Родная кровь

Пусть Григорий и обещался заглядывать к матушке, не особо держал словцо. Однако же письма писал в своей манере, пахло от них холодом и неприязнью. Приглашал мать к себе, на что та долго отказывалась, но в итоге согласилась. Сваток, Мирон Григорьевич, как раз по делам по пути направлялся, да Ильиничну без лишних слов подвез, не особо интересуясь как она будет добираться назад. Завидев мать у порога, Григорий крикнул Аксинье собрать на стол, а сам кинулся во двор встречать. —Здорова живешь, Гришенька! — улыбнулась старушка, тащя за собой узелок гостинцев. —Слава Богу, маманя! — улыбался Григорий, обнимая мать, и помогая ей нести мешок до дома. В сенцах Аксинья приветливо улыбнулась старухе, слыша знакомое "здорово дневали!". —Проходите, пожалуйста. Не ждали, право, однако ж гостям рады. — весело говорила Ксюша, пропуская Ильиничну в курень, сама заходя с Григорием. —А я тут детишкам гостинцев привезла! —Право, не стоило, маманя! Мы дочек не балуем дюже. Аксинья крутилась у печки, покуда ей не помешала дочка, которая вцепилась к ней в юбку, как напуганный котенок. —Ну чего ты? — шепнула мать, удивленно глядя на Танюшку, которая дикими глазами смотрела на гостью. Аксинья отставила ржаные лепешки и взяла дочку за руку, смотря в испуганные глаза. —Ишь ты, испужалась. Бабушка ведь твоя, ну. — Аксинья приулыбнулась, ловя бегающие глазки доченьки. Подвела ее к Ильинишне. —Чего ж ты, чадунюшка? Совсем позабыла старушку? — улыбнулась мама Гришки, протягивая девчушке кулек конфет. Та несмело приняла угощение. —Спасибочка! — тихо промямлила Танюшка, держа в ручках подарок, немного хмурясь, размышляя над тем, куда же его положить, ведь под подушкой еду хранить неудобно. Аксинья не стала забирать у дочки сладкое. —Спасибо вам, Василиса Ильинишна. Право, не стоило. Баловать не привыкшие мы, конфет часто не едим. —Ну ничего! Пущай будет. К тому же, когда гости, чего уж. Беги, Танюшка, чегось замерла? Ишь, как зверек дикой. — смеялся Григорий, гладя девочку по волосам. Та, заслышав слова отца, украдкой убежала к своей кровати, где часом ранее играла с самодельной куклой. —Здоровьице ваше как, маманя? — ласково спрашивала Аксинья, присаживаясь рядом с гостьей. Та лишь улыбнулась в ответ, начиная сетовать на старую жизнь: от сношеньки Дарьи до коровы, которая захромала. Тем временем Танюшка достала из кулька несколько жменек конфет и украдкой положила на стол, пока взрослые разговаривали. А затем следить стала за диалогом, выглядывая из-за угла печки. —А детишки-то ваши как? —Растут себе! Не хворают, горя не знают. Ксюша с ними целыми днями возится. Я-то больше с конём, выкармливаю. Ну и про детишков не забываю, конечно... Как забудешь тут. Танюшка привязалась к Гнедому нашему. А ишо недавно кошку притащила откудава-то! — смеялся Гриша, видя, что дочка подслушивает. Она обиженно насупилась и топнула ножкой, выходя из-за печки. —Ну-но! Кисю не обиж...! — возмутилась малышка, не совсем умело выговаривая слова. —Не волнуйся, донечка. Папа твою животинку не тронет. Небось на печке мурлычет. — Аксинья улыбнулась и встала посмотреть кота. Тот действительно сладко сопел на печке. Но, по стечению не очень хороших обстоятельств оказался в руках у малышки. Она ловко цепанула его пальчиками и стала водить по шерстке туда-сюда. Кот от удивления раскрыл глаза, мигая быстро-быстро, а затем и не пискнув, принял своё положение. —Глядь... — девочка с гордостью подошла к бабушке, показывая своё животное, и говоря "посмотри". Ильинична потрепала кота по макушке, улыбаясь. На глаза наворачивались слезы, уж больно напоминала она Дуняшку маленькую. А детей давненько нянчить не приходилось. —Милая скотинка. Люба ты зверушке, это хороший знак... —Ну хоть мухам и комарам не люба! — усмехнулся Григорий, не испытывая особого тепла к мурчащим прожорам. —Пойдемте дневать, готово всё уж. И самовар горячий. — пригласила Аксинья, подхватывая дочку на руки. — А мы уже отобедали, спать пора, любушка. — ласково ворковала Ксюша, целуя дочь в щечку. Танюшка без каких-либо возражений приняла свой очередной послеобеденный сон, отпуская бедного кота. В кровати она отвернулась к стене, сжимая в объятьях свою любимую куклу. —А младшенькая что? — поинтересовалась