Сумрак над Невой

      Кристина сидела на кровати, подтянув колени к груди. Совсем рядом было окно, на подоконнике стояло несколько горшков с цветами, названия которых она не знала: никогда не интересовалась цветами. Снаружи темнело. Голубизна дня по-зимнему слишком быстро съедалась подступавшими сумерками.       Новый Год, который уже завтра, предстояло встретить без родителей и без друзей. Только тётя Марина и её шестилетняя, временами слишком приставучая дочь Света. Глядя на украшенную пёстрой блестящей мишурой гардину над окном, Кристина не ощущала никакого праздника — настроение скверное и траурное. Печаль, точно моль, выедала внутри дыры, которые втягивали в себя всякую позитивную мысль и любые намёки на хороший настрой. Оставалась только холодная, как оконное стекло, пустота.       Чёрные ветки, потревоженные порывом декабрьского ветра, осторожно поскребли стянутое морозным узором стекло. Кристина так быстро соскочила с кровати и подбежала к окну, что чуть не споткнулась о лежащий на полу цветастый ковёр, какой был почти у всех в квартирах (у кого-то даже на стенах). Волнение бабочками закрутилось в животе. В порыве любопытства, Кристина привстала на цыпочки и, наклонившись над цветами, вгляделась в синеющую темноту двора за окном.       Но его там не было. Это просто голые холодные ветки спавшего до весны клёна.       Серафим не постучит в это окно.       Крылышки маленьких бабочек разбились, подобно стеклу, и, обратившись осколками, расцарапали что-то внутри. Кристина, одолеваемая какой-то физической болью от тоски, отошла назад и села на ковёр, прямо напротив окна. По безоблачному синему небу скользил белёсый, как его волосы, серп месяца в окружении редких мерцающих звёзд.       В декабре темнело пугающе рано.       Дверь за спиной тихо скрипнула.       — Мама спрашивает, пойдёшь есть? — пискляво спросила Света.       Кристина молча обернулась. Двоюродная сестра, высунувшись из-за двери, глядела на неё большими серыми глазами и хлопала светлыми ресницами — такими же, как и её собранные в две тугие косички волосы. На по-детски пухлом лице виднелись редкие, но яркие веснушки, особенно много их было на вздёрнутом, прямо как у самой Кристины, носу.       — Да как-то не хочется, — сдавленно отозвалась Кристина. Чувствуя, что скоро снова разрыдается, она резко отвернулась и снова посмотрела на такой одинокий, окружённый тьмой, месяц. Такой же одинокий, как она сейчас.       Дверь за спиной снова скрипнула. Линия света, врывавшаяся внутрь тёмной комнаты, истончилась, а потом и вовсе исчезла. Но заскрипел пол: это Света делала осторожные шаги, чуть шоркая домашними тапочками, которые были ей немного не по размеру. Она тихонько присела рядом и тоже посмотрела в окно, за которым горела серебристая улыбка подступающей ночи.       — Так ярко светит, — тихо сказала Света.       — Угу…       — Ты грустная. А почему тебя сюда привезли?       Кристина даже не знала, что ответить. Да и стоило ли вообще что-то отвечать. Малышка Света с искренним беспокойством всматривалась в её лицо, как будто бы что-то на нём — возможно, редкая веснушка или синеющий фингал — могло рассказать маленькой девочке всё, что творилось у Кристины на душе.       — Ничего не слышала? Ну, что взрослые говорили, — уточнила Кристина, надеясь, что до боли любопытный до сплетен взрослых ребёнок мог услышать что-то важное, даже случайно.       — Не-а! Я пыталась подслушать, но все шептались. Мама только сказала, что у твоего папы какие-то проблемы. Маме ещё звонила тётя Наташа. Я ничего не поняла особо. Когда брала вторую трубку, мама слышала и ругалась сильно.       Кристина снова посмотрела в окно. Холодный блёклый свет лунной улыбки завораживал её своей ледяной красотой, но в то же время трогал те струны души, что откликались нотами одиночества. Тоска нахлынула и накрыла тяжелой волной, из-за чего Кристина ощутила неприятный тугой корм в горле и жжение от навернувшихся на глазах слёз. Она тонула в собственном отчаянии и страхе.       — Я… Я… — Слова душили её и в то же время разрывали изнутри. Хотелось поговорить хоть с кем-то, хоть немного. Совсем чуть-чуть. Поделиться этой режущей её душу на мелкие кусочки болью. О чём она могла поговорить с маленькой девочкой? Что она могла понять? Что могла посоветовать? Одиночество в присутствии человека ощущалось сдавливающим со всех сторон прессом, от которого заныло всё тело.       Слёзы потекли горячими ручейками по щекам.       Испуганная Света обняла Кристину за плечи и начала дрожащим писклявым голосом нашёптывать:       — Пожалуйста, не плачь… Ты с дядей Олегом поругалась? А это он тебя ударил?       — Да что вы все пристали с этим синяком… Он не хотел. Он просто разозлился. Я сама виновата. Я… Неважно… — Кристина осторожно оттолкнула Свету и вытерла слёзы рукавом кофты, неприятно оцарапав ворсом раскрасневшуюся кожу. Девочка с обиженным лицом отсела подальше, и её большие глаза увлажнились — вот-вот, и заплачет. Кристина, уколотая чувством вины и стыда за то, что сорвалась на Свету, со всхлипом, с трудом сопротивляясь желанию разрыдаться, протянула: — Светочка, прости. Я просто так устала... Хочешь, я отдам тебе все конфеты, которые мне подарят на Новый Год?       Глядя на встревоженное лицо Светы, Кристина уже решила, что крокодильих слёз не избежать, а за ними как минимум последуют визги и крики тёти Марины. Но Света довольно быстро повеселела: мягкая невинная улыбка озарила её округлое личико.       — Ну хорошо. Ничего страшного! Это потому что школе тяжело? Я вот боюсь. Я же тоже скоро пойду в школу. Я, кстати, уже умею читать! Но чуть-чуть...       Кристина улыбнулась ей в ответ.       — Ничего, там научат.       — Я вообще читать не очень люблю. А там много надо будет, да?       — Да, много.       — Мне уже не нравится. Я останусь в садике. Мама говорит, что мужа надо богатого, тогда можно не учиться!       Детские разговоры Светы не могли отвлечь Кристину от скверных и тяжёлых мыслей. Напротив, этот как будто бы бессмысленный, до раздражения несуразный лепет вроде бы уже довольно осознанной, но ещё такой глупой маленькой девочки иголками впивался под и без того израненную чем-то невидимым кожу.       Но и тишина пугала. Тишина была страшнее подступающей тьмы, которая вместе с чёрными ветками стучала в окно. Стоило Свете притихнуть на секунду, как на Кристину навалились гнетущие и пугающие мысли и воспоминания, от которых уже нельзя было спрятаться с головой под одеялом, нашёптывая «Я в домике». Это стало чем-то слишком осязаемым и ощутимым.       Поговорить. Кристина жаждала этого, как путник воды в пустыне — простого человеческого разговора, — ей необходимо было высказаться, поделиться. Не так, как она сделала это с теми милиционерами, — она хотела покаяться, очиститься и отпустить, по-настоящему прожив всё то, что случилось с ней за все эти дни. Смыть грех лжи самым чистым откровением.       Кристина встала и вышла из комнаты. Уложенный ёлочкой паркет тихо поскрипывал от каждого её даже самого лёгкого шага. Дойдя до большой комнаты, где тётя Марина смотрела телевизор, Кристина твёрдо спросила:       — Можно позвонить?       Тётя Марина, вразвалку сидевшая в кресле и глядевшая какие-то предновогодние однотипно пёстрые шоу, лениво и с лёгким отвращением, как будто её отвлекли от чего-то невероятно важного, посмотрела на застывшую в проходе щуплую мелкую племянницу. Смерив её взглядом, тётка всё же снисходительно бросила:       — Звони. С трубки в коридоре. Не мешай.       — Спасибо…       Кристина прошла в коридор, подняла пластиковую трубку бледно-зелёного цвета и практически машинально набрала номер, который знала наизусть. После нескольких длинных гудков зуммера на том конце провода послышался знакомый голос.       

