Когда надежды нет

Он стоял на месте, окружённый тишиной, которая казалась плотной, как воск, застывший вокруг него. Она давила на него, пробираясь сквозь кожу, медленно, как яд, растекаясь по венам. Это чувство было чужим, и, в то же время, пугающе знакомым. Что-то болезненно затрепетало в груди, словно пробуждая давно забытое, искорёженное время. Он поднял глаза, хотя знал, что не увидит ничего, кроме непроглядного мрака. Тёмное пространство казалось живым — оно словно двигалось, подстраиваясь под его дыхание, сжимая кольцами, когда он делал вдох, отступая, когда он выдыхал. Было ощущение, будто это место ждёт от него чего-то, словно само существование его здесь имело какую-то цель. Но, как бы он ни старался, он не мог её понять. Что-то не отпускало его, словно намекало: «Тебе здесь есть за что остаться». Но за что? Что здесь могло принадлежать ему? — Я... — он открыл рот, и звук, разорвавший эту бесконечную тишину, эхом отразился от невидимых стен. Его голос был глубоким и чужим, обломками отзвуков касался пустоты. — Я кто? Почему... я здесь? Слова исчезли, не оставив следа, и тьма захлопнулась, поглотив их, как хищный зверь. Ответа не было. Ни звука, ни малейшего намёка на то, что кто-то здесь слышит его. Пустота снова наполнилась только его дыханием. Но теперь в глубине появилось что-то странное, тонкий шёпот. Он был едва уловим, но достаточно ясен, чтобы он знал: это не плод его воображения. Он обернулся, не зная, куда смотреть, но звук исходил отовсюду. Шёпот был тихим, едва слышным, как осенний лист, подхваченный ветром. Но его голос — этот звук, он... знал его. Да, определённо знал. Голос манил, заполнял тьму своими нотами, разрезая её, как тонкая сталь. — Ты забыл, Митар, — прошептал голос. — Забыл, кто ты и почему оказался здесь. Его сердце замерло. Имя. Он не мог помнить, откуда оно, но ощущение было таким знакомым, таким болезненным, словно кто-то вонзил нож ему прямо в грудь. — Я… — слова дались с трудом, но с каждым произнесённым звуком его голос звучал всё твёрже. — Я знаю это имя. Это я? Шёпот словно усмехнулся, отзываясь эхом по стенам. Оно казалось ему каким-то ложным, уклончивым. Этот голос манил его, но не давал никакой ясности. Митар почувствовал, как внутри поднимается тревога, страх, смешанный с болезненным желанием понять, кем он был до того, как погрузился в этот вечный мрак. — Ты сам выбрал это, Митар, — сказал голос, теперь громче, язвительнее. — Забвение. Ты решил, что это лучше, чем то, что было раньше. Но можешь ли ты вспомнить? Хоть что-то? Он прищурился, пытаясь ухватиться за едва заметные вспышки памяти, словно кто-то подносил свет к его лицу и сразу отдёргивал его. Словно над ним насмехались, показывая призрачные образы, лишь чтобы снова поглотить их в тьме. Он помнил... что-то, как боль. Вспышка страха, смешанного с бесконечным отчаянием. Холодные глаза, смотрящие на него, скользя по нему, как по мрамору, лишённому жизни. Тени, искажённые лица, кривые ухмылки, слова, которые он когда-то ненавидел. — Ты страдал, — прошептал голос, с каждой фразой нарастая, сжимая его сознание в тиски. — Ты бежал от боли, от того, что причиняло тебе столько страданий, что ты предпочёл ничего не чувствовать, чем оставаться тем, кем был раньше. Ты выбрал забвение. Митар зажмурился, его руки сжались в кулаки. Он не знал, правда ли это, но чувство тревоги обострилось, стало похожим на нарастающий ужас. Он понял, что что-то сломалось в нём. И из этой трещины медленно, словно леденящее проклятие, проступала его боль. Тот укол, что тянулся из прошлого, с каждой секундой казался всё ощутимее. Образы, будто подёрнутые дымкой, теперь постепенно вырисовывались в темноте. Дом, где пахло гарью. Лица... чьи-то глаза, полные надежды. Грязная земля под ногами, хрустящий под пальцами пепел... И в этот миг он почувствовал, как из груди поднимается крик, раздирая его изнутри. Крик, что был смесью страха, ярости, отчаяния. Он не знал, как долго стоял, молча сжимая кулаки и зажмурившись от мучительного осознания. Всё это время он бежал. Бежал от того, кем был, от того, что его пугало, но это было бессмысленно. Пустота всего лишь скрывала его боль, но не стирала её. — Я не... я не хочу больше, — прошептал он, вцепившись в голову, словно пытался вырвать оттуда образы. Но они всё больше и больше просачивались сквозь трещины. Голос молчал, и тьма сгущалась, становясь настолько плотной, что дышать становилось всё тяжелее. Внезапно он понял — это место станет его клеткой, если он не выйдет из этой пустоты. "Ты должен вспомнить, Митар", — откуда-то, словно из далёкого прошлого, прозвучали слова.