Сумрак над Невой

      Он мчался сквозь снежную бурю. Вперёд. Вперёд. Всю ночь. Его тело давно не знало усталости, но суставы будто бы затрещали от такой беготни. Ещё чуть-чуть, и просто ради забавы высунет язык изо рта как волк, несущийся навстречу рычащей над заледеневшей землёй и спящим городом пурге.       Белизна и чернота сливались в одно целое в яростных метаниях ветра. Он свистел и ревел, таская за собой белые полотна снега, обращая их в непроглядные сплошные стены, за которыми не видно было даже самой ночи.       Олег дышал ему в спину. Умудрялся находить, точно ищейка, не смотря на бесовскую ярость погоды.       Но Серафим знал наверняка — отца Кристины убивать нельзя. Во всяком случае, не сейчас. Ранить его тоже нельзя, а это может случиться, если атаковать его прислужников. А их на улицах города было не меньше, чем чертей на крышах домов.       Серафим мог исчезнуть, провалиться под землю, испариться, оказаться там, где его никто не будет искать, но в голову ему пришла другая затея.       Он выманивал Пастуха и шайку, его сопровождавшую, не давал им отстать и вёл за собой. Маячил белым призраком между теней, отбрасываемыми старинными домами. Серафим воистину проникся сутью всякого зверя, на которого ходили его брат и отец так давно.       «О, Сашенька! Видел бы ты меня! Меня невозможно поймать! Ты бы тоже не смог!» — широко улыбаясь и обнажая острые клыки, думал про себя Серафим. Он тенью проскальзывал в тёмные пустые дворы-колодцы, пробираясь на чёрные лестницы, которые неизменно вели от этажа к этажу в тех бывших доходных домах, в которых ему посчастливилось пожить до смерти, и забираясь на те ржавые, засыпанные свежим рыхлым снегом, крыши, с которых было видно окутанный вьюгой Петербург.       Садясь на край крыши и свешивая ноги, Серафим с любопытством и лукавой улыбкой наблюдал за суетой крошечных и жалких с такого расстояния бандитов, которые так старательно искали любой оставленный им след.       Когда они теряли всякую надежду отыскать упыря в этом свирепстве декабрьской метели, Серафим давал им знак, вместе с ветром проносясь под аркой дома или скрываясь со снежным вихрем за ближайшим углом.       Чем дальше они продвигались на юг, тем тише становился ветер, но снег продолжал опускаться с неба, окутанного бурыми тучами.       Серафим остановился на Московском проспекте, что встречал его со всей своей торжественностью — здания разной красоты и величественности выстроились в два стройных ряда вдоль широкой пустой дороги.       Всё осталось прежним, но в то же время всё изменилось.       Пуля просвистела прямо над его головой. Серафим лениво обернулся, широко улыбнулся стрелявшему в него Олегу и побежал дальше. Ему было весело — ещё чуть-чуть, и засмеётся. Играя в погоню, Серафим чувствовал невероятное счастье — как будто он даже немного живой.       — Стойте! — это кричал Олег.       Серафим мгновенно оказался на крыше ближайшего к банде дома, оставшись незамеченным. Он с любопытством стал слушать, о чём же они будут говорить, в частности Олег. Человек не услышал бы ни слова с крыши дома такой высоты, но он — вампир.       — Этот сукин сын куда-то нас заманить хочет, — сказал Олег.       Серафим прищурился и заулыбался. Он лёг на самом краю, ощущая себя самодовольным котом, считающим, что высота ему нипочём.       — Хочет нас грохнуть где-нибудь.       — Может, ведёт нас к другим упырям? — сказал кто-то из банды. Олег смотрел на этого человека со скепсисом.       — Не мели чушь, — отрезал другой.       — Так этот же есть! И другие есть!       — Точно!       Случилась словесная перепалка между целой толпой вооружённых до зубов мужиков. Голоса сливались в одну общую гудящую композицию, основным настроением которой был страх. Серафим щёлкнул зубами — всех бы сожрал прямо сейчас! Всех до единого! И даже костей не оставил бы!       Так захотелось есть. Нестерпимо. Он слишком много потратил сил. А чужой страх вызывал аппетит. Серафима затрясло. Голод настиг его как будто бы немного невовремя.       Что будет, если он съест кого-нибудь из них? Главное, чтобы это был не Олег.       «Кристина очень расстроится… очень… Недопустимо!» — он закусил губу, из надкушенной кожи засочилась кровь.       Но он очень хотел есть. Голод накрывал его сознание саваном безумия. Он чувствовал, как мышцы выкручивает от вожделения. Мысль о Кристине только подогревала его желание выпить всю кровь из этих людишек и съесть всё, что у них имеется под кожей. Только подумав о ней, его сразило чувством необъятным и непреодолимым. Её запах, её голос, тепло её жизни — его губы дрогнули, их обожгло от одного лишь невовремя вспыхнувшего в голове воспоминания об их коротком поцелуе. Серафим резко возникнул перед одним из бандитов. Едва ли он отображал, что именно это за человек, но у него были светлые волосы — значит, не Олег. Остальное не так важно.       Подобно горностаю, что любит вцепиться своей жертве в шею, Серафим впился острыми как ножи клыками в шею своей жертве. Этот человек не мог кричать — он мог только хрипеть, пока кровь вливалась горячим потоком Серафиму в рот. От лёгкого перекуса его отвлёк выстрел. Не размыкая челюстей, Серафим припал к земле, вырвав кусок плоти вместе с трахеей и пищеводом из уже теряющего сознание мужчины. У него не было ни лица, ни личности — он лишь мясо.       А вот лицо стрелявшего Олега Серафим разглядел в всполошившейся толпе — огонь ярости в его светлых глазах.       Не желая словить ещё одну пулю — слишком рано, — Серафим, держа в зубах свой скромный перекус, бросился прочь.       — Бросьте этого! — кричал Пастух, подразумевая упавшего на снег мужчину с перегрызенным горлом. Свежий сугроб вокруг него медленно багровел.       Но Серафиму не было дела до их решений. Если бросят, то Свинья и Собака придут сюда позже: нечего пропадать добру.       Одна пуля врезалась Серафиму в плечо. Кровь хлынула по руке, стекая вниз, оставляя за ним красную дорожку на снегу. Он не чувствовал боли, но чувствовал нарастающий голод. Вместе с каждой каплей крови его тело покидал контроль над собой.       Как невовремя. Но, наверно, пора.       Серафим остановился, резко развернувшись. В такт его движениям в воздух поднялись клубы снега. Метель утихомирилась. С коричневого, затянутого тучами неба опускались белёсые хлопья — одна за другой, мерно, степенно. Весь проспект застыл в ожидании. Даже ветер умолк, прекратив свои жалобные завывания и стенания над заснеженными крышами домов.       Больше десятка дул были наведены на Серафима. Его медленно окружали. Оставалось только скалиться, обнажая клыки — такие уже привычные для самого себя.       Дребезжащим взглядом он нашёл в толпе Пастуха. Тот целился, присматривался и примерялся, куда же лучше засадить упырю пулю. Лицо Олега было спокойно, даже безмятежно, а вот глаза — злоба в них полыхала диким пламенем.       — Ну давай, отец. Стреляй, — рыкнул Серафим, оскал сменился едкой улыбкой.       — Какой я тебе, отец, тварь! — Пастух выстрелил.       Серафим не чувствовал боли как таковой, но чувствовал, как пуля прошла сквозь его плоть. Затрещали рёбра, разорвались лёгкие, надорвались сосуды. Из раны хлынуло много крови. Он словно разбитый глиняный сосуд. Как тогда. Как тогда, когда его убили.       Ещё выстрел. Ещё и ещё. Он чувствовал, как его тело разрывалось под натиском свинцовых пуль, слышал, как глухо гильзы падают в снег. Шум и порох наполняли свежий морозный воздух, делая его тягучим и терпким. Как тогда. Как в тот день. Когда их с Сашей застрелили.       Только в этот раз он не молил о пощаде, не пытался закрыться, защититься и выжить.       Уже не было смысла.       После пули в грудь — прямо в сердце, — Серафим упал навзничь. Снег под ним стал жадно вбирать его вытекающую из десятка огнестрельных ран холодную тёмную кровь. Темнее, чем у живых людей.       Воспоминания. Воспоминания.       Они вместе со снегом сыпались на него с бугристого небесного полотна. Он как будто снова умер. Снова в конце декабря.       Серафим рукой, теряя сознание, потянулся к небу. Наверх.       Всё потухло вместе с очередным и последним выстрелом в голову.       С ним осталась только тьма, с мечущейся в её толще искрой давно угасшей жизни.

