Это была тень Ким Хонджуна

Спина Юнхо заживала так, как если бы его укусил рядовой зверь, — вопреки мечтам о чудотворных целебных свойствах демонической слюны. Юнхо понежился в них недолгие минуты, пока демон был с ним, а потом его встретила боль. Юнхо неумело бинтовал туловище, стесняясь обратиться даже в больницу; ему было до ужаса страшно от мысли о том, что кто-то увидит тёмную жидкость, затягивающую рану. О том, чтобы прийти со своей спиной в монастырь, и речи быть не могло. В детский сад Юнхо ездил исправно; ничто не выдавало в нём смятение, кроме тихих стонов, которые из него выходили, когда он доигрывал песню детям и опускал свои руки с клавиш, вновь и вновь тревожа лопатку. Приходя домой, Юнхо присматривался к Хонджуну: кажется, демон действительно сдержал обещание и Хонджун свой утренний стояк списал на очередные дикие сны. Учитывая его обыкновенную невнимательность и отстранённость ко всему, что не лезло под глаза, скрывать от него рану было нетрудно. Тяжелее было делать вид, что Юнхо в тот злосчастный вечер жил обыкновенно, как Хонджуну думалось; у Хонджуна в голове было воспоминание о тёплом душе и раннем отходе ко сну во имя восстановления режима. Юнхо сгорал изнутри от стыда и от злости на самого себя. Его разум поделился на две неравные части: та, что была за помощь другу, настаивала на посещении церкви и принуждении Хонджуна к крещению. Это была меньшая, но более отчаянная. Вторая снова хотела к демону. Юнхо не усвоил урок, сдирая корки со спины. Он приходил в ванную глубокой ночью, потому что в его комнате не было зеркала, — когда Хонджун совершенно точно спал, Юнхо приходил и смотрел на себя, и его мучили слова, сказанные демоном. «Я знаю что кроется за этой мягкостью. Ты такой сильный, мой свет». Демоном, никем другим, — это теперь было совершенно ясно. Юнхо желал, чтобы ему так сказали раньше, когда он сидел в чёрной вязкой смоле и не понимал что ему делать со своим истерзанным телом и всем, что он собственноручно уничтожил; сейчас эти слова волновали озеро прошлого, засыпая песок в неровности на дне. Всё было давно и осталось, к счастью, похоронено, но Юнхо ужасно хотел услышать демона снова. В этот раз ему уже не нужно было тратить время на беганье по сайтам; он сказал: «fidem meam noto» — и демон явился. Они без слов согласились о том, что теперь Хонджун не будет знать ни об одной из их встреч. «Другое дело, что он когда-нибудь может догадаться сам по твоему виду и способу общаться». «Прошу, сделай так, чтобы это длилось вечно!» Хонджун ловил каждый его вздох, отрезал его стоны и засовывал себе в рот. «Ты ведь можешь, ты демон, Господь многое спускает тебе». Юнхо встречал в его глазах бесконечную тьму. «Не убьёшь меня за то, что я догадался?» «Зависит от того, как ты будешь себя вести». Юнхо опустил глаза. Такой ответ значил: «Прикончу, как только в тебе не будет достаточно энергии или как только ты надоешь мне», но мысли об этом стоило прогонять. У Юнхо давно уже не было ясности ни во взгляде, ни в голове; чем чаще он целовал демона, тем глубже в него проникало убеждение о том, что он всё делает так, как надо. Зубы Хонджуна взрезались в плоть, а взгляд резал не хуже лезвия — но люди для такого взгляда знали и другое описание. «Хищник». Юнхо лежал, почти свесив голову с края кровати; в этот раз они были в его спальне, и демон готов был стонать от одного этого скопления человеческого тепла, плавающего розоватым пятном у потолка, будто облако. «Что?» «Охотник». Хонджун уже присасывался к его животу, и теперь Юнхо, опуская глаза, видел на себе багровые следы; его вновь метили. Но он был спокоен в своих стонах; Хонджун клал на него язык не для того, чтобы утвердиться перед кем-то. Всё было не так, как Юнхо знал раньше, совсем не так. Он изгибал шею, свешивая с кровати голову, и видел перевёрнутую тумбу и шкаф, весь сосредотачиваясь на движении чужого языка. «На человеческие души». «Я жалею, что не могу добраться до твоей души, пока ты живой, — готов поспорить, что ничего не будет слаще неё». Хонджун уже довольно помучил его за сегодня. «Гляди на меня, мой свет, поднимись». Юнхо повиновался, и из него вырвался безумный смех, когда оргазм коснулся его тела, обливая кипятком. Он провёл рукой по своему боку, двигаясь к шее, и задел голову демона, который его съедал, пользуясь тем, что у него есть мягкие человеческие губы и руки, которыми он может воплощать демонические мечты. «Ты такой вкусный, что похож на мечту». Юнхо задушенно смеялся. После каждого их раза он делался всё бледнее, и член не изливался обильно, как у рояля, познав чужую ласку впервые за долгое время; тот случай Юнхо заслуженно отметил как начало своего конца — о котором он, конечно же, отдавал себе отчёт. Денно и нощно думал, как же. Замечая, как делается всё более похожим на вампиров или болезненных детей, растущих на антибиотиках, Юнхо всё равно продолжал желать демона; ему было невыносимо в квартире, когда Хонджун ездил в офис три дня подряд. Хонджун был бесхребетным офисным организмом, который не умел отказывать и отстаивать свои границы, — то ли дело его демон. Хонджун ездил на работу, потому что какой-то бестолковый стажёр Минги напортачил в отчёте и удалил нужные данные с компьютера Хонджуна, за который его временно посадили. Юнхо понятия не имел о том, кто этот Минги, и ему было совершенно всё равно, — а Хонджун довольно неплохо был знаком с ним. Поэтому после работы они ещё и пошли есть лапшу с денег щедрого сонбэннима. Юнхо давно не чувствовал себя таким бешеным — а может, он вообще никогда не был таким; после полуденной молитвы в монастыре его начало тошнить, но всё обошлось, потому что он не ел ничего с самого утра. Обыкновенного голода почти не было с тех пор, как настоящий голод вызывали только воспоминания о прикосновениях демона и словах, будоражащих воображение. В ту же минуту, как Хонджун снял пальто, вернувшись из треклятого ресторанчика, Юнхо бросился на него, хрипя кашу из всех запомненных латинских слов, которая, дай Бог, не значила ничего оскорбительного. В Хонджуне загорелся красный свет, полившийся через глаза, и он быстро потеснил Юнхо назад — а позади была кухня. Юнхо, который даже не раздевался ещё, вернувшись в квартиру, наскочил на стол, чувствуя, как горит кожа под слоями одежды. Существо перед ним было не драконом, но извергало огонь и дым из себя; их едва ли интересовал шуршащий пакет, который Юнхо притащил из монастырской лавки, и звон посуды. Упадёт что-нибудь — и они проблем не оберутся с осколками, но Юнхо не сказал ни слова об этом. Однако он готов был на всё, кроме молчания. Глаза его друга тоже приняли болезненный вид теперь, когда отпуск стал подходить к концу; демон тянул силы у них обоих. Просыпаясь от непонятных видений, Хонджун ощущал ломоту в теле и головокружение, прятался от Юнхо; они почти не разговаривали, и жизнь превратилась в тишину. Но как же хорошо утешал демон! «Расскажи каких людей ты видел. Я нравлюсь тебе? Я подхожу? Я хорошо кормлю тебя, да?» «Ты состоишь из тщеславия, и оно течёт из тебя, как масло». «Я должен придумать какое-то слово для тебя, я устал называть Хонджуном». Ни исповеди, ни другие церковные таинства теперь не спасли бы Юнхо. Хонджун если и любил бы масло, то ел бы его намазывая на хлеб вместе с кровью людей — ведь так вкуснее. «Нет людей лучше тебя, мой свет. Ты будешь сверкать всегда». «Я близко, Хонджун. Дай мне твои пальцы, если я не оближу их сейчас, у меня будет обезвоживание». Теперь Юнхо, сам того не замечая, шептал как настоящий демон — разделял гласные и шипел, будто какая змея. Он не понимал значение ни одного слова, которое говорил, но они тянулись бесконечным тихим ручьём, изредка подпрыгивающем на камнях. Юнхо раскрыл губы, подбирая капли тёплой крови, что потекла из-под кутикул. Волшебство! Хонджун мог бы вечно рисовать пальцами на его языке, но ему нужно было опуститься, потому что Юнхо начинал дрожать всем телом. Он забросил руки вверх, цепляясь за дальний угол стола, и вытянулся; из пакета к нему прокатилась бутылка, чуть не врезав по лицу. Слизав напитанное энергией со всех мест, демон спустился на пол; человеческое тело задыхалось, сковывая его. Он отлично уместился бы под столом; он наблюдал за движениями свисающих ног Юнхо, который заворочался, чтобы сесть на столешнице. Крышка бутылки легко сорвалась с горлышка и укатилась со стола, едва не попав по голове Хонджуну. Юнхо слабо улыбнулся, прижав губы к бутылке; оказывается, он весь чуть не высох, и теперь вода смачивала язык и горло, принося облегчение. А вместе с ним и осознание. Святое осознание. «Утром натощак пей святую воду, а также по всякой нужде, — говорил святой отец. — А также кропи святой водой на все четыре стороны, да притворится всё лукавое, бесовское действо». Теперь, когда бесовское одолевало Юнхо более всего, святая вода размыла тёмные пятна, осевшие на внутренностях и собравшиеся у него в голове. Юнхо мгновенно выпрямился, не обращая внимания на свою наготу, и опустил голову к совсем одетому Хонджуну. Тот вновь использовал только свои руки и рот, чтобы доставить удовольствие, а потом съесть его, — и Юнхо сказал: «Демон!» Увидев всполошённый взгляд, Хонджун недовольно уставился на него исподлобья. «Отпусти его именем Господа Иисуса Христа!» «Юнхо, очнись». «Я уже очнулся!» «Если ты не закроешь рот, я убью тебя. Кого ты вообще зовёшь? — посмотри, на тебе ещё моя кровь не высохла. Ты грязный, Бог не спустится до тебя». Юнхо опустил глаза, оглядывая себя, и решительно спрыгнул со столешницы, чтобы быстро вымыться. Он вернулся на кухню не более, чем через три минуты, успев даже натянуть минимальную домашнюю одежду. Хонджун обернул к нему твёрдый взгляд, по-прежнему осознанный и серьёзный. Он предугадал его движение — Юнхо вновь потянулся к воде, благословлённой священником, и тогда демон вскочил на ноги, чтобы ему помешать. Они сцепились, толкаясь об углы тумб и о стены; демон не преследовал цели сделать Юнхо больно — нужно было только аккуратно изъять опасную бутылку и сжечь её