Пути Господни

      Ебучее солнце, ебучий мороз, ебучий ветер! Ебучая слякоть! Ебучие машины и вонючие выхлопы!       Влад чапает к Кузьминскому кладбищу двадцать три минуты, вместо обещанных Гуглом-наёбщиком шестнадцати. Сначала Череватый радовался погоде и близкому расположению «работы» к дому. Большую же часть пути Влад проклинает окружающую действительность, продолжая уперто шагать вдоль проезжей части, по слякоти и сугробам (местами обледеневшим), под которыми до весны погребены тротуары. Наслаждаться испачканной обувью и джинсами он, конечно, не может. Между ругательствами молится, чтобы никакая сволочь в иномарке не обляпала его грязью.       Влада успокаивает только одно: сейчас он доберется до погоста и займется делом. Руки же чешутся — давно не чудесил. Когда ты уже много лет в одном ритме, практически без перерывов устраиваешь бурный энергообмен внутри себя, как в трансформаторной будке, и вдруг это прекращается — ощущения не из приятных. Как застой токсинов организме, как кипение дурной крови в венах. Вот он совсем скоро и займется кровопусканием (практически в прямом смысле). Девять из десяти средневековых медиков одобряют.       Кроме того, чернокнижник знает один важный факт, подгоняющий и ноги, и сознание к действиям: если он не кормит своих демонов чужой энергией, то сосать они начинают её прямо из него. Быть сожранным он не хочет. И, в конце концов, когда сидишь без дела — начинаешь загоняться на тему собственной бесполезности, никчемности, бессмысленности, и далее по пунктам.       В общем, хорошо, что уже видно ворота кладбища.       Но… «Блять. Серьезно? Охранный пост? О, и камеры наблюдения. Заебись! Они могилы охраняют или зверей в заповеднике?»       Не, ну погост замечательный — только для покойных и их близких. Всё такое ухоженное, аккуратное. Летом так поди вообще красота, прямо настоящий парк. И никто чужой не помешает, никакой колдун чернухи не устроит. Оградки и памятники красивые, дорогие. Не удивительно, что по периметру припаркованы соответствующие по ценам автомобили.       Это тебе не старый погост на окраине села, забытый всеми, кроме диких животных, высших сил и магов. Там о парковках и не слышал никто, а самые давние захоронения прячутся аж в густой чаще дремучего леса или на подходе к болотной топи. Вот там бушует древняя магия! Там водятся сущности, бродят духи, текут и сплетаются потоки потусторонней энергетики на любой вкус и цвет — работать одно удовольствие. Там Хозяину и даров много не надо — принимает, как родного, только за то, что ты пришел навестить канувшие в забытье могилы.       Здесь же Хозяин — это вполне себе обычный, живой человек, даже не дряхлый сторож, и, уж тем более, не могучий, многовековой дух, а какой-то предприниматель, хорошо приложивший руку, чтобы в этом месте не осталось никакой магии, кроме погребальной процедурности.       Влад думает, что, будь он уже усопшим, покой хотел бы найти именно на таком кладбище. Да, покой — верное слово, описывающее Кузьминское кладбище с его вычищенными тропинками даже в снежную и сырую зиму, с его высоченным бетонным забором без единой бреши, с его тихими гостями — скорбящими или уже смирившимися. Но вот задачка: Влад знает, что после смерти покой не найдет, а при жизни его и не ищет. Ему и в гробу не дадут отоспаться, и в кровати дома. Он с этой мыслью давно смирился и научился существовать. А потому ему здесь попросту неуютно. Чужое место, и ловить здесь нечего.       Влад буквально отступает. Злится при этом и на управляющего участком, и на потраченное время, на околевшие пальцы рук и ног, на свою беспечность — стоило надеть перчатки и шарф, стоило заранее проверить всё. Да вон, хотя бы фотки полистать в картах. Ну ненормально же, что у кладбища есть свой сайт! Или это он так в своей деревне от жизни отстал?.. Вот тебе и Москва — город возможностей! А повсюду одни шлагбаумы.       «Неужели в столице все погосты, ну… вот такие? Хотя бы за МКАДом же должны найтись нормальные, попроще. Главное, что б не за тридевять земель.»       Парень стучит задеревеневшими от холода пальцами по экрану в поиске кладбищ, и уже представляет, как катается к черту на рога в трухлявом общественном транспорте с такими же трухлявыми пассажирами. Или — еще лучше — тратит на такси половину заработка (с его-то предпочтительно ночными вылазками).       Найдено 56 организаций. О чудо! Неподалеку оказывается Старое кладбище. Название говорящее, судя по панорамным снимкам. Действительно старое и не такое нарядное, как Кузьминское. Камеры тоже натыканы тут и там, но подступы к могилам найти легко, пусть и придется потоптаться в грязи, кусты облазить, попрыгать через оградки. И церквушка под боком — прям ол инклюзив! Вообще песня!       Прокладывает маршрут и выдвигается к автобусной остановке, по привычке, не оборачиваясь.