***

30 декабря 1918 года.       — Серафим, ты тут?       Серафим боязливо высунулся из комнаты, углы в которой делил с ещё двумя отсутствующими соседями. Торопливо поправляя очки, он шёпотом спросил:       — Ты что тут делаешь? Тебя ищут.       Сильно прищурившись, Серафим оглядел с ног до головы Александра: потрёпанный, в грязной одежде и сильно исхудавший. Брат выглядел неважно, чем вызвал у Серафима сильную тревогу, от которой у него подкосились ноги.       — Что с тобой?       — Долгая история. Не впустишь? Узкий тут коридорчик. И ушей да глаз много, понимаешь.       — Заходи. Но ненадолго.       Александр быстро вошёл в комнату, а Серафим суетливо захлопнул за ним дверь.       — Твой угол левый дальний?       — Да, а как ты?..       — У тебя на кровати лежит скрипка.       — Ах, да…       — Что за кукла? — Александр кивнул головой в сторону лежавшей на кровати фарфоровой куколки с рыжими волосами и в платьице с мелкими кружевами.       — Это Лизоньке. Лизоньке хочу отправить в Германию. Ко Дню Рождения, наверно, не успеется. Но, думаю-с, она будет рада! — сбивчиво проговорил Серафим.       — Хорошо. Молодец. Сам-то? Не хочешь перебраться? Пока не поздно.       — Н-нет. Наверно, нет. Я... Я начинаю привыкать к новому укладу.       — Хорошо, если так. Нашёл, с кем подарок отправить?       — К-конечно.       Пока Александр с осторожным любопытством осматривал уголок с узкой кроватью, где жил его брат, Серафим припал спиной к двери, чувствуя, как сердце в лёгкой тревоге забилось чаще. Он был рад видеть брата живым, но не был рад, что тот явился прямо сюда.       — Не дрожи ты так. Я ненадолго, — бросил Александр, выглянув в окно, как будто кого-то там высматривал.       — Что хочешь? Тебе нужны деньги? У меня немного есть… Я немного смог скопить.       Серафим не успел договорить — Александр вложил ему в руки увесистый хлопчатый мешочек, такой, о каком можно было бы прочитать в старом, пожелтевшем сборнике сказок. Мешочек странно тяжелил руку, отчего Серафиму стало не по себе. Заглянуть внутрь он не решился, вместо этого он бросил на брата испуганный взгляд.       — Что там?       — Продашь это. Тебе хватит на первое время. Может даже надолго, если не будешь тратиться безрассудно. Если решишь всё же бежать — пригодится. Ах, я нашёл немного твоих бронзовых безделушек. Они там.       При упоминании бронзовых птичек, глаза Серафима засветились радостью, и у него даже появилось желание заглянуть внутрь, но оно тут же развеялось, стоило Александру хлопнуть Серафима по плечу, отчего тот вздрогнул и подпрыгнул на месте.       — Да спрячь это где-нибудь, Фима! Сейчас же!       Серафим, охваченный паникой, нервно засуетился по комнате, не сразу даже сообразив, где его угол. В матрасе у него уже имелись кое-какие сбережения, и, к его удивлению, соседи не пытались (или не додумались) поискать там его заначки, поэтому решение спрятать такое богатство именно туда не казалось в моменте безрассудным. Хотя Серафим затылком чувствовал осуждающий взгляд Александра. Он думал, что старший брат бросит что-то колкое, едкое и злобное, заставит переделать, перепрятать, но вместо этого, подойдя сзади и мягко положив ладонь Серафиму на плечо, он тихо спросил:       — Тут точно не найдут?       — Я… я… я потом перепрячу получше. Где-нибудь может в консерватории. Я там сейчас чаще бываю, чем тут.       — Ты молодец, Серафим. Продолжай жить дальше.       Серафим ничего не ответил, но он чувствовал что-то приятное и тёплое в районе живота. Это тепло почти сразу превратилось в практически неконтролируемое желание выразить переполняющие его чувства. Серафим вскочил на ноги, развернулся и обнял Александра.       — Какие страстные порывы, Фима!       — Я скучал.       — Я тоже, Фима, я тоже. — Александр обнял его в ответ и похлопал по спине.       — Думал, ты в тюрьме или расстреляли.       — Мне пора уходить. Меня ищут. — Оттолкнув Серафима, Александр за несколько быстрых широких шагов вернулся к двери. — Серафим. Я смог сохранить за тобой и Таней три комнаты от квартиры маменьки на Московском. Серафим, слышишь меня? Ты помнишь, где этот дом?       