дотла, либо спустить в раковину. Но сложно сделать это, когда человек лезет зубами тебе на руки; если выдрать ему зубы, новые не вырастут, а у них с Юнхо ещё ничего не кончено, как-никак. Нерешительность молодого демона привела к тому, что неплотно завёрнутая крышка открутилась, и Юнхо радостно залил Хонджуну лицо. У того подкосились ноги и закипело в голове; демоническая душа стала быстро убираться внутрь, подобно черепахе. В теле заскрипели сбои, конечности задрожали мелко-мелко, и Юнхо пришлось поддержать Хонджуна за талию, пока тот не пришёл в сознание. Вновь открыв глаза, он выглядел так, словно всего-навсего моргнул. «Что такое, Юнхо?» Хонджун не заметил в нём ничего подозрительного — вроде голой задницы или кровоточащих царапин на шее — и решил, что это очередное помутнение. Но было бы всё так просто. Юнхо осмотрел на него с материнским волнением: Хонджун был в полном порядке, если не считать общего истощения, которое набирало силы с каждым днём. С этим пора было разобраться. Взгляд Юнхо теперь почти что можно было назвать осознанным; он направил его на своего друга, словно это могло вразумить. «Хонджун, прошу, нам надо поговорить». Подведя его к мягкому дивану в гостиной, Юнхо уже вытирал наворачивающиеся слёзы. И конечно, его волнение отразилось в Хонджуне; тот примерно понимал в чём дело, но понятия не имел о резком поводе — нескольких глотках святой воды, которые в присутствии демона ощущались совсем не так, как в церкви. И удивительно было то, что демон сейчас не издавал ни звука. «Нам нужно разобраться с тем, что живёт внутри тебя. Прошу, Хонджун, если ты думаешь, что это пустяки, то-» «Нет, я так не думаю». Хонджун обнял длинные пальцы своими ладонями. Юнхо сжимался, опускаясь к своим коленям; чувство вины, что всё это время моргало в запертой части разума, теперь обрушилось на него. Они должны были сделать это намного раньше. «Тогда скажи, что с тобой происходит? Кто… ты?» «Я твой друг, Юнхо». Тот вздохнул, закрыв лицо в ладонях, — но Хонджун всё-таки собрался. Он выложил всё так, чтобы ему можно было верить, выложил так, как понимал сам, и попросил Юнхо разобраться во всём вместе. «Пойдём со мной в монастырь. Тебе там помогут». «Я некрещёный». Юнхо заверил в том, что всё решаемо. Он рассказал что делают в монастыре и где там нашлось бы место Хонджуну — ждали его, в первую очередь, в крещальной купели, но потом и в ряду обыкновенных прихожан. Хонджун представлял всё это многократно, когда пытался заставить себя всё рассказать. Изглоданное демоном, в нём всё ещё оставалось сердце, которое питало чувства к Юнхо. Теперь между ними, кажется, разверзлась пропасть; первоначально чистую любовь, скомканную демоном до прямолинейных желаний, стоило оставить на помойке. Хонджун почему-то был уверен, что после внезапной перемены в Юнхо ни демон, ни, уж тем более, он сам, не сможет добраться до его тела, достучаться до души. Что-то стряслось; нет, что-то зрело довольно долго. Хонджун привычно прятал голову, боясь интересоваться тем, что вдруг подняло в Юнхо моральные чувства. Демон много рассказывал Хонджуну о том, что церковь и вера сейчас слабы; сам он узнал это от старших братьев и от Асмодея. Суккубы, ничего не боясь, являлись священникам, и даже исповедальня не пробуждала в них страха. Сильные демоны могли касаться крестов и икон губами. Хонджун ехал в монастырь по навигациям Юнхо и не ожидал ничего, буквально ничего. Теперь оба находящиеся в одном теле были убеждены в том, что Юнхо недоступен и снова вспомнит о святой воде чуть что. Хонджун уронил голову на руль, когда они достигли нужного места. Ему понадобилось немного времени прежде, чем он смог выйти из машины. Его мечтам суждено было разбиться об камень — неважно, морской или могильный; будущего не существовало. Монастырь не оказался ветхим полуразрушенным сооружением, коим его рисовал Хонджун, наслушавшись ехидных усмешек демона. Прежде, чем подняться к паперти, они полюбовались двором — он был залит приветливым зимним солнцем, дорожки вокруг неработающих фонтанов были вычищены от рыхлого снега. У беседок с высокими колоннами крутились люди — в тёмных одеждах и повседневных. Здесь кипела жизнь; Хонджун ни за что не сказал бы, что вера сейчас слаба. Перед монастырскими стенами стоял стенд с обновляемыми заметками для прихожан. Демон затих, настороженно озираясь через его глаза, и не спешил подавать голос. Он впервые путешествовал по божественной обители в теле одержимого им человека. Юнхо проводил его — их обоих — за тяжёлые двери. Крещальная купель находилась не здесь, но Хонджун и до неё добрался через некоторое время; а здесь было светло и запахи радовали ноздри. Он ничего не мог сказать насчёт ощущения божественного присутствия — на него даже намёка не было, по крайней мере пока. Но утверждать с пеной у рта о том, что Бога нет совсем, как прежде, Хонджун уже не мог, потому что в нём сидело существо, противоположное небесным ангелам. Значит, те могли существовать тоже. Хонджун стал частью католичества, получив имя Иоанн — «тот, который будет помилован». Он мог сидеть рядом с Юнхо — крещённым Стефано — за скамьёй и молиться, либо делать вид, что молится; мог созерцать иконы и верить в лучшее для своей человеческой души. Его познакомили со священниками, которые тоже обещали помочь; именно в этом была сила церкви, как казалось Хонджуну, — никто из этих людей его прежде не знал, но все приняли его как родного. Ему становилось немного горько от этого, потому что никакого католичества в его сердце на самом деле не было, — но когда они возвращались домой, Юнхо говорил, что это нормально и Бог придёт со временем, отыскав путь к его душе. Верилось не очень. Но жить стало немного спокойнее; демон ворчал тихо и низко, не в силах вырваться, потому что грудь Хонджуна накрывал крест. Юнхо перестал открыто злиться, когда Хонджуна снова и снова вызывали в офис; складывалось такое ощущение, что без него там и впрямь вся работа остановится, но ему совсем нечем было заняться холодной зимой — занятия на пианино они с Юнхо остановили, чтобы не тревожить грязные воспоминания, — поэтому он ездил и ездил, замечая, однако, что Юнхо теперь держится и не предъявляет за поздние возвращения домой. Теперь Хонджун не имел провалов в памяти и понял, насколько изменилась его жизнь. Нет, он не смог распознать каждый из тех раз, когда демон заменял его воспоминания, но понял, что это происходило чудовищно часто. Демон мог бы помешать этому, если бы не был заперт под грудью, приклеившись к новообретённому католическому имени, как муха к липкой ленте; он мучился от того, что вокруг не было его любимых старших демонов для советов. А Хонджун задумывался о том, каково теперь Юнхо без умопомрачительного — буквально — секса с его демоном. Ему же так нравилось это, да? Воскресенье пришло снова. Хонджун с Юнхо собрались утром, чтобы доехать до монастыря, и ничего не предвещало беды. Но припарковав машину и выбравшись на воздух, Хонджун услышал в голове чужой голос — это было непривычно спустя несколько недель почти полной тишины. «Здесь кто-то есть». «Ты о чём?» Хонджун общался с демоном мысленно, не выдавая смятения на лице. «Я чувствую кого-то. Тёмного». «Кого? Совсем ополоумел?» Демон снова спрятался, когда они подошли ко входу — но не отступился от своей мысли. Юнхо подключился к общей возне, пока не началась служба, и Хонджун стал сновать за ним. В какой-то момент демон снова осмелел до того, чтобы подать голос: «Стой». «Да что?!» У Хонджуна перекосило лицо; когда они находились в церкви, демон был ещё слабее, поэтому не мог остановить Хонджуна — лишь задерживал его шаги понемногу, отчего со стороны он похож становился на калеку. Человек остановился и огляделся, чтобы понять в чём дело. «Справа от алтаря, смотри на него». «Ну и?» Среди министрантов стоял широкоплечий мужчина в чёрной рясе. «Нам нужно к нему». Хонджун хотел справиться с жаркими волнами, проходящими по телу от попыток демона взять над ним контроль, но благо, запах монастырских свеч помогал немного — без него, вероятно, Хонджун уже загорелся бы. Демон завёлся в нём, приковав взгляд к загадочному человеку, который улыбался юношам, повернувшись к Хонджуну вполоборота. Вскоре он обернулся как бы невзначай, и их взгляды столкнулись. Лицо церковника пробило током. «Прямо сейчас. Бери свои ноги и подойди к нему». «Хонджун, всё в порядке?» Юнхо услышал его шумные частые вдохи и обернулся, чтобы спросить. По лицу Хонджуна нельзя было сказать что с ним происходит, но раз на улице стояла холодила зима, то у него точно не могло быть теплового удара. Юнхо наклонился, когда Хонджун жестом попросил его приблизиться. «Кто это?» Он незаметно указал на того, кто стоял среди юношей-министрантов. «Это Сан, ризничий. Хочешь поговорить с ним? Он хороший малый». Демон заскрёбся внутри существом, желающим вырваться изо рта и заговорить, — но он был слишком слаб здесь. Тем не менее, он бросал все свои мыслительные силы на то, чтобы понять как Сан, его инкубский брат Сан, Сан, который подсказал ему подняться в квартиру к Юнхо и Хонджуну, оказался здесь, в священном для католиков месте. «Подойдём, до начала службы ещё далеко. Надеюсь, он не занят чем-то важным с министрантами — Сан всегда готов уделить время прихожанам». Хонджун не понимал, почему демон внутри так беснуется; он говорил, что знает Сана, что этого Сана здесь быть не должно, что он не может здесь находиться в своей — что бы это не значило — бутафорской прозрачной оболочке, но при этом касаться людей. «Юнхо с нами не пойдёт». Эти слова Хонджун услышал внутри себя наиболее чётко. Он поднял голову к Юнхо, чтобы обратиться, хотя не знал как попросить, — но тот посмотрел ему за спину, откуда раздался чужой голос. «Здравствуй, Юнхо. Это кто с тобой?» «Это Хонджун, новокрещённый. Святой отец потом расскажет тебе. Ему нужна Божья защита». Он обернулся и увидел ризничего, который смотрел на него острым взглядом. Открыв рот, Хонджун выпустил из себя демона. «Я бы хотел поговорить с вами». Ему на плечо легла