Пути Господни

      За спиной тяжелым ударом захлопывается дверь подъезда. Влад, как в голливудских блокбастерах, на громкий звук не оборачивается. Зарывается лицом в воротник, прячась от метели, которая хлещет по щекам острыми кристаллами снега. Агрессивно шагает в сторону ближайшей кофейни.       Холод медленно вымораживает злость, потихоньку покрываются инеем языки пламени, которые облизывали секундой ранее его грудную клетку изнутри. Дубак выветривает из головы злые мысли, оставляя за собой лишь одну: куда бы, блять, добежать побыстрее, чтобы согреться? Влад доходит до какой-то заправки, рядом неприветливо, мигающими лампами подсвечивается полу-столовка «Кафетерий 24». Парень входит, предчувствуя, что времяпровождение там ему не понравится. Но здесь и сейчас это лучше, чем отмораживать конечности в поисках более предпочтительных вариантов.       Смотрит на рукописное меню, затем на заветренную витрину с бутербродами, пиццами, хот-догами. И выбирает помучится от голода, чем травануться данными произведениями кулинарного искусства.       — Возьмите бургер с котлеткой, молодой человек, — предлагает продавщица средних лет с неизменно ярким макияжем из 90-х и перегаром, скорее всего, не выветривающимся с тех же пор.       — Мне чай, черный, с сахаром.       — Может, хоть пирожок с картошкой? Или, вон, посмотрите, медовик. Только сегодня привезли.       — Пока только чай.       Продавщица, исчерпав весь свой лимит вежливости и обаяния, недовольно закатывает глаза, нарочито громко цокает, и уже куда искренне, недовольнее называет стоимость в двадцать три рубля.       Влад, улыбаясь, кладет бумажную пятидесятку. Продавщицу перекашивает:       — Меньше не будет?!       — Не будет, — честно отвечает Влад, для достоверности даже похлопав себя по карманам.       — Ну возьмите на сдачу печенье хоть. Я вам не найду сейчас, — не унимается дама в синем засаленном фартуке.       Влад простодушно пожимает плечами:       — Я не хочу печенье.       — Вы понимаете, что у меня нет сдачи?! — невыносимо скрипуче возмущается продавщица.       — Тогда оставьте себе. И сделайте уже чай. Я замерз.              Сидит Череватый в гордом одиночестве в просторной и абсолютно неуютной кафешке, обжигает пальцы пластиковым стаканчиком с чаем, который по вкусу, наверное, недалеко от кошачьей мочи, и тягуче размышляет о том, что сегодня этот город ему гадок. Не город, а, скорее, жители. Злые, недовольные, холодные и серые. Как и погода в последние дни. Как и погода в первый день по приезде. Все, с кем парню довелось в Москве видеться — на одно лицо. И лицо это злобное.       В родном селе у всех тоже жизнь не ладилась, но каждый старался держаться навеселе. Даже из регулярных обстрелов могли анекдоты лепить, даже когда водоканалы с газопроводом отрезали — таскали ведра с колодцев и приговаривали: «Га, Людк! Як школяры с тобою знов. Зараз баньку растопим и голяком в снег прыгать будьмо! Покажем молодежи, как оно, без интырнэтов и бойляров их жили-не тужили!»       А тут людей столица не радует — нарядная, мирная, напичканная всеми удобствами. Зажрались, не иначе. Влад плюется: «Сложно ей копейки отыскать жалкие. Да путь подавится ими…»       Из череды недовольных, чужих горожан выбивалось только одно лицо. Выбивалось до сегодняшнего дня. Илья в морозный день мог заменить обогреватель. В нем ощущалось что-то родное, что-то не до конца московское, что-то простое и теплое. А теперь тепло рассеялось, потухло. Как будто и не было его вовсе, а Влад просто себе надумал, что Илья к нему отнесся иначе. Оказывается, так он относится ко всем. Влад для него изначально ничем не выделялся.       Интересно, это сам он — Череватый — ничего из себя интересного не представляет или, все-таки, дело в том, что нашелся кто-то интереснее? Явился, весь такой ряженый, Святым Духом ведомый, кавказским обаянием пропитанный… Права качать начал. И Илюха ж явно ближе к той стороне — к святым, к ладаном воняющим.       «Ходят там сейчас вдвоем, небось, песни поют, молитвы читают, о высоком говорят… Его Святейшество Константин уму разуму учит, к Богу Триединому призывает. Только Богу вашему троекратно поебать на вас и на ваши дома. И Богу, и Дьяволу!»       «И тебе, Владик? Тебе поебать?»       «И мне»       «А черный так не думает. Думает, что ты — первый черт и напасть для Илюшки, раз сбежал от освещения. Гордится собой. Подожди еще, и начнет ему приговаривать, чтобы думал лучше, кого в стены пускает, да с кем дружбу водит. Мол ты, Владик, ему не товарищ… Пару фокусов покажет, про бабку расскажет, и всё, Илюшка в его власти считай»              Влад слушает подначивания беса и отчетливо перед собой видит, как двое мужчин, сидя на кухне, болтают по душам о всяком — о том, что бес назвал, и как Илья ошарашено глаза свои округляет на каждое слово Константина.       Влад усмехается и тянется за салфеткой, деловито расправляет её, затем аккуратно, чтобы не порвать, стягивает в жгут хрупкий. Бормоча слова нехорошие, представляет всё то, чем и как хотел бы измучить священника, представляет во всех красках и деталях.       Далеко не все ритуалы требуют магических атрибутов, жертв, мертвечины или даже кровопролития. Часто магия крутится там, где плещутся сильные эмоции. Иногда достаточно мысли, иногда достаточно слова, в которое вложена безудержная энергия.       Ведь магия в первую очередь творится на собственных резервах колдунов. Просто если работать только на своих запасах — они быстро иссякают и с трудом восполняются, превращая человека в овощ на некоторое время. Это никому не нужно, кроме неопытных магов.       Но в некоторых случаях лишь несколько эмоций, до конца неподвластных абсолютно любому человеку, способны сами сделать вместо практика и даже эгрегоров всю работу. Гнев, любовь, сострадание, отвращение. На пике, когда из человека прёт энергия чуть ли не из ушей, когда он в состоянии аффекта, светлые или темные чувства смешиваются во взрывной коктейль, творя чудеса. Или ужасы.       Как творят сейчас вместо Влада Череватого и его демонов.       Влад ощущает, что глаза его горят жаром, что кровь бурлит под кожей, что обнажаются клыки в усмешке — своей или бесовской — не отличить. Завязывает на салфетке узелки. Тугие, но не слишком, один за одним. На каждый — отдельное проклятие желает, как бусины нанизывает, затягивает прочно. Но ему уже не пятнадцать, и для подстраховки, закончив с узелками, откладывает их, и принимается разматывать бинты на раненой руке. Смотрит на порезы — стягиваются удивительно быстро, хоть и грубо. Точно останутся шрамы. Зато не гниет ничего — Илья здорово постарался. И зря. Череватый сжимает кулак до боли, до дрожи — порезы рвутся по-живому, источая алые росы крови. Этих капель достаточно, чтобы окропить проклятые узелки.       — Звездочка должна быть одна, — говорит последнее Влад, перед тем как достать «походную» свечу и бумажник с купюрами. Он поджигает сначала деньги — те тлеют медленно, отсыревшие из-за снега, каким-то хуем засыпавшегося в карманы, а затем поджигает салфетку, которая взамен вспыхивает быстро и сгорает за пару секунд, осыпается на столешницу черным пеплом.       — Эй! Здесь курить нельзя! Я сейчас охрану позову! Иди на улицу! — кудахчет взведенная продавщица, нанюхавшая запах гари.       Влад хохочет тихо, торопливо сгребает пепел в пустой пластиковый стаканчик, предварительно отряхнув его от последних липких капель чая прямо на пол.       — Вот ирод! Ты что себе позволяешь! — вырывается из-за прилавка женщина, не в состоянии терпеть подобное хамство. — Пошел вон отсюда! Я сейчас полицию вызову!       — Дура… — смеется тихо Влад на эти угрозы, уже направляясь к выходу.       — Ну ты мне за это ответишь! Саша! Саша, сюда иди! Держи его!       Череватый перестает улыбаться резко:       — Достала… Сиди ты уже на своем месте ровно!       И женщина, бегущая за хулиганом грозно, насколько это было возможно при её тучном телосложении, внезапно поскальзывается на растаявшей слякоти, коей был затоплен центр кафетерия, и падает с громким воплем.       Мужчина — судя по всему тот самый Саша-охранник — наконец, неровным шагом спешит на помощь, и бросается теперь первым делом к продавщице. Бормочет тянущей речью, явно пьяный: «Людк… Как ты так!..»       — Та не меня! Его держи, дурень! — стучит Людка по плешивой голове охранника и тычет пальцем в сторону Влада.       