Серафим растеряно покивал.       — Молодец. Выбирайся из этой конуры. Живите вместе. Помоги Танечке. Понял?       Он снова молча и ещё более растерянно покивал. Серафим чувствовал что-то странное, словно тяжёлая чёрная волна, жадно стянув всю воду с мелководья и обнажив стянутые чёрной тиной камни, неслась на него, грозясь снести и его самого, и всё вокруг. Необъяснимая беспричинная паника, ощущение того, что должно случиться что-то ужасное, вызывало тошноту.       Неужели, Сашу убьют? Неужели, он видит его в последний раз? Нельзя так! Он хотел крикнуть ему, хотел уверить его, что на вырученные деньги ещё можно сбежать из страны всем вместе. Но Саша всегда был борцом — он не побежит, поджав хвост, из страны, которую, как он был уверен, ещё можно спасти от красной коммунистической лихорадки. Он из тех, кто будет бороться до последнего.       Александра не переубедить. И принятие новой реальности его уже не спасёт. Он был уличён в контрреволюционных действиях, считай, приговорён к смерти. Рано или поздно за ним придут.       И Серафим никак не мог ему помочь. Не мог уберечь. И теперь он должен был оберегать Татьяну — бывшую служанку, которая, насколько Серафиму было известно, родила Александру сына в ноябре — племянника, которого он так ни разу и не видел.       Пугающие мысли о грядущей ответственности за семью старшего брата оборвал злостный, колотящий стук в дверь комнаты.       Сердце Серафима чуть не остановилось от страха, а лицо Александра за секунду обрело мертвенно-белый оттенок.       Серафим не понял, что произошло.       Четыре человека влетели в комнату и наставили револьверы и на него, и на брата. Стало настолько страшно, что мир как будто перестал быть реальным, всё поплыло и задребезжало сильнее обычного. Шум заполнил уши, он лился откуда-то из мозга, не имея внешних источников, и только изредка в него врывались голоса этих людей и Александра.       — Вам я нужен! Я! Не он!       «Не он? Он про меня? Зачем им я?» — стремительно пронеслось у Серафима в голове. Так же стремительно, как и звук выстрела разошёлся по комнате.       — Саша? Саша?..       Но Саша не отвечал.       Он упал рядом замертво и больше не двигался. По полу всё быстрее и быстрее растекалась красная лужа крови. Серафим видел её неестественно чётко для своего зрения. Неестественно ярко. Весь его блёклый мир как будто бы пожирало красное густое пятно, выползающее из-под бездыханного тела его брата.       Кровь коснулась ботинок. Серафим не мог чувствовать, но видел, как пятно лизнуло край его подошвы, и это обожгло его сильнее огня, из-за чего он с криком, которого не слышал и не осознавал, отскочил в сторону, врезавшись в комод у стены и локтем уронив с него что-то, что с оглушительным лязгом разлетелось вдребезги.       Серафим не понимал, как это возможно. Он не верил, не принимал реальность, но она разрывала его отрицание, заползая в мозг.       Реальность была такова — Саша мёртв. Его больше нет.       Вдруг боль пронзила его тело. Жгучая, режущая, разрывающая. Вслед за ней резко стало холодно. Серафим рукой схватился за источник боли, и пальцы вмиг стали мокрыми. Что-то горячее. С усилием, стуча зубами, он заставил себя посмотреть на раскрытую ладонь, которая алела от его собственной крови.       Он весь задрожал от ужаса, на глазах проступили слёзы, горло стянуло спазмом. Он не верил. Не верил, что всё так. Это неправда. Неправда.       Ещё один выстрел.       Кровь вытекала из него стремительно, забирая с собой самое ценное, что у него было. По щекам текли горячие слёзы, глаза жгло, горло саднило из-за криков и мольбы, которых он как будто бы не слышал. Цепляясь за комод, Серафим кричал и плакал, моля о пощаде.       — Пожалуйста... Пожалуйста! Не надо! Помогите!..       На свою мольбу он получил ещё один выстрел. Люди смеялись, глядя на его заплаканное лицо, глумясь над его упавшим на пол бледнеющим телом. Теперь уже пятно его крови багровело и росло на полу, растекаясь во все стороны, сливаясь с кровью Александра.       