рука Юнхо; зазвучала его улыбка. «Расслабься, Хонджун, я знаю Сана очень давно, и к тому же, он младше нас». «Да. Предлагаю на ты». «Я оставлю вас ненадолго, ладно? Сан, Хонджун уже бывал здесь несколько раз, более-менее знаком. Удивительно, что мы ещё ни разу тебя не встречали!» «Я приболел». Сан говорил размыто и непонятно, хотя использовал ясные слова; в его взгляде крылось что-то, что Хонджун своим человеческим зрением прочитать не мог. Перед ним определённо был такой же человек, как и все вокруг, — но в то же время он выглядел опасно отчего-то. Когда Юнхо развернулся от них, Сан аккуратно взял Хонджуна за плечо и отвёл подальше. «Значит, ты хочешь говорить со мной?» Хонджун вздрогнул; он не понимал о чём хочет говорить и хочет ли вообще; с ризничим ему было ужасно некомфортно. Но из него вышло: «Да». Сан скосил глаза на его кулаки, сжатые до боли в костяшках. Не мог же он узнать в этом напряжении внутреннюю борьбу? «Ты хочешь поговорить со мной?» «Э… ш-ш-т, Господи!.. Фух, я… Э… Ego». Теперь на лице Сана осела улыбка; он был уверен. Ему было страсть как интересно узнать новенькое от брата-демона. «Хорошо. Отойдём, и я решу как тебе помочь». Он положил руку на лоб Хонджуну, и человеческая душа в нём забылась, погрузившись в сон. Для него прошла секунда, а для монастыря — полчаса или чуть больше. Человек очнулся в сумраке ризницы, но даже не понял сначала, что это она. Если б демон не рассказал ему, Хонджун сошёл бы с ума в этом замкнутом тесном пространстве, потому что в устройстве храмов и монастырей был совсем несведущ. Демон сказал, что ризничий скоро придёт за ними, и их тело выдохнуло. Но за облегчением мгновенно пришли новые вопросы. «Как я попал сюда? Разве мне можно заходить?» «Ты занемог, и Сан отправил тебя сюда». «Хорошая же отговорка! А Юнхо что сказал? Ты поговорил с этим ризничим? Кто он? Что тебе нужно было от него? Ты выдал ему себя?» «Отвяжись, человек». Хонджун не получил ответов, и ему оставалось лишь растерянно разглядывать литургические сосуды, выставленные по деревянным ящикам, и развешенные в порядке вышитые ризы. Сан, стало быть, следил за всей этой утварью. Вскоре он объявился, как и было обещано. На его лице висела улыбка, которую человек прочитал как дружелюбную; к счастью, он не подозревал о том, что ризничий монастырька пришёл из низшего астрала. «Чувствуешь себя лучше?» «Да. Юнхо здесь? Проводи меня к нему, пожалуйста, моя машина во дворе, мы поедем-» «Здесь твой Юнхо. Переживал, но я сказал ему, что с тобой всё в порядке. Выйдем, служба ещё не закончилась. Только начаться успела, вообще-то». Хонджун неуклюже поднялся с не очень мягкой тафты и пошёл, взяв чужую руку. Сан был открыт для того, чтоб на него смотреть; дав изучить свои короткие пальцы и шею, чистые и красивые чёрные волосы и ухмыляющиеся губы, он перевёл взгляд на Хонджуна. Он видел вопрос в нём и даже знал его содержание; под этим взглядом слова сами полезли из Хонджуна. «Что я говорил тебе?» «О… ты не помнишь?» Сан отлично изображал из себя человека. «Плохо. Не знаю, мне действительно нездоровится, может». Сан положил руку на чужое плечо, наполнив свои зрачки нежностью и радушием. «Ничего такого, с чем мы не смогли бы тебе помочь. Хонджун, к нам приходят такие люди, как ты». И опять — ни одного слова по сути. Хонджун встал за скамью с другими прихожанами, постаравшись никого не тревожить; ризничий встал здесь же, у скамьи позади. Хонджун не слышал в себе демона — возможно, тот замолк, довольный беседой с Саном, о чём бы они не беседовали, — поэтому можно было вслушаться в слова проповеди. На улице стояло безоблачное воскресенье, и узкие окна, расположенные под самым сводом, проливали свет в храм. Церковь возносила благодарение Богу за все его дела — творение, искупление и освящение; лавка, к которой устроился Хонджун, была не слишком близко и не слишком далеко. Он наблюдал за остальными прихожанами и повторял, не до конца ещё поняв что нужно делать и в чём смысл всего этого. Он приходил сюда затем, чтобы избавиться от демона, а не потому, что в нём появилась вера. Он озирался на резные решётки на окнах и думал о том, что при попытке прочитать его мысли окружающие должны будут ввести пароль, прямо как на компьютере. Никто не узнает его целей, не догадается, верит ли он на самом деле. То, что Хонджун был подавлен, — это было ещё мягко сказано. Демон раздавил его, подчинив волю и забрав некоторые чувства. Если бы не Юнхо, Хонджун страдал бы, пока совсем бы не высох, но Юнхо бросил ему канат, дав шанс подняться по отвесной скале. Католицизм или секта, смерть или что ещё — неважно что там, над обрывом, ведь это было всяко лучше, чем висеть внизу. По храму разносилось: «Свят, Свят, Свят Господь Бог Саваоф. Полны небеса и земля славы Твоей». Хонджун крестился тогда, когда крестились другие, путал стороны и мысленно ругался на себя; с новой молитвой священника ему вновь стало дурно. Перед глазами поплыло, но ноги держались ровно. Хонджун увидел картины в ризнице; кажется, то, что происходило, пока он был отключен. Это точно была ризница: тесноватая, со светлыми стенами. Он видел, как сидит на тафте, видел перед собой лицо Сана и его двигающиеся губы, но не разбирал слов. «Тебя, всемилостивый Отче, ради Иисуса Христа, Сына Твоего, Господа нашего, смиренно просим и молим», — звучало отовсюду; благостные напевы, раздающиеся в стенах из мелкого камня, непременно могли бы успокоить его душу, но Хонджун думал о своём демоне. Воспоминания обычно возвращались к нему не так, не вставали перед глазами, не лезли вперёд всего. В ризнице оказался человек в чёрном. Он зашёл уверенно и тряхнул головой, отбрасывая падающие на глаза пряди. И тогда Сан обернулся — увидел расслабленные руки и спокойный взгляд и воскликнул: «Сонхва!» Хонджун сроду не знал никаких Сонхва. «Прими и благослови эти дары, эти приношения, эту святую непорочную жертву», — слышал он с амвона, но внутри него звучали чужие голоса; вокруг него будто прямо сейчас шуршали ризы от движений Сана, который подскочил — он двигался перед глазами размытым пятном, но всё же был различим — и оказался рядом с Сонхва. Тот перевёл взгляд на Хонджуна, оставшегося на тафте; всё же его заметить было просто. «Кто это?» «Это мой брат… Человек… Неважно». Брат?.. Мысли ускользали и терялись в пламени свечей, что держали церковники впереди. Был ли Сан человеком? Он чувствовал и видел в Хонджуне тёмную силу. Кем был Сонхва? Одной искры его глаз хватило, чтобы тело Хонджуна окаменело, а обе души безмолвно обмякли внутри. С амвона доносилось: «Смиренно молим Тебя, Боже Всемогущий»; Хонджун видел не прихожан, а лицо Сонхва: чёрные непроницаемые глаза и губы, блестящие от тёмной помады. Это лицо казалось Хонджуну жутким. Он видел, как Сонхва к нему присматривается, пытаясь разобрать что-то в его чертах, и не скрывает любопытства. Хонджун хотел сосредоточиться на настоящем — он опустил руки на спинку скамьи впереди и сжал, крепко зажмурившись, но картинки никуда не уходили. Он почувствовал на лице прикосновение чужой ладони; вокруг звучали голоса прихожан, тихо вторящие молитвам, и это всё было похоже на сумасшествие. «Усни, Хонджун». Голос Сонхва был негромким; он совершенно точно не мог знать имени, потому что они не были знакомы. С этих пор Хонджун смог открыть глаза, потому что больше ничего не видел: Сонхва окутал его чёрным маревом и оставил на тафте, вернувшись к Сану. Не Хонджуну, конечно, судить — но этим двоим нельзя было прятаться в церкви. Почему на груди у Сана висел крест? Хонджун не видел ризничего сейчас, но мог обернуться — тот стоял позади. Кем эти двое друг другу были? Если Сан вдруг представлял из себя что-то демоническое, то и этот Сонхва был демоном тоже? Его, как и Сана, Хонджун ещё не встречал в монастыре. Грёбаные загадки. Хонджун вперял взгляд в торжественное лицо священника, и перед ним было — «Свят, Свят, Свят Господь Бог Саваоф. Полны небеса и земля славы Твоей», — но в голове испарялись и возникали снова два змея, страстно ласкающие друг друга. Хонджун невольно представлял их, потому что слышал их голоса, скользящие по удовольствию и срывающиеся на стоны. «Прошу, накорми меня — ты не видишь, как я голоден?» «Я пришёл специально для этого. Представляешь, мне больше нет дел по воскресеньям, кроме как тебя кормить, чертёнок». Юнхо стоял далеко — если б он был здесь, Хонджун бы вжался в его плечо лицом, давая рубашке впитать маленькие слёзы, чтобы отвлечься, не слышать этого. Он только теперь подумал о том, как его демон, должно быть, щадил, — ведь ни разу в голове не пульсировало так, и не было никаких голосов, кроме голоса самого демона, нахального и тягучего. Что Хонджун мог сделать, чтобы это заслужить вдруг такие удары? Ответ, кажется, был всего один. Он ведь пошёл в церковь. На него даже крест надели — Хонджун терпел боль несколько дней, а потом обнаружил на себе красное пятно ожога. Крест остался в неприметном месте его комнаты. «Дай себя мне, укротитель демонов. Ты мне нужен». Слышать голос Сана, срывающийся на окончаниях, было невыносимо — он ведь стоял здесь, прямо за спиной! Но он шлёпал Сонхва по бёдрам и сталкивал их тела; они устроились на тумбах, выставленных островом в центре ризницы. Хонджун слышал низкие стоны Сонхва, который не был, очевидно, простым прихожанином, но не мог так же быть и священником; Хонджун проклинал себя за богатое воображение, натренированное на Юнхо, по которому он на свою беду до сих пор убивался. Хонджун растёр по лицу солёную влагу и начал говорить за всеми: «Благословен Грядущий во имя Господне. Осанна в вышних». Гарантировано ли спасение, если повторять молитвы достаточно долго? Год? Пять лет? Сколько ему придётся терпеть это? Вырвавшись из стен монастыря и доехав с Юнхо до дома, Хонджун наконец смог выдохнуть. Может, это Сонхва заставил его всё вспомнить и увидеть? С такой же лёгкостью, с которой он отнял у него на время способность видеть. С такой же лёгкостью, с которой Сан закрыл ему рот, когда они ещё стояли вместе с прихожанами. Отпуск, растраченный