***

      Спустя почти шесть часов Влад влетает домой. Глаза его горят азартом, а на лице играет раззадоренная радость. Отставляет пока в сторону пакеты непрозрачные, набитые вещами, которые обычный человек в дом не затащил бы в здравом уме. Бутылку с водой выгружает — явно не питьевую, и саквояж свой аккуратненько приземляет. Всё угашено грязью — в том числе обувь и одежда. С порога раздевается: негоже, все-таки, свиньей быть и дом чужой пачкать. При том, чисто с практической точки зрения. А тот факт, что земля могильная, его не смущает ни разу. Что он там не видел, простите?       Довольный и заряженный кидает по-быстрому вещи в стирку, и бежит разбирать свои «покупочки», как дитё, которое дождалось родителей с Ашана. Только если в родительских пакетах вкусняшки ребенку еще поискать надо, то у Влада пакеты набиты исключительно отобранными приколдесами. Конфеты, кстати, тоже имеются, но есть он их не собирается. И купил не в продуктовом.       Раскидав приобретения по местам, вымыв обувь, решает дать себе минутку на отдых. Промерз до кости, как собака. Устал. По-хорошему, чаю бы заварить да поесть нормально, но времени остается критически мало. Илья вернется скоро, а может и нет, но его: «буду поздно» — это понятие очень растяжимое. А сделать все задуманное надо сегодня, пока Влад в тонусе. Да и тянуть не хочется — заказы ждут, а Ларионов неизвестно когда еще съебнет так надолго.       Досчитывает до пяти, хлопает в ладоши, чтобы помочь себе взбодриться, и идет, заряженный, в комнату Ильи. Не то что бы у него был опыт по взламыванию замков, но почему-то сегодня он был уверен, что эта дверь ему откроется, даже если бы пришлось повозиться с какой-нибудь отмычкой. А моральных метаний по поводу вторжения в чужое личное пространство он в принципе не испытывает.       И не прогадывает — ручка легко поддается нажиму, дверь открывается. Перешагивая порог, Влад-таки задумывается: это признак доверия или беспечности? Шо это Илья не закрывается?       «Ладно, Бог с ним…»

***

      Бог и правда с ним. Иначе как еще объяснить то, что у чернокнижника всю дорогу во время ритуалов предметы валятся из рук, свечки не загораются, а потом их огонь руки кусает. Теперь вот иглы заговоренные не влезают. Он их во всевозможные щели суёт, пыхтит, подпихивает и в деревянные доски, и под узорчатые рамы. Колет пальцы, задается вопросом: «Из чего сделаны эти блядские иконы?!». До смешного доходит — Влад уже, казалось, засунул иглу плотненько, отворачивается на секунду, а та сама выскальзывать начинает. Он их и вбивать пробовал, и скотчем клеить думал, но так найти их легко будет. Всё перепробовал, взбесился нереально. А черти подсказывают: «То бабка отбитой богослужницей была, вот и намолила защиту», — не помогают, в общем, отвлекают только. Часы эти еще настенные — тикают и тикают, раздражающе так, без остановки.       Череватый психует окончательно, бьет кулаком по столу от злости, и руку вдруг пронизывает боль. Не тупая, а острая — как врезавшиеся в неё осколки стекла. Вместо столешницы удар на себя принимает маленькая иконка Святой Матроны.       — Да ебаный рот! — вопит Влад, хватаясь за руку.       Не дает себе времени на страдания, бежит в ванную, чтобы не обронить ни капельки крови на ковер. Только ебатории с уборкой ему сейчас не хватало.       Над раковиной судорожно выковыривает стекло и видит, как из порезов следом вытекают нормальные такие бордовые струи. Осколков не много, но они большие, толстые и вошли достаточно глубоко, чтобы можно было забить тревогу. В принципе, уже время подходит даже для паники, потому что часы-то настенные тикают — раздражающе и без остановки. Он уже не слышит, но помнит.       