Сумрак над Невой

      Олег Пастухов мерно делал одну затяжку за другой. Для недолгого перекура сигаретам он предпочитал куда более крепкие сигариллы, в которых и табака водилось куда больше. Дел было невпроворот — не до сигар, отнимающих слишком много времени. Но, несмотря на это, Олег, казалось, никуда не спешил в моменте, во всяком случае, он не выглядел суетливым и расторопным. Каждое его действие было размеренным и ровным. Это поручение стало для него особенным. Босс вальяжно сидел за столом, всем своим видом демонстрируя, что он в хорошем расположении духа и готов тратить на Свистка и Бурого своё драгоценное время, которые только что вошли в кабинет и нерешительно ступили на красный ковёр.       — Петроградского маньяка найдите и убейте. Поняли? — совершенно ровно и спокойно сказал он, словно о чём-то совсем будничном, выпустив изо рта густое облако дыма.       — Поняли, — сказал Свисток.       Бурый молча кивнул с глупым видом, который подчёркивал его сквозящую какой-то простецкой тупостью грозность. Но Пастух бугая совсем не боялся — наоборот: у Бурого дёргалась губа. Свисток знал, что это у товарища от страха хотя со стороны выглядел тик зловеще.       — Это ваша возможность расплатиться с остатком долга. Прощу всё. Оплошаете в этот раз — лично вас порублю, по кускам в бетоне закопаю, а блоки с первым кораблём отправлю в залив и там на дно сброшу. Усекли?       Теперь уже и Свисток кивал. Внутри всё подрагивало от спокойного и ровного тона босса, а тот словно совсем не замечал своих подчинённых, листая какие-то бумаги на столе и пуская дым. Про бетон Олег не шутил: ему доводилось такое проворачивать с недоброжелателями и врагами. Свистку отлично запомнилась одна конкретная сцена: ему пришлось смотреть со стороны, как оглушенную ударом женщину — жену одного неугодного — Пастух лично скинул в желоб и засы́пал сырым цементом, и даже бровью не повел. Что-то внутри противилось, переворачивалось и отрицало случившееся, но стоило вспомнить и представить мучительность такой смерти, как самому становилось страшно от осознания перспективы оказаться в таком же незавидном положении, ещё и на дне залива.       В кабинет постучались. Бурый и Свисток одновременно обернулись, стоя на ковре у стола в тёмном кабинете, точно провинившиеся школьники перед директором, а Олег даже не взглянул на дверь. Он только чуть громче сказал:       — Войдите.       Внутрь влетел мужичок лет сорока невысокого роста, неприметного вида, но один его глаз немного косил. В мозолистых руках он держал толстую папку.       — Я за тебя заранее попросил, — радушно пояснил Олег, чуть откинувшись на кресле.       Свисток чуть ли не вырвал папку из рук косого, раскрыл её и стал бегло читать между строк, но даже этого ему хватило, чтобы сердце болезненно сжалось, а внизу живота похолодело. Бывший мент даже не заметил, как Бурый пристроился чуть позади и тоже читал, что там написали. Именно он и выдал как-то слишком оживлённо:       — Босс, так это тот, что нас тогда нагнул с деньгами! У него ещё мужик со свинячей головой на побегушках! Ну который вампир!       Свисток живо поднял взгляд и устремил его на Олега, который замер в одной позе. Лицо мужчины очерствело, в глазах сверкнул лёд злобы, а губа нервно дёрнулась. От этого зрелища даже Бурый, тоже посмотревший на главаря, с трудом, шумно сглотнул. Они оба хорошо запомнили реакцию босса на их рассказ о нечисти, скитавшейся по улицам Петербурга: «Не мелите чушь, дебилы» — холодно, просто и ясно. Олег тогда не воспринял их всерьёз, посчитав доклад о том, что менты ловили уже несколько месяцев настоящую нежить в городе — проблемами с головой у легавых, и что они в силу своей тупости не могли поймать изворотливого гада, оттого и грешили на мистику. А со свиноголовым Поваром всё было и того проще: «Мало, что ли, кретинов и фриков?» — так им сказал Пастухов тогда. А всю украденную сумму повесил долгами на двух нерадивых шестёрок, посчитав, что просто свести с ними счёты будет не очень разумно.       — Вот и деньги вернёте, — отчеканил тем временем Олег. Звучал он спокойно, но голос сквозил холодящей душу злобой, не менее пугающей, чем та ярость, что заблестела в его немигающем взгляде.       — Так, а как убить! Он же уже умер, — как-то нескладно ответил Бурый, нервно улыбнувшись.       