зазря, подошёл к концу, и Хонджун вышел на работу — теперь уже в положенное ему время, а не сверхурочно. У его стола снова то и дело мелькал Минги, непутёвый стажёр, который пытался сдать внутренний тест уже в третий раз, но никак не мог поступить на работу. На самом деле, Хонджун был рад тому, что его не берут: за таким работничком пришлось бы всё переделывать, потому что Минги был ветреным и невнимательным. Человеком он был, конечно, открытым и честным, но на работе это не имело значения. В очередной раз остановившись у стола Хонджуна, Минги вдруг спросил: «Сонбэнним, а вы христианин?» Хонджун крепко сжал веки, пытаясь побыстрее расслабить глаза, и широко раскрыл их. Голова гудела от количества работы. «Что?» Он не помнил когда Минги успел выкрасить волосы в новый цвет — рыже-красный — и не понимал зачем. Вероятно, от столь частых окрашиваний в мозгу Минги меняло цвет и серое вещество, с каждым разом становясь всё более бесполезным. «У вас икона на столе появилась». Ах, точно. Рядом с монитором на Хонджуна смотрел Иоанн Божий — его дал Юнхо, щебеча про крестильное имя Хонджуна и успокоение от одного взгляда на него. Хонджун взял икону, которая умещалась на половине ладони, и сказал: «Нет. Я атеист». «О, она тогда вам нужна для чего-то другого?» «Минги, скажи по-нормальному, чего ты от меня хочешь». «Если вам не нужна эта икона, вы не могли бы отдать её мне, сонбэнним?» Это было совершенно в репертуаре Минги — наговорить бреда или влезть в очередной раз в чужое личное пространство, а потом растянуть губы в улыбке — «сонбэнним». Минги был младше лет на пять, но Хонджуну иногда казалось, что он совершенный подросток. «Она мне нужна. Поэтому не дам». Он цокнул языком, не чувствуя нужды соблюдать формальности с Минги. Краем глаза он видел, как за стеклянной дверью снуют по коридору коллеги; приближался обед. Хонджун позволил себе перестать думать о работе и, убрав руки со стола, откинуться на кресле. «А тебе, извини за нескромный вопрос, она зачем?» Минги поджал губы, притворяясь что ему неловко, — но очевидно было, что этому огромному зверю, сплющенному в рубашке, смущение было незнакомо. Прежде, чем он успел открыть рот, чтобы ответить, Хонджун жестом остановил его и сказал, что они поговорят по дороге к кофемашине. «Я… я нашёл бы ей применение. Видите ли…» Рядом с Минги Хонджун чувствовал себя маленьким зайцем; Минги имел крупное мощное тело и распространял какую-то первобытную ауру: возникало ощущение, что он питается исключительно сырым мясом и круглыми сутками пасётся на природе. Минги не выглядел опасным с его постоянными ужимками, смешками и глупыми выдумками — но постоянно смотреть на него снизу вверх Хонджуну порядком надоедало. «Ну… вы же атеист, как вы сказали, да? Я могу вам сказать, я знаю, вы человек порядочный. Я состою в одной организации». Хонджун вскинул бровь. Демон в груди разразился вибрирующим гулом; он точно не был тем, при ком стоило говорить такие вещи. Находясь рядом с Минги сейчас, демон унюхал пепел сатанистов, считал не тёмную пока что, но уже темнеющую энергию — мог бы считать и раньше, безусловно, но в этом не было нужды: Минги ничем не отличался от остальных людей в офисе. А теперь, когда демон просмотрел впечатления ближайшего прошлого Минги, Хонджун услышал в голове шипящий голос. «Они жгут костры в честь Белиала и Левиафана. Этот дурак не понимает во что ввязался. У него там какое-то больное любовное увлечение». Вот так быстро разложив ситуацию бедному человеку Хонджуну, демон весело продолжил: «Хочу к ним! Никогда не устану смотреть на то, как люди нас благодарят за то, что мы разрушаем их жизни». Хонджун продолжил идти, вслух промычав что-то неопределённое в ответ на признание Минги. Его сердце горело от возбуждений демона. Вскоре тот уже требовал, разбивая рёберную клетку ударами. «Ты пойдёшь туда, чтобы я посмотрел». Как капризный ребёнок! Опасно было ему иметь в руках власть над человеком, потому что с той минуты в человеке поселилась конкретная цель. Делать было нечего. Когда они наполнили чашки с Минги, Хонджун негромко начал — помимо них здесь никого больше не было. «А я не мог бы пойти туда вместе с тобой?» Минги смерил его взглядом и дёрнул уголок губ. «В обмен на икону». Он считал, что в этот момент уместно ухмыльнуться. На лице Хонджуна не было ни единой эмоции. «Ладно. Сегодня можно?» «Как вы сразу заговорили, сонбэнним». Минги и правда был ходячим противоречием. Последнее воскресенье в церкви вызывало в Хонджуне тоску, и он опять не хотел возвращаться домой. «Вы сегодня на машине, сонбэнним?» Рабочий день прошёл быстро. Встретившись с Минги, Хонджун проверил телефон и нашёл несколько пропущенных от Юнхо и время — «9PM» большими буквами на экране меню. «Я… Моя машина в ремонте». С Минги Хонджун чувствовал себя свободнее, моложе. Проще было врать; стажёр совсем не знал его. Сейчас они отправятся к чёрту на куличики — не в прямом смысле, к счастью, — потому что демон Хонджуна желал того. «Ладно — тогда поедем на той, которую мне Уён даёт. Она, конечно, не такая дорогая и крутая, как ваша. Я бы хотел прокатиться на вашей, сонбэнним». «Минги, ты слишком навязчивый». «Ох, простите, пожалуйста. Забылся». Пердельный аппарат, в который они сели, вообще трудно было назвать автомобилем — но Хонджун вытянул ноги сидя на ходящем ходуном пассажирском, боясь за свои шерстяные брюки. Телефон в кармане в который раз завибрировал, и лишь теперь Хонджун заметил — он открыл крышку и увидел имя Юнхо на маленьком экране. «Сейчас как раз приедем и я верну эту машину. Жаль, что Уён не даёт мне брать её бесплатно». За окном сложно было разобрать пейзажи, потому что вскоре они доехали до неосвещённых колдобистых дорог окраин. Хонджун поднял трубку. Юнхо по логичным причинам интересовался где он сейчас и когда будет дома. Сказал про какое-то остывающее блюдо, которое он сготовил на ужин, — в шуме гудящего мотора еле слышно было, к тому же, динамик старого телефона уже начал подводить. Демон намекал на то, что Юнхо умеет — о боже! неужели! — быть недовольным и далеко не так добродетелен в душе, каким выглядит перед своим другом. Верить или нет — было делом Хонджуна. Он предпочитал не верить, потому что даже сейчас, когда кончился этот ужас с их бесконечными соитиями и высасыванием сил, Юнхо не злился на него; звучал скорее взволнованно, чем раздражённо. «Ты сможешь позвонить мне, когда поедешь домой? Пожалуйста, позвони мне, чтоб я успел разогреть всё к твоему возвращению». Хонджун отнял телефон от уха и заметил мигающую последнюю палочку зарядки, рассеянно озираясь по тёмным силуэтам за окнами. «У меня батарея садится, Юнхо… Я попробую связаться через кого-нибудь. Минги, одолжишь свой телефон потом? Когда поедем обратно». «А? У меня нет телефона, сонбэнним». «Тогда у этого, как его… Юнхо, я позвоню тебе от Уёна. Так его, кажется… Минги?» Минги, раздирающий пачку сигарет свободной от руля рукой, отозвался: «Уён, да! Чон Уён». Юнхо, услышав его крик, пропущенный через зубы, резко вдохнул — но Хонджун не придал этому значения. «Вот. Это Чон Уён, мы поедем посидеть все вместе. И вернуть машину». «Посидеть?..» «Алло, Юнхо? Ну да, мы просто…» «Мы подъезжаем, сонбэнним. Ой-ой, сейчас будет трясти». Хонджун нахмурился — голос по ту сторону трубки надломился почему-то. Юнхо расстроился, потому что они снова не поужинают вместе? Он искал что сказать, пока машина подпрыгивала на кочках заброшенной дороги. Он терялся, не зная на что бросить внимание; в телефоне недовольно вздыхал Юнхо, а демон радостно метался внутри: «Чон! У! Ён! Чон! У! Ён! Слуга Сатаны Чон Уён!» «Хонджун. Пожалуйста, возвращайся. Это место не для тебя». «Ээ… А ты там уже был? Юнхо, я просто сегодня без машины, меня везёт Минги, неудобно как-то вот так развора-» «Хонджун, возвращайся. Не заходи туда, не надо». Юнхо бросил трубку, оборвав свой вдох; был он на грани того, чтобы заплакать, или это вышло случайно — оставалось только догадываться. Хонджун попробовал сказать, что уже не хочет ехать и его ждут дома, но Минги со своими широкими улыбками и вечной непосредственностью не дал ему и шанса. «Да чего вам, сонбэнним! Вы ж хотели сами! Посмотрите одним глазком да уйдёте, что вас, жена там домой гонит, да?» Жена. Если бы. Слова Юнхо обрели для Хонджуна — человеческой его части — смысл, когда они припарковались над кюветом, рядом с тёмным заброшенным зданием, из которого раздавались крики. «Минги, здесь точно… безопасно?» «Более чем, сонбэнним! Там намного теплее, пойдёмте. Только боюсь, вам придётся сразу знакомиться с нашими. Я не смогу быть с вами — у меня есть обязанности. Но вы не пропадёте. Слышали про хуйню, что в церкви все братья и сестры? Вот тут так же». Большой безобидный Минги становился более острым и сырым — как кости и мясо, которые он ел на завтрак, обед и ужин. Из его рук Хонджун попал к гудящей толпе, которая топила огромным костром зал с разрушенными дверьми. К носу подобрался запах спёкшейся крови и гнойного тёмного веселья. Здесь было полно юношей и девушек младше него и даже Минги; были и люди постарше, серьёзные, сливающиеся с Хонджуном. Кто-то пел, кто-то кричал и прыгал, кто-то спорил об устройстве мира басистыми голосами у огня. Хонджун беспомощно смотрел на того, кого ему представили как Уёна. Это был человек с лицом довольного своей жизнью; но его выражение лица: яркие искры в глазах и острая челюсть — вписывались в атмосферу этого места. Под дублёнкой с искусственным мехом виднелась чёрная полупрозрачная рубашка; Уён улыбнулся, едва увидев Хонджуна. И хотя он не выставлял клыки напоказ, его улыбка была совершенным оскалом. «Дайте мне уйти». Демон внутри поднял бурное возмущение. Уён, державший его за руку и изображавший проводника, стиснул грубые пальцы. «Тебе не нравится, Хонджун? Быть здесь и смотреть — большая честь, и мы дадим тебе такую возможность. Смотри, вон там, у лестницы — наш магистр Хан Гиён. Наше вдохновение, наш хор». С тех пор, как Хонджуна наделили крестильным именем и повесили распятого