Череватый на эту сцену качает головой разочарованно. Думает: «Вот тоже Людка. А не та совсем…» Выходит молча.       Снег по прежнему хуярит, как ненормальный. Парень отходит на безопасное расстояние от неблагополучной заправки, глазами ища сквозь сверкающую, белую пелену метели что-то похожее на нормальное кафе. Видит через дорогу пролесок, где горит гирлянда с крупными желтыми фонариками. Открывает карты в телефоне, чтоб наверняка не проебаться во второй раз, и обнаруживает, что фонарики принадлежат уютному на первый взгляд бару, а пролесок, оказывается, является цивильным парком. И жалеет теперь, что не дошел до него раньше.       Меню здесь в три раза дороже, но атмосфера поприятнее, а персонал поприветливее. Влад думает, что это прямопропорционально связанные вещи, но пусть лучше так. В баре тихонько играет ненавязчивая музыка, отделка в теплых тонах, из древесно-меховых материалов, приятно пахнет и работают обогреватели. Вкус чая не отдает ссаниной и ржавчиной. На стене висит маленькая плазма с трансляцией тупорылого российского ситкома «Воронины», но, как ни странно, выпадает единственная из всех серий, которая ему нравится.       Даже настроение как-то меняется в лучшую сторону. И на душе почти спокойно.       «Гадость сделал и доволен»       «Нехуй меня доебывать»       «А бабка та ногу вывернула знатно. Недели три ходить не сможет. Сидеть на месте ровно будет, как ты и хотел!»       Умиротворение с лица парня сползает, как растекшаяся на холсте краска — вниз. Влад этого не хотел.       «Лес рубят — щепки летят, Владик. По делом ей!»       «Распоясались вы в последнее время, творите хуйню бездумно. Силы тратите зазря. Лучше б работали так ладно, как хуевертите мне проблем», — огрызается Влад откровенно, чувствуя укол совести за травму продавщицы. За что незамедлительно получает оплеуху в виде треснувшей чашки и кипятка, окатившего штанины.       Официантка реагирует быстро, подлетает с салфетками, суетливо убирает осколки. Влад со взглядом, полным вселенской печали, ощущает колоссальную беспомощность, промакивая ткань джинс в районе паха, и понимает, что ягоды в чае придают мокрому пятну сомнительный синий оттенок, который хуй чем выстираешь. Еще и выглядит так, будто он обоссался. Заебись. День просто неебический получается. От начала до конца говном фонит.       — Я вам сейчас еще салфеток принесу… В туалете сушилкой для рук можно высушить, если хотите, — советует официантка шепотом, намекая на позорное пятно.       Влад отмахивается:       — Хуй с ним… Можно счет? Я пойду.       — Там холодно… — испуганно останавливает его девушка. Влада эта сердобольность умиляет и смешит:       — Стальные, не отморожу, — ржет громко, смущая девочку. Ржет истерично, как псих, и официантка уже пожалев, что ввязалась в эту глупую ситуацию, спешно удаляется за чеком.       Влад, как нив чем ни бывало, поднимается к треноге за курткой, хвалит себя за то, что додумался однажды купить удлиненный фасон. На телефон приходит оповещение:       13:12 Сообщение от Илья на Выхино:       «Возвращайся домой)»       Череватый вчитывается издалека в экран и кривится тут же. Возвращаться в квартиру не хочется совершенно, хоть в хостеле снова ночуй, пока святой дух павлина не выветрится.       13:13 Сообщение от Илья на Выхино:       «Если не сложно, захвати, пожалуйста, какое-нибудь печенье к чаю :)»       Влад печенье ненавидит. Но, скинув на стол еще до возвращения официантки три сотни, сразу быстро идет домой. Старается ни о чем не думать, сбывает любые свои мысли пересчетом шагов. Нечисть счет не любит, в цифрах путается, бесится на это: «Любишь же ты цепной псиной быть, Владик! Нас мало, так к новому на поводок сел!»       Совсем скоро черти затихают вовсе. Тем временем Череватый отворяет двери «Кафетерия 24».       Саша-охранник сидит за кассой вместо продавщицы, потягивая стакан с явно чем-то крепче компота, и не сразу замечает посетителя.       — Полкило ушек дайте, — сходу говорит Влад, указывая на полку позади охранника.       Переведя внимание от своего пойла на парня, мужик, прозревши, начинает орать едва внятно:       — О! Это ж ты — поскуда! Из-за тебя Людка ногу сломала, на скорой увезли! Гнида!       