Руку залатать, работу доделать, икону починить. Как починить-то? Может, спрятать её поглубже, за другими? Их же там двадцать штук! И стоят друг на друге. Вдруг Илья и не заметит?       А если заметит?       — Блядство!       Внезапно приходит гениальнейшая идея: «Если близко стоят, значит не по отдельности можно запечатывать, а всю полку сразу ебануть!». Аж смеется от радости, а потом так же резко замолкает, смотрит на свое отражение остервенело:       «А если заметит?!»       Где-то между реальностями, в глубине глаз, что из зеркала смотрят на него, видит картинки — впадает внезапно в видение. Видно, демоны задницы свои поднять решили да помочь, или просто на запах крови отозвались — уже не важно. Показывают картинки, как Илья мимо молитвенного уголка ходит, протирает от пыли и рассматривает мельком (судя по обстановке в комнате — по приезде), разок молится с закрытыми глазами («Что он там бормочет? А, за рабу божию Нину просит, ясно»), и снова ходит мимо.       Влада вырывает из марева боль в руке, когда та переохлаждается под ледяной водой. Горит при этом, как от ожога. Парня аж судорогой сводит, он кисть выдергивает из-под крана, и забрызгивает кровью пол и одежду. Орет, как ненормальный:       — Ебануться! Да что происходит?!       Отматывает наскоро туалетную бумагу, прикладывает к ране, чтобы не запачкать всё остальное, и бежит на поиски бинта и перекиси. Конечно, не находит, а бумага быстро промокает и становится абсолютно бесполезной. Такие порезы шить бы, но времени нет. В итоге просто прикладывает сразу полпачки столовых салфеток и зажимает. Сидит так с минуту, рассматривая кровавое месиво, которое устроил, и тупо злится.       Вспоминает, что Илья показывал, где лежит большая аптечка, и срывается в комнату, где и подвернулась ему под руку неудачно та злоебучая иконка. Сразу находит всё нужное, уже не обращая внимания на алые следы повсюду. Надеется только, что потом всё без проблемы уберёт.       Через двадцать минут мучений кое-как обрабатывает и забинтовывает кисть. Демоны над ухом хихикают: «Вот тебе за твою чернуху руки и пообрубали!»       Влад цокает и падает в кресло, вымотанный. Правая рука пульсирует болью, и на свежих бинтах уже снова проступает кровь. Решает поднять руку вертикально, припоминая советы для суицидников-неудачников, которые вдруг передумали умирать от вскрытых вен. Так, вроде, течь меньше должно. Но болит только сильнее.       Ощутимый пульс в висках и в ранах, как метроном, помогает сконцентрироваться и немного успокоится. Парень ругает себя мысленно: «Возьми себя в руки!», а бесы поправляют: «Ну, хотя бы в одну!». Влад истерично смеется.       Смотрит снова на разодранный молитвенный угол, затем на часы. Отмеряет себе 60 минут на исправление ситуации. Вспоминает, что додумался сфотографировать иконы в исходном положении, чтобы потом вернуть всё на места. Открывает галерею и присматривается: где же стояла эта ебучая Матрона, будь она сто раз неладна.       — Ага, вот оно!       Разбитая ныне икона крайне удачно стоит в стороне, почти полностью прикрытая кружевной шторкой. И совсем не бросается в глаза. Если немного раздвинуть остальные образы, то пропажи как и нет!       Проблема решена, и даже две: если Илья и заметит, что что-то пропало, то, наверняка, не сразу, а к тому моменту Влад уже успеет найти, купить и подсунуть похожую. Еще и обработает по-своему, чтобы блокировка лучше действовала.       — Всё, раба Божия Нина, простите Христа ради, но ваши каналы связи на тот свет я перекрываю. Вам они уже не нужны, как и внучку, а мне тут еще жить.       