Христа на шею — пусть он и недолго проносил его — демон затих. Но когда он услышал от Минги о секте, в горле зацарапало; он невольно прикрывал шею рукой и прятал хрип за кашлем. Демон чувствовал себя превосходно; все запахи благоволили его выходу. Хонджун понимал, что если он всё-таки выйдет сейчас, то никто и бровью не поведёт. У большого костра, расположенного в центре зала под пробитой дырой в полу следующего этажа, стояла женщина в длинной потрёпанной шубе. Из-под неё бликами отсвечивало обнажённое тонкое тело. По камням-обломкам, перемешанным со стеклом, окурками и прочим мусором, ступали её босые ноги; такое можно вытворять только под приходом: на улице стоял январь. Хонджун отступал, но они окружали его; это был Чон Донсу, и он удачно работал на мясобойне, поэтому сегодня, как часто бывает, они имели среди приношений свиную голову — отрезанную, правда, не очень аккуратно. У Донсу был перманентно безумный взгляд, хотя он в жизни не употреблял ничего. А это была Хан Сыльхи, и она могла танцевать босиком по огню, потому что бывший муж её не грел и она пришла сюда. У Хонджуна волосы вставали дыбом от рассказов Уёна и клокотало в груди; клокотало, потому что демон ликовал. «И Хан Сыльхи тоже наша душа! Уже довольно долго, несколько лет, после того, как…» Уён запнулся и отвернул глаза в другую сторону, делая вид, что ищет о ком бы ещё поговорить. Хонджун не оставлял попытки как-нибудь выбраться отсюда: «Уён, ты не мог бы дать позвонить? Телефон разрядился, а…» Уён развернул лицо, на котором появилось яростное выражение, — он явно был недоволен Хонджуном, но вряд ли хотел показывать это так явно. Хонджун вздрогнул, но остаток фразы всё же выкатился изо рта: «…мой друг Юнхо ждёт меня дома…» Если бы Уён был птицей, у него на голове вздыбились бы перья — челюсть подалась вперёд, а во взгляде показалось что-то нечеловеческое, хотя Уён совершенно точно был человеком: демон мог поручиться за это. «О… вы всё-таки знаете друг друга? Юнхо тоже странно отреагировал, когда я упомянул тебя… Нет, давай я лучше попрошу у кого-нибудь ещё». Не дав Хонджуну уйти, Уён вновь взял его под руку, возвращая себе улыбку, которая вписывала его в это место. «Мы и правда знакомы. Но всё в порядке! Я не злюсь на Юнхо — ну может быть только чуть-чуть. Мы перестали общаться после одного грустного инцидента… А до этого Юнхо был знаешь где? Вон там, вместо неё». Уён указал на Хан Сыльхи. «Жертвенником. И летом, кстати, на нём не было вообще ничего — а этой женщине продолжают давать прозрачные ткани». «О?..» «Да-да! Юнхо у меня всё спрашивал — ни в ком ведь нет столько жизни, сколько во мне? — и я всегда отвечал — да… Он же в церковь сейчас перебрался? Ха! Глупый. Владыка никогда не оставит его». Теперь Уён действительно походил на безумного. Они здесь все были умалишённые, абсолютно все. Хонджун глядел на Сыльхи, девушку, которая уже, судя по виду, далеко не первый год пускала по вене, и не мог взять в толк: как Юнхо раньше был на её месте. В голове осталась только одна мысль, и она вилась в мозгах, оставляя за собой горящий след. «Пиздец. Господи, какой пиздец». «Да ладно тебе! Веселуха!» Демон был неутомим. «Я думаю, тебе теперь ещё больше хочется посмотреть? Давай, пойдём, потом Юнхо перескажешь!» Начало этого обряда маргиналов — или мессы, как они сами называли её, — ознаменовал гулкий удар по чему-то непохожему на барабан, но годному, чтобы ударять; откуда-то сзади. Хонджун вздрогнул, но Уён уверенно придерживал его под спину, не давая вывернуться. Они увидели Минги на противоположной стороне. В его глазах отражался огонь костра, и Хонджун ни за что не сказал бы, что это стажёр их компании, хотя на нём была всё та же чёрная куртка и белая рубашка. Уён сказал, придвинувшись поближе: «Он хочет сделаться жертвенником, чтобы быть ближе ко мне. Думаю, если у него хватит смелости убить Сыльхи, то я позволю ему быть моим». Хонджун снова потерялся — он уже не пытался отдавать себе отчёт в том, что происходит. Демон сказал ему, что выбирает момент, когда показаться этим людям, и не было смысла ему возражать; здесь его не удастся удержать внутри. Собравшиеся приняли торжественный вид, насколько позволял их нелицеприятный оборванский облик; мужчина в годах, которого Уён назвал Хан Гиёном, завёл шарманку: «Отрицая все прошлые клятвы в верности, я провозглашаю, что Сатана-Люцифер правит землёю, скрепляю и обновляю моё обещание признавать и чтить Его безоговорочно, желая взамен Его многократной поддержки в успешном осуществлении моих устремлений. Я взываю к вам, будьте тому свидетелями». Толпа отозвалась те ми же словами, и Хонджун не заметил как, но стал говорить тоже — сиплым голосом, который не принадлежал ему. «…в успешном осуществлении наших желаний. Передаём тебе, Его вассалу и священнику, сию просьбу на Его имя». Должно быть, демон сейчас молился своему отцу или что-то в этом роде. Как же всё это странно. Уён повернулся к Хонджуну и молча положил руку на лоб. Не нащупав ничего — ни жара, ни рогов, — он спросил, наклонившись. «Как себя чувствуешь? Хорошо подумай перед тем, как высовываться». Хонджун ответил своей самой жаркой улыбкой: «Всё отлично, брат». Демон считал этих отщепенцев своими братьями; он теснил человеческую душу подальше, и та дрожала от страха, вспоминая Сана, который тоже был назван братом, и Сонхва — тот наверняка вообще был Дьяволом. У отщепенцев, однако, был и кубок, и дискос; их вынесли, и Уён вышел из толпы, чтобы принять их и поднять над головой. Выходило, что он тоже был здесь не последним человеком. Он просил Сатану принять их жертвы; медленно но верно в зале накисал беспредел: кто-то совал пальцы в огонь, кто-то крупно дрожал, закатывая глаза и прижимая руки к груди с горячим шёпотом о Владыке, и гулкие удары из углов разносились эхом по всему залу. Старый магистр взывал: «В единстве нечестивого союза мы восхваляем и чтим сначала Тебя, Люцифер, Утреннюю Звезду, а затем Вельзевула, Белиала, Левиафана, Абаддону и Асмодея. Взываем к могущественным именам Астарота, Неграла и Бегемота, Бельфегора, Адрамелеха и Баальберита, и ко всем безымянным и бесформенным, могучим и несчётным хозяевам Ада, чья поддержка укрепит наш разум, тело и волю». Хан Гиёна называли просвещённым и просили у него благословения. Хонджун замер, наблюдая за всем этим; в прошлое воскресенье он видел, как благословение просили другие люди, и это было по-другому. Он видел, как и католики, и сатанисты, пытаются достучаться до высших материй. Но почему одних признавали и поощряли, а других нет? Наверняка дело было в том, что католики обращались наверх и их священные таинства не были так грязны. Кстати, о грязи. Жертвенница Хан Сыльхи, которой Минги завидовал, наконец вступила в свою роль: Уён принёс ей горшок, чтобы она в него помочилась, и обратился в это время к секте. «Она заставляет сосуд откликаться на журчание слёз её смирения. Воды стыда её становятся ливнем благословения в храме Сатаны, ибо то, что сдерживалось, изольётся наружу, а с ним и её скорбь, и Великий Бафомет, что восседает на троне, поддержит её, ибо она — живой источник воды». Когда жертвенница кончила своё дело, в руке Уёна показалось что-то светлое. Это была обыкновенная облатка, которые Хонджун уже видел в церкви; заговорённая, она отправилась Сыльхи между грудей — ей понадобилось раскрыть свою шубейку, и всё-таки она была совершенно голой — и прошлась по паху. Уён не дышал, казалось. Хонджуну интересно было бы увидеть Минги на месте этой женщины — сбилась бы тогда у жреца концентрация? Минги смотрел на Уёна с таким жадным желанием, что не в эту секунду, так в следующую готов был пробиться к нему через столпившихся людей. «О, Адский Властелин, дозволь нам, верным детям Твоим, что славятся своим богохульством и веруют в твою безграничную силу и власть, присоединиться к числу избранников Твоих. Через Тебя идут дары, что достаются нам; знание, сила и власть даруемы только Тобою. Отрекаясь от духовного рая слабых и униженных, мы возлагаем веру нашу на Тебя, Бога Плоти, ища удовлетворения наших желаний и прося исполнения их на земле живых». Уён отпил кровавой густой жидкости из кубка и отправил его в толпу, чтобы каждый сделал из него по глотку, подготавливаясь к концу мессы. Зал заброшенного здания был полон людей, и хотя ветер задувал через дыры-окна, всё равно было душно от вони и толпы; Хонджун чувствовал, как в уголках глаз горят слёзы из-за дыма. Он глотнул из кубка и не смог понять что это было по одной капле. Уён злорадно хихикал, поглядывая на него; Хонджуна тошнило: демон желал вырваться здесь и сейчас, чтобы оторвать ему голову — он воспринимал усмешки Уёна и на свой счёт тоже, и жрец в шубе с каждой минутой всё меньше ему нравился. Звучали воззвания на латыни; сатанисты проклинали Иисуса за то, что тот трусливо оставил их, ссылали страдать в бесконечных муках. Вернув кубок на место, Уён взял облатку и снова повторил то же самое с телом Сыльхи. Тело Христа, который остался жить в, как известно, хлебе и вине, погрузилось внутрь жертвенницы и вышло, а затем Уён бросил его, чтобы начать топтать вместе с сатанинским магистром. Всё вокруг стучало не переставая, и у Хонджуна голова шла кругом, как и у всех присутствующих. Дискос и кубок вернулись на своё место и накрылись старым покрывалом. Уён вновь заговорил на латыни, вытянув руки ладонями вниз, и Хонджун подумал о том, что этот человек, вероятно, хорошо образован. Он был не таким, как забитый седеющий магистр, не таким, как жертвенница, которой с её больным лицом первая работа была идти на трассу. Он бросал вызов всем, на кого смотрел. «Ego vos benedicto in nomine Magni Dei Nostri Satanas. Ave Satanas!» «Ave Satanas!» «Ave Satanas!» «Ave Satanas!» «Ave Satanas!» «Ave Satanas!» «Ave Satanas! О-о, sic! Слава прародителю!» «Предадимся же похоти, ибо свершено». Все, кто помогал в ритуале, и некоторые из тех, кто просто стоял у огня, ответили: «Итак, свершено». Уён и Хан Гиён поклонились жертвеннице и разошлись. Сгорбленный магистр ушёл совсем ненадолго, а