Влад смотрит на него тёмно, безэмоционально, исподлобья, и охранник замолкает разом. После этого парень спокойно протягивает зеленую тысячную купюру и бормочет сквозь зубы:       — Передайте ей. На откуп. Я не хотел.       Мужик осекается сначала, не ожидавший такого поворота, а потом деловито выдергивает деньги, проверяет на свету их на подлинность, и пихает в карман.       — О как… Совесть проснулась значит-с! Еще двести за товар!       — Они сто двадцать стоят.       — Для тебя двести!       Влад вздыхает шумно:       — Ладно.       Скрипит зубами. Ищет в сумке не бумажник, а стакан пластиковый, смятый, с пеплом заговоренным. Мажет по купюрам ловко пальцами испачканными, и, наконец, протягивает мужику две сотни. С улыбкой:       — Лишок не забудь на бодягу свою потратить. Шоб она у тебя поперек горла застряла, — последнее говорит неосознанно. Не своим голосом. Сам же на эти слова глаза закатывает.       Охранник от шока глаза выпучивает и через прилавок тянется руками хилыми, тощими, чтобы пацана бессовестного за шкирку выцепить. Но Влад уворачивается, отступает шаг за шагом, не забыв прихватить пакет с печеньем, будь он неладен сот раз, как и этот кафетерий.              И, очутившись на воздухе, давится снежинкой, залетевшей в нос. Злость на всю абсурдность происходящего распаляется в животе. Парень, откашлявшись, поднимает глаза к небу и впервые за долгие годы размышляет о том, что хочет покаяться и отмыться от всего, с чем работает. Хоть в церковь иди.

***

      Бредет к подъезду, как в бреду. Мыслей одновременно тьма, все они крутятся, как эта вьюга, беспорядочным ворохом, и при этом будто бы ни одной, потому что ни за одну он не может ухватится. Просто помнит, что ему надо домой.       Упершись лбом в железную дверь, копошится в сумке в поиске магнитного ключа. Не находит. Ищет в карманах куртки, джинс — не находит. Повторяет всё то же самое во второй, и в третий раз. Не находит. Бьется головой об дверь, замаявшись.       Тянется за телефоном и строчит по мокрому экрану, с трудом попадая по клавишам:

      13:28 Сообщение от Владислав Луганск:

      «Ключи потерял. Можешь спуститься?»

      И, только отправив сообщение Илье, сразу вспоминает, что существует домофон. Бьется головой снова, не выдерживая собственной тупости. Не успевает набрать номер квартиры, как приходит уведомление:       13:28 Сообщение от Илья на Выхино:       «Так домофон же есть, забыл? ахаха        Просто набери 50 и В, я открою»       Влад, читая, передразнивает «Ахаха» Ильи детской кривой гримасой, на деле вообще не разделяя забавы. Ему лишь бы дойти до своей комнаты, закрыться, и вообще до конца этого злоебучего дня ни с кем не разговаривать.       Звонит в домофон. После двух бесконечно долгих гудков Ларионов отвечает: «Проходи!». Череватый перешагивает порог дома и плетется к лифту, надеясь только на то, что тот не решит сегодня оборваться.

***

      — Снова здравствуй! Мы уж думали, ты заблудился.       Череватый едва сдерживается, чтобы не передразнить снова тон Ильи, лишь морщится, словно съел лимон, и шипит недовольно:       — У меня есть Гугл-карты. Вот, забери, — протягивает пакет с ушками. Мужчина его перенимает сразу, благодарит, а затем пугается натурально:       — Откуда тут кровь? Ты его в бою добыл что ли?       — Почти, — усмехается невесело парень, и, шустро стянув ботинки, сбегает от вопросов за дверь своей комнаты.       Илья следом стучит деликатно, но не входит. Только говорит добродушно:       — Мы тебя на кухне ждем, если что.       И Влада эта новость совершенно не радует. Наскоро переодевшись в чистое, не заляпанное слякотью, кровью и чаем, думает о том, что выходить на новую пытку вообще нет желания и сил. Он слишком заебался. Но, печально вздохнув, всё же ступает за пределы своей берлоги.       За столом тесной кухни сидят, распивая чай — ебаный чай — Илья с Константином, при этом создавая совершенно уютную, мирную и домашнюю обстановку. Поблизи не виднеются церковные атрибуты, но ладаном всё равно сильно тянет. Наперво парень встречается глазами со священником, который сидит ровно напротив, и тут же поминая легенду об их взаимоотношениях с ладаном, Влад имитирует кашель.       — У тебя есть что-то от аллергии? — шепотом интересуется Череватый у Ильи, и тот сразу подрывается к аптечке.       — Мы старались проветрить, правда, — оправдывается мужчина, перебирая пластинки с разными таблетками.       — Верю, — кивает Влад, концентрируя максимум внимания на аптечке, чтобы ненароком не сцепиться взглядом с пытливыми глазами Константина.       Илья спустя сто лет находит антигистаминные, выдавливает сразу пару в руку парня, и протягивает его кружку с сильно отставшим чаем. Череватый принимает помощь, а Константин любезно предлагает снова открыть окно. Но, еще не отойдя от собачьего холода с улицы, Влад отмахивается:       — Не-не-не! Не надо, нормально. Щас отпустит. Продует еще…       — Ну смотри… — недоверчиво щурит глаза Илья.       — А мы, кстати, о вас, Владислав, говорили, — вообще не кстати вклинивается Константин.       — А, точно! — подхватывает Илья. И Влад снова вспоминает, почему так не хотел возвращаться в квартиру до ухода священника. Их тандем вызывает приступ тошноты.       Илья заводит пересказ:       — Константин говорил о важности того, кого мы пускаем в стены своего дома. Что дом — наша крепость и место силы…       — …Да-да, — продолжает священник с деловым видом. — И в это место нельзя пускать чужих людей, в которых мы не уверены, которые могут внести следом за собой дурные помыслы и несчастия, могут творить за вашими глазами темные деяния, тем самым нанося непоправимый вред и дому, и его жителям, и даже ангелу-хранителю, приставленному к людям и их земному пристанищу. Поэтому с умом надо подходить к подбору квартиросъемщиков.       Взгляд Череватого, и без того преисполненный тьмой нечеловеческой, с каждым словом Константина становится на один оттенок темнее, на одну зазубрину острее.       — Влад, ты чего?.. — Илья шепчет еле слышно, аккуратно и совсем незаметно разминая ладонь Черевотого, сжатую на кружке, по которой теперь струится кровь. — Где бинты?..       Парень переводит взгляд на Ларионова, затем на свою руку, чуть подрагивающую, удерживаемую Ильей, и обратно. Мужчина выглядит озадаченно и взволновано.       — Поскользнулся. Намокли, решил снять, — чеканит Влад, заглатывая между словами собственную желчь. Или точнее — яд, который стоило бы влить прямо в горло самодовольному уебку, который спокойно сидит и лыбится на их кухне, рассказывая, что его — Влада — впускать нельзя было.       — Я это к чему… — не унимается Константин. — Разговор окончился на том, что мы с Ильей сошлись во мнении, что вы, Владислав, человек, внушающий доверие. Не похожий на вредителя. Глаза у вас добрые. И я мог бы предложить вам альтернативные варианты причащения, чтобы, так сказать, закончить весь обряд освящения. Мы могли бы прогуляться с вами по территории храма, к которому я приставлен, в его замечательных садах, искупать вас в купели, побеседовать с глазу на глаз. Тогда ни аллергия на ладан, ни детские страхи не смогут сковать вашу душу, которая, я уверен, сможет исполнить свою истинную волю к воссоединению с Господом нашим. И тогда я буду спокоен в том, что работу свою сделал на совесть, и ничто не сможет отвернуть защитника божьего от врат вашего дома.       — Даже не знаю, как принять такую любезность с вашей стороны, Святой Отец. Вы же такой занятой, насколько мне помнится. Как я могу отнимать время от востребованного провидца по такому пустому поводу.       — А для вас время найдется, обещаю. После беседы с Ильей что-то будто родственное откликнулось в моей душе. Хочется со всей искренностью и самоотдачей подойти к вопросу.       — Я подумаю над вашим предложением, Константин. Спасибо.       — Подумайте, конечно. Я буду очень ждать ответа. Если что, вот, моя визитка.       — Вы не перестаете меня удивлять, Святой Отец, честно. Визиток у служителей церкви я никогда не брал еще!       — Пишите, Владислав. Просите, и дано будет вам. Стучите, и отворят вам. А мне, думаю, пора. Надеюсь, до скорых встреч!              Череватый провожать не вышел, в отличие от Ларионова. С кривой усмешкой остался стоять на кухне, размышляя о том, что обязательно зайдет в гости к этому пидорасу. И тот обязательно получит пиздюлей похлеще тех сожженных узелков, которые Влад успел засыпать в его ботинки сорок десятого размера.