***

      Рома с лёгкой усталостью убрал скрипку и сложил ноты в папку. Музыкальную школу он, конечно, закончил, даже хотел пойти в музыкальное училище после восьмого класса, но отец настоял на том, чтобы он, как все нормальные люди, окончил одиннадцать классов и выпустился с полноценным аттестатом, а не огрызком. Поэтому они вместе с Петей остались в девятом: того тоже огрели с желанием уйти в ПТУ. Теперь Роме приходилось прилагать немало усилий, чтобы заниматься дома самому: растерять навыки не хотелось от слова совсем — он был вынужден бороться с ленью и желанием всё свободное время лежать на кровати и глядеть в потолок. Школа, уроки, занятия на скрипке и пианино. Иногда он сам поражался своей усердности: другой подросток, скорее всего, нашёл бы себе более интересные занятия, как, например, Петя. Он не так давно бросил секцию по футболу, крепко закурил и связался с сомнительной компанией — с ними стоять на шухере парню было точно интереснее, чем гонять черно-белый мяч.       Незадолго до того, как начать заниматься, Рома несколько раз позвонил Пете, но того не было дома: видимо опять занялся своими маленькими криминальными делишками. Кристине об этом они ничего не говорили. Но Роме очень хотелось узнать, связывался ли Петя с тем милиционером, к которому ходила Кристина. Этим Сергеем Миллером. Роме Миллер сам звонил в обед. Трубку взяла мама. Рома тогда опасливо заглянул на кухню, услышав её дрожащий голос — такой же дрожащей рукой она протянула ему трубку. Роме долго пришлось убеждать её, что он ничего такого не натворил, и что его просто хотят расспросить о том, что случилось с Кристиной. А с ней вечно случались какие-то неприятности и без всяких вампиров. Отец всё время говорил: «Отвяжись от неё, от неё добра не жди». Но Рома его не слушал.       И где он теперь? Сидит на заправленной колючим пледом кровати, сжимая и разжимая кулаки, и вслушиваясь в размеренное и такое пугающе чёткое тиканье будильника, стоящего на прикроватной тумбочке. За окном виднелись сереющие в темноте стены и зашторенные окна соседних квартир: узкое высокое окно его комнаты выходило в злосчастный колодец. Открыв его, можно было спуститься на что-то вроде крыши — аппендикса здания, вырастающего из стены на первом этаже, внутри которого возможно хранилось чьё-то барахло, но Рома никогда этого не делал, потому что боялся навернуться вниз и свернуть себе шею. В светлое время суток там постоянно суетились голуби, вороны и иногда чайки, но сейчас там не было никого, но Рому не покидало скверное липкое чувство, что за стеклом кто-то всё же был, — тот кто смотрел на него с какой-то плотоядной внимательностью и неуёмной пытливостью. Зажмурившись, Рома стал вслушиваться: мама суетилась на кухне, где шумел приёмник «Веспер ПТ-305». Из пластиковой коробки даже до его комнаты доходили шершавые от помех разговоры дикторов о том, что несколько дней назад целая страна развалилась на куски — будущее стало ещё более туманным и неопределённым. Но, как и всегда, Рома всеми силами стал игнорировать мрачную болтовню ведущих радио и сосредоточился на том, что его окружало. То и дело где-то еле заметно жужжало и гудело электричество, что-то поскрипывало, за окном подвывал ветер, а прямо под ним чуть-чуть поскрипывала кровать. Но громче всего звучало его собственное дыхание: оно казалось навязчивым гулом, отвлекающим его от чего действительно важного — от того, что таилось за окном.       Но Роме не хватало духу подойти и посмотреть страху в лицо (если оно у него было), поэтому он всеми силами старался его услышать.       И снова телефонный звонок. Назойливый мерзкий звук, бьющий по ушам даже при закрытых дверях.       — Рома! – кричала мама из зала, где на столике стоял телефон. — Тебя к телефону!       Рома неохотно пошёл к телефону, предполагая, что ему перезвонил Петя, но стоило маме сказать, что это Кристина, как он рванул вперёд, запнувшись на пороге, и чуть ли не выхватил трубку из её рук.       — Алло! Кристина! Ты в порядке?       — Здравствуй, Рома. Со мной всё хорошо, — её голос дрожал и звучал устало.       — Ты в Петергофе у тётки?       — Да.       — Как ты там?       — Смертельно скучно. Я тут одна торчу с шестилеткой. Меня заперли в комнате и никуда не пускают.       — А родители твои что? Они к тебе приедут? Праздник же… Не бросят же они тебя там. Повеситься можно…       Рома хорошо помнил тётушку Кристины — младшую сестру тёти Наташи, мамы Кристины, едва ли кто-то смог бы догадаться, что эти женщины родные сёстры. Кристину не впервые увозят к ней: в прошлые разы это было связанно с разборками её отца. Едва ли причина сейчас другая: теперь Олег Николаевич разбирался с «ухажёром» своей дочери.       Впервые Рома столкнулся с тётей Кристины прошлым лётом, когда они с Петей захотели навестить подругу, которую точно так же увезли в Петергоф. Там-то им и предстояло встретиться с жутким драконом, охранявшим принцессу в башне. Воспоминание о том, как тётя Марина с метлой в руках прогоняла их с Петей прочь, вызвало у Ромы смешок.       — Ты чего там хихикаешь? — спросила Кристина.       — Вспомнил, как мы с Петей к тебе приезжали туда летом. Как твоя тётка выгоняла нас метлой. Особенно мне досталось.       До этого грустный голос Кристины немного повеселел: она легко посмеялась. Это не могло не вызвать улыбку на лице Ромы.       — Точно. Помню, было дело. Но всё-таки мы отлично погуляли!       — Да, точно.       — Сейчас меня никуда не отпустят…       — Почему?       — Глупый вопрос, Ром. Люди отца патрулируют улицы вокруг. Местных жителей точно перепугали.       — Что вообще случилось? Ты ничего так и не объяснила. — Рома плотнее прижал трубку к уху, боясь упустить что-то важное — пропустить хоть одно слово. Но он догадывался, в чём дело. — Ты тогда сбежала со школы, не дождавшись меня и Петьку. Я думал тебя отец забрал или что-то вроде, но это же не так, верно?       Кристина не отвечала, но Рома слышал её участившееся дыхание.       — Кристин? Всё хорошо?       Вместо ответа послышался всхлип.       — Ром. Обещай, что не будешь ругаться. Обещаешь?       — Я тебе мама, что ли, ругаться на тебя. Что случилось?       — И милиционерам ничего не говори. Поклянись.       — Э-э... Ладно. Клянусь.       Несмотря на то, как легко и просто Рома сказал это, в области живота всё похолодело. Что же могло такого случиться, что дошло до клятвы и запрета говорить что-то милиционерам?       — Я поцеловала его.       Рома как будто не услышал или не понял всей сути этих слов, потому отреагировал не сразу. Они казались лишёнными смысла — бессмысленный набор букв, суть которого до него доходила постепенно.       — Поцеловала? Кого? — он хоть и говорил немного растерянно, но всё же для самого себя удивительно спокойно, словно уточнял имя какого-то очередного старшеклассника, на которого могла бы с холодным расчётом переключиться Кристина после смерти Славы. Но плач Кристины в трубке его отрезвил. Заставил догадаться. Понять всё сразу — за секунду. Рома в испуге широко раскрыл глаза. На его губах застыл немой крик, а вопль застрял в горле сухой костью — он хотел заорать во весь голос, но удержал всё в себе, закрыв рот ладонью свободной руки.       Ещё один жалобный всхлип донёсся с того конца провода.       — Рома...       — Капец. Вот твой батя тебя и выслал. Он видел? — Спокойный тон дался Роме с огромным трудом. Он знал наверняка: истерика здесь ни к чему. Проорётся в подушку позже — он уже всё решил.       — Да... Видел. Это было у нас дома. У меня в комнате.       — ЧТО?! — Рома всё же закричал, не дождавшись возможности повыть в подушку у себя в комнате, но тут же резко сомкнул губы и стиснул зубы, потому что на него тут же прикрикнула мать с кухни:       — Чего разорался?!       — Прости, мам, прости-прости. Я... Я всё. Всё. Как он у тебя в комнате оказался, Кристина?!       — Я его впустила...       — КРИСТИНА, ТВОЮ Ж!!!       — Роман Романович, я вам что сказала!       — Прости! Я всё, всё... Кристина! Ты совсем спятила?! Как ты так его впустила? То есть он даже не сам к тебе залез?!       — Он сказал, что не может входить без приглашения...       — Так на хрена ты его пригласила?!       Кристина не ответила.       — Ты совсем с дуба рухнула, Кристина? Он тебя убить мог! Убить! Сожрал бы и не подавился! Сухарики «Хрустина»!       — Перестань... Это не всё.       