Меньше чем за полчаса управляется. И иголочки входят теперь, как по маслу. Может из-за потери бойца? Не важно, не важно. Главное, работает. И почти не видно, ежели долго не смотреть. А Илья, вроде, и не смотрит. Осталось смыть кровь да толстовку замочить в пятновыводителе.       Еле топая в ванную подмечает, что в квартире, будто бы, и дышится теперь легче.       «Молодец, Владик, возьми с полки пирожок».       И от пирожка Владик бы не отказался, но ступни скользят по еще не засохшей местами крови — рано расслабляться.       Позже, протирая полы на кухне, раскорячившись на четвереньках, Череватый клянёт весь белый свет и надеется, что, поднявшись на ноги, не упадет обратно без сознания. Уже не молодые, извольте. Еще и жрать охота, и бинты съезжают, и ноги затекли…       — Пиздец! — парень снова психует, и уже было замахивается, чтобы стукнуть невинную ножку табуретки, как вдруг вспоминает, чем подобный жест кончился в последний раз, и останавливается на полпути.       Закончив с ебучим рельфевным линолеумом, в милипиздрических трещинках которого кровь засохла и застряла почти безвозвратно, Влад пытается встать, но не рассчитывает свои габариты в габаритах тесной кухоньки, врезается боком в угол стола, дергается, орет, и не сразу замечает, как на пол слетает хрустальная тарелка, конечно же, разбиваясь вдребезги.       Парень смотрит на новые осколки, оставшиеся от старой салатницы, и искренне не понимает, что за хуйня творится. В какой момент он проебал свою удачу? Черти там берега попутали, или забыли, что за неё он к ним на цепь сел, как пес последний?       В ответ оскорбленные демоны вталкивают в его голову мысль о том, что это бабка-покойница не рада черному колдуну, который посягает на её святыни и жилплощадь.       — Да помилуй боже, впились мне ваши квадратные метры, бабуля! Я тут временно, дайте только заработать, и я съеду! Не трогайте меня, я не буду трогать вас! Ну пошаманил немного, ну попортил имущество, бывает, ничего! Возмещу всё, только отъебитесь, ради Бога!       Высказавшись в пустоту, покорно идет собирать остатки былой роскоши, разлетевшиеся на пол кухни. Уже привычно режет ими подушечки пальцев. Но не спешит выбрасывать. Находит ненужный пакетик, скидывает всё в него, завязывает плотненько, и на вытянутой руке, как радиоактивный, откладывает мешочек с осколками к мусорному ведру.       Думает, что сложно будет объяснить соседу, где умудрился так пораниться, а тот ведь обязательно заметит своими хитрыми глазами и поинтересуется. Вот вам и улика, дядя: упал, очнулся, гипс, и разбитый хрусталь, извините, чесслово, не специально, куплю новую.       Парень осматривает место преступления на предмет наличия улик, ничего не находит. Смотрит на часы — те тикают, указывая без четверти десять. Раздражать не перестают. Смотрит на них угрожающе, обещая, что следующими, после иконы и салатницы, будут они. Выходит из комнаты, прикрывает за собой дверь, и, наконец, вздыхает со спокойной душой.       Ильи всё нет, задерживается. Действительно, поздно вернется. Может еще через час, а может и хоть сию минуту.       Стук в дверь.       Каждый раз, как в первый, Влад удивляется и восхищается приобретенным ведическим даром. Забывает всегда, что чуйка и смекалка были при нём с детства — еще до встречи с темной Силой. Забывает, что это — его собственное, не купленное. Себя не хвалит, Силу только.       Под звон ключей в замке пробирается на цыпочках на кухню, быстро создает видимость бурной деятельности — набирает стакан воды, смеется мысленно: «Щас его еще б разбить». Выглядывает в коридор, когда Илья шуршит на входе пакетами, и улыбается приветливо, мягко:       — О, дарова! — как ни в чем не бывало. Так и не скажешь, что он тут творил совсем недавно.       