когда Уён добрался до Минги, который уже стоял рядом с Хонджуном, Хан Гиён вдруг схватил его за плечо: «Уён, ты должен был погрузить облатку в жертвенницу прежде, чем отпить из кубка! Если бы я на тебя не посмотрел, ты бы так и не сделал этого!» «Да я ненавижу трогать её!» «Меня должно это беспокоить? Ты жрец — но в который раз нарушаешь порядок мессы!» «Иди на хер, старый!» Голос Гиёна гремел, когда жрец загрёб Минги с Хонджуном, хохоча. «Уён, я убью тебя!» Отойдя подальше от него и от света костра, у которого раздавались вопли и стоны самых нетерпеливых, Уён пригладил свои волосы. «Чтоб ты обосрался, блять». Минги врезался в него сзади, не успев остановиться, и тут же обхватил руками, боясь, что Уён упадёт. Тот обернулся с мгновенно появившимся игривым выражением и проговорил, зыркнув на старшего с загадочной улыбкой: «Хонджун-сонбэнним хорошо о тебе заботится на работе?» Хонджун тронул свой лоб; дышать становилось всё труднее. Демона становилось больше и больше. Под курткой, казалось, вот-вот вырастет шерсть, и кожа горела. Минги заметил, что с сонбэннимом что-то не так, но его взгляд уже застилала похоть. «Пойдём, я тоже хочу о тебе позаботиться». Когда Уён сказал это, Минги уже не смог бы ни о чём другом думать, даже если б захотел. Он достал ключи от машины, и они смылись в мгновение ока, а Хонджун случайно толкнул кого-то, врезавшись спиной. «Слушай… Чон Уён слишком резко переменился после мессы. Он не предан Аду, он просто садист, и он здесь ради себя, а не ради нас, демонов. Он мне не нравится». «Хочу никогда больше его не видеть». «Повезло тебе: я тоже. Неверный. Гадость».       Хонджун стряхнул с себя воспоминания о том, как демон радостно называл Уёна слугой Сатаны. Дым костра коптил помещение, и после ритуала у любого неподготовленного голова пошла бы кругом — тем более, у крещёного, как Хонджун. Подготовленные сводили себя с ума сами, набрасываясь друг на друга. Плотская связь, которой сатанисты предавались после ритуала, не требовала близких отношений. Можно было даже имени не знать. Пол устилался грязными тканями, головы бились о стены. Хонджун не заметил, как схватил за руку случайную девушку, говорящую рядом с кем-то. Последнее, что он услышал в голове, было то, что время пришло, что вокруг похоть, и демон хочет вкусить людей, найти здесь кого-нибудь светлого, как Юнхо, — Юнхо ведь тоже был отсюда. Но подобных Юнхо здесь не было; ни одного клочка света хоть в каком-нибудь из людей. Демон пробовал людей одного за другим, оставлял на их шеях и локтях укусы, от которых они, наслаждаясь, выли; человек по-прежнему всё видел. Он окутал свою душу в слезах, чтобы видеть меньше, но видел всё ещё. Тело разрывалось от собственных животных криков, и сатанисты сначала отпрыгивали от неожиданности, но когда они видели лицо Хонджуна, в их глазах загорался восторг. Никто не знал его, но братьями и сёстрами здесь все были вряд ли; на вопросы не было времени. Человеческой душе было ещё больнее, чем когда демон атаковал Юнхо у них дома; из человеческого на Хонджуне сейчас была разве что солёная крохотная капля под скулой, которая вопреки жару на коже никак не высыхала. Сквозь пелену летали, как кадры сна, искажённые лица в капюшонах. Была даже Сыльхи. «Я должен снова осквернить тебя после того, как в тебе побывала облатка. Ты не монашка». Жертвенница тоже посчитала, что это было долгом Хонджуна, и отдалась ему. Кто знает, сколько времени занимал каждый из ритуальных обменов энергиями — может, их было десять за ночь, а может и двадцать. Демон использовал возбуждение Хонджуна, которым тот успел пропитаться, пока Уён восхвалял демонов похоти на латинском языке, и теперь люди восхищались его выносливостью и убегали от него сами, когда не могли больше выдержать. Человеческая душа видела только тьму и тонкое отражение всего, что происходило вокруг, страдала, понятия не имея когда это всё закончится. Она не имела мыслей сейчас — как можно было здесь думать? Она встрепенулась, услышав, как вокруг вопли стали из страстно-довольных встревоженными и возмущёнными. На лицо Хонджуна упали несколько капель, которые тут же подожгли всё его естество, заставляя демона слабеть и поднимая изнутри немногое святое. Хонджун открыл глаза, став человеком. «Ты кто вообще такой?!» «Слушай, мужик, сваливай, пока мы из твоей башки шашлык не сделали!» «Народ, чем он его поливает?..» «Блять, да у него на руке розарий!» «Чё?!» «Пошёл на хуй, пидор!» «Еба-ать… Молодой, подойди сюда, твои длинные пальцы с чётками — да на мой бы член». «Э-э, ты ебанулся? Его надо вон выгнать!» «Хонджун… Хонджун, ты слышишь меня?» Хонджун потихоньку просыпался, вспоминая где он и кто такой. Перед ним стоял Юнхо. Юнхо?! «Ты будешь их жертвенником?..» Хонджун взял его лицо в руки, раскрыв глаза, — для него реальное и рассказанное перемешалось в общую кашу, и Юнхо пришлось придержать его за талию, чтобы он не упал. Хонджун не заметил, как они начали идти к выходу. «Что? Нет, конечно нет. Господь с тобой, Хонджун. Я так рад, что ты жив. Ты сможешь бежать?» «Нет». «Это плохо. Тогда старайся как можно быстрее идти, а то неизвестно, что эти безбожники захотят сделать. Дыши, пожалуйста. Сейчас выберемся отсюда». Юнхо грел его своей большой рукой, потому что человеческой душе, в которой всё демоническое ушло от святой воды, быстро стало холодно и противно в этом месте. Его голос звучал мягким шуршанием подушки у уха. Хонджуна окутало холодным воздухом — всё-таки ощутимая разница была между похотью там, за стенами, и уличной ночью. Хонджун только теперь понял, что он идёт в одной рубашке и трусы натянуты кое-как; Юнхо сказал, что ему удалось найти только брюки. Ветер отрезвлял в самом плохом смысле; Хонджун медленно озирался, идя окоченевшими палками — не своими ногами — и видел здесь огонь тоже. К нему было опасно приближаться. Машина, на которой Хонджун приехал, стояла там же, у кювета. Из её не закрывающихся до конца окон было слышно вопли опьянённого Минги. «Разбей бутылку об меня, хён!» Юнхо потрясённо охнул — тоже, вероятно, увидел через окно крестик у него на языке. Минги был зверем и здесь тоже оставался им, разрывая себя на части; хотелось отвести глаза, но не моглось, словно это была уличная драка. «Там… Там Уён, Юнхо». Тот и сам это знал — должен был узнать черты того, кто сидел на Минги, но Хонджун ворочал коченеющим языком, не задумываясь о том, что говорит. Он не задумался и когда Юнхо свернул в сторону, направившись к машине. Но когда Юнхо взорвался криком, Хонджун едва не подпрыгнул от испуга; это было необязательно, его б услышали и так. Он окликнул Уёна по имени, а затем сам дёрнул ручку автомобильной двери, прерывая увлечённых двоих резкой фразой, хотя это, опять же, было совсем не присуще Юнхо. «Дайте куртку Хонджуну. Что угодно». Всё замерло. Уён медленно рассаживал по лицу улыбку, и в его глазах был лишь тупое голодное восторженное выражение, когда он рассматривал грозного Юнхо, — возможно, он успел употребить чего-нибудь, поднюхать или вколоть, Хонджун мог только предполагать, или же это Минги его покусал и Уён заразился сырым бешенством. Минги, в отличие от него, смог чуть собраться с мыслями, чтобы осмотреть грязный салон. «Куртку сон-нбэнниму?..» Он мычал таким тоном, словно от него просили невозможного, но у него не было другого выбора. Его вялая рука ухватила чью-то парку — Уёна, может быть, — с заднего сиденья и неловко протащила её через самого Уёна, пока тот морщил нос от въевшегося в ткань неприятного запаха. Вернув взгляд к Юнхо, тот сказал с тупой улыбкой: «А я уж и не ждал тебя. Что, хочешь присоединиться?» Так сладко, как только мог. Хонджун едва ли почувствовал, как его руки втискиваются в рукава, а спина мало-помалу накрывается теплом. Он только слышал, как Юнхо вздыхает, и понимал где-то далеко, что он очень недоволен. Не так даже — он был дьявольски зол. Но он нечасто выражал гнев вербально, а потому не умел это делать и сейчас мог лишь греть затылок Хонджуна своим дыханием, провоцируя острого на язык Уёна тем, что всё ещё молчит. «Кстати, сонбэнним, Юнхо любит пожёсче! Раз он теперь спелся с тобой, поджарь его на свече». Юнхо вновь ухнул где-то сверху. «Откуда у тебя эта икона… Ирод». Уён растянул губы, чтобы ответить что-то, но вдруг откинул голову — Минги, так и не вытащивший член, случайно двинулся в нём. Как они не мёрзли? Юнхо наконец развернулся; Хонджун по-прежнему мало что понимал, но согласно решил, что ему тут тоже ловить нечего, и поплёлся за Юнхо так быстро, сколько в нём было сил. «Да, да, иди, Юнхо! Ты всё равно вернёшься, ты такой же! И ты обещал ради меня предать огню всё, что у тебя есть, — ты сжёг свой дом, но не помнишь, что всё ещё должен сжечь и себя!» Юнхо выдохнул, сжав ледяную руку Хонджуна, позволяя Уёну смеяться. Те только разогревались, кроша стекло в машине и вдыхая зимний воздух через щёлки окон. Им и правда повезло иметь машину, хоть какое-то личное пространство, — не нужно было оставаться в пропахших огнём стенах вместе со всеми, где их голые задницы могли оторвать друг от друга и приставить к чужим — во имя Владыки; голос Минги хуже было слышно из-за его низкого тембра, но он рассыпался, пока Уён издевался над ним, как делал раньше с Юнхо. Что это значило — предать огню всё? Жертвенники должны были совершить буквальную жертву? Хонджун старался дышать носом, чтобы не подхватить потом воспаление лёгких, хотя трудно было это контролировать сейчас. Если Уён не врал, то… Юнхо поэтому внезапно переехал на съёмную квартиру из собственной? Или… Переехал — это ведь не очень подходящее слово. Переезжать — это перевозить вещи. Вдруг Юнхо нечего было перевозить? Он поджёг свою квартиру. Что ещё он уничтожил ради Уёна? С ума сойти. Что Хонджун знал о Юнхо, кроме того, что он добрый, отзывчивый и болтливый? Кроме того, что его родители неизвестно где, а сам он закончил консерваторию. Кроме того, что он отъявленный католик. Теперь Хонджун начал сомневаться даже в том, что ему было точно известно. «Я надеюсь, такси ещё не