Но не только этим Кристина огорошила Рому: она во всех деталях, шепча, рассказала ему, как Серафим встретил её после школы и снова повёл гулять, как подарил конфеты с кладбища, как целовал ей руки и признавался в своих чувствах. Её голос был растерянный, напуганный, и между слов то и дело проскальзывали слезливые жалобные всхлипы, от которых у Ромы сердце щемило, что он сам был готов разрыдаться. Но нельзя.       — Я бы на месте дяди Олега тоже испугался... — в итоге сдержанно сказал Рома.       — Испугался? — удивленно спросила Кристина.       Да, он знал наверняка, о чём она сейчас подумала: Что за бред? Мой отец никого не боится! Боятся его — от милиции до бандитов! Но он кого-то или чего-то — бред. Даже следующий её вопрос Рома предвидел.       — Чего ему бояться?       — Бессмертная тварь вскружила голову его дочери, да ещё и преследует её — это страшно. Твой отец, прости, конечно, псих, но тобою дорожит. Во всяком случае, он будет немного расстроен, если этот жмурик тебя убьёт и разберёт на суповой набор.       — Серафим не собирается меня убивать! — Кристина вскрикнула.       — Ну, да-да! Поженитесь и будете жить на кладбище, верно?       — Перестань! Я тебе… душу открыла, а ты…       — Да, блин… Крис, прости. Просто… Я… Я… — Все слова встали поперёк горла. Рома не хотел делать ей больно — не думал даже, что это так может её задеть: голос Кристины стал совсем подавленным и унылым — так же теперь и он чувствовал себя. — Прости меня. Зря я так. Тебе так страшно было, наверно… Я бы в штаны наложил… Кристин, ну, ты как?       — Нормально, — с лёгким, как Роме показалось, недовольством отозвалась она, но именно этот тон позволил ему выдохнуть с облегчением: она не обиделась и продолжила говорить: — Так что вот! Из-за всего этого я вынуждена сидеть здесь. Понятия не имею, откуда у отца такая железная уверенность, что Серафим здесь меня не найдёт.       — Так дядя Олег уже поди его самого нашёл и разобрал на запчасти…       — Рома, — серьёзно обратилась Кристина. Он невольно выпрямился и расправил плечи, — поговори с Петей. Узнай про это.       — Что? А он откуда?..       — Не держите меня за дуру: я знаю, что сначала его старшие братья пришли на подработку в банду моего отца, а теперь и он сам.       Рома как будто проглотил язык от стыда, словно это его поймали с поличным за совершением противозаконных действий, а не их с Кристиной друга и его старших братьев.       — Ром, ты-то хоть не с ними?       — Ох, Кристина! — Он тут же пришёл в себя и смахнул капли пота со лба. — Какой из меня бандит? Я даже драться толком не умею. Не волнуйся. Я в такое точно не полезу. По своей воле так точно.       — Ладно, поверю.       — Кристина.       — Что?       — А может, я к тебе приеду?       Повисла тишина. Никто из них ещё несколько долгих мгновений не желал её прерывать, пока не заговорила Кристина:       — Я боюсь, что он может что-то сделать с тобой…       — Что? Кто?       — Серафим… Вдруг он теперь будет думать, что я его… Что я… Он поклялся, что не тронет тебя и Петю, но я всё равно боюсь… А что если он ревнивый? Знаешь, парни часто ревнуют своих девушек к другим парням… Даже друзьям.       Рома почувствовал, как задёргался его глаз, как кровь прилила к смуглым щекам, и знал наверняка, что почти чёрные глаза от злости посветлели, как это происходило обычно, когда его переполнял гнев. Сжав кулак до хруста в пальцах, он попытался взять себя в руки, чтобы не начать, как говорил Петя, злобно визжать.       — Кристина, начнём с того, что ты не его девушка. Он, чёрт бы его побрал, ходячий труп! На кой чёрт ему вообще девушка?! Откуда вообще у трупа чувства? Он сдох уже давно! Кристина, очнись! Он врёт! Врёт! Врёт!!!       Успокоиться не вышло. Абсурд! Абсурд! Абсурд! Это он хотел прокричать в трубку три раза — а то и сто три — лишь бы Кристина его не просто услышала, а поняла.       — Роман Романович! — снова закричала мама, уже войдя в зал. Она стояла в дверном проёме, грозно поставив руки на пояс — не менее грозно выглядело её лицо. Рома убрал трубку от уха и прикрыл микрофон ладонью, предвидя, что его будут отчитывать.       — Прости, прости! Я больше не буду!       — Ты сейчас у меня на улицу орать пойдёшь!       — Да, ну, ма-а-ам! Я не специально... просто...       — Давай закругляйся. А то разорался под вечер. Голосистый больно стал.       — Да, сейчас, мам... Прости.       