В пятнадцатый день седьмого лунного месяца

Лань Ванцзи, кажется, мгновение назад стоял рядом с Вэй Усянем, среди толпы, разряженой гуями всех мастей, но теперь вокруг тоже творилось что-то странное. Теперь Вэй Усянь оказался на крыше возносящегося к чёрному небу дворца, а он, Лань Ванцзи, внизу, одетый в белое, и смотрел, смотрел, не мог насмотреться. Люди рядом тоже были одеты странно — но не изображали весёлую толпу духов и нечисти, они были озлоблены и выкрикивали обвинения, потрясали мечами, а кто-то и вовсе выпустил стрелу из лука. Быстрая, она ударила Вэй Усяня в плечо, но тот с лёгкостью вынул её и удержал двумя пальцами. Крови на чёрном ханьфу было не разобрать. Лань Ванцзи понял наконец, что за спиной Вэй Усяня клубится тьма, увидел, что глаза его отблёскивают алым. И когда он легко бросил стрелу назад, Лань Ванцзи уже знал — та непременно поразит цель. Толпа пришла в неистовство, и в тот же момент тело Лань Ванцзи само подпрыгнуло, да так высоко, как и не сумел бы он никогда в реальной жизни. Он в одно мгновение оказался прямо напротив Вэй Усяня. Тот потянулся за флейтой, посмотрел странно — не зло, но с отчаянием. Меча у него не было, но менее опасным он от этого не выглядел. — Вот и ты, — произнёс он медленно. — Что ж, погибнуть от твоей руки — всё ещё честь для меня. — Остановись, Вэй Ин, — сказали непослушные губы. И Лань Ванцзи в полной мере осознал, что находится среди сна, снова не способен ни на что повлиять. Однако что-то в этом сновидении ему совсем не понравилось, да и пришло то совершенно не вовремя. Разве не Вэй Усяню он только что говорил… Говорил… что? Что-то очень важное? — Остановись, — в руке — меч, губы шевельнулись, выпустили лишь слово — и замерли. Вэй Усянь напротив сузил глаза. Ясно, что в нём клокочет гнев, что в нём бушует обида. Что способно его убедить? Нужно ли его убеждать, останавливать? «Вся моя жизнь была лишь ожиданием тебя», — вспомнились собственные слова. Лань Ванцзи словно грудь пробили насквозь болью. Да что же такое происходит, о чём этот сон? Отчего он оказался в нём, а не услышал, что же Вэй Усянь скажет на это?! Мир смешался, и обрушился, и раскололся, и вот уже оказалось, что и он, и Вэй Усянь в пещерах. Гулкие своды доносили эхо сотен шагов — кто-то шёл за ними, пока они вдвоём замерли в темноте. Плечи Вэй Усяня необыкновенно худы, он весь — осунувшийся, бледный и раненый, во мраке кожа светится белым, а губы выпачканы чернотой — кровью? — Убирайся, — зло сказал Вэй Усянь. В груди снова откликнулась боль. Голос опять зазвучал, озвучивая вовсе не то, что Лань Ванцзи хотел бы сказать. — Я тебя не оставлю. Уберегу, защищу, позволь быть рядом… Вэй Ин! Но Вэй Усянь был не в себе, безумие смотрело из его глаз. И Лань Ванцзи, запертый в собственном теле, дышать не мог от осознания, что они оба отчего-то обречены. Тело поднялось само, пальцы крепче сжали рукоять меча. И когда в пещеру вошли первые из преследователей, он рванулся сражаться с ними, не оглядываясь назад. Он разил направо и налево, без пощады, но не убивая, как будто эти люди были чем-то дороги. Дороги — но Вэй Усянь всё равно дороже. Всех дороже! Внутри тоже было сражение, и только одной частью сознания Лань Ванцзи цеплялся ещё за то, что не из этого безумного мира, что встретил демонического лиса на Праздник голодных духов, что… Полюбил его?.. Нет, не полюбил. Вспомнил. И пустой была вся жизнь оттого, что душа устала из перерождения в перерождение искать, бесконечно искать возлюбленного. И не сон это вовсе, а не ко времени ожившее прошлое — вцепилось репейником и не желает отпускать, не хочет, чтобы наконец Лань Ванцзи обнял Вэй Усяня, прижал к себе, повинился, что был в пути слишком долго. Как только он понял — сновидение рассыпалось пылью. Он остался во мраке один, как в чёрной воде. Ни верха, ни низа, ничего, только тьма и тьма. Лань Ванцзи изо всех сил рванулся, ринулся, руководствуясь только собственным сердцем. И в мыслях было только «Вэй Ин».