уехало». «Далеко отсюда... до дороги?» Слова у Хонджуна плохо получались; язык ощущался во рту неотёсанным камнем. Юнхо поднял голову в небо, обернув чужие плечи одной рукой и наверняка думая о чём-то сакральном, а затем мягко усмехнулся: «Ты вообще помнишь как туда идти? Не думай». «Если не буду говорить и думать, я упаду». «Читай Под Твою защиту. Мыслительная работа не поможет тебе согреваться, поверь мне. Надеюсь, эта куртка не спидозная…» Хонджун не помнил молитву. Они двигались в сторону фонарных бликов у дороги; наверняка там и остановилось такси. Тело горело от усталости и подступающей простуды, а где-то на периферии сознания продолжали тихо ворочаться мысли о связи Юнхо и этого культа. Демон давно изучил ближайшие воспоминания Юнхо, и Хонджун, коль скоро он тоже их видел, не нашёл там ничего о демонах и сектантах. Значит, это всё было совсем давно? Как же сложно. Представить, чтобы Юнхо — пусть и поддавшийся его демону, — был в подобном месте и, тем более, раздевался на морозе? Хонджун просто не мог уложить это в голове. Но у него не было других мыслей, поэтому он тёк вдоль этого, пока запутанные тропинки пролеска, мешавшие ботинки грязным снегом, не вывели их к обочине. Юнхо цокнул языком от досады, потому что машина всё-таки уехала — но это было неудивительно. Он позвонил, чтобы снова вызвать такси, и дождаться его не составляло большого труда: нужно было просто выстоять. Под ухо никто не орал и никто не угрожал сожжением, было проще во всех смыслах; Хонджун прислонился к Юнхо, чуть наклонившись, и положил голову на, кажется, его плечо прежде, чем рука обернулась вокруг него. То самое святое тепло, о котором говорил демон, — Хонджун так сильно любил его. Он справился, дождался бликов автомобильных фар, совсем не почувствовав времени. Когда они сели в машину, Юнхо тихо заговорил; у отрешённого водителя играла старая музыка по радио. «Пожалуйста, Хонджун, никогда не заставляй больше так переживать за тебя, умоляю. Ты не представляешь, как я ненавижу это место. Нужно было поехать как только я до тебя дозвонился — а я ждал зачем-то». Слова, которые он хотел сказать после этого, остались на его лице — на лбу, в изгибе бровей. Юнхо создавал художник-акварелист — это было, конечно, понятно. Подрагивающий голос был прозрачной водой, которая наполняла его, отчего свет мог проходить через него и красиво преломляться. Прикосновения Юнхо не были навязчивыми, оседали на плечах и волосах, будто тонкий слой краски на бумаге; его пальцы никогда не сжимали руки слишком крепко, они струились по ладони и могли вызвать мурашки одними этими простыми прикосновениями. Хонджун медленно успокаивался. Он был слишком неосторожен, разведя в воде чёрный пигмент — стоило засушить его в себе навсегда, смириться с демоном, сбежать от Юнхо, удавиться и спуститься в Ад. Хонджун мочил слезами рукав чужого пальто, пачкал его своей грязью и чувствовал себя как никогда маленьким и жалким. Юнхо обнимал его и шёпотом молился. Беснующиеся наркоманы — или будь они хоть кем — остались позади, на безродной окраине; Хонджун пообещал себе, что отныне не будет поручать Минги мелкие рабочие задачи, чтобы как можно меньше пресекаться, — даст Бог, Минги сам догадается, что Хонджуну не прельщает перспектива присоединяться к их культу, что его интересуют более изящные способы существовать с демоном в груди. «Под Твою защиту прибегаем, Пресвятая Богородица. Не презри молений наших в скорбях наших, но от всех опасностей избавляй нас всегда, Дева Преславная и Благословенная. Владычица наша, Защитница наша, Заступница наша, Утешительница наша, с Сыном Твоим примири нас, Сыну Твоему поручи нас, к Сыну Твоему приведи всех нас. Аминь». Дом встретил их теплом обогревателя и гулом холодильника, доносящимся из коридора. Голос Юнхо всё ещё напоминал шуршание подушки у уха: «Да, Хонджун. Ты можешь лечь со мной сегодня». Полив на себя горячей водой из душевой лейки и даже после этого не согревшись толком, Хонджун пристроился на кровати в комнате Юнхо и приставил ступни к тёплым длинным ногам. Растопленные слёзы продолжали течь и течь по лицу, и Хонджун надеялся, что Юнхо спокойно уснёт и не заметит своей рукой то, как он подрагивает от плача. Из носа текло тоже, и Хонджун тихо шмыгал, пока разум поднимал в мыслях остатки воображения и использовал его, чтобы представить Юнхо в сатанинской ипостаси. Бог с ним. Они ведь теперь дома, да? Хонджун никогда больше туда не вернётся. Лучше теперь сказать, что этот стажёр Минги ему сожрал мозги, чтобы его пересадили в другой кабинет, или вообще нажаловаться о чём-нибудь крупном — у Минги такое обязательно найдётся, — чтоб его совсем выгнали из офиса. С другой стороны, заслуживал ли Минги этого? Хонджуну хотелось подойти к своему шкафу, ненадолго вырвавшись из-под руки Юнхо, и взять крест, вернуть его на шею, какую бы боль он не приносил демону и ему самому. Хонджун начинал понимать, что ищет в нём какое-то спасение — но вряд ли он был религиозен, правда? У него просто тревога. Пройдёт. Пройдёт ведь? Хонджун продолжал лежать, и за согреванием к нему подступал жар. Как же потрясающе будет, если они оба заболеют. Нет. Нет, он не будет думать сейчас о больничном и о том как распределить работу по остальным, чтобы отчёты дошли до начальства вовремя. Это было последним, что должно его интересовать сейчас. Он думал, что Юнхо уже спит, потому что тот не издавал не звука. Хонджун старался не ворочаться, чтобы не разбудить его; они спали вместе всего один или два раза, и это было невероятно давно — Юнхо, разбрасывающий руки и ноги во сне, действительно отбил желание повторять. Демон внутри сидел тихо; похоже, он был сыт тем, что успел натворить после мессы. Хонджун тяжело вздохнул. «Ты спишь?» Шепот Юнхо был недостаточно громким, чтобы разбудить. Хонджун тихо отозвался и заёрзал на кровати, переворачиваясь. В лице Юнхо лежало умиротворение — они в тепле, в безопасности, в тишине, причин для переживаний не осталось, — но глаза его отчего-то бегали по Хонджуну, останавливались то на волосах, то на губах, то на тёмных зрачках, то за плечами. «Юнхо, можно я тебя обниму?» Тот отозвался невнятным мычанием, завозился ещё больше и в итоге вздохнул, накрыв лицо ладонью. Хонджуну не так уж нужно было его согласие; он стал придвигаться, неуклюже ворочаясь в толстом одеяле, и их тела соприкоснулись снова — только теперь они видели друг друга. Хонджун потянулся рукой к чужому плечу и случайно нашёл коленом горячее тепло возбуждения — Юнхо тут же оттолкнул его ногу рукой, вспыхнув, но был уже пойман с поличным. «Юнхо, ты что-» «Прости, прости, нет! Это всё… нет, не обращай внимания». «Я должен проигнорировать?» Видя, как Юнхо суетится и как по лицу у него искрится смущение, Хонджун и правда пожалел о том, что открыл рот. «Нет, ты… Я… Просто я подумал, что раз ты замёрз и так испугался, то мы можем лечь вместе. Но это так сложно теперь… Я не могу. Я не думал ни о чём подобном всё это время лишь потому, что мы были далеко друг от друга телесно. Я наивный. Прости. Я ошибся, Хонджун, когда думал, что святая вода вымоет из меня это. Он замолк в тебе после сатанистов, — но его мысли всё ещё дёгтем во мне. И я не знаю, как от них избавиться, прости, прости». Шёпот скатывался комками; Юнхо собирал их и всё-таки вырывал из себя, не отрывая ладони от губ. Хонджун чуть отодвинулся. Обрабатывая горячие слова, он медленно понимал, что Юнхо теперь испытывает трудности с тем, чтобы различать их — своего друга и существо в нём, с которым был довольно близок. Хонджун чувствовал его в себе, чувствовал его заинтересованность, чувствовал, как он побуждает моргать и точит когти на член Юнхо, — но демон не собирался действовать и оставался на дне сердца, лениво улыбаясь. «Ты продолжаешь видеть его во мне, да?» «Да — я отвратительный, — да...» Юнхо снова укрыл своё лицо ладонью, пряча беспомощное выражение, и это тоже было его ответом. Вторая рука всё ещё лежала на чужом колене, и им обоим было немного странно вот так, оставаться вплотную друг к другу. Юнхо отнял пальцы от лица и осмотрелся, кусая губы, а потом сдавленно проговорил: «Я лягу в зале». Хонджун остановил его. Тёплым прикосновением — уже достаточно согрелся от одеяла, тела рядом и от мыслей, бурлящих в головном котле; пальцы легли на чужой бок и сразу сдвинулись ниже. «Давай я помогу тебе». Прозвучало как вопрос. «Я хочу помочь». Глаза Юнхо показали вспышку — но нет, вопреки его подозрениям, эту мысль в Хонджуне поднял не демон. Демон говорил, что человек изначально был полон похоти, и это было правдой. Вряд ли Хонджун решился бы на что-то подобное в другой ситуации, но сейчас Юнхо был прямо перед ним, нужно было лишь подтолкнуть, а для этого не требовалась никакая магия, как ему казалось. Обстоятельства были просто ужасные, и сам Хонджун всё ещё был ужасен от начала и до конца — не просто так ведь клюнул на демона, — и он решил, что это сработает. Он хотел Юнхо. Даже сейчас, понимая, что они друзья — а теперь ещё и католические, — но раз это не останавливало Юнхо, когда он кричал с демоном, почему тогда должно было остановить Хонджуна? Он начинал думать о том, что возможно, его неопытный демон увидел в Юнхо столько света именно потому, что этот свет видел сам Хонджун. Пускай момент, когда они должны были обсуждать Уёна, секту и причастность Юнхо к ней, не слишком подходил, Хонджун хотел этого сам. Не ждал, пока откликнется в нём вторая душа. «Нет, ты не должен». Резко, как ножом, — заявление, отрицающее право Хонджуна что-то хотеть. «Не должен — по какой-то объективной причине, или потому что ты не хочешь этого допустить?» «Хонджун, нет. Не касайся меня, чувствуй отвращение к моему телу — тогда мне будет легче. Прошу тебя». «Я знаю, что неправильно сейчас давить на тебя, но мне кажется, ты не понимаешь, что с тобой говорю я, а не демон». Юнхо на мгновение замер. Его глаза округлились чем-то вроде надежды, но он совершил усилие, чтобы подавить эту вспышку в себе. «Ты уверен? Ты мало знаешь о них. Он мог так заговорить тебя, что