А сердце вдруг заходится в бешеном ритме от тревоги, как у нашкодившего школьника, ей Богу!       — Привет-привет! — влетает навстречу Илья, искрясь радостью, но почти сразу меняется в лице.       Череватый аж дыхание задерживает. Что он упустил из виду?       — Дружище, за окном минус, а ты полуголый ходишь. Не холодно?       Влад не понимает, о чем речь. Смотрит на себя и только сейчас вспоминает, что толстовку скинул, а вместо нее ничего не надел. Неловко, конечно, но парень не теряется, быстро подбирает ответ в своей манере:       — Хлопец я горячий, шоб и нет?       По молчанию в ответ и опущенному взгляду Ильи не ясно, что тот думает. Протягивает руку только для пожатия и отвечает, уже глядя прямо в глаза:       — Ты-то горячий, а полы ледяные. Хоть бы носки надел.       Влад самодовольно хихикает, но руку не подает. Илья в замешательстве отнимает свою ладонь, кидает взгляд чуть укоризненный на непротянутую в ответ руку соседа, и только теперь видит:       — О Боже, Влад! Что произошло?       Череватый отмахивается:       — Ничего страшного, — но по состоянию бинтов — покосившихся, местами в синих пятнах от какого-то моющего средства, местами темно-коричневых от крови — сам бы не поверил в сказанное. Тут же руку заводит за спину, и торопливо переводит тему, — Нормально, жить буду. Тарелку только вот разбил, хрустальную, извини. Куплю новую, или давай деньгами отдам.       — Стоп-стоп… — перебивает его Ларионов, и выуживает чужую руку на свет, чтобы рассмотреть. — Бог с ней, на счастье. Что с рукой?       Парень не поддается:       — Как это бог с ней? Ты шо, возьми с меня за порчу имущества, это ж не дело!       Илья почти не закатывает глаза, почти не цокает:       — Если тебе будет так спокойнее, конечно, купи или возмести иначе, как будет удобно. Я рад, что такой ответственный человек, конечно. Но сначала рекомендую, все-таки, позаботиться о ранах. Дело твоё, но повязку стоит поменять, иначе тебе грозит инфекция. Понимаешь?       В завершении наставнической речи мужчина поднимает руки вверх, капитулируя, и, с поджатыми губами и осуждающим взглядом, отходит. Идет молча разбирать пакеты.       Ну один в один Ира Степановна! Математичка Влада в пятом классе. Она была первым человеком в памяти Череватого, кто возлагал на него надежды, хвалил, и подтягивал по предмету, а потом, когда Влад вытворил откровенную хуйню по дурости с пацанами, разочаровалась в нём и перестала помогать.       Параллели в голове наложились, и теперь Влад, как и детстве, сначала бесится на это выражение лица, а потом резко сожалеет. А потом снова бесится: что он, собственно, сделал не так? Что Илья из себя строит тут?       Череватый бубнит под нос: «Вот и славно», и смывается к себе в комнату на перекур, а то его сейчас вслух понесет на соседа. Отношения портить не хочется. Жить им еще вместе какое-то время.       Вообще, он не курит, попробовал однажды, кстати, в тот же год подросткового дебилизма, но прелести, которую описывали друзья, не выкупил. Глотка как в огне, кашель предсмертный, мерзкий вкус этот во рту и легких, а потом еще и мать спалила, пиздюлей раздала знатных. Короче, никакого желания продолжать не возникло.       Но сама концепция — выйти, отвлечься, постоять, подумать, или поболтать с кем-то по душам — это особенное чувство. Перекур — он для Влада не о сигаретах, а о состоянии. Окно так же открывает, как сделал бы настоящий курильщик, но дышит только свежим воздухом. Успокаивается постепенно.       