прячет за собою ночь.

Вечерний город в начале осени уже мерцает бесконечными огоньками со всех сторон, слепя ещё не привыкшие глаза. Глеб чуть крепче сжимает руку Серафима, продолжая рассказывать какую-то историю. Его глаза кажутся черными в темноте и лишь под светом фонарей отливают горьким кофе с миндалем, пока Серафим светит голубыми озёрами, что тускнеют и сереют в полутьме. Глеб начинает негромко ныть, и Серафим, привычный, тянет его в сторону дома. Квартира встречает их тишиной — соседи уже легли спать, погасив свет везде, и Серафим руку Глеба не отпускает, зная, что неуклюжая кудряшка или споткнется с грохотом на пол вселенной, или разобьёт что-то, разбудив оставшуюся половину. Они заваливаются на диван, Глеб спать отказывается, потому Серафим, для приличия поворчав и повздыхав, подключает наушники к телевизору и ставит Смешариков. Довольный Глеб целует его в скулу и устраивается под боком, едва не налазя на бедра, и утыкается в экран. Серафим, впрочем, тоже с интересом глядит и вслушивается в мультик, но время от времени бросает взгляды на Глеба. Не удержавшись, он поворачивает к себе голову парня и целует. Долго. Смешарики уходят на задний план, оставляя лишь смазанные звуки и картинку в голове, пока губы раз за разом соприкасаются, не борются за главенство, сливаясь в нежных, ласковых и бесконечных поцелуях. Давая Глебу отдышаться, Серафим спускается губами к чувствительной шее, целует, ласкает нежную кожу, а если замирает в вечном поцелуе — чувствует бьющийся под кожей пульс. Он становится настойчивее, втягивая кожу до ярких, пылающих следов, цепляет кожу зубами, а потом поднимается и вновь целует в губы, когда звуки становятся слишком громкими, угрожающими разбудить спящих соседей. Вверх-вниз: Серафим ласкает каждый кусочек, не оставляя пустым ни миллиметра кожи, пусть и постоянно отвлекается, чтобы заглушить сладкие всхлипы наслаждения. Потом отдышаться пытаются оба, и Глеб, лёжа на плече парня, выдает гениальную мысль о том, что кончить без стимуляции члена невозможно. Что все это «ложь, пиздеж и провокация». Серафим последнее слово вдруг подтверждает, беззастенчиво раздвигает ему колени, и Глеб ошалевше не успевает заметить, как его начинают медленно и мокро растягивать. Пальцы двигаются осторожно, широко, каждый раз, впрочем, касаются чувствительного комочка, вызывая разряды удовольствия по всему телу и несдержанные звуки. Серафим не останавливается, вновь и вновь глушит все всхлипы-стоны поцелуями, сминает тонкие губы своими и ласкает рот Глеба языком. Кончается все довольно быстро — Глебу хватает всего двух пальцев и минуты быстрого темпа от Серафима, чтобы залить себе живот и ноги белесой спермой. А потом он ноет, что это было нечестно, что Серафим читерил, при том на вопросы «в каком месте?» он ворчит и отвечать не торопится, пытаясь прийти в себя, весь разомленный, уставший и растекшийся по дивану под хитрую улыбку победителя Серафима.