Рома чувствовал, как рдели его щёки, но уже не от злости, а от жгучего стыда: Кристина точно всё слышала. Поднеся телефон к уху, он надеялся, как это бывало обычно, услышать, как Кристина сдерживала смех. Но из динамика доносилась только шипящая тишина, из-за которой волнение мгновенно забралось под кофту Роме, из-за чего по спине у него побежали мурашки.       — Крис, ты тут?       — Д-да... Я тут. Прости меня. Из-за меня тебя...       — Да ты чего. Когда тебя это так волновало? Подумаешь! Вот от отца я бы подзатыльник мог получить, а тут — подумаешь! Всё хорошо.       Она не ответила ничего. Её молчание тонкой иголкой болезненно врезалось под рёбра, отчего Роме стало трудно дышать. Ему так хотелось ей помочь, но едва ли он знал, как.       — Я поговорю с Петей. Может, что знает о том, что дядя Олег сделал с этим Серафимом. — Рома вернулся к просьбе Кристины. Он ни на секунду не сомневался, что Олег Николаевич уже добрался до больно храброго и наглого упыря и что-то с ним да сделал — точно не наоборот: это вскрылось бы сразу, и Кристина выла бы в три ручья из-за того, что её отца убил монстр, а не рассуждала о том, можно ли их после одного поцелуя считать парой. От одной только мысли об этом у Ромы дёрнулся глаз. — Кристин, ты эту ерунду всё же из головы выброси. Цветы — это, конечно, круто, но принимай впредь букеты только от живых парней, ладно?       И снова молчание. Он слышал только её дыхание.       — Ладно. Крис, ты звони, если что, я на связи. Позвоню Пете... Давай, до скорого. И, это, узнай там, может, я смогу к тебе завтра приехать ненадолго? И... Ладно, давай, пока.       — Спасибо, Ром, пока.       После зазвучали такие знакомые, но в этот раз отвратительные и гнетущие короткие гудки. Рома положил трубку на место, не решаясь позвонить Пете сразу. Он ещё какое-то время глядел на циферблат, прокручивая в голове всё то, что ему рассказала Кристина.       Но Рома взял себя в руки и всё же набрал Петю. Он ожидал услышать кого-то из его родни, но вместо этого в трубке раздался звонкий голос друга:       — Алло!       — Петь, ты?       — Рома! Охренеешь! Охренеешь! Я тебе собрался звонить! — Голос Пети сильно дрожал — он чуть ли не кричал.       — Что, что случилось?       — Упыря грохнули! Грохнули!!!       Сердце пропустило удар. В моменте Рома хотел выкрикнуть что-то восторженное в такт настроению Пети, но потом что-то тяжёлое, упавшее на плечи, вмиг опустило его с небес на землю. Он с трудом сглотнул и спросил:       — Ты уверен?       — Да там мои братья были. Говорили, что угрохали фрика, пристававшего к дочери босса, ну, сам понимаешь, кого, ага? Грохнули его и закопали!       — А-а… А где закопали?       — Да где-то далеко! Он сдох, всё теперь нормально!       — Петь… С херали он сдох? Откуда такая уверенность? — Рому одолевало море разных чувств, начиная с сомнения, заканчивая отчаянием и злостью. Из-за последней эмоции он даже выругался: как Петя мог быть таким наивным — Рома шлёпнул себя по лбу.       — Да ему там столько пуль всадили, а потом Пастух приказал его распилить! Руки-ноги где-то раскидали по пути, а туловище зарыли.       — И что?       — Да после такого любой сдохнет!       — Петь, вот ты дурак, что ли, совсем? Ты серьёзно веришь в то, что он помер?       — Не помер бы, так вылез бы и всех поубивал, разве нет?       Будь Петя рядом, а не на другом конце провода, Рома бы точно треснул этого коротышку по его почти что лысой башке за такую беспросветную тупость, но вместо этого он просто сжал и разжал кулак, и крепко стиснул зубы. Вдох и выдох — нужно было популярно объяснить другу, почему он неправ.       — При нас с тобой милиционеры стреляли в него, и, кажется, ему было немного плевать. Вернулся в итоге.       — Да легавые мазилы сраные.       — Да как бы нет.       — Отвечаю тебе — он сдох! Кристине надо рассказать!       — Стой! Стой! — Рома был готов броситься через несколько улиц, чтобы лично отговорить Петю от этой идеи, но тот, благо, не бросил трубку.       — А чё? Спокойно спать хоть будет.       — Тут… Всё оказалось сложнее… Я не уверен, что её эта новость обрадует…       — Чё? Почему?       