ты перестал замечать его присутствие». Юнхо переместился, чтобы сесть, и Хонджун тут же потянулся за ним. Теперь их слова будто бы звучали серьёзнее. «Ты всё ещё мой друг — я хочу помогать тебе и поддерживать, и это возбуждение не относится… к тебе. Ну нет же, хватит на меня так смотреть! Я ничего не понимаю. Нет... Слушай, нет, давай так. Позволь один вопрос, Хонджун». «Да?..» «Скажи — что ты ко мне чувствовал? До того, как этот паразит поселился в тебе. Он говорил, что я тебе очень дорог, про чувства что-то, я плохо помню уже. Ты ведь ничего подобного не ощущал, он всё навязал тебе. Вспомни, а?» Хонджун прикусил губу, бродя взглядом по одеялу, пока Юнхо говорил. Последняя фраза заставила его поднять глаза; он кивнул сразу же, и руки потянулись к большим белым ладоням Юнхо, которые тут же сжали его пальцы, окутывая акварельным теплом. «Это во мне было — даже сложно сказать как давно. Я не изменился. Я люблю тебя, Юнхо». Демон считал всё это нелепостью, но Хонджун, увы, оторвал это от сердца. Своего. «Он брал это из меня, ничего не выдумывая. Я должен был сказать сам. Но я боялся, и тогда пришел он и… ну. Обрёк меня на помощь. Он молчит сейчас, будь уверен». Юнхо не пытался убрать чужую руку, не уводил взгляд. Что произошло за месяц с лишним, за всё время, пока с ними был демон? Что изменилось в Юнхо за время, пока Хонджун учился складывать губы в молитву? У них дома стало теплее — но значило ли это что-нибудь? Юнхо увёл глаза наверх и усмехнулся. «Я схожу с ума». Он ведь не мог молиться сейчас? Его мысли были слишком прозрачны, - в отличие от гуашевых или акриловых, - и Бог точно не мог услышать его сейчас. Или не захотел бы. Хонджун чуть сжал руку, опустившуюся на его пах, — и тогда к его глазам поднялись чужие беспомощные глаза, говорящие о том, что ответа, которого Хонджун ждёт, у Юнхо попросту нет. «И что будет — я паду или вознесусь?» «Заземлишься, надеюсь». «Невозможно, Хонджун. С тех пор, как в твоих глазах пропал красный блеск, во мне ничего не пропало. Он привязал меня к страсти, сделал зависимым. Я старался сдвинуть внимание на другое и тогда понял, что не избавлюсь от чувств к тебе — они просто трансформируются во что-то другое. Духовное, эфемерное. После того, как ты крестился, Хонджун, я стал думать, что я тебя...» Юнхо прервался, закрыв глаза рукой. Хонджун видел: он почти сдался. Под его пальцами прижимались к щеке крохотные слезинки. «Мои глаза всё ещё не красные, видишь?» Юнхо словно кричал ему из своего нутра о том, что тот должен надавить. Хонджун не хотел прислушиваться к своему демону, но всё-таки не забывал его слова: «Этот человек видел столько страсти и похоти, сколько тебе не познать за всю свою жизнь. Сколько бы он не притворялся, ему никогда не вывести это из-под кожи». Собирая странные рассказы Уёна и мимолётные искры, которые он наблюдал сейчас в глазах напротив, Хонджун потихоньку понимал, что его демон может оказаться прав. «Это настоящее безумие. Я вижу, мой друг; делай что ты задумал, если тебе кажется, что это поможет». Хонджун сдёрнул тонкие пижамные штаны и трусы следом, пока Юнхо помог, приподняв таз, — стоило ему опустить взгляд на руку Хонджуна, которая изо рта, размазывая на пальцах слюну, отправилась к его члену, как Юнхо прошибло напряжением, и он больше не сомневался, изломив брови. «Я… лягу, хорошо?» Он уже не был жертвенником, но вновь встал пяткой на кончик этой иглы. «Да?» Одно колено Юнхо осталось в штанине, и он поджимал пальцы ног, когда его рука находила руку Хонджуна, бездельничающую на животе. Он определённо не мог больше слезть, ведь почему-то несмотря на то, что его не окутывала алая демоническая аура, ощущения были такими же острыми и яркими, как когда Хонджун не был собой. Юнхо попросил его приблизиться, и Хонджун сам оставил на щеке крохотный поцелуй. Это можно было даже назвать милым. «Я люблю твои глаза. Пожалуйста, смотри на меня». Хонджуна стало лучше видно, когда он завис перед лицом, пусть теперь Юнхо пришлось переместиться в более неудобное положение, приподнявшись. В его глазах всё ещё плавал стыд, но вода, окружавшая его, определённо была похотью. Акварельный, акварельный Юнхо — Хонджун любил его и рассыпался на части от осознания, что теперь его ласкает он сам, а не демон. Томные вздохи, прикосновения к рукам — это всё было ему. Хонджун ускорился, когда очередной горячий выдох опалил его щёку, и вскоре Юнхо кончил и уронил голову на подушку, излившись вокруг чужих пальцев. Это было так просто. Юнхо обвёл его ленивым взглядом, надеясь скрыть то, как он доволен новой дозе, а потом привстал и хотел было повернуться к прикроватной тумбе, но, словно что-то вспомнив, сказал Хонджуну: «Там, на столе». Он указал в противоположную часть комнаты. «Салфетки». Далеко. Хонджун встал и сгрёб всю пачку, и развернулся, и тогда Юнхо наконец ткнул лампу на прикроватной тумбе, зажигая свет. Хонджун яснее увидел кровать и лежащего на ней человека, и почему-то не узнал Юнхо в нём — то, что он видел, было воплощением разврата и желания. Оно растягивало влажные конечности по кровати, будто поглощая её, и почему-то не пугало. Да, Юнхо всё ещё выглядел как Юнхо. Но он помешался. Вероятно, ему большого труда стоило не реагировать на провокации от Уёна и оклики узнавших его сатанистов — там, среди огня. Сейчас было тихо и покойно, но Юнхо горел сам. Каким только огнём — святым или нечестивым? Он сказал: «Иди ко мне, мой друг. Я должен отблагодарить тебя, да?» Он звучал как совершенный демон, пусть не шипел, не скрипел, не рычал, и ничего в его голосе и лице не появилось нового. Ужасно. Ноги подкосились у кровати, и Хонджун упал, бросая Юнхо салфетки. Тот быстро вытащил пару и, использовав, бросил куда-то вниз, чтобы подвернуться к Хонджуну, свернувшемуся на одеяле и тяжело дышащему. Его руки обернулись вокруг, и Хонджун вновь почувствовал, как возбуждение согревает ноги мурашками и сбивает дыхание. В уши катились успокаивающие слова, которые Юнхо произносил сбивчиво, бродя руками по его телу: «Я обязательно вылечу тебя от демона. Пожалуйста, Хонджун, не бойся». «Ты был знаком с демонами? До… до него». «Да». Такой простой ответ — Юнхо даже не пришлось думать. Он вёл себя очень странно. Хонджун боялся, что сделает их ночь странной собственноручно, — но пускай он и постарался над этим, неожиданно объявив о своём желании, Юнхо всё же знал о нём больше, чем он сам — про него. И Юнхо был намного более странным, потому что рассказывал о себе всё больше нового, и оно шло вразрез с тем, что Хонджун до этого знал. «Поэтому я точно знаю что нужно делать. Но мы начнём немного позже, ладно? Потом». Юнхо совершенно точно не был демоном — и всё-таки мог совращать. Его взгляд притягивал Хонджуна, забирал всё внимание, заставляя концентрироваться на искорках озорства, которые появились при свете лампы. Юнхо нависал над ним и был гипнотизирующе красив. «Ты хочешь поцеловать меня?» Чувствуя его дыхание на щеке, Хонджун подрагивал. «Скажи». Вот как это — ощущать себя пьяным, не имея в крови ни капли алкоголя. Мысли в голове казались такими неправильными, и Хонджун не находил ни одной причины считать себя здравомыслящим. Вменяемым. Нормальным. Разумным и осторожным, каким всегда называл себя. «Да. Мой свет, как этого не хотеть?» Богохульное прозвище, которое Юнхо слышал раньше только от демона, случайно соскочило с губ Хонджуна — могли ли эти губы запомнить его механически? Возможно. Или нет. Кто владел Хонджуном, человек или демон? Неясно; это походило на неравную борьбу в маленьком теле. Пока что на плаву сознания оставались обе души. Юнхо улыбнулся чему-то, а потом собственная улыбка довела его до смеха; в нём, как в акварельном оттенке, мешался горький грязный пигмент, но рука Юнхо, прозрачно-розовая и сладкая, оказалась под резинкой трусов и обхватила пульсирующий член, отодвигая мешающую ткань. Протяжный стон Хонджуна был украден чужими губами. Хонджун целовал Юнхо, как тот и обещал, и сглатывал свет, протекающий внутрь густыми каплями. Мысль о разнице в их размерах только теперь по-настоящему ударила его; Хонджун извивался, сжимал руками чужие плечи, и Юнхо ничего не стоило вжать его в кровать одним раздражённым движением, но он этого не делал, медленно лаская рукой и не отводя челюсть от чужих поцелуев. В нём звучал смех. Брызги с кисточки художника, мелкие крошки сухой краски в коробочке; о чём Юнхо смеялся? Хонджун надеялся, что Юнхо не считает его жалким, но даже если и так, ему наверняка скоро стало бы плевать и на это. делясь новым друг с другом, они оба упустили из виду одну немаловажную деталь: демон не мог кончать. Никто не знал что произойдёт, когда возбуждение Хонджуна достигнет своего пика. Но, слившись на кровати в одно нежащееся в грехе существо, они не думали об этом. Юнхо, собирая короткие нетерпеливые вздохи Хонджуна, взял его за подборок и замедлился, чтобы точно быть услышанным. «Хонджун». «Да». «Ты освободишься от него. Прошу, верь мне». Хонджун ждал, пока тепло внутри него разорвётся и даст облегчение, но вместо этого получил резкую боль — кривой клинок прямо в живот. «Юнхо. Стой. Стой, стой. Мне больно». Он никак не мог сориентироваться, поэтому звучал тихо, и Юнхо едва разобрал слова. Это наверняка демон колол его — он тоже хотел насладиться, но Юнхо уже всё вытер и выбросил. Хонджуна согнуло пополам, резануло собственным криком; сила, сдавливающая и разрывающая его одновременно, была невыносимой и непонятно чего хотела. На руку Юнхо всё-таки брызнуло спермой, но слёзы, выступившие у Хонджуна на глазах, точно не относились к наслаждению. Демон только что едва его не прикончил.

Разрешённых способов борьбы против околдований очень много. Среди них укажем на следующие: во-первых, околдованный человек должен быть прилежен, трудолюбив и должен искать в первую очередь божьей помощи; во-вторых, пусть он обратится за советом к сведущим людям, которые, вероятно, укажут ему на такое действительное средство, о каком он и не думал; в-третьих, надо искать помощи и опоры у набожных людей.