Серафим пытался ползти, пытался схватиться хоть за что-то, хоть за кого-то. Говорить не получалось: изо рта тоже текла кровь — он стал в ней задыхаться.       Ещё выстрел. Едва ли он понимал, куда попал стрелок. Все тело распирало от мучительной боли, которая медленно, терзая его, трансформировалась во что-то куда более страшное — немеющее и ледяное.       Но Серафим не умирал.       — Вот сукин сын живучий! — выругался один из большевиков, пнув корчащегося от нестерпимой боли и плачущего навзрыд от ужаса Серафима.       Ужас. Серафим цепенел от ужаса. Леденящий душу страх не покидал его, не угасал вместе с жизнью. Он рос лазурным, пожирающим сознание пламенем, вынуждая его пытаться. Пытаться схватиться за огненный хвост ускользавшей у него из под носа жизни.       Серафим потянул руку вперёд, желая ухватиться, мечтая вцепиться в жизнь, которую он ярким светом увидел перед собой.       Но тупая боль пронзила голову: его ударили прикладом. Ещё и ещё. Всё темнело. Он переставал понимать, что происходит. Снова выстрелы. Снова удары.       Темно. Холодно.       Пусто.       Жизнь убежала от него, сверкая золотистым пушистым хвостом, и растворилась во мраке бесконечного и пустого ничто.

***

      Сергей пришёл к десяти в районное управление. В кабинете было пусто: у Спиридонова и без упырей полно работы, поэтому его где-то носило. Часы показывали девять сорок пять — Кимарина должна скоро прийти, конечно, если не опоздает.       Он ждал её, глядя на заснеженную улицу за окном. Солнце нехотя разгоняло тени, а сумрачная синева не спешила скрываться в тенях, уступая место свету подступающего дня, хотя за крышами соседних домов уже розовело небо, а редкие облака загорались золотом.       В дверь кабинета постучали. Сергей молча подошёл и дёрнул ручку. По ту сторону стояла та самая невысокая девушка с растрёпанными из-за наспех стянутой шапки рыжими волосами, румяными от холода щеками и раскрасневшимися большими синими глазами: как будто плакала. Он вспомнил их последний разговор и с досадой предположил, что она могла проплакать из-за чего-то всю ночь. А может успела и утром.       Сергей решился спросить, прикрывая за ней дверь:       — Кристина, что с тобой?       — Ах! — Она смахнула с щеки слезу. — Пустяки. Мои, как сказала мама, детские истерики из-за отъезда в Петергоф. Не хочу я туда.       Сергей покивал и отошёл в сторону, пропуская Кристину. Довольно уверенно она вошла внутрь и уже как будто привычно села на стул напротив его стола, расстёгивая куртку и снимая полосатый шарф.       — Когда уезжаешь?       — Да вот, наверно, после разговора сразу меня увезут туда. Буду жить у маминой двоюродной сестры все новогодние каникулы точно. Скука смертная. Так о чём вы ещё хотели меня спросить?       — А если бы тебе разрешили остаться, тебе бы не было страшно? — сходу задал вопрос Сергей, сев за стол.       Кристина вздрогнула и выпучила глаза.       — Как же… Конечно было бы.       — Так может и хорошо, что тебя увезут.       — Нет. Я… Я не знаю. Я не хочу и всё тут. А что если он меня и там найдёт? Ну, Серафим. Он же может?       — Может. Без проблем.       — Вот! А там мне никто не поможет. А здесь есть вы. Вы уже два раза меня спасли. Спасибо, кстати.       Уверенная речь Кристины под конец сменилась на робкий шёпот и опущенный взгляд. Сергею её благодарность польстила, и он сдержанно улыбнулся.       — Я не думаю, что он стал бы тебя убивать. Ему что-то от тебя нужно.       Кристина ничего не сказала, а лишь подняла на Миллера удивлённые, широко распахнутые глаза.       — Но это не повод терять бдительность. Будь осторожна. Он ещё к тебе явится. Я уверен. У него определённо проблемы с головой. И сама, кстати, тоже встреч с ним не ищи, поняла?       Кристина быстро покивала головой. С её уст сорвалось невнятное слово, но закрыла рот она так же быстро, как и открыла. Сергей это заметил и вопросительно взглянул на девушку, которая под его строгим требовательным взглядом тут же растерялась.       