Смотрит на руку — бинтам и правда звиздец, надо менять. И чего он тогда на Илью взъелся? Дело ж говорил. Наверное, Влад заебался за весь день просто, на нервах. С утра не заладилось, с тех самых сосисок. Минуточку, а это ведь Илья его же и взъеб тогда! С него всё началось!       — Вот и на шо он такой бесячий, Господи!       Хрустит нервно костяшками. Забывает, что травмировался. Скулит от боли и чувствует тепло, разливающееся по тыльной стороне ладони, где порез самый глубокий был. Понимает, что надо с этой хуйнёй что-то делать. Бьёт себя по лбу — большая аптечка в комнате Ильи. Он туда теперь не пойдет.       — Какой же лютый пиздец…       Два осторожных стука в дверь. Влад выдыхает уже устало больше, чем нервно, откликается. Илья не входит, только заглядывает одной головой:       — Пошли, помогу обработать. Как ты одной рукой-то?       — Да как-то ж до твоего прихода справился, — ехидничает Череватый на автомате. Сам себя сразу одергивает, не понимая, нахуя так сказал. Левой рукой-то реально тяжко.       — Ясно, — кивает Илья безразлично, как будто ожидал что-то подобное услышать в ответ, — как хочешь. А пиво пить будем, не?       Череватый сощуривается наигранно-презрительно: «Вот сукин сын, с козырей пошел».       — Давай.       Илья улыбается, но недобро:       — Сначала руку обработай. Я пока разложу всё.              Череватый в ответ пытается скукурузить возмущенную рожу, но улыбка выдает с потрохами. Думает: «Ну какой крысеныш, а!»       Когда Ларионов, довольный, скрывается из виду, Влад смеется сильнее. И у него начинается самая настоящая истерика. Гогоча, парень закрывает лицо руками. Размышляет: а когда он сам таким приёбнутым стать успел? Или это по воздуху передается? От смеха скручивает живот, а затем желудок отзывается голодными спазмами, да такими, что аж реально больно. Он обнимает себя, в попытках придавить эти ощущения, но становится только хуже. Влад смеется в себя, чтобы Илья за стенкой не подумал, что он тут с ума сошел, и его окончательно скручивает пополам.       Лежит щекой на своих коленях уже тихонько, смотрит в окно, и воет про себя: «Как же я заебался».

***

      Илья тихонько приоткрывает дверь в темноту и морозь чужой комнаты, когда оттуда никто не отвечает с третьего раза:       — Эй, всё нормально?       Видит парня, сидящего неподвижно на краю постели в странной позе, пугается даже сначала. Обходит того, видит закрытые веки и засохшую дорожку от слезы на переносице, которая, видимо, скатывалась, когда тот уже так сидел. Качает головой сочувствующе.       Бесшумно закрывает окно и не знает: будить Влада или нет? Руку обработать надо бы. Да и раскрутить того в нормальное положение, голова же отвалится, если так оставить на ночь. Но Влад выглядит так мирно и спокойно. Илья впервые видит его таким обычным, не взведенным, спокойным. Черты лица расслабленные, мягкие. Он очень милый, и Илье просто совести не хватит его сейчас будить.       Но вот что-то отблескивает под ногами. Мужчина смотрит вниз и глаза его округляются — видит черное пятно. Что это кровь — сомнений нет, потому что в нос следом ударяет металлический запах. Лужа совсем небольшая, но вот к ней спадает новая капля, а это значит, что кровотечение продолжается.       Илья подрывается, включает свет и видит, что джинсы на бедре парня пропитались алым, а руки зажаты между туловищем. Мужчина трясет Влада за плечи в попытках разбудить, а тот слишком долго не приходит в себя. Ларионов уже вспоминает номер скорой, и прикидывает, как будет поудобнее подхватить эту двухметровую детину, чтобы дотащить до машины.       Но — о чудо! — детина с трудом разлепляет глаза:       — Шо?.. Шо таке?       — Ничего страшного, — кривится Илья, передразнивая недавно сказанное парнем.