У Ромы от волнения задрожала челюсть и свело живот. Он не знал, как быть: рассказывать Пете то, что ему рассказала Кристина, или нет — сохранить её откровение. Она доверилась именно ему, рассказала о своих искренних переживаниях, о которых не могла рассказать больше никому. Сердце щемило от мыслей о том, что поделившись с Петей полной картиной происходящего, он разрушит её доверие и станет для неё предателем — врагом. Неугодным, ненавистным.       Но всё то, что происходило, было неправильным и диким. Что-то ему подсказывало, что если он промолчит, то погубит её.       — Кажется… Она в него влюблена.       — А? Чё? Ты чё такое говоришь?       — Ну, вот так.       И Рома вывалил на Петю всё то, что ему рассказала Кристина, дополняя историю своим видением и мнением, а оно было таково:       — Этот жмурик охмурил её какими-то своими загробными чарами — она как будто очевидного не видит! Он сожрёт её, Петя! Сожрёт! Пара они! Как же! Это ужас! Я не знаю, Петь, не знаю. Это что-то несусветное… Ещё и букет с ленточкой «Вечная память» — это ж, простите, пиздец! Ну, как он до такого додумался? А-а-а-а!!!       — Охренеть… Фу. Она, что, получается труп целовала?       — Петя, блин!       — Я не могу перестать об этом думать. Он же… ну, трупак. Зомбарь практически! Вот чисто так в морг прийти и засосать какого-нибудь жмурика — это ж то же самое.       — Только я тебя прошу, очень прошу! Не говори Кристине, что я тебе это сказал! И ментам ни слова! Ты меня понял? Я сам им всё скажу так, как надо! Ты понял?       — Я понял-понял. Я вообще не хочу с мусорами общаться. Нахер надо, ещё потом меня по какой-нибудь статье за вампиризм закроют. Они у нас мастера вешать дела на кого попало.       — Ну, вот и не суйся, не отсвечивай им. Я всё сам. Я мозги — ты кулаки. Всё как и раньше, понял?       — Да понял я, понял. Но, слушай, мы же не сможем всё время от Кристины скрывать, что жмурика её грохнули и прикопали. Как минимум батя ей расскажет.       Рома задумался. Если Серафим не мёртв, но хотя бы зарыт надолго, Кристина будет убиваться и страдать, а если узнает, что мёртв с концами, может произойти что-то похуже. Нужно было срочно придумать, как испортить её мнение об этом уроде.       — Петя, знаешь, нам надо поискать его логово.       — Чё?! Какое к чёрту логово…       — Ну, не логово. Что там у вампиров…       — Ты чё несёшь?       — Раз он мёртв, то бояться нечего. Ты же сам говоришь, что точно мёртв, — ехидно сказал Рома, и тут-то Петя трусливо заблеял: кажется, он начал догадываться, к чему всё идёт.       — Только не говори, что…       — Да, кладбища. Нам надо обыскать кладбища.       — Да их же дохрена!       — Ну, я сужу для тебя круг поисков: сто процентов, что в Новодевичье нам надо. Ну, или на крайняк Смоленское.       — Ты меня не утешил, бля! Я не буду с тобой таскаться по кладбищам и надгробья разглядывать!       — Хорошо, — уже нервно протянул Рома, потирая переносицу и понимая, как много ему предстоит работы. — Я ещё сужу круг поисков: он, если верить рассказу Кристины, из какого-то богатого дворянского рода — нам нужен склеп. Я тебе отвечаю — у них есть склеп! Он какой-то там Мецгерский… Может нам повезёт, и нам какой-нибудь могильщик местный или монашка пальцем покажут на нужный нам.       — Я не понял, тебе туда на хрена? Мне туда на хрена?       — Хочу попробовать найти что-нибудь компрометирующее на него. Что-то, что поможет охладить чувства Кристины к нему.       Петя несколько секунд издавал странные гудящие звуки, но потом всё же сквозь зубы недовольно процедил:       — Да с чего ты решил, что вообще там что-то найдёшь? Там легавые поди уже всё сто лет назад подчистили! Не ты ж один тут самый догадливый с кладбищами!       — Ничего не найдём — ладно.       — Ладно! Ладно! Но перед этим придётся таскаться по кладбищам! Вот тебе делать нечего!       Рома вздохнул, помолчал, подумал и спокойно сказал:       — Я один пойду, раз ты ссышь. — Рома знал наверняка, что для Пети такого рода утверждение всё равно, что быку красная тряпка. Это сработало: Петя злостно запыхтел в трубку. Рома тут же представил себе, как зардело лицо его друга.       —Да я! Да я! Ты кого ссыкуном назвал? Где это твоё Новодевчачье кладбище?!       — Новодевичье, Петь.       — Да насрать! Завтра идём! Утром зайди за мной.       — Хорошо. До завтра. И Кристине ни слова, понял?       — Понял, понял. Пока!