бабушка, переводя взгляд с Григория на Аксинью. —Спит ещё. Она у нас горластая, ежели бы закончила дневать, стало известно всем домашним. Боюсь, как бы Танюшку не разбудила. Но она уже привыкла... — уклончиво гутарила Аксинья, раливая чай по кружкам. Разговор лился плавно, тихо. Иногда весело, полюбовно. Ильинична, завидев свои конфеты, и поняв, что их положила явно не Аксинья, чуть ли не расплакалась от доброты старшенькой дочери. —А что же, матушка, останешься у нас ночевать? Место найдется, курень завидный! — улыбался Григорий, подпирая кулаком щеку. —Да как-то... Стесню я вас... —Нет, что вы! Оставайтесь, ничего. Постелим, места хучь хату отрезай и продавай. Не стесните никого! — поторопилась разуверить её хозяйка дома, убирая посуду. Но тут проснулась Василисушка, начиная плакать. Танюшка лишь недовольно поежилась, натягивая одеяльце на голову и что-то сопя. —Оставлю вас, проголодалась небось... — вздохнула молодая мама и ушла к младшенькой. —А Васька у нас бойкая девчонка! С Танюшкой, конечно, не так было. Дюже спокойная девка. А у младшей и характер покруче будет, своенравная! — с оттенком гордости говорил Григорий, хотя порой ночью от этого крика просыпался в холодном поту. —Славно! Ну и слава Богу, ежели детки в порядке. Пущай и растут себе. Справные вы родители, приятно смотреть... —Ну чего же вы, маманя. Не плачьте... —Прости, Гришенька... Не могу сдержать, дура старая... —Да ну... — Гриша вздохнул, вновь расплываясь в приятной улыбке, — а как вы домой собираетесь? —Ой, не знаю, миленький. Думала, может у вас кто из хутора к нашему поедет, авось подвезут... —Не выдумывайте! Я сам подвезу. Коняка добротный у нас, запрежем и делов-то. —А Аксинья тебя отпустит? —Ксюша-то? Конечно! Что она, глупая баба что-ли? Отпустит, как же. Туда и обратно, делов-то подвезти! Не обеднею. А если овса конику дадите на дорожку, так вообще, ещё лучше будет! — рассуждал Григорий, поглядывая в окно. —Конечно. Соберу, овса-то поди много, у нас-то только петрова лошадинка, а она не дюже придирчива. —А как Петро поживает? Дарья что ж? — интересовался Григорий, пытаясь сделать свой голос как можно суше, будто "между прочим". —Хорошо живут. Да ты ж их знаешь, как всегда. Дашка вон гуляет, ежели Петя уедет куды. Я, конечно, корю ее, да что этой бабе сделается, только и слышу "не ваше дело, маменька", вильнет задом и шмыг на печку. Лентяйка поди ещё какая. —Ну ить люба Петру. — смеялся Григорий, закатывая глаза. —Да слава Богу по хозяйству что-то делает, ежели охота набредёт. —Да уж, повезло мне с Аксюткой... — мягко улыбнулся Гриша, не чураясь называть так свою любимую в диалоге с матерью. —Вижу, что повезло. Светло, чисто в курене. Да и девчонки у вас справные, любо смотреть. Да по дому ты не скучаешь, Гриш? —Мой дом здесь. Мой дом там, где моя семья. — твердо ответил казак, притопнув ногой об пол. И ведь действительно. Аксинья и дети – его настоящая семья. —Понимаю, Гришенька... — всхлипнула матушка, но не слезы горечи это были, а слезы счастья за младшенького сына. —Дунятка как? Женихов не водит? — с бывшей озорностью спросил Григорий, оголяя лихую улыбку. —Бог с ней! Гуляет покудова. Дашка ее в свои руки берет, да только не нравится мне энто. Дарье доверять это как спать с открытыми настежь дверями посредь зимы! Ишь она какая. Дуняшка наша другого сплаву. —Хах, приеду, посмотрю на еёшних женишков. При живом-то брате водють! — Григорий рассмеялся, веселя тем самым и мать. Кажется, она впервые за долгое время развеселилась. К тому и Аксинья подоспела, неся на руках младшую дочь, укутанную в одеяльце. —Ну вот, подневали и теперь довольные. — улыбнулась хозяйка, давая Ильиничне посмотреть дочку. —Вот надо ж, голубка какая! Писанная девка. — улыбалась бабушка, тихонько покачивая ребенка на руках. Аксинья как-то странно облегченно вздохнула, чувствуя объятия мужа на своей талии. —Ну а как же! Наша порода. — улыбнулся Гришка, получая колкую улыбку от Аксиньи, будто упрекающую его в чем-то. —Эх, помню, Гришенька, ты был такой же вот маленький... — после этих слов Аксинья тихо засмеялась, видя, как Григорий медленно краснеет. Кровь ушибла его в лицо и отдавалась в голову. —Маманя, не будем вспоминать... А то позора не оберусь....