***

      — Щипать не будет, — подбадривает Ларионов, открывая баночку с какой-то прозрачной жижей.       В скорую решили не ехать. Череватый попытался напустить пафоса, приговаривая, что Илюшка зря заистерил, как мама, не откинулся же он! Но сам, честно говоря, ахуел от увиденного, когда его сосед раскачал ночью. Знал бы он днем, что так кровушкой своей окропит тут всё, и не ритуалил бы. Теперь сущей только так отгоняй — как на говно мухи слетятся.       Но это мелочи. А вот этот краник кровавый в руке надо бы прикрутить, а то голову ведёт уже нормально, как за сараями после бутылочки дедовского самогона на двоих с Лехой Кузнецом из соседнего двора.       Влад отдался медбрату Ларионову в процедурной на кухне. Тот сидит с умным видом, капается в аптечке, приговаривает, что сосед у него — дурак психованный. А дурак в свою очередь продолжает, даже бледный-синий, пререкаться:       — А я и не говорил, шо умный. Это ты у нас тут хо-ло-ва.       — Очень взрослая позиция. Как ты до своих лет дожил?       Череватый уже готовится съязвить, что до его — Илюшки — лет ему еще ой как далеко, может, и поумнеет. Но Ларионов затыкает его на старте:       — Ой, молчи уже. А то больно сделаю.       Влад смеется:       — Нарошно?       Илья ехидно улыбается:       — Почём знать.       Решили предплечье затянуть чем-то плотно, жаль жгута не нашлось. Теперь, когда кровотечение приостановилось, Илья обильно заливает бинты неизвестной жидкостью, и Череватый заранее сжимает зубы, ожидая щипание, но оно не наступает. Тогда парень вскидывает удивленный взгляд на своего доктора:       — Ля, не сбрехал! А что это?       — Хлоргексидин.       — А?       — Хлор-ге-кси-дин.       — Понятнее не стало.       — Такой слабый обеззараживающий раствор. Корочки откиснут сейчас и снимем без боли.       Влад смотрит на умелые действия Ильи теперь молча и с интересом. Тот постепенно снимает слой за слоем бинты, и вскоре взору открывается ужасный вид раскуроченной плоти и кровавых сгустков, словно кожу вывернули наизнанку.       Мужчина аж на секунду замирает в шоке, а Влад не сдерживает комментарий:       — Ебать, вот это фарш!       Ларионов смотрит на руку, затем в лицо Влада.       — Это не смешно. Пошло воспаление. Давай в больницу?       Влад закатывает глаза:       — Илюха, мужик я или кто? Какая больница! Другим нужнее. Замажем как-нибудь и хватит.       Мужчина осуждающе мотает головой, но вслух не высказывается, хотя на его лице всё написано. Просто молча начинает промывать всё это месиво. Сначала заранее вскипяченной и охлажденной водой, затем снова хлергикседином — целую банку выливает. Снимает жгут — кровь подступает мощно. Илья ждет немного, а потом открывает перекись.       — А теперь терпи.       И по вскрытому мясу течет перекись, пенясь сразу. У Влада чуть глаза на лоб не вылезают, но он не кричит. Только чуть погодя бормочет на выдохе, сквозь зубы:       — Бля, ну ты хоть подуй, а!       — Нельзя, вдруг еще микробы попадут.       Влад начинает ногой нервно стучать, жмурится, ни о чем думать не может, кроме этой жгучей боли. Не обращает внимание даже, как Илья его по коленке гладит, успокаивающе.       — Всё, Илюх, вытирай! Не могу больше!       