Андрей точно был с ней крайне вежлив и обходителен на допросе. Временами он больше напоминал педиатра, расспрашивающего у маленького ребёнка, где у того болит, а не следователя, который должен вытрясти информацию у подозреваемого или даже свидетеля любой ценой. Сергей догадался, что для Кристины их со Спиридоновым образы контрастировали, и это могло её пугать. Но именно сейчас Миллер осёкся, собрался и попытался сделать лицо попроще, понимая, что эту свидетельницу лучше лишний раз не напрягать грозной миной: её доверие крайне важно.       — Послушай, я тебя ни в чём не обвиняю.       — Да я так и не думала. Я же ни в чём не виновата.       — Ты права. Но многие свидетели и очевидцы боятся, что мы хотим всю вину переложить на них.       — Милиция часто так делает, чтобы закрыть быстрее дело.       Сергей замолчал. Противопоставить ему тут было нечего: девчонка права, а отрицать это было бы лицемерием.       — Да, поэтому я понимаю твоё недоверие. А что у тебя на лице? — Он прищурился, чтобы разглядеть получше: под слоем чуть смазавшегося тонального крема виднелся синяк.       — Да я упала.       — Так обычно не падают.       — А я падаю. Я ужасно неуклюжая.       — Это твой отец? За что он тебя так? За то, что ты впустила Серафима в квартиру?       На долю секунды на лице Кристины вспыхнула эмоция ужаса: она не рассказывала Андрею о том, что впустила Серафима именно она — упырь влез в квартиру якобы сам. На глазах девушки навернулись слёзы, но лицо почти мгновенно стало спокойным: её явно распирало от чувств, которые она так старательно пыталась контролировать.       — Нет, я не впускала его.       — Он не может входить в дома и квартиры без приглашения. Забавная часть легенды о вампирах, которая оказалась правдой, — констатировал Сергей, хотя до конца в своей догадке не был уверен, вертя в руках карандаш. — Зачем ты его впустила? — Он поднял взгляд на Кристину, сминавшую дрожащими пальцами шапку. У неё немного задрожал подбородок — она еле держалась. — Скажи мне. Я ничего не записываю. Мы почти неофициально с тобой говорим. Доверься мне, я хочу тебе помочь. Я не хочу, чтобы и твоё имя оказалось в списке его жертв.       — Я… Я не знаю. Но он не хотел, чтобы я его впускала.       Догадка про запрет на вход верна. Сергей ликовал внутри, но виду не подал, сохранив серьёзность.       — Как долго он был в твоей комнате? И что делал?       — Ну, он… Смотрел мои вещи. Просто ходил по комнате. Знаете, как будто в гости пришёл. Так друзья делают иногда. Смотрят, что у тебя там на полках стоит, на столе лежит, — тихо рассказывала Кристина, как будто боится каждого сказанного ею слова. — Был недолго. Отец его спугнул, Серафим выскочил в окно и просто убежал.       Сергей внимательно наблюдал, сверлил её пристальным взглядом и оценивал каждое даже самое мельчайшее изменение в голосе или мимике: Кристина осторожно подбирала слова, очень старательно обдумывала то, что скажет — боялась ляпнуть лишнего.       — Хорошо, что он не убил твоего отца. Наверно, и на это у него были причины. Как думаешь, какие? Он, может, что-то тебе говорил? Спрашивал о твоём отце?       — Что ему может быть нужно от моего отца? — Кристина искренне удивилась — это точно была не фальшь, возможно, она даже испугалась, додумавшись до чего-то; возможно, мгновенно в уме сообразила, что она может оказаться лишь инструментом в руках упыря.       Сергей хотел верить в это — искренне желал, чтобы девчонка, наконец, очнулась и поняла, что всё очень серьёзно и выложила ему всё сама, но вместо чистосердечного, Кристина отвела взгляд и замолчала, сжимая в руках шапку и шарф.       — Вот я и хотел бы узнать, что он к тебе пристал как банный лист к… Впрочем…       — Вы думаете, он хочет через меня подобраться к моему отцу?       — Всякое может быть.       — Вы думаете, что мой отец как-то с ним связан?       — И это не исключено. Серафим тебе что-то рассказывал о том, как он. Как бы это сказать. Ну… — Теперь уже Сергей старательно подбирал слова: ему казалось, что как бы он не назвал пробуждение мертвеца и его выход из могилы, так и так это будет звучать глупо и абсурдно — мертвецы не пробуждаются — они разлагаются в земле, и в лучшем случае от них остаются только кости. Сергей со слов Марины знал, что Серафима из могилы под церквушкой буквально вынули за волосы бандиты, но он хотел услышать хотя бы один крошечный намёк на это от Кристины — всё бы встало на свои места.       — Как он очнулся? — уточнила Кристина.       — Ну, да. Он рассказывал тебе, как очнулся?       Кристина мотнула головой.       «Чёрт».       — Кристина, я предполагаю, что твой отец мог быть в числе тех людей, кто выпустил Серафима из его… из его могилы. Понимаешь?       Кристина внимательно смотрела на Сергея, немигающим взглядом блестящих глаз, но ничего не отвечала.       — Я это к тому, что Серафим, возможно, хочет как-то этим людям навредить, и если в числе тех людей был твой отец, то ему может грозить опасность. — «Ну, же! Скажи хоть что-то на это! Намекни! Расколись!» — думал Сергей, закусывая губу изнутри и испытующе глядя на школьницу. Но он засомневался: «Да будет она волноваться о человеке, который её по лицу ударил. Я бы не стал».       — Вы думаете, он бы не убил его прямо там? Прямо в моей комнате, если бы это было действительно так? Я думаю, Серафим его разорвал бы на клочки, как это сделал со Славой.       До этого сутулившаяся рыжая девчонка расправила плечи и распрямила спину. Голос Кристины изменился: он стал твёрже и требовательнее, а во взгляде промелькнуло что-то строгое и уверенное. На секунду Сергею показалось, что теперь он на допросе у следователя, но это заставило его сдержанно, но по-доброму улыбнуться.       — Идёшь в атаку, Кристина? Со мной воевать не надо. Я не желаю тебе зла, правда.       — Что вы будете делать, когда поймаете его? Серафима.       — Вопрос, конечно, интересный. Для нечисти у нас законов не пишут, да и тюрем специальных не строят. Но, думаю, что-то в суде да решат.       — А вы не думали, что ему нужна помощь?       Теперь она его забрасывала вопросами. Но последний вопрос уколол Сергея, ввёл в замешательство и лёгкий ступор, из-за чего он выпустил карандаш из руки, и тот шумно ударился о местами истёртую поверхность стола.       — Поможем, чем сможем. Разве что кормить не сможем. Понимаешь?       Кристина явно растерялась. Сергей понял, что сказал это слишком грубо, чем напугал её: она наивный ребёнок, который, видимо, решил, что этот упырь — несчастная жертва обстоятельств. Нет, он не жертва. И Сергей собирался Кристину в этом убедить.       — Ты считаешь, что ему нужна помощь, да?       Кристина коротко кивнула. Сергей же, расстегнул две пуговицы на левом рукаве рубашки, чтобы его задрать и оголить предплечье.       — Если бы ему нужна была помощь, он не просил бы её у меня вот так.       Большие, широко распахнутые синие глазах Кристины увлажнились и заблестели. Она в шоке уставилась на уродливый рубец на руке Миллера — страшный шрам, напоминавший и ему самому о их первой встрече с упырём. Сергей не мог забыть то чудовище, белым пятном вынырнувшее из тьмы подступавшего к посёлку леса; не мог забыть ту животную ярость, с которой нежить вцепилась в его руку, и с каким остервенением пыталась выгрызть кусок плоти.       — Кристина, мы с ним разговаривали несколько раз. Он даже как-то и ко мне приходил домой, и, знаешь, мне не показалось, что ему нужна помощь. Если бы она реально была ему нужна, он попросил бы, сказал бы об этом — он достаточно вменяем для этого. Он пришёл бы сразу, а не продолжил убивать людей, как свиней на бойне. Кристина, твоя честность со мной может спасти многим жизни — очень многим. Скажи мне всё — вообще всё.       Напуганная Кристина затихла. Её подкрашенные чёрной тушью ресницы подрагивали, а глаза раскраснелись из-за выступивших слёз, которые она то и дело осторожно смахивала пальцами, чтобы не размазать тушь по векам       — Мне больше нечего вам сказать. Я не вру.       Сергей тяжело вздохнул. Злость и отчаяние камнем повисли на сердце и тянули его вниз.       — Что ж, я тебя услышал. Надеюсь, что и ты меня услышала и будешь очень осторожной.       — Да, конечно…              Так просто расколоть её не вышло.