***

      Земля была ледяной. Это не обжигало, не холодило и не вызывало мурашек. Серафим вообще забыл, что такое мурашки. Всё казалось странным. Ещё более странным было ощущать отсутствие конечностей и то, как комки замёрзшей земли вперемешку со снегом заполнили рот, нос, уши и даже глаза.       Объятия безмолвной неживой земли где-то под Петербургом давили на кости и плоть, не давая пошевелить тем, что осталось при нём.       Странно, что голову не отрезали. Испугались. Парни, которые с ним это сотворили, были не в восторге от такого указа начальника. Одного скрутило от нанесённого им же удара топором по руке Серафима: совсем молодой парень — может немного старше его самого при жизни — непроизвольно опустошил желудок, стоило предплечью упыря с хрустом костей и сухожилий отделиться от тела.       Серафим всё видел. Всё понимал, но притворялся, будто он без сознания. Ему, как покойнику, это давалось до смешного легко. Но хотелось их всех поубивать: он не один раз успел представить, как крепко стиснутыми острыми зубами вырывал им глотки и рвал их тела на куски. Но всё же держался, держался изо всех сил.       И где он теперь? Под землёй, в ледяной могиле, на которую падал свежий снег с чёрных траурных туч.       И кто его теперь отсюда вытащит? Пролежит тут ещё семьдесят лет?       Не получалось даже грустно вздохнуть на манер живого, потому что он мёртво лежал в земле.       Зато это того стоило!       Кристина его поцеловала! Его первый в жизни поцелуй, в плату за который он был не против пролежать в земле хоть целую вечность, пока не истлеют его кости.       Её прекрасное белое личико с лёгким румянцем и едва заметной россыпью веснушек не покидало его мыслей.       Губы Серафима растянулись в блаженной улыбке. Мёртвое сердце в груди пропустило пугающе для него живой удар.       Нет. Нет. Нет!       Он не хотел гнить в гранитной земле в окружении спящих червей. Нужно было выбираться.       Но кто мог бы его спасти? Кто бы именно сейчас услышал его жалобный зов, чтобы вырыть его из свежей могилы.       «Сергий, мой дорогой Сергий...»       Одно лишь воспоминание о нём раззадорило Серафима. При жизни в нём не было столько азарта борьбы, сколько появилось после смерти, и этот азарт распалялся при виде этих пронзительно глядящих светлых глаз, полных решительности, и уверенного строгого лица.       Так похож на Сашеньку.       Даже такой же рыжий.       Но бесстрашнее. Смелее. Может даже чуть-чуть злее.       Серафим заулыбался широко, да так, что через приоткрывшийся рот, за разомкнувшийся ряд острых зубов, нападало ещё больше горькой земли прямо на корень языка.       Как было бы славно, если бы они смогли стать чем-то большим, чем то, что они есть сейчас.       Он так одинок. Совсем один в этой горькой ледяной земле. Больше, чем снова увидеть Кристину, Серафим хотел очутиться в склепе рядом с родителями и братом, поближе к их останкам. Ему бы и яма вблизи склепа сгодилась под открытым небом — лишь бы поближе, лишь бы не так одиноко.       «Сергий! Сергий!» — думал Серафим, взывал и плакал где-то глубоко внутри себя, потому что глаза забила земля, и даже если бы он и смог проронить хоть одну мёртвую слезу, она бы тут же впиталась в комок колючего песка.       В церкви было лучше: Серафим спал под её скрипучими половицами, слушал молитвы и не видел снов, лишь изредка просыпаясь, когда черти устраивали свои дьявольские пляски. Но сейчас как будто бы даже они о нём позабыли.       А Кристина? Кристиночка? Она о нём помнила? Серафим знал, что помнила. Своей оторванной от тела душой он чувствовал её присутствие. Если раньше она лишь изредка мелькала рядом, радуя его своим вниманием, то теперь он часто ощущал душой свет её души и тепло тела.       Его уста жаждали произнести её имя, просмаковать, но земля плотно забила рот.       «Сергий! Чёрт бы тебя побрал!»       Но Сергей его словно не слышал. Не откликался. Собака тоже не спешила. Никому он не нужен. Никому. Мёртвое сердце разрывалось так, будто ещё совсем немного живое.       Земля как будто бы зашевелилась. Сверху донёсся шум. Что-то скребло. Кто-то его откапывал! Металлическая лопата со звоном врезалась в холодную землистую плоть его могилы. Телу становилось всё легче и легче, Серафим был готов вырваться наружу без рук и ног, ощутив даже такую незначительную лёгкость.       Вскоре зимний морозный воздух коснулся кожи. Кто-то осторожно убрал землю с глаз Серафима, и он смог увидеть своего освободителя. Он навис над ним, опираясь на черенок лопаты и с улыбкой острых, прямо как у него, клыков всматривался в лицо Серафима горящими янтарным огнём глазами.       Серафим заулыбался. Незнакомец встал на колено и приподнял Серафима за лацкан плаща. Стоило принять сидячее положение, как земля сама комками вывалилась изо рта, а за ней последовал смех. Живой, яркий, радостный. Серафим не знал, что ещё мог так смеяться — так искренне, так восторженно и так воодушевлённо.       — Ну, здравствуй, барин.       Мальчишка в глупой кепи лет шестнадцати с острыми ушами, синюшной кожей, одетый в рваньё, улыбался ему в ответ, обнажая два ряда острых зубов.