Но, убрав пену, щипание никуда не уходит. А следом Илья достает зеленку.       — О-ой, бля…       — Терпи. Мужик ты или кто! — возвращает Ларионов парню его же слова, на что Влад только смеётся громко, и думает, что лучше бы был сейчас ребенком, которому можно орать и брыкаться.       Илья осторожно раскрашивает раны только по краям, но зеленка всё равно местами заливается в открытые раны, и Влад уже не сдерживается, пыхтит и скулит тихо, смеется, чтобы не завыть позорно.       Кровь сворачивается, перестает литься рекой. Илья еще раз проходится хлоргексидином — стоило хоть тряпку подстелить на пол.       — Всё. Самое страшное позади. Теперь я засыплю всё банеоцином, замажу спасателем, а потом забинтуем туго.       Постепенно кусачая боль затихает. Остается только ноющая, где-то внутри плоти, или в каком-то пятом измерении. Влад уже не различает. Закрывает глаза и хочет открыть их уже в самом конце. Может, так проще будет. Но Илья его одергивает:       — Эй, ты что удумал? Открой глаза быстро.       — Да тута я, не ссы.       — Я б на тебя посмотрел, если бы ты меня ночью в отключке в луже крови нашел.       — Не было там лужи!       — Отмывать будешь — оценишь.       Через несколько минут, совместными усилиями закрутив руку в белый бинт плотно, сидят молча. Передышка. Илья устало потирает лоб, еще раз оглядывая проделанную работу. Видит, что уже снова проступают красные пятна. Капается в аптечке, и всучает Владу две таблетки:       — Дицинон. Надо было сразу дать, забыл про них.       — Шо це?       — Кровоостанавливающее.       Влад послушно кивает и перенимает таблетки, а затем и стакан с водой. А руки не слушаются уже ни у одного из них.       — Чай сейчас еще сладкий пить будешь.       — Фу, терпеть не могу.       У Ларионова уже сил нет выдавать мимикой негодования:       — Это был не вопрос.       В принципе, Влад тоже выжат для бурных споров:       — Хуй с ним, давай.       Пока парень сёрбает свой чай и кривится, Илья проходится по полам туалеткой, а затем шваброй. Возится в ванной долго. Возвращается с мокрыми пятнами на майке и шортах, констатирует:       — Толстовку твою я замыл, кинул на быструю в стиралку. Ты иди спать, завтра уже искупаешься в перчатке. В ящике под раковиной есть пара новых — надень перед душем и затяни хорошенько резинкой канцелярской, чтобы вода не попала. Они валяются в том выдвижном ящике. Потом утром снова обработаем. Только мойся не в горячей воде. Я завтра под вечер ухожу, поэтому смогу помочь. Всё, я в душ и тоже спать. Не сиди долго, тебе отдых нужен.       Влад смотрит внимательно, кивает на каждом пункте, улыбается мягко.       — Ладно, мам.       — Шутник, хоть бы спасибо сказал.       — А я собирался, ты меня перебил. Спасибо.       — Пожалуйста, — ерничает Илья, — будьте здоровы.       — Не, реально спасибо, — на секунду серьезным становится Влад. — Я б хуянул перекисью — да и бог с ним. А ты, вон, как ладно всё сделал. Спасибо.       — Мне не сложно. Только не допускай больше, пожалуйста, таких ситуаций. У меня просто нервов не хватит.       — Ладно. Чай допью и иду.       — Спокойной ночи, — завершает Илья и уходит, не дожидаясь ответа.       — Спокойной, — говорит Влад уже в спину уходящему.       «Ахуенно пива попили, ниче не скажешь»