и закрывала веер, старшую горничную, чопорно восседающую на стуле в подчеркнутом отдалении от господ, дуру-Фроську, приглядывающую за брошенной на произвол судьбы Нюрой, и баронета, почему-то бестолково жмущегося к материнской юбке. На последнем Фёдор невольно задержал взгляд. О третьем баронете Сокол он, разумеется, слышал, а вот увидеть не рассчитывал. Почему это родители оставили его с сестрой, вместо того, чтобы взять на море? Что за причуды?  Не мог не отметить и потрясающее сходство мальчика со старшей сестрой. Старшего сына четы Сокол он не видел, может быть хотя бы он похож на мать? Или гены Арсения Мироновича оказались доминантными?  Мальчик смотрел на него в ответ настороженно и отходить от старшей сестры не пытался. — Славный мальчуган, — неумело сделал комплимент Фёдор. — Это и есть ваш младший брат? Фанория молча кивнула и сразу перешла к делу, взглянув на двоих подопечных. — У меня пропали документы. Из нижнего ящика стола, замок сломан. Сударь, — обратилась она к Василию. — Не потрудитесь ли вернуть?  Чувствуя всю безысходность своего положения, а может просто почтя за лучшее в подобной ситуации перейти из обвиняемых в обвинители, Василий ухмыльнулся: — Так вот оно что! Это ваш брат, а не сын. Вы, оказывается, заботливая сестричка. — Настолько, что он зовет вас «маменька», — поддакнула Инга, внезапно тоже выбрав изойти на яд. — Наивная какая! Думала люди не узнают? Тоже в подоле принесла, чем ты меня лучше? — она развернулась к жандарму. — А может вы хотите послушать, как я сюда попала? Так она меня купила! Купила как крепостную, а я свободный человек между прочим! — Были, пока не вступили в сговор с Василием Потаповичем, — напомнил Фёдор невозмутимо, но глаза его нехорошо блеснули. — Мне обыскать вас? Или вернете документы сами? Василий грохнул на стол украденное. — Больше ничего не пропало? — спросил у Фанории Фёдор. Инга неосознанно коснулась ушей. В них сверкали изумрудные сережки барыни. Фроська раскрыла было рот, но сидевшая рядом Су Ми совсем легонько, практически незаметно стукнула девку по боку, и та, тихо охнув, села на пол рядом с Нюркой. Старшая горничная неодобрительно молчала, но без санкции госпожи заговаривать не собиралась. Нюрка до сих пор говорила нечленораздельно, и вообще была больше занята выписыванием собственной слюной кружочков на полу. — Нет, больше не пропало ничего, — сухо сказала Фанория, не сводя взгляда с зеленых сережек. Вернуть их, не втягивая в грязную историю Эраста, не представлялось возможным. Если эти сережки можно считать компенсацией за факт незаконной купли-продажи, то пусть они таковыми для Инги и будут, добра они уже точно никому не принесут. По виду Инги было заметно, что девка скорее съест собственные уши, чем отдаст их добровольно,  более того, будь этане сережки, а что то еще более бесполезное для нее, вроде книг, не отдала бы просто для того, чтобы досадить ненавистной барыне. Такая злобная мелочность горела в её поросячьих глазках. Глядя в это круглое глянцевое, как масляный блин лицо, Фанория не испытывала ничего, кроме отвращения. Ей впервые было всё равно, что дальше будет с этой женщиной. Скорее всего, по законам великого Дао, все вернутся на круги свои: Инга найдет себе нового барина или барыню, которых тоже будет ненавидеть просто за факт их существования. И это не будет мешать ей принимать их подарки, а если таковых не будет, то выпрашивать или даже красть их. Василий, отмотав свое в Бутырке, ибо вряд ли его сошлют на каторгу, она все таки не императорского дому, отправится искать новую жертву.  Она перевела взгляд на сына. Эраст, хотелось бы верить,  тоже извлек урок из произошедшего, состоящий в том, даже благородный муж, даже с самыми благородными намерениями, однако перенимающий поступки Сяо-женей, рискует стать им подобным.  — Я видел достаточно. — заключил жандарм. — Я вас арестовываю, молодые люди. Время до суда вы проведете в камерах. Фанория Арсеньевна, не смею больше беспокоить. Инга заголосила. Внезапно ей стало интересно, что будет с её дочерью. — Если это возможно, я бы оставила её здесь. Ефросинья Кузьминична научит её всему, что умеет, — сказала Фанория.  Формально, для этого требовалось согласие одного из родителей или опекуна девочки, но Инга, опять же, скорее удавится, чем отдаст дочь. — Пусть пока остается здесь, — решил Фёдор, — я посмотрю что можно сделать. Формально ваша дочь отправится в приют. — У меня есть мама! Отдайте её маме! — заорала Инга, брызжа слюной. — Нюра! Дура ты эдакая, подь сюда обниму! Девочка, до сего момента, спокойно выдувавшая пузыри из собственной слюны, рванула к матери, заливаясь слезами.  — Она у меня мамсик! — нагнулась взять её на руки Инга. Фанория смотрела, как увозят арестованных, молча. От всего происходящего ее, мягко говоря, мутило.