Свисток ударил себя по лбу. Отчасти с вопросом он был солидарен, но всё же такое при боссе лучше не говорить. Он взглянул на их главаря, и тот совершенно не поменялся ни в позе, ни в лице — Пастух только слегка качнул головой в обе стороны, и теперь уже нервно дрогнуло его нижнее веко правого глаза. Он злился.       — Что за урод? — быстро и сухо бросил Олег и прекратил затягиваться, затушив сигариллу, но из руки её не выпустил. Вместо этого он стал крутить её в руках, как какую-то безделушку или ручку, которая осталась сиротливо лежать на столе, поблёскивая своим позолоченным геометрическим рисунком.       — Ну как. Вы не знаете? Мы же вам тогда о нём рассказывали. Мы не врали и с ума не сошли, — отчего-то проявил инициативу в разговоре Бурый, который хоть и держался уверенно, но голос его временами подрагивал. — Это же невский вампир, людоед… И Свиноголовый на него работает. Ну который ещё наших ребят покромсал. В газетах о них не пишут, но люди болтают всякое.       Может Бурый сказал бы ещё что-нибудь, но в кабинет ворвался светловолосый мужчина. Глаза его горели непередаваемой смесью волнения и испуга. Пастух бросил на него настолько злостный ядовитый взгляд, что даже Свисток и Бурый ощутили его на себе и непроизвольно сжались. Мужик быстро рапортовал:       — Наши парни звонили! Ваша Кристина!       Стоило Олегу услышать имя своей дочери, как в его взгляде блеснуло что-то нехорошее, а лицо посерело. Он замер. Застыл, как зверь, которого застали врасплох в густой чаще, где он не намеревался встретить другого охотника.       — Вот сука, — процедив сквозь стиснутые зубы ругань, Олег разорвал сигариллу в руках. Свисток заворожённо наблюдал за быстрыми резкими действиями босса и за тем, как табачная труха бесшумно осыпалась на блестящую поверхность стола.       Стало ясно, что босс больше не злился — он был в ярости. У каждого в помещении затряслись поджилки. Казалось, если Пастух не перегрызёт глотки, то перестреляет всех присутствующих.       — Хули вы встали! — ударив со всей силы по столу кулаком и срываясь на крик, отдал приказ Пастух. — За дело!       Впереди их ждала большая заварушка...

***

      — Ты не особо осторожен, — сказала Кристина. Красная «Ромашка» оказалась приторно сладкой, из-за чего девушка немного сморщила нос. Отказываться от угощений она не стала: себе дороже. — Ты совсем недавно натворил тут дел. Тебя ищут…       — Ха! — Серафим эмоционально взмахнул руками, казалось, в такт его движениям поднялся ветер, стремительно пронёсшийся по широкому проспекту. — Какая разница? Что они мне сделают? — Звучал он важно и горделиво, но всё же больше счастливо.       Кристина, пытаясь сохранять спокойствие, внимательно наблюдала за ним: так с виду и не скажешь, что этот парень — кровожадный каннибал. Правда, стоило ему улыбнуться во все зубы, как осознание тут же ударяло в голову с последующим головокружением.       — В нашу прошлую встречу я был совершенно невежлив и не сдержан. Позволь поинтересоваться, Кристиночка, чего бы тебе хотелось прямо сейчас?       «Не умереть…» — подумалось ей. Сладость во рту резко приобрела неприятные кислые оттенки. В другой ситуации Кристина без лишнего смущения сплюнула бы прямо себе под ноги, но сейчас ей казалось, что такая выходка могла вызвать у упыря раздражение — мало ли, как он отреагирует! Пришлось несколько раз хорошенько сглотнуть.       — Тебе не нужно бояться меня.       — Ну… с этим сложно. Ты — сверхъестественное существо, ходячий мертвец и просто убийца.       — Ну хватит. — На его лице мелькнуло страшное раздражение, глаза недобро блеснули. Сердце Кристины бешено забилось. Внутри образовалась всепоглощающая пустота, от которой свело живот. — Волков в цирке видела? Да? — Серафим резко повеселел. Кристина оторопела и не знала, что ответить. — Вот! Волки тоже убивают всяких там овечек, но своих дрессировщиков нет. Чаще всего...       — Странная аналогия… Ты же не волк. И мы не в цирке. И я не твой дрессировщик!       — Как знать! — он лукаво улыбнулся, прищурив неизменно дергающиеся глаза. — Смотри, как хорошо я себя с тобой веду! Я даже не убил твоих друзей! А так хотелось…       Кристина чуть не взвизгнула. Его слова резким звуком полоснули не только уши, но и что-то глубоко внутри, отчего она сильно вздрогнула.       — Не смей их трогать!       Серафим вальяжно развёл руками и скорчил наигранно безразличное, надменное лицо, добавив:       — Больно надо. Ты бы мне никогда этого не простила.       — А почему решил, что Славу и его друзей прощу?       — А разве ты сама не думала о том, что они это заслужили? Разве в твою голову не закрадывались мысли о том, что это то, чего они заслужили? — Серафим неестественно быстро приблизился к ней и склонился, чтобы их глаза оказались на одном уровне. От неожиданности Кристину пробрало как от удара током, но от растерянности она не сдвинулась с места. Он как будто прочитал её мысли, как будто знал, о чём она думала на самом деле. В голову закрадывались гадкие мыслишки — от осознания становилось мерзко. А может он блефовал? Кристина не могла знать наверняка.       Оставалось только смотреть в его диковатые блестящие глаза, которые, казалось, жили своей жизнью, колеблясь из стороны в сторону по горизонтали. Любопытство прорвалось сквозь страх:       — Что с твоими глазами?       «Да зачем…» — только и успела подумать Кристина, ожидая, что этот вопрос, касающийся внешности, возможно, обижающий упыря, взбесит его, и она точно останется без головы и парочки других частей тела. Губы непроизвольно поджались. Последние конфеты выпали из разжавшегося кулака, но Серафим ловко их поймал и вручил ей обратно, спокойно и непринуждённо отвечая на вопрос:       — Это у меня с рождения.       Напряжение сменилось каким-то приятным расслабляющим теплом, прокатившимся по всему телу, благодаря которому Кристина смогла спокойно выдохнуть и разжать губы, чтобы спросить:       — Это связано с тем, что ты такой белый? Ты говорил про это, кажется… ну что ты…       — Да-да, это оно самое!       — А оно тебе не мешает?       — Лишь самую малость. При жизни больше, чем сейчас. Когда я был живой, мир немножко плыл. Знаешь, как будто под водой, но не так плохо. Хотя может под водой ты видела бы так же, как я видел на суше… Не знаю! Сложно сравнивать, — протараторил Серафим, активно жестикулируя. Эти манеры напомнили Кристине Рому! Он совершенно так же начинал размахивать руками, когда рассказывал то, что вызывало у него какие-то сильные эмоции, но которые он изо всех сил старался скрыть от других (но выходило плохо).       Серафим осторожно взял Кристину, убравшую остатки конфет в карман, за рукав пуховика и повёл за собой.       — Пойдём! Если будем стоять тут, то нас точно кто-то да увидит! Но куда всё-таки ты хотела бы пойти?       — Не знаю даже. Разве тебе можно вот так в открытую разгуливать по общественным местам? Милиционеры же… патрули.       Серафим звонко рассмеялся, продолжая вести Кристину за собой. Его смех сливался с прохладным сырым ветром и в ту же секунду отражался от каменных стен старых, но по-прежнему величественных зданий, из-за чего рождалось такое лёгкое, едва заметное, но мистическое эхо, пронизывающее европейские улицы. А люди, идущие по своим делам, словно даже не замечали всего того, что происходило. Кристина вглядывалась в лица прохожих, но те словно бы не видели ни её, ни беловолосого высокого юношу в тёмном плаще.       — Они слепы. Слепы и беспомощны, Кристиночка.       — И всё же… Ты совсем не боишься?       — Да не особо. Правда! — бахвалился он, иногда поглядывая из-за плеча.       Кристина уже больше с трепетным страхом, чем с душащим испугом глядела на Серафима, ловя себя на дурацкой и будто бы неуместной мысли: «Какой же он высокий…» Она ощущала себя рядом с долговязым упырём жалким крошечным ягнёнком, которого он хищной лапой прихлопнет и даже не заметит.       — Серафим, расскажи про себя. Ты ходил в школу? Как я сейчас. — Отчего-то ей показалось, что завести непринуждённый разговор — это отличный способ разрядить обстановку.       — Ох, тебе правда интересна эта унылая скука? — рассмеялся он, продолжая тащить её за рукав.       Кристина кивнула.       Вдали уже виднелся подсвеченный шпиль Петропавловского собора. В совсем загустевшей сумрачной мгле он казался золотым копьём, устремившимся ввысь по воле святого воина, желающего одолеть холодный мрак подступающей декабрьской ночи. Но ночь была злее. Сумрак сильнее. Огни мостов и машинных фар сдавливались тягучими тенями, подступавшими и сверху, и снизу — и с неба, и с темнеющей земли. Ночь вступала в свои права. Ночь таила в себе много тайн. Кристину затрясло от страха.       — Что с тобой? Я же даже не начал свой заунылый рассказ про свою гимназию и то, как я дважды сидел в карцере за то, что в партикулярном платье ходил по городу! Кристиночка, всё хорошо? Ты устала?       — Н-нет. Всё хорошо. Просто… Ты не боишься темноты?       Серафим оскалился в жутковатой клыкастой улыбке. Почти что звериные клыки, скрытые до сего момента за посиневшими губами, в миг безобразили его действительно красивое, хоть и ужасно бледное холодное лицо. Кристине стало ещё страшнее.       «Вот и сожрёт он меня под покровом ночи…» — думала она, совершенно не понимая, как угомонить свои трясущиеся колени.       — Я вампир — я не боюсь темноты, — чётко ответил Серафим. — Темнота боится меня! — Его глаза сверкнули огоньком безумия. Игравшие на его дрожащих, остекленевших радужках ледяные чистые блики завораживали и приковывали взгляд. Он пугал, но страх тот был гипнотический, отчего Кристина ещё больше ощущала себя зашуганной и околдованной мистическим охотником овцой, которая без его воли не сделает ни единого шага назад — никакой борьбы — только опьяняющий ужас, сковавший тело. И чем темнее становилось вокруг, тем острее она это ощущала.       Сегодня Кристину не одолевал шок от чьей-то внезапной и кровавой смерти, который мог приглушить её личные волнения и переживания за собственную жизнь, — сегодня она искренне стала беспокоиться за вероятность свое́й внезапной и кровавой смерти где-то на Петровской набережной.       Огрызки её трупа найдут утром.       По частям.       От неё не останется ничего, кроме парочки костей. Может ещё головы и клочков одежды.       Перед глазами на секунду предстала картина, как кровавая полоса прерывисто тянется вниз по гранитным серым лестницам к застывшей до первой оттепели Неве, и там, на серо-буром ледяном щите реки лежит её растерзанное тело. Или то, что от него останется.       Кристина чуть не упала в обморок. Так бы и свалилась на заледеневшую плитку, если бы не подхвативший её под руки Серафим. Не то от страха, не то от какого-то другого чувства сердце чуть не выпрыгнуло из груди.       Упырь со скорбной горечью глядел на побледневшую девушку. Его глаза наполнились душераздирающей тяжёлой тоской — такой искренней и неподдельной.       — Ты боишься меня?       Кристина не ответила. Ответ был очевиден.       — Кристиночка, если бы я только знал, как уверить тебя в том, что я не трону тебя — не посмею!       Он осторожно посадил Кристину на гранитный парапет набережной — достаточно широкий, чтобы на нём сидеть. Их обоих обдувал ледяной сырой ветер, метавшийся по округе и согнавший с неба все грязно-серые облака, обнажив его благородную глубокую беззвездную синеву. Только месяц тоскливо и одиноко застыл на этой бездушной однотонной простыне. Казалось, что и его тьма вот-вот и поглотит.       — Да как же… Сейчас вот проголодаешься и съешь, — сказала Кристина, совершенно не подумав, о чём уже начала жалеть. Она ожидала увидеть в глазах упыря ярость — тот свирепый загробный гнев, который и станет причиной расправы над ней. И тогда уж точно милиционеры с утра пораньше её по кусочкам будут отскребать от ледяной корки, схватившейся в морозные дни на поверхности Невы. А куски эти сложат в чёрный пакет и вручат его убитой горем родне.       — Ох, по́лноте! — беззлобно сказал Серафим, махнув рукой. — Хотел бы, уже бы! — Он рассмеялся, но стоило ему заметить, что Кристина сделалась мрачнее, как и он сам тут же приуныл. — Я правда не хочу тебя есть, Кристиночка.       — Что же меня так выделяет на фоне всех тех, кого ты жестоко и беспощадно убил? — Слова давались с трудом, горло сводило спазмом от страха, но Кристина изо всех сил старалась держаться уверенно и смело, хотя всё её нутро сковывало в ужасе при одном только взгляде на бледно-серого упыря.       Серафим задумчиво склонил голову. Сначала выражение его лица казалось озадаченным, но потом он легко улыбнулся и ответил:       — А кто ж знает. Любовь — она не даёт нам выбора! Даже после смерти! Ха! Она просто случается!       — Л…любовь?       — Ну конечно! Кристиночка. Я много месяцев скитался и бродил, пытаясь разобраться в том, кто я и что я есть, но все мои мысли раз за разом возвращались к тебе! К блеску ума и храбрости в твоих красивых голубых глазах и сжигающему меня огню твоих рыжих волос. — Он осторожно смахнул одну выбившуюся из-под шапки медную прядь с румяного лица девушки, отчего она вздрогнула. Его рука была пугающе ледяная — её касание обжигало трупным холодом. — Прости. Я не хотел тебя задеть… Я знаю, что тебе неприятно то, что я совсем остывший… Как труп. Но, увы, я и есть труп, Кристиночка…       Такой тоскливый, такой печальный и сникший Серафим виделся Кристине в моменте безобидным юношей, что признавался ей в своих нежных чувствах. На мгновение она даже перестала чувствовать страх: он сменился чем-то другим, чем-то, от чего сердце ускорило ритм, а коленки задрожали как-то совершенно по-другому.       — Ты думал обо мне все эти месяцы? — неуверенно переспросила она, сильнее стиснув ноги.       — Да! Много! Много! Я пытался писать письма, я хотел отдать их тебе. Я писал все свои мысли, но не решался на такой шаг. Я мертвец, Кристиночка! Разве может у живой быть счастье в любви с мертвецом? Не может! Я думал об этом. Я страдал, что не жив. Сожалел, что меня убили. Что родился тогда! Не тогда же, когда и ты. Сожалел ещё больше, что стал таким — лучше бы просто умер и истлел! Сожалел даже, что встретил тебя… Моё сердце. Я мёртв, а оно болит, Кристиночка… — Серафим с удивительно естественным драматизмом приложил ладонь к груди.       — Ты следил за мной? — Вполне себе очевидная догадка вырвалась из Кристины неловким вопросом.       Серафим нахмурился: вопрос ему явно не понравился, и Кристина напряглась, ожидая чего-то нехорошего, но вместо этого он просто возразил с явно оскорблённым видом:       — Ты за кого меня принимаешь? Нет! Ни в коем случае! Я не какой-то там… Нет! Нет! Я лишь только несколько раз приходил туда, где хотел встретиться с тобой, завязать разговор, отдать письмо, но вот не решался, трусливый, и уходил… Наверно, это тоже некрасиво, но иначе я не мог. Я боялся, что если положу письма в почтовый ящик, то они попадут не в те руки. Ох, как глупо, глупо я звучу! Прости, Кристиночка!       Кристина хотела было возразить, но случившееся за один короткий миг заставило её взвизгнуть, закрыв ладонями рот: Серафим сам себе дал звучную, явно сильную пощёчину. На его мраморной коже появилось четыре глубоких пореза, из которых тут же выступила тёмно-красная, почти что чёрная, кровь. Кристина машинально приблизилась, взяла упыря за лицо, подтянула к себе, чтобы рассмотреть получше, будто самый обычный мальчишка порезался, и нужно было срочно определить степень тяжести ранения и придумать, как спасти. И только в полной мере ощутив холодность кожи упыря, Кристина поняла, что смотрела ему прямо в глаза. Он был так близко. Если бы он дышал, то она бы точно ощутила его дыхание на себе, но Серафим застыл как статуя — холодная, неподвижная и безжизненная. Сердце Кристины шумно забилось, голова закружилась, а в животе ощущалось что-то странное, но вполне приятное. Лишь когда себя проявило чувство смущения, она опустила руки и отвела взгляд. На одной ладони осталась холодная тёмная кровь, что каплями падала вниз, прямо ей на колготки.       — Прости. Из-за меня ты замаралась. Только не переживай. Эти пятная — они исчезнут. Позволишь?       Кристина кивнула, и Серафим принялся снегом очищать окровавленную ладонь ещё не до конца пришедшей в себя девушки. На фоне снега его руки не казались такими ледяными, но та осторожность, с которой он придерживал её руку, будто бы дарила странное приятное тепло. Ненастоящее, но чуть-чуть согревающее.       — Исчезнут?       — Да. Моя кровь со временем исчезает. Превращается в прах, пыль.       — Любопытно…       — Теперь тебе будет холодно…       И правда: рука всё же заболела от холода снега, кожа чуть онемела, что Кристина едва чувствовала кончики пальцев. Серафим обхватил её кисть своими руками, но потом убрал их с досадой на лице.       — Вряд ли я смогу тебя согреть.       — Не переживай. Не так уж и холодно. Бывало и холоднее.       — У тебя снова нет перчаток.       — Я так их и не нашла. Нужно купить новые.       — Можно я тебе сделаю подарок? — Серафим как-то оживился. Кристине даже стало легче на душе: до этого глядя на его траурное лицо, ей самой становилось скверно. Она ему кивнула, добавив:       — Только не снимай их с трупов, пожалуйста. И у живых под угрозой смерти не отбирай.       — Ох-ох! Сложно! Придётся вспоминать, в каких гостиных дворах я был при жизни!       — Сложно? Что? Почему? — Кристина спрятала замёрзшую влажную руку в рукав пуховика: стало значительно теплее.       — Понимаешь, Кристиночка, некоторые суеверия о вампирах оказались вполне себе чистой правдой! Я не могу заходить куда-то без приглашения, представляешь, да? Но это не касается мест, в которых я был при жизни.       — Ого! Интересно. — И ей действительно было интересно. — А что ещё о вампирах правда? Чеснок? Осиновые колья?       Серафим хохотнул.       — Хочешь убить меня?       Кристина поджала губы в испуге, но тут же расслабилась, увидев, как мягко смотрел на неё Серафим.       — Всё чепуха!       — И кол тоже?       — И он тоже.       — Тебя кто-то пытался убить уже таким образом?       — Да! Я сам! Было самую малость страшно, но я справился.       У Кристины что-то камнем рухнуло внутри: она буквально выслушала откровение о неудачном самоубийстве, которое незримым осиновым колом вонзилось ей в сердце, отчего оно неприятно защемило. Даже спрашивать не нужно было — она сразу поняла всё верно: он пытался себя убить.       Столько эмоций и вопросов навалилось, что Кристина физически ощутила их тяжесть на своих слабых узких плечах. Ссутулившись, она почувствовала небольшое облегчение, позволившее ей глубоко вдохнуть и задать один вопрос, не глядя на Серафима — только на его длинные тонкие пальцы, барабанившие по коленям:       — Тебе так не понравилась жизнь вампира?       — По́лноте! Разве это жизнь! Это смерть!       От ответа у Кристины кошки заскребли на душе. Она смотрела на Серафима и не понимала, как он мог улыбаться, говоря об этом. Как он мог улыбаться, пережив собственную смерть. Несмотря на то, что телу было достаточно тепло физически из-за одежды, покрывавшей его, оно холодело от исходящей изнутри тоски.       — Ох, моя дорогая Кристиночка, в этот раз я не позволю тебе замёрзнуть. Я провожу тебя домой. Я благодарен тебе даже за такую короткую прогулку.       — Нет-нет, я не замёрзла! Давай посидим ещё! — заспорила она, с удивлением поймав себя на мысли, что страх будто растаял. Прямо как тогда, когда они танцевали на площади, но если тогда они кружились в танце, и её сердце наполнилось даже чем-то сродни дурманящему веселью, то сейчас удар за ударом оно пропускало вместе с кровью маслянистую, вязкую грусть. Кристина даже не заметила, как взяла Серафима за руку. Холод его тела как-то быстро стал привычным и менее заметным. Он же вздрогнул, совсем как живой, и посмотрел на неё с наивным юношеским испугом.       Разве беспощадный убийца способен на такой взгляд?       Может он не такое уж и чудовище?       Может он просто несчастная проклятая душа?       Вдруг Серафим взял её руку в свои и согнулся над ней, чтобы что-то внимательно рассмотреть. Почти что белые пряди одна за другой упали с плеч, закрывая его лицо подобно занавесям с двух сторон. С вновь накатившим волнением Кристине оставалось только ждать, что же выкинет её новый друг. Вдруг он всё это время ждал, когда она потеряет бдительность, и теперь собирался откусить ей пару пальцев. Всё внутри снова похолодело, Кристине сделалось дурно. Тени над ними сгустились. Фонари словно начали гаснуть. Крик застыл где-то в груди и из-за вновь возникшего в горле спазма не мог вырваться наружу. На глазах навернулись жгучие слёзы. Вновь охваченная страхом, она чувствовала, как Серафим особое внимание уделял мизинцу. Его и откусит первым. Начнёт с малого.       — Твой мизинчик. Кристиночка… Он такой красивый!       — Ч…что?       — Он такой аккуратный! Такой красивый! Никогда таких не видел! Ох! Ты так прекрасна, Кристиночка! Твои руки… Какие чудесные руки! — с восторгом говорил Серафим, подняв на переволновавшуюся Кристину восторженные колеблющиеся глаза. — С такими руками впору играть на инструменте!       — Инструменте?       — Кристиночка, таким мизинчиком можно тянуться к струнам в игре!       — Ох, ты… об этом… Я… я… ни на чём не играю. Но один мой друг. Ты, наверно, его знаешь, тоже говорил, что у меня довольно длинные пальцы… Подошли бы для скрипки... Но я не уверена: руки всё равно мелкие... Как у ребёнка.       — Они красивые. Просто красивые, Кристиночка! Есть ли в тебе хоть один изъян? — Его голос так и дрожал от восторга.       — Ты очень эмоционален.       — Прости. Тебя, верно, это пугает? Я таким при жизни не был… прости… прости, пожалуйста! Я совсем разучился держать лицо. Если рай есть, то мои родители горят там от стыда так же мучительно, как если бы им пришлось гореть в пламени ада! Ха!       Кристина нервно хихикнула: она не знала, жутко это или действительно забавно, но Серафим улыбался, обнажая острые клыки, которые, казалось бы, стали пугать её чуточку меньше.       — Нет-нет, всё хорошо. Просто… непривычно. Не переживай.       Серафим осторожно поглаживал её руку, проявляя невероятную нежность и робость в каждом касании. Казалось, что его пальцы и ладони стали теплее: возможно из-за тепла её тела кожа упыря немного согрелась, и его прикосновения ощущались несколько более живыми и — Кристина с трепетом это прочувствовала — приятными для неё. От собственных чувств она в смущении раскраснелась.       — А что именно непривычно? — вдруг спросил Серафим, не переставая поглаживать руку Кристины.       — Ну. Мне никогда особо комплименты не говорят…       Серафим искренне изумился и внимательно оглядел Кристину. Его пытливый взгляд немного смутил девушку и заставил раскраснеться ещё сильнее. Он же ухмыльнулся и добавил:       — Глупцы. Я вот прекраснее тебя не видел никого!       — У тебя плохое зрение было при жизни — наверно в этом дело.       «Мне конец…» — тут же подумала Кристина, осознавая, что сказала. Но, к её удивлению, смешавшимся с лёгким испугом, Серафим звонко расхохотался, не выпуская её руки из своей.       — Вы забавная, Кристина Олеговна!       — Ты и моё отчество знаешь? Ах, точно… Ты и кто мой отец узнал. Совсем вылетело из головы. Справки на меня наводил всё-таки?       — Нет-нет. Не совсем. Просто… Кристиночка, мне так стыдно! Я некоторые вещи узнал совершенно случайно! Только не думай обо мне плохо! Не думай, что я занимаюсь такими пошлостями и непристойностями, как слежка за тобою. Ни в коем случае. Я никогда не подглядывал за твоей жизнью! Не смел. И не посмею без твоего дозволения! Никогда бы не опустился до такой гадости и вульгарности! Лишь в самую-самую первую встречу я пошёл за тобой… Я пошёл за тобой, чтобы узнать, где могут быть мои вещи, я пошёл за тобой, чтобы заговорить — не следить! Нет. Пожалуйста, поверь мне! Тогда я даже не был уверен, хочу ли тебя съесть! Честное слово!       Кристина слушала его пылкие речи с широко распахнутыми глазами, боясь лишний раз моргнуть и уж тем более что-то добавить. Говорил он много — куда больше, чем все парни, с которыми ей доводилось болтать о всяком.       И вот он снова упомянул свои вещи.       — Я отдам тебе всё, что у меня есть. Из твоих вещей.       — Они тебе нравятся? — Серафим пристально посмотрел Кристине в глаза, ни разу не моргнув.       — Ну… Я люблю всякий антиквариат. Надо мной стебутся, что это вещи покойников, но мне всё равно. Это же какая-то… история, что ли.       — Если они тебе нравятся, то оставь себе!       — Что?.. Но ты же хотел…       Серафим махнул одной рукой, а второй продолжая держать Кристину за дрожащие пальцы.       — Кристиночка! Я отдам тебе всё, что у меня есть… Всё-всё, и свою душу в том числе!       Сердце пропустило удар, от которого на короткое мгновение всё потемнело. Вдох дался тяжело. Влажный холодный воздух касался слизистой носа, вызывая неприятное, но немного приводящее в чувство жжение. Кристина покачала головой и хорошенько проморгалась, избавляясь так от белых мошек перед глазами.       Она знала — он говорил серьёзно. Чувствовала и понимала.       — Душу? Как это? У тебя есть душа? Прости, странный вопрос… Но я ничего не знаю обо всём этом.       — Да! У меня есть душа. У чертей нет — у меня есть! Ха! Но так уж вышло, что в теле её нет. Когда-то они хотели её забрать, но ничего не вышло. Я не знаю, как это объяснить. Я связан с нею, и она всё ещё моя, но она не тут. — Серафим ткнул пальцем себе в висок. — Тут только моя память, моё я, это всё в мозге. Но душа — это что-то другое. Наверное, что-то хорошее. Без неё в голове одни лишь злые мысли. Ну почти! Она связана с моей памятью, связана с моей плотью, но это не то, что в мозгу. И, Кристиночка, она у тебя! Она с тобой! Всё это время она была с тобой… И пусть остаётся. Делай с ней всё, что хочешь!       — Звучит безрассудно. Ты не боишься, что я могу навредить тебе?       — По́лноте! Разве можно причинить вред больший, чем смерть? А я уже умер!       Кристина вся сжалась не столько от холода и промозглого ветра, сколько от давящей на неё тоски и навалившегося непонимания. Она смотрела на движущегося человека, говорящего с ней, показывающего эмоции, делящегося мыслями и делающего ещё много чего, что свойственно вполне себе живым людям. Осознать до конца то, что Серафим мёртв, головой не получалось.       Как можно назвать мёртвым того, кто сидел перед ней, смотрел на неё и не отпускал её замёрзших пальцев.       — Расскажи хоть, в какой именно вещи твоя душа, — прямо поинтересовалась она.       — У меня будет условие! Я боюсь тебя смутить, но всё же… — Глаза его странно забегали. Возможно, если бы Серафим мог, то точно бы покраснел: растерянное лицо выдавало его смущение.       — Какое? — От его слов у Кристины перехватило дыхание. Перед глазами пронеслась отвратительная сцена, как Слава и его дружки пытались принудить её к омерзительным действиям — стало страшно. Серафим хоть и мертвец, но тоже парень: мало ли, что у него могло быть на уме. А следом вспомнилось, какую похабщину говорил ей чёрт в участке. Тело затрясло. Даже челюсть задрожала, да так, что зуб на зуб не попадал. Неужели это произойдёт вот так. Где-нибудь в ближайших кустах и сугробах.       Но Серафим с мальчишеской стыдливостью спросил:       — Позволь поцеловать твою руку? А можно обе… Просто. Ох, прости! Кристиночка! Я...       — Да пожалуйста! Можешь больше не спрашивать! — вырвалось с криком у неё. — Целуй руки сколько хочешь!       — Ты уверена? Я не хочу, чтобы ты себя заставляла. Если не хочешь, если тебе противно…       — Всё хорошо! Точно не противно.       Кристина слышала о странной привычке людей былых времен лобызать друг друга, в частности о поцелуях юношами рук девушек. Ничего страшного. Ничего ужасного. Не смертельно. Но она в сковывающем волнении замерла и напряглась. Её воображение рисовало всякие ужасы о том, что все эти поцелуи — сомнительная картинная прелюдия и подводка к тому, чтобы начать её есть с пальцев. С этих несчастных покрасневших от холода пальцев. В итоге Кристина зажмурилась, готовясь к худшему. Но оно так и не произошло. Не раскрывая глаз, она чувствовала, как холодные, но мягкие губы осторожно коснулись тыльной стороны её ладони. Сначала один раз, потом второй. В итоге Серафим взял обе руки и каждую осыпал сначала несколькими робкими поцелуями, а потом несколькими более напористыми и чувственными. Но ничего более. Никакой боли. Никаких впившихся в её кисти зубов. Только лёгкая щекотка и холод, исходивший от губ упыря. Ужасно неловко. Даже немного стыдно, но также по-своему приятно.       Когда Кристина открыла глаза, Серафим уже просто держал её за руки и внимательно — даже пристально — смотрел на неё, прямо в глаза. Он казался ужасно напряжённым, взволнованным и обеспокоенным, хотя уголки его губ тянули скромную и немного нервную улыбку.       — Что-то не так? — осторожно поинтересовалась Кристина.       — Я…       Договорить Серафим не успел. Кристина не сразу поняла, что случилось. Вместе с пробирающим до костей шумом, от которого зазвенело в ушах, её сердце болезненно всколыхнулось в груди, чуть из неё не выпрыгнув. Испуг разлился по сосудам и вызвал сначала резкий спазм мышц, а затем их странное расслабление, напомнившее в коротком мгновении последствия лёгкого опьянения.       Серафим скатился с парапета на тротуар, оставляя за собой тёмные бурые пятна крови. Земля под его головой багровела. Белые волосы местами тоже окрасились в насыщенный бордовый оттенок.       Кристина не осознала, как бросилась к бездыханному телу, пытаясь понять, что с ним случилось. Огромная дыра в черепе, из которой сочилось и уродливо торчало всё его содержимое, не оказалась красноречивым аргументом в пользу произведённого на убой выстрела. Своей головой Кристина совершенно не понимала, что случилось. Она отчаянно пыталась перевернуть Серафима на спину и изо всех сил трясла его за плечи, искренне веря, что он придёт в себя. Не потому что он упырь, а потому что до неё всё ещё не дошло, что через его голову навылет прошла пуля.       — Серафим! Серафим! — кричала она ему.       — А ловко вы его! А! Босс! — восторженно воскликнул кто-то вдалеке. Кристине не нужно было смотреть на владельца грубого хриплого голоса, чтобы убедиться в том, что это один из шестёрок её отца: она знала это наверняка. А вот на него она в итоге взглянула: Олег Пастухов стоял у машины с винтовкой в руках, ствол которой ещё немного дымил.       — Кристиночка, отойди от него, а то ещё начнёт кусаться… — спокойно, но довольно громко, чтобы она его услышала, сказал Олег.       Кристина в ужасе смотрела то на пугающе спокойного отца, который при ней выстрелил в человека и даже бровью не повёл, то на неподвижно лежащего Серафима, из головы которого по-прежнему лилась кровь — как будто бы её в нём было больше, чем в обычном человеке.       — Зачем ты это сделал?! — в отчаянии закричала Кристина.       — Мёртвым положено лежать и не двигаться. Вот пусть себе лежит и не двигается. Иди сюда.       Но Кристина не двинулась — даже не качнулась вперёд. Её глаза защипало от проступивших слёз, подбородок задрожал от страха, а живот закрутило, но она и не думала двинуться с места. Овечье оцепенение снова настигло её под покровом ночи. Ни одной храброй мысли или выходки — только ужас перед чёрной стаей бандитов и